"Святые Небеса" и "Пекло Преисподней" (драбблы)

      «Какая же, чёрт возьми, морока…» — я слушала одухотворённую речь Мисселины краем уха, постукивая по покрывающему стол сукну карандашом. Не первый, далеко не последний отчёт об успеваемости, о том, что ангельская половина школы под чутким надзором отправленного в отставку Кроули приводит постройки в порядок и уже добилась значительных успехов. Старик молча сидел, рассматривая какие-то пергаменты, словно его здесь уже нет. С молчаливого согласия решил скоротать остаток «бессмертия» в школе. Травмы, болезни… Всё подкосило, выявив слабейшее звено в этой дьявольской машине, пестующей новые умы для иерархии Ада и Рая…       Но больше подкосила война. Её итоги… Обрушение постулатов, обрушение всех правил. Какая же нелепица… Угробить сотни лет своей жизни на то, что сейчас отнимает её остатки. Но он, как никто, понимает, что школе катастрофически не хватает свободных рук. Что погибла часть преподавателей, что многим ученикам пришлось взять на себя их функции.       Закончив доклад, ангел опустилась на своё место:       — Всё.       Хочется закатить глаза, но лицо терять — нет. Что-то одно…       — Хорошо… — взгляд выцепляет вольготно растёкшегося в кресле демона, — Геральд, вам слово.       Тот только пожимает плечами, являя собой земную поговорку из серии: «Краткость — сестра таланта»:       — Демоны учатся. Часть взяла академический отпуск, восстанавливая Ад. Люциферу требуются руки не меньше, чем школе. Ости приступила к проведению лекций для первого курса. Нареканий почти не имею. Если бы не вспыльчивость… — снова пожал плечами. — Больше сказать нечего.       Снова скользнувший взгляд по собравшимся:       — Что с тренировками по крылоборству?..       Тренер поднялся с места бурно жестикулируя, заикаясь и задыхаясь от гнева и бессилия. Его вотчина — стадион. Разнесли всё в щепки. Там ещё предстояло работать. Дел невпроворот. Зато на его отчёте можно снова созерцать то, что вызывает любопытство. Того, кто вызывает у меня от чего-то неподдельный интерес.       Молодой ангел, сидящий по правую руку. Черты ожесточились. Хмур, уже закончил свою речь. Всегда выступает первым, чтобы потом уйти в своё мрачное созерцание. Не вслушивается, не ориентируется. Взвалил на себя всё, что только можно… лишь бы не хватало сил на гнетущие мысли. Лишь бы ему не сойти с ума. И могла бы криво усмехнуться, но…       «Бедный мальчик…» — от чего-то всё чаще мелькает в моей голове, когда смотрю на Дино.       При этом прекрасно знаю, каков он в ярости, каков в гневе… Когда под порывом эмоций ангельское напускное спокойствие и смирение разлетаются осколками у ног. Не враг, не друг… Звено цепочки, удерживающее в своих руках, как не забавно, власть в школе. Фактическую. Могла бы усмехнуться над собой невольно. Но… Фенцио слишком много в него вложил. Будь моя воля и прежний статус — выдворила бы на службу в цитадель. Ему нет нужды коротать вечность в школе. Он — жертва обстоятельств. Жертва чужой мести, которая погребла под собой всё.       «Жертва моего эгоизма?..» — признаюсь лишь себе.       Снова тишина в кабинете, выводящая меня из созерцания профиля молодого ангела. Приходится включиться в полемику. Раздать задания на месяц, подправить расписание занятий для экстерната, подготовить к обряду Непризнанных. Последние, к слову, в основной своей массе выжили и неплохо управляются. Выпуск и пополнение укрепит остатки Равновесия. «Как укрепить то, чего больше нет?..». Подписать документы. Про отпуска и каникулы никто не заикается. Слишком. Много. Дел.       Голова раскалывается, хочется спустить пар. Нельзя. Иногда убивает уровень установленных для себя самой ограничений. Сдерживаю кривую усмешку — установить свою планку изначально, двигая её выше и не позволяя себе поблажек. Все они приводили к тому, что слабостью могли воспользоваться. Всегда, чёрт их дери, пользуются… Все… Если не успеваешь воспользоваться первой, ударить упреждающе. И пусть бы насмерть…       «Лучше бы ударила прежде, чем пожинать плоды теперь…» — подписывая последний документ, смотрю на лежащие под стеклом стола перья. Светлое мягкое перо и жёсткое тёмное… Губы всё же кривятся. Два предателя. Одного я до этого довела… второй показала наглядный пример поведения. И только мне знать — каково это позволить себе только пустой крик ночью в небе где-то далеко от школы, чтобы… сохранить… грёбаное… лицо…       — Свободны. — устало откидываюсь на спинку стула, потирая пальцами переносицу, силясь согнать усталость. — Больше внимания Непризнанным. Я отправлю в цитадель запрос на усиление работы «отбора». Родить Бессмертных мало… Придётся пополнять ряды смертными…       Губы кривятся всё же в надменной усмешке. Какая же ирония — ими руководит бывшая смертная. Ими — прирождёнными бессмертными. Теми, кто сгниёт здесь, в школе, поскольку отстаивали свою альма-матер от повстанческой армии Мальбонте. Поскольку не бросили родные стены и не ушли защищать цитадель. «Теперь мы все здесь сгниём…» — саркастично отбивается в мыслях.       Поднялись все, кроме погружённого в мысли Дино:       — У меня есть несколько вопросов по обряду признания. — почти механически чеканит он.       Киваю, прикрыв глаза. Слышатся шаги, покидающих зал совещаний. Пропадают из поля ментального зрения чужие энергии. Порой педсоветы превращаются в пытку. По энергии я определяю их настрой и правдивость сказанного. Малейший всплеск заставит насторожиться и перепроверить всё максимально тщательно. Но улавливать их всех в одном помещении — то ещё издевательство. А ведь скоро в совет войдёт Ости, вернётся из Ада Мамон… Станет ещё сложнее удерживать контроль.       Щелчок дверной ручки выводит из прострации:       — Что там?..       — Предлог задержаться и обсудить…       — Я не собираюсь обсуждать с тобой произошедшее. — отрезаю, зло распахивая глаза. — Свой путь они выбрали сами. Их выбор, последствия которого они знали, поддерживая полукровку.       Ангел морщится, плеща горечью энергии цвета можжевельника по кабинету. Прикрываю глаза, невольно смакуя. Реверс Фенцио. Тот был мягок и не такой резкий, хоть и исключительно в энергиях. И всё же… Поднимаюсь из-за стола, отойдя к шкафу. Отъехавшая полка открывает бар — смешно, но я знаю, что Дино никому не скажет. Глифт в высоких бокалах с дольками мандарина и каплей ликёра Мидори. Недоумённый взгляд молодого учителя чувствую спиной, давя усмешку.       Отпиваю из одного, второй ставлю перед ним.       — Я не пью. — отрезает белокрылый.       — Временное явление, мальчик мой… — усмехаюсь от нахмуренных бровей: копия отца; киваю на кресло председателя школьного совета. — Пройдёт время, и ты займёшь это место. По праву прирождённого, по праву бессмертного. И тогда ты вспомнишь о чудесном шкафу, который хранит секреты этого кабинета.       Его взгляд соскальзывает с указанного кресла на пару перьев под стеклом:       — Напоминание?.. — тихо спрашивает он.       — В какой-то мере… — ещё глоток, глифт обжигает губы, но не пьянит — мало, ещё и разбавила, по земной привычке хочется охладить льдом. — Смущает?..       — Нет.       — Ложь. — отводит глаза, поджимая губы. — Да, это земная привычка — хранить символы. Только вот… Пока я не могу определить для себя. Символы ли это краха или очередного преодоления.       Криво усмехающийся ангел всё больше похож на него. Копирует черты и мимику сознательно, на зло, показывая себя именно таким же. С обретённой после надлома жестокостью. И ведь в его случае действительно снова виновата я. Да вот только…       «Не жалко… Меня не жалели…» — лгу себе. — «Его отец жалел… Взял вину на себя, чтобы меня не уничтожили…». И сейчас сын предателя с тем же разбитым взглядом голубых глаз, без надежд, без амбиций смотрит со стула. И хочется, дьявольски хочется вывести его из себя. Снова ощутить плеск можжевельника, откликнуться мёртвой прохладой своего эвкалипта. Холодного, который не согреть никогда. Не растопить…       — Если бы когда-то вы не разбили его…       Закатываю глаза, склоняясь над его плечом, отставив бокал:       — Если бы когда-то он был умнее, вы бы остались в столице, при постах и размеренной жизни бессмертных, а на смену пришёл бы кто-то другой. Он поддался искушению, а я одномоментной страсти. Я отпустила, он не смог… За что и поплатился. Ты мог пойти по его стопам… — шептала горячечно, ткнув пальцем в алое перо, отмечая мурашки на шее парня. — Мог бы… И пошёл, если бы она выбрала тебя, но… Ушла. Предпочла воспротивиться. Так же поплатилась. Возмездие, мой мальчик. Кара в Небесах достаётся и за благодетель, и за ошибки… Есть земная поговорка о благих намерениях… Вот только зная подноготную этого мира — даже в ад дорогу не вымостить. Лишь на эшафот… Плаха, виселица, Небытие… Его пощадили, позволив жить, но он выбрал смерть…       На шее сходятся пальцы. Вскакивает, отшвыривая стул. Можжевельник разбивается о стены кабинета, удушая, кружа голову. Пьяня сильнее глифта, выпей его хоть целую бочку, а такого эффекта не достигнуть. Держу блок с трудом, чувствуя пальцы на горле. Сжать не решается. Я же прикрываю глаза, ловя волну ускользающей ностальгии. Лицо щекочет ветерком ответа. Шипит, словно теряет остатки кислорода сам, не в силах выкрикнуть всё, что разрывает:       — Если бы не ты… Если бы не твоё стремление к власти…       — Была бы другая. — чеканю, глядя в зло мечущие молнии голубые глаза. — В этом раскладе меняются лишь карты. Перетасуй краплёную колоду и… проиграй…       Оскал… злой, агрессивный. Сглатываю, глядя в ответ надменно, внутренне наслаждаясь. Такой же… Был покорным в отцовских руках. Сейчас — распускающаяся буйным цветом властная натура топит в энергии, почти ломая. Но слаб. Пока слаб… Взгляд опускается на губы. Дурацкая щетина… Никогда не любила эту поросль. И сейчас не люблю, но эта злость… Хочется закатить глаза уже не саркастично, уже не надменно.       Эвкалипт плещет в ответ, заставляя его удивлённо дрогнуть. Но злость пока выше терзающей меня мысли. Сжатая челюсть, ходят желваки на щеках. «Ещё немного…» — облизываю пересыхающие губы. Хватка слабеет, и приходится держать в себе разочарованный стон: слабак. Но… Катализатор, кажется, сработал.       Дёрнулся вперёд, сминая губы. Почти больно, не контролируя себя. С усмешкой повожу ладонью, запирая дверь, и размещаю над кабинетом купол тишины. Удовлетворённо улыбаюсь в разрывной поцелуй, чувствуя, как морщится от привкуса выпивки в нём. Жёсткие пальцы смыкаются снова на горле — болезненно знакомая хватка. Удар поясницей о стол, рывок юбки вверх, слетающий капюшон.       «Серафим…» — хочется зло сплюнуть, но в рот удушливо проталкивается язык молодого ангела. Исследует с брезгливостью. Не из-за статусов, не из-за происхождения. Глифт. Только и всего…       Ладонь смещается на затылок, притискивая, удерживая. Укус за нижнюю губу до крови. Паршивец… От ответного укуса стон, пробирающий до позабытых мурашек. Руки шарят по столу за спиной бездумно, сметая бумаги, сбрасывая разбивающиеся бокалы с огненным маревом. Зачем?.. В поцелуе привкус глифта меняется на металлический, железистый. Прокатывается по языкам, сплетённым, словно склеившимся. Только тяжёлое дыхание, и рассыпающиеся по кабинету искры от бушующих энергий в своём стихийном порыве. Эвкалипт, можжевельник… словно пытаясь заглушить друг друга, смести, уничтожить, подавить… Он сильнее, я опытнее… «Утрата» иногда становится основой для всего. Даже для этого…       Крылья раздражают в этот момент неимоверно. Как и мудрёные застёжки платья. Как и… чёрт. Какая же пошлость… Но эти на вид мягкие нежные руки на деле хуже любых тисков и обладают силой, разрывая плотную ткань, словно бумагу. Замершее во времени возрастных рамок тело. Вечные тридцать и разум переваливший за земную сотню. Не вяжется. Ничего в этом противоречивом мире не вяжется. Кроме этой злости, которая пропитывает до кончиков волос от пальцев ног. Злости, которая травит, душит, но даёт высвобождение тайнам, долго скрытым под напускной холодностью, которая сейчас может спалить дотла двоих, школу, вселенную.       Град разлетающихся по помещению пуговиц от разорванной белой рубашки. Почти насмешка. Так легко избавить его от одежды — ещё не привязан к каким-то ценностям, каким-то привычкам, которые вынудят позже принять едва ли не монашеский образ. Аскетичный, замкнутый, отталкивающий. Ремень, пуговица, молния… Толчок на стол и разлетающиеся в стороны колени. Всё это не разрывая поцелуя.       Нет прелюдии. Нет нежности. Нет ничего… Да и не нужно. Не сейчас. Не сегодня. Голубые глаза распахиваются, ловя реакцию. Кусает губу, всматриваясь, решаясь на последний шаг, глядя на «губительницу». Ему ещё нечего терять, кроме собственной жизни. И не потеряет. Одна сторона. Оба в безопасности… Треск разорванного белья — опять катализатор.       Падая на стол выгибаюсь от жёсткого толчка внутрь. Несдержанно вскрикиваю от салюта в голове. Там, где была когда-то корка льда, всё вспыхивает. Под смеженными веками вспышками мелькает яркий свет. Почти больно, но нас приучили терпеть боль те, кто нас породил. В небе и на земле… Улыбаюсь, откидываясь на локти, разрывая наконец поцелуй, всматриваясь в то, как расширяются его глаза от осознания происходящего. Успокаиваю истерический смех, поскольку замирает, и приходится обвить его за пояс ногами, чтобы не отстранился.       Усмехается, сдавливая руками бёдра, следя за реакцией. И маску отчего-то сбрасывать становится по истине страшно… Не потому, что перед ним, а потому, что вернуть её после будет невероятно сложно. Мысли мешаются, когда молодой ангел склоняется, впиваясь губами в шею, оставляя багровые отметины. Подключаются зубы, прихватывая кожу… Снова накатывающая волна экстаза от мысли, что, если бы решился, на этом столе перегрыз бы моё горло, вымазался бы в крови и мог бы считать свершившейся собственную месть. Месть незначительную в рамках происходящего.       Не щадит, жадно скользя руками по телу, шипит от моих ногтей, входящих до крови в собственные плечи, продолжая вбиваться болезненно глубоко, яростно. Низ живота полыхает огнями преисподней от того, что тело не успевает подстроиться под происходящее, но так даже лучше. Отрезвляет. Если бы не этот гневный взгляд сверху. Напоминающий, что всё же я… ниже него. Не по рангу. По происхождению. И злит безумно, что спорить с этим бессмысленно.       Поднимаясь на руках, оплетаю плечи Дино, стягивая в кулак пшеничные волосы. Мальчишка шипит под градом ответных поцелуев, подхватывая под бёдра, опускаясь на стул, не разъединяя тел. Сжимает до хруста костей, стискивая кожу под крыльями пальцами так, что вырывает золотые перья почти не соображая, что это дьявольски больно. Впиваюсь в губы стараясь загасить крик, готовый вот-вот сорваться.       Сжимает руками, упираясь ногами в пол, ускоряясь в движениях и не позволяя подстроиться. Всё же вскрикиваю от первой волны оргазма, продиктованной напором, но разум проясняется снова слишком быстро, стоит взглянуть в глаза, выцепляя в зрачках воспоминания о… Вики. Злюсь от чего-то. Любил?.. Похоже на то. Тем ироничнее, тем злее уже я. Находя опору на сидении стула коленями, забираю инициативу, чувствуя в другой тональности начавшееся движение.       Притягивает к губам, жмурясь, представляя… другую. Что ж… теперь мы в равных условиях. Под моими смеженными веками тоже не он. Но признаться в этом даже себе — самоубийство чистой воды. Бёдра выписывают спирали, заставляя с усмешкой наблюдать, как ангел упирается затылком в спинку стула, как дышит чаще, как его стоны и разлетающаяся по залу энергия гладит тело так, как не сумеют руки и самого смелого любовника. И тем страшнее, что таковым был его отец. Поднявшийся в чувствах от моей руки и от неё же павший из Престолов.       Нарастающая скорость в поцелуе и каждом движении, и я с усмешкой вижу уже не злость, а… растерянность. То, что было порывом обрело для него новую точку отсчёта. Стирается память. Снова стиснутое руками тело, удерживающее задающее нужный ритм. Иду на уступки, подстраиваясь, чтобы финиш был общим. Мне нравится это. Нравится, что на теле пол сотни отметин разной степени желания. Словно показатель перехода от одного ощущения к другому. Плеск можжевельника и солнечного света молодого ангела бьёт изнутри по нервам. Ускоряюсь до предела, слушая влажные пошлые звуки слияния, упиваясь ими, наслаждаясь, впитывая одноразовую связь, чтобы снова отбросить…       Сжатая мочка уха зубами и протяжный стон в шею заставляет дрогнуть, обвив руками мужскую шею, проваливаясь в горячку страсти до конца, чувствуя рванувшийся в конечности жар и сладкое безумие. Слишком сладкое с учетом обстоятельств. Слишком приторное. Не люблю такое. Но от оргазма из-под всех щитов срывается эвкалипт, глуша энергию ангела, подсказывая, что пика достигли всё же вместе.       Дыхание рваное и почему-то мне спокойно в его руках, которые не пропадают, а продолжают обхватывать даже после всего. Общая тайна в тандеме с общим… горем. Попытка унизить и уничтожить врага оборачивается против нападающего почти всегда, либо погребает под своими стенами обоих. И мне почти жаль его… Почти.       Молчит, глядя исподлобья, ожидая чего-то. Усмехаюсь:       — Я дам тебе пару советов за этот вечер. В благодарность или в наказание… Только от тебя будет зависеть — как их воспринять и использовать. — поддеваю пальцами лицо, снова касаясь раздражающей щетины, уже чувствуя, что моё лицо исцарапано ею. — Не путай желание и любовь. Вожделение и потребность в ком-то. Страсть и притяжение. Хорошо, если они идут рука об руку, если дополняют одно другое. Но… это исключение из правил. А не непреложное правило. В тандеме дадут опору и поддержку. По одиночке — разовое удовольствие или кару…       Дино сглатывает пересохшим горлом, всё ещё не убирая рук. Смотрит упрямо. Взгляд скользит по моему лицу в замешательстве. Медленное осознание того, что совершил ошибку или… благо для себя самого. Всё же, не выдерживая тишины, произносит хрипло:       — Что видишь в случившемся ты, грешный серафим?..       Меня разбирает хохот: наивный дерзкий мальчишка. Всё же отвечаю, покидая его объятия:       — У нас есть время, чтобы определить статус поведения после произошедшего. Разовое ли развлечение или постоянный тандем, позволяющий удержать в узде больше, чем попадает в наши руки… Власть, потребности, навыки… Ты не опытен… — движение магии, и разбитые бокалы восстановлены, как и расплескавшийся в них глифт, восстанавливается разорванное платье, которое я подбираю, не торопясь.       Кривится, осматривая разорванную рубашку:       — И всё же «власть» — первая в списке. Ты неизменна…       Смеюсь, откидывая голову:       — Власть имеет множество значений и проявлений. Что, если это власть друг над другом?.. — от лукавого взгляда, который от меня ловит смущённо отводит глаза. — Повторюсь — ты не опытен пока. Но это… поправимо. Второй совет, мой мальчик: любить опасно. Мы переоцениваем силу любви, либо недооцениваем её…       «Недооцениваем…» — вздыхаю внутренне, когда плывущий взгляд натыкается на два пера под стеклом. Из размышлений выводит вопрос:       — Отец Вики, сама Вики, мой… отец… Никто из них не заслужил любви?..       Вопрос идущий из души, но ответа я на него дать не могу. Не сейчас уж точно. И всё же, я обещала советы и будет кощунством не дать ответа на логичный вопрос:       — Из всех, любви заслуживала только моя дочь. По праву своего рождения. Моей любви… Но меж нами была пропасть, которую не преодолеть, мальчик мой. Я не имела на неё влияния. Утратила, погибнув на земле, и не смогла завоевать здесь, когда она искала встречи, а я слишком яростно хваталась за шаткий пост… — становится неуютно, натягивая платье почему-то начинаю испытывать стыд: я не говорила об этом ни с кем! Так от чего теперь разливаюсь соловьём перед сыном бывшего любовника?.. — Дети не несут вины за ошибки родителей, Дино.       Кривится:       — Потому мне чётко дали понять, что покинуть школу мне теперь не позволено до самой смерти?.. — он хрипло смеётся, отчаянно припоминая заклятие, способное вернуть на рубашку пуговицы; благодарный кивок, когда от моего жеста всё возвращается на места.       — Ты так куда-то рвался?.. Не заметила.       — Хотел быть от тебя как можно дальше. Слишком много слухов и воспоминаний… о Ребекке Уокер… — саркастично, ядовито, не свойственно сдержанному ангелу.       Сарказм на сарказм, дорогой:       — Удалось?..       — Как видишь — нет. — саркастичный вздох, взгляд на бокал, в котором снова глифт, долька цитруса и ликёр; под удивлённым взглядом делает глоток чуть морщась: в обоих бокалах по щелчку появляются кубики льда. — Ещё советы?       «Ангелы могут быть хуже демонов, едва заставишь их показать истинное лицо… Никто не исключение…» — вздыхает внутренний голос. Кивок. Делаю глоток… глифт ударяет в голову, заставляя блаженно прикрыть глаза:       — Не жалей. Нет того, кто заслужит твоей жалости. Потому, что ты со своими заботами чужой не заслужишь никогда… — пальцы несмело скользят по его ладони зачем-то. — Сумеешь уяснить все эти правила — никогда не оступишься и взлетишь так высоко и так быстро, как не смог бы никто прежде тебя… Если, разумеется, пожелаешь этого.       Он задумчиво допивает марево, оставляя бокал на столе, и молча уходит. Уходит и его энергия, оставляя пустоту и тишину кабинета на моей совести. И нет ощущения неправильности. Нет ощущения, что совершена очередная чудовищная ошибка. Школа теперь принадлежит мне. Он не хочет её покидать — его право и выбор. А тайны… одной больше, одной меньше… Какая к дьяволу разница?..       Взгляд невольно возвращается к перьям под стеклом. И больше… больше горечи я не ощущаю. Я всё сделала правильно.              Проходит ещё полгода. Восстановленная школа, вернувшиеся в прежнюю колею занятия. Тошнотворное понимание, что ещё лет пятьдесят земных и я стану ничуть не лучше, чем продолжающий барахтаться Кроули. И от него хотя бы будет польза.       Ноги несут по дорожкам школьного парка. Снова чистым, снова усаженным цветами по всем маршрутам. Если бы не постоянно забитая мыслями голова и желание помолиться, которое уже давно не приносит облегчения, я могла бы насладиться… Но сегодня мне просто нужна передышка. Новый поток непризнанных прошёл обряд, распределившись по факультетам. Пока снобы из сторон расплодятся — земные смогут пробиться так высоко, что новая власть покажет истину прежде, чем кто-то успеет опомниться.       «И ведь все они будут помнить, чьей рукой смогли оказаться во второй жизни…» — с нервным смехом думаю я, опускаясь на колени перед статуей, вслушиваясь в собственный голос, шепчущий молитвы. Просьб не услышат, но мне есть за что благодарить. За мудрость, за принятые решения. Хотя бы за одно решение, которое я приняла, не поддаваясь эмоциям, гневу и желанию кого-то уничтожить. «Скорее наоборот…».       Тишина парка, шелест листвы, пение птиц и шепот… простой шёпот, как когда-то ещё на земле в тихих церквях, где у Бога нет имени. И где его облик закреплён в иконах и религиозных трактатах. Где все образы от простого ангела до высшего — лишь яркая картинка, призванная урезонить тех, кто считает веру глупостью. И ведь мне даже не смешно, что она и есть — величайшая глупость из того, что Рай и Ад подкинули в головы земных обитателей во всём многообразии.       — Спасибо… — шепчу, поднимаясь на ноги.       Если бы не прояснившийся разум, пожалуй, я бы просто ушла… но…       Взгляд выхватывает на знакомом месте, где с начала битвы не возникало ничего — маленький конверт. Трогать руками — опасно. Прощупываю чарами, отдавая немного энергии. Отклик почти ставит обратно на колени. Пальцы разрывают белую бумагу с такой яростью, что уже плохо соображаю о том, что могу повредить содержимое.       Но… повреждать особо-то и нечего…       Из чистого конверта, пахнущего кипарисами и мятой, выпало маленькое бордовое перо с белой каймой по краю. Сглатываю горечь, не зная — давить ли истерический смех или слёзы облегчения. Кто из двух этих идиотов решил подставиться, проникнув в школу, чтобы доставить сообщение я не знаю, но убить хотелось обоих.       Слишком многих сил стоило попытаться скрыть побег двух предателей. Слишком тяжело оказалось принять поражение. И ещё тяжелее теперь будет знать, что третье перо под стекло укладывать нельзя.       «Уму не постижимо… внук-полукровка… У Уокер ничего не бывает «нормальным», судя по всему…» — тоскливо вздыхает внутренний голос…