Я наблюдал за ней излишне пристально. Казалось, что не привлекал внимания, не выдавал себя ничем. Присматривался к новенькой, анализируя какие-то её привычки и поступки. Что-то смешило, что-то меня огорчало — прирождённые никогда бы так не поступали. И всё же, из потока Непризнанных она выделялась весьма ощутимо. Нет, не столько внешне. Здесь как раз всё было весьма привычно — серые, черные, белые платья, причёсана, почти не использует косметику в отличие от большинства местных обитательниц. Она слишком спешно менялась, и это не могло не восхищать.
Первый месяц новенькая выглядела жалкой и затравленной. Приходилось одёргивать себя, когда после нагоняя за допущенную ошибку во время обучения она стремительно убегала из аудитории, желая выплакаться и привести мысли в порядок. Я знал, куда она сбегала. Тайное место, которое было у всех на виду. Просто статуя Равновесия — место молитв и успокоения. Видимо, это была человеческая привычка — молиться и просить подсказок у того, кто не слышит ничего и никого, кроме приближённых серафимов. Но ей казалось, что если она уже на небесах, то и Шепфа будет более снисходительным и уступчивым к этим просьбам.
По истечении второго месяца в аудиторию она вошла уже уверенным шагом с ледяным твёрдым взглядом и прямой спиной. Села за свою парту, раскрыла учебник, всё занятие спокойно и уверенно отвечая на заданные преподавателем вопросы. Отпущенное прошлое и желание доказать для начала самой себе, что она не пустое место. Я посмеивался от этого агрессивного преображения — на моей памяти тысячи смертных вели себя точно так же, проходя все стадии горя: отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие… Она пропустила три из них, миновав растрату собственных нервных клеток, погрузившись в учёбу.
Бал по случаю первого экзамена, её танец с кем-то из таких же серокрылых. Непризнанная позволила себе поблажку, собрав волосы в высокий хвост и сменив бесформенную не выделяющуюся хламиду на белое скромное платье. И всё же, невзирая на праздник, достаточно холодное лицо, не выражающее ничего кроме скуки и усталости. Почему-то отмечаю мелькающее на лице отчаяние во время кружения по залу в танце с партнёром. Стоит музыке замолкнуть, как она медленно, с прямой спиной покидает банкет, уединившись на балконе.
Любопытство пересилило, и я поплёлся следом, просто посмотреть всё ли в порядке. Не знаю зачем. По сути — это совершенно не моё дело. Да и запреты… Лавина запретов на приближение к вчерашним смертным.
Удивительное зрелище: она устало присела на невысокий парапет балкона, оголив ноги и расслабляя тонкие ремешки босоножек на узких щиколотках, ругаясь сквозь зубы. На коже остались пунцовые полосы, она прикрыла глаза, силясь не выдать раздражения сверх того, что уже сорвалось с языка. Тихий довольный стон от холодного мрамора балконного пола, когда ноги опустились.
Я неожиданно рассмеялся, заставив её вздрогнуть. Едва не взорвавшись от испуга, перевела на меня гневный взгляд:
— Не стыдно подглядывать? — выпалила молодая Непризнанная.
Я пожал плечами, покидая своё укрытие:
— Самую малость… Опасался, что всё могло быть хуже.
— Стоило раз принарядиться, как уже прокляла весь этот бесполезный фарс. Лучше бы позанималась, пока комната пустует… — раздражённый вздох. — Бесполезно потраченное время.
Приблизившись, я отметил, как она снова присела на парапет, удерживая за пятки ненавистные босоножки. Недовольная, немного растрёпанная. Обычная, с учётом всей своей необычности. Молча опустившись на корточки, я осторожно поддел одну её ступню пальцами, расположив на своём колене. Прошли искры магии, заживляя мелкие растёртые ремнями ранки. Девушка потянула воздух носом, с любопытством следя за манипуляциями, но не пытаясь прервать. Покраснение сошло. Вторая ступня…
— Спасибо. — она благодарно улыбнулась, всё ещё не торопясь обуться.
Склонив голову набок, я протянул раскрытую ладонь:
— Винчесто.
— Я знаю. — она усмехнулась, вкладывая пальцы в мою ладонь. — Меня зовут Ребекка.
Взлетевшие в удивлении брови, когда вместо пожатия, я запечатлел на тыльной стороне женской ладони поцелуй, улыбнувшись в ответ:
— Очень приятно. Мне показалось, что ты не особенно любишь шумные собрания.
Пожатие плечами:
— Не показалось. Раздражают эти прирождённые снобы. Для них уже всё предначертано и остаётся только… — она осеклась, прикусив язычок и затравленно взглянув на меня. — Прости…
Я усмехнулся:
— Всё в порядке. Мне всегда любопытно, что вчерашние смертные думают о тех, кто рождён Адом и Раем. Ваши мысли частенько не далеки от истины, хоть это и обидно. — я опёрся руками о парапет, рассматривая укутанный сумерками школьный сад. — Однако, всё же не стоит равнять всех под один гребень. Нормальные тоже есть…
Ребекка смущённо отвела взгляд, опустив голову. Едва ли я смог как-то убедить её в том, что не все бессмертные — заносчивые и высокомерные, но на собственном примере хотелось отчего-то показать, что ошибалась. Через несколько минут она передохнула достаточно, чтобы все же натянуть босоножки обратно. Всё ещё немного виноватая улыбка и любопытный взгляд в молчании. Словно что-то взвешивала. Наконец по балкону прокатился немного нервный вздох:
— Если тебя это не оскорбит, я могу отблагодарить танцем за помощь?
Я вскинул брови, рассматривая светлое лицо, залитое мягким сиянием свечей, дотягивающихся из бального зала:
— Почему это должно меня оскорбить?
— Я — Непризнанная. — кривая усмешка. — Это уже приговор.
Закатив глаза, я спокойно и приглашающе встал рядом, подставив под её ладонь своё предплечье, укрытое чёрной рубашкой:
— Напоминаю — не все прирождённые одинаковы. Мне будет приятно, если один из твоих танцев будет мне подарен.
Лёгкий румянец и немного настороженная улыбка. Танец без контекстов. Но всё же отчего-то внутри меня был какой-то смутный азарт и восторг от того, что эта молодая женщина, которая ни с кем толком не разговаривала, охотно пошла на контакт именно со мной. «Впрочем, может не так уж и охотно, но хотя бы из чувства благодарности?..» — с какой-то самодовольной усмешкой подумал я, продолжая плавно вести её в уже втором танце. Расходиться не хотелось. Появился какой-то внутренний комфорт.
— Я не могу распознать твою энергию… Что-то пряное и сладкое… — задумчиво протянула Ребекка. — При жизни такого не встречала.
— Амаранты. — я чуть улыбнулся. — Небеса пропитаны символизмом, если ты не знала. Каждая энергия что-то значит. Амаранты — символ бессмертия. Их семена после цветения разносит ветром, и они способны укорениться почти в любой почве.
Она чуть закусила губу:
— Наслышана о символизме. Вот только значения своей энергии я так и не нашла нигде…
Музыка замолкла, вынудив нас остановиться. Серафим Кроули, обучавший ещё моего отца, вышел в середину зала, объявляя о традиционном для праздника первых достижений Непризнанных открытии Очищающего Ливня. Вызвали пару лучших: ангела и демона. Ребекка нахмурила брови, глядя как пара отличников взмыла на спинах морских драконов, скрываясь за облаками. Меня это снова позабавило.
Я вскинул бровь, стоя рядом:
— Почему ты злишься?
Ребекка чуть раздражённо дёрнула плечами:
— Здесь обучаются и Непризнанные. Почему бы не замотивировать их на прогресс, позволив принять участие в такого рода торжестве от своей части студентов? — серо-голубые глаза немного тоскливо окинули небо, и она развернулась на пятках, направляясь в школу. — Едва ли тебе это хоть сколько-то любопытно. Извини…
Я смотрел в прямую спину Непризнанной, укрытую серыми крыльями, чувствуя её праведное негодование от несправедливости нового мира, который ей ещё предстоит изучить досконально не за один год. И всё же, в какой-то мере мне стоило труда не разделить её негодование. Система появления Непризнанных здесь работала как-то своеобразно, притягивая либо отпетых грешников, либо наоборот до той меры чистых, что от них можно было ослепнуть.
«Кто из них ты, Ребекка?» — с любопытством подумал я.
Занятия закончились несколько часов назад. Время на самоподготовку удалось скоротать в библиотеке, подготовив эссе. Я потянулся над пергаментом, с довольством отложив перо в сторону. Если кто-то найдёт к чему придраться, я буду до крайности удивлён. Солнце уже клонилось к горизонту, пока светло, можно и прогуляться. Я вернул книги распорядителю библиотеки, и направился к выходу из школы.
Здесь всегда была максимально комфортная погода. Всё соблюдено с учётом нужд учащихся, чтобы не отвлекать от процесса обучения. Для прирождённых это зачастую десятки лет пребывания в стенах, для Непризнанных лет пять, не более. Зависело от того, до какой степени быстро происходило развитие. Они были… как не обидно — дешёвой рабочей силой. Обучались лишь до уровня среднестатистического земного клерка, невзирая на таланты и амбиции. Нас же упрямо пестовали для того, чтобы дать возможность пробиться в высшие эшелоны власти, кому бы она не принадлежала — Аду или Раю.
Сегодняшний день не выбивался в разряд исключения. Я брёл по парковой территории, просто наслаждаясь покоем и нагуливая усталость перед сном. Стереотип, что демоны предпочитают исключительно развлечения преисподней и мрачные готические архитектурные решения подкармливался в головах окружающих испокон веков, но это не мешало представителям Ада наслаждаться и вполне мирными школьными парковыми аллеями, чтобы привести мысли в порядок. Молиться Равновесию, разумеется, никто из нас не стал бы, но…
Почти у самой границы, у обрыва школьного острова Ребекка сидела под деревом с учебником на коленях и пергаментом поверх него. Сочинения она любила. Всегда высший балл, лучшая среди Непризнанных. Ноги привычным маршрутом понесли к ней. За прошедшие полгода с момента бала мы успели если не сдружиться, то уж точно приятельский контакт обрели.
Стоило приблизиться, как она расслышала шаги за спиной, поспешно прижав к груди пергамент. Взволнованный взгляд смягчился, губы тронула лёгкая улыбка:
— А, это ты… Привет.
— Не помешаю? — вопрос скорее, как дань вежливости. Не больше, но и не меньше.
— Нет. Конечно нет… Я просто готовилась к завтрашнему заданию. — Ребекка снова расположила пергамент на книге, вчитываясь в бегущие по бумаге строчки.
Я вскинул брови, обнаружив на углу пергамента маленький аккуратный рисунок. Первое удивление от того, что она весьма мастерски передала черты отступило, когда я пригляделся и начал сравнивать изображённое детское личико с его художницей.
— Кто это?.. — я чуть приподнял край бумаги, чтобы рассмотреть получше, но не решаясь задевать пальцами изображение.
Взгляд Непризнанной стал одновременно горьким и тёплым. Я не знал, как она умудрялась сочетать в себе эти эмоции, но могла. Пальцы скользнули по уголку пергамента с карандашным наброском почти робко:
— Это моя дочь. Она… — шумный вздох. — Она осталась на Земле.
Я смутился:
— Сочувствую… Прости.
Серо-голубые глаза удивлённо переметнулись к моему лицу:
— За что?
— Должно быть, это чертовски больно, оставлять тех, кого любишь. Здесь всё… несколько иначе. Бессмертные живут тысячи лет и уходят из жизни добровольно, пока нет войны. Есть места этого мира, называемые «тонкими». Там время течёт в земном исчислении. Даже в школе оно движется медленнее. На тех парящих островах проводят последние годы те, кто готов уйти в Небытие. — я вздохнул, выдавив робкую улыбку. — Она очень красивая, судя по рисунку.
Ребекка улыбнулась чуть шире, неожиданно проговорив:
— Она тоже любит рисовать, лимонные леденцы и… — голос сорвался на шёпот. — И она далеко…
Я осторожно тронул пальцами её запястье, заглядывая в глаза:
— Как её зовут?
— Вики. Виктория. У неё мои глаза и густые каштановые волосы… — неожиданно выпалила Ребекка, на мгновение прикрыв глаза. — Зачем я тебе это рассказываю?..
— Потому, что прежде ты этим не делилась ни с кем, полагаю. А мне… мне интересно всё, что с тобой связано. — я осёкся, ожидая вспышки её гнева и поправился. — С тем, что происходит в жизни смертных. Но, если не хочешь, я могу уйти и не мешать…
Она помотала головой, снова выдавив робкую улыбку:
— Нет-нет. Останься. Возможно, ты прав. — прозвучал неожиданно громкий вздох. — Когда говоришь о том, что причиняет боль, должно становиться легче. Ведь так? Но всё же… Почему тебе интересно?
Отвечать правду, которая вертелась на языке, мне не хотелось. Что за это время она вызывает у меня не только любопытство, но и… весьма противоречивые эмоции?.. Она была проще и сложнее прочих бессмертных одновременно. Предельно замкнутая, но безумно открытая, если находила в себе силы подпустить кого-то ближе, чем на расстояние взгляда и разговора, не связанного с учёбой. Ребекка заставляла меня много думать. Размышлять о том, каково это — быть смертным, знать, что у тебя от первого до последнего вздоха меньше сотни лет, за редким исключением. Сколько нужно всего успеть сделать, тратя четверть жизни на учёбу, ещё больше на работу, чтобы обеспечить семью необходимым… И чтобы оставались силы… любить…
Я смутился окончательно, опустив голову:
— В семьях представителей Равновесия дети попадают в школу, едва научатся ходить и летать. Я не замечал, чтобы кто-то из родителей избыточно страдал, отдавая сюда своё дитя. Да, мы можем возвращаться, при желании, обучаясь исключительно на своём факультете, но… это всё равно не то. — Она поддела моё лицо пальцами, вопросительно заглядывая в глаза. — Вы по природе своей сильнее прирождённых…
Ребекка улыбнулась, подалась вперёд, тронув губами мою щёку:
— Спасибо за эти слова…
Она уже даже не обернулась от поцелуя в плечо, только уголки губ поползли вверх, пока карандаш скользил в пальцах, выводя очередной портрет. Уже чуть старше, уже чуть более яркие черты. Меня всё чаще терзали мысли, что хотелось бы увидеть Ребекку в амплуа матери. Именно с этой девочкой на руках. Я принёс ей с задания краски, слыша бальзамом льющиеся в уши слова благодарности, карандаши, мелки, ещё кучу всякой, на первый взгляд, ерунды. Мог бы — притащил бы мольберт. Только бы улыбалась.
Время её жизни разделилось на три части: рисунки, учёба и то, что мы могли провести вместе. Бесконечные разговоры, рассказы о том, каково это — родиться в мире смертных, как воспитывают детей, что не всё и не всегда гладко. Но именно её дочь, всенепременно стала бы истинным ангелом. Часто с задумчивой улыбкой слышалось: «моя светлая девочка…». Она не боялась и не стеснялась того, что говорит это при демоне. Скорее, настороженно ждала реакции, которую мне даже не было нужды показывать.
В моей голове складывалась излишне правдоподобная картинка обычной, такой простой, жизни где-то там, в мире, откуда она попала сюда. Вот только вместо расплывчатого, ни единого раза не запечатлённого на бумаге портрета мужа, я видел себя. Каждый вечер. Каждую ночь. Стоило только остаться наедине с воспоминаниями и её рассказами… Мирное скоротечное время, где ценна каждая минута, которую твоя женщина проводит рядом, когда твой ребёнок взрослеет так стремительно, что ты не успеваешь отойти от первого шага, а уже ожидаешь её у порога с выпускного…
«Её…» — я рассматривал портрет через плечо Ребекки, отмечая изменившиеся детали. Прошла уже пара лет, и девочка на рисунках взрослела. Я хмурился, ловя виноватый взгляд Непризнанной. Знал, что периодически на заданиях она наблюдает за дочерью. Мы не ссорились, но она знала, что я опасаюсь за то, что ей может влететь за вмешательство.
Ребекка вздохнула, вскинув на меня взгляд:
— Да, я снова ходила туда… Скоро выпуск и задания изменятся. Едва ли я смогу ещё раз навестить её, посмотреть, какой она станет… Хочу запомнить. Понимаешь?..
— Понимаю… — я провёл пальцами по рассыпчатым белокурым локонам, коротко поцеловав встрёпанную ветром макушку, не решаясь на большее. — Но и понимаю, что это опасно. Если нарушения будут отслежены, ты знаешь наказание…
— Небытие… — прозвучало шелестом вечнозелёных листьев эвкалиптового дерева.
Я улыбнулся:
— Знаешь, я недавно вспомнил наш самый первый разговор на балу. Эвкалипт — редкая энергия. Это растение символизирует возрождение. — она чуть улыбнулась, положив голову на моё плечо, побуждая продолжить рассказ. — Дерево невероятно стойкое… Единственное, которое переживает даже самые дикие пожары и засуху. Его корни так глубоки, что способны изыскать питание и воду для своей жизни даже в условиях засухи.
Чуть удивлённый взгляд:
— Почему ты решил так углубиться в это?
Вздохнув, я взял её ладонь своими, словно пытаясь отогреть пальцы:
— Мне бы хотелось, чтобы ты была рядом всегда. Не буду давить и заставлять, но подумай, прошу.
Спокойный кивок. Чуть лукавая улыбка. Она огляделась по сторонам, чтобы никто не околачивался поблизости. Неуловимое прикосновение губ к моим, почти неподвижное, но заставляющее судорожно сжать руки, чтобы не позволить себе все мечущиеся в голове вольности. Единственное, что тревожило меня — её безопасность. С другой, вполне вероятно, не смог бы удержаться, но терять её я был совершенно не готов. «Стоит ли недавняя смертная сердца бессмертного? Далеко не всякая…» — я смотрел ей вслед, убегающей из парка в сгущающихся вокруг школы сумерках.
Тревожило больше и другое: недавний срыв, который случился после того, как дело о её смерти на Земле закрыли из-за нехватки улик. Крики о справедливости, которой нет нигде. Слёзы, от обиды за то, что её жизнь не стоила дороже каких-то земных денег. Она разбивалась на мелкие осколки и снова собиралась, пытаясь перестроить образ мышления, но оставалась человеком в большей мере, чем готова была признать это. И только оказавшись в объятиях, дрожа и всхлипывая, умолкла, зажмурившись.
Утром я нашёл разорванную папку с рисунками в мусорке у её комнаты. Сухие серо-голубые глаза не выражали уже ничего, кажется. Я всерьёз опасался, что она разочаровалась окончательно. Но вот снова — сумерки парка, тонкие руки, овившиеся вокруг моих плеч, бесстрашно утягивающие в неудержимый поцелуй. Ей было не страшно за себя — Небытие стало наградой. Но нас не поймали. И не поймали множество раз позже. Ведь дальше этих дьявольских поцелуев любимой женщины мы были не в праве получать ничего…
Перед глазами лежало короткое письмо. Я перечитывал его в тысячный, наверное, раз, не в состоянии поверить в то, что эти строки писали руки, ласкавшие моё лицо в том исступлении, которое свойственно только двум преступникам. Но чернила утверждали обратное:
«Я сделала выбор… Не хочу быть тебе соперницей в достижении высот. Ты дорог мне и близок, но… Мне всё же ближе свет. Надеюсь, ты сумеешь понять это решение и простить мне отказ от нашего будущего. Я не смогла бы дать тебе счастье, которое ты заслужил, как и не смогла бы показать тебе любовь, а не влюблённость.
Спасибо, за каждую минуту, что ты был рядом с того бала, где мы познакомились. Спасибо за нужные слова, произнесённые в нужное для меня время. Спасибо за то, что не осуждал…
И прости за то, что не оправдала твоих чувств.
Р.У.»
На обороте письма обнаружился набросок рисунка, чуть смазавшегося по месту сгиба, где скользили пальцы, складывая бумагу прежде, чем поместить её в конверт и запаять заклинанием. Всё та же девочка, всё та же улыбка, полные губы и густые волосы, убранные с лица заколками в виде цветов. Разум упорно твердил, что блажь закончилась: это не моя женщина, не моя дочь, не моё прошлое и не моё будущее. Но боли это не убавляло. На столе остался лишь последний подарок: связанные нитью белокурые волосы, пахнущие эвкалиптом.
Я сглотнул, убрав конверт и его содержимое в ящик стола.
Я принял правила её игры, отойдя в тень.
Я знал, кто стал причиной.
Видел зачастившего в школу Престола, который прикрывался встречами с сыном, но коротал время с Ребеккой. Она предпочла свет из-за него, и не мне было его винить. Отчего-то казалось, что чувства в ней пробудились из-за младшего ангела, который уже несколько месяцев обретался в школе, но стоило Престолу покинуть стены школы, как Ребекка уходила к себе, запиралась и усиленно зубрила, чтобы выйти на экстернат. Он же… Лишь с лёгким снисхождением наблюдал за её стараниями.
Он повторял мои ошибки. Любопытство, переросшее в симпатию, а после в зависимость. И всё же… всё же с ним она не была близка так, как со мной. Как минимум, хотелось в это верить. Всегда серьёзная, с опущенной головой, пропадающая из школы на время балов в цитадели, выводимая им, этим педантом, словно цирковая ручная собачонка… Неужели она не видела? Неужели не понимала, что он стремится к тому же — лишь приблизить её к себе и не отпускать.
«Но кто я, и кто он? Демон-школяр и уже достигший высот мужчина, способный дать ей прекрасный старт…» — усмехался я, бросив косой взгляд в зеркало. Ответом подсознания: «Придёт время, высоты покорятся и мне…».
И всё же нередко извлекаемый из ящика стола рисунок девочки. Годы меняли образ, добавляли деталей. Я одёргивал себя во время занятий, чтобы на волне любопытства не нарушить запрет и не найти эту девочку, чей портрет берёг, как зеницу ока. Одноразовый риск, когда десятилетняя девочка рисовала в художественной школе во время пленэра. Я узнал её сразу — только цвет волос отличал её от Ребекки. «Почему мне хочется назвать тебя своей дочерью?..» — встревоженно пронеслось в мыслях.
Возвращение в школу. Оставленная записка на её парте с просьбой о встрече после занятий. Без особой надежды. Без какого-то отклика — сухой взгляд, пробежавшийся по строчкам, смятая бумажка, улетевшая в мусорное ведро. Но я покорно ждал её в беседке после полуночи. Ждал, чтобы показать, чтобы сказать, что всё ещё…
— Винчесто?
Я обернулся, глядя на неё усталую после упорных занятий и корпения над учебниками.
— Здравствуй, Бекки. Рад, что ты нашла время встретиться.
— Мы давно не говорили. Мне показалось, что от одного разговора ничего не изменится. — слабая улыбка. — Ты писал, что хочешь показать мне что-то?..
Кивнув, я осторожно тронул её подбородок, ловя зрачки в каймах серо-голубой радужки и показывая то, что она хотела видеть, но чего себя лишила сознательно. Девочку за этюдником с мазком гуаши на бархатистой щеке. С ямочками на щеках от улыбки, которая последовала за похвалой учительницы. Ребекка дрогнула, глаза наполнились слезами, и она попыталась отстраниться. Я обвил свободной рукой её талию, показывая больше. Показывая свои мечты последних нескольких лет. Мысли, которые никогда больше не получат шанса на будущее. И слёзы… высохли.
Она отстранилась, высвободив лицо, разворачиваясь на каблуках в сторону школы, обронив через плечо:
— Ты выдумал идеальный мир для троих, в котором как минимум одной части никогда не случилось бы. Перестань жить иллюзией и… прощай.
Десяток лет, замкнутых на бесконечную работу. Научные труды, исследования, заказ Сатаны и совета серафимов на написание трактата о Мальбонте. Тысячи исправлений, недовольство. Лишь после я осознал, что нужна не достоверная картинка, а просто то, что способно внушить страх. Бестолковым студентам, которым когда-то был и я. Образ, который передавался из уст в уста обрастал уродливыми подробностями, но доподлинно было известно, что от обычного ангела или демона полукровка ничем, кроме непомерной силы не отличался.
Стакан глифта, чтение, невольный взгляд на карандашный портрет, скрывающий за собой прощальные строки от той, кого я до сих пор любил. Мы не виделись. Я вовсе старался не покидать Ад без необходимости. И, да, из-за опасений, что если мы встретимся, я вновь потеряю голову, уже доподлинно зная, кто она, что она может и как обошлась с ним… С тем, кто, как и я, полюбил её больше, чем кого-то прежде. Прокатившаяся по преисподней свежая сплетня пятнадцатилетней давности ещё долгие годы вызывала смех и сочувственные взгляды в мою сторону.
Даже Сатана, и тот не удержался от шпилек о том, что Шепфа отвёл меня от попадания в её сети… Но сети так и остались, лишь оказались прохудившимися и заброшенными. Я мог выбираться из них, и неизменно возвращался в обитель собственных фантазий.
Выбившая из равновесия записка, вынудившая прервать аскезу и упорядоченное обитание в преисподней:
«Не могу доверять это никому, кроме тебя. Вики в школе. Попала в беду… Сделай, что можешь, прошу…
С надеждой на снисхождение Р.У.»
Скачущий почерк, который я стремился забыть, и портрет, всё ещё взирающий со стены кабинета глазами девочки с ямочками, появляющимися во время радостной улыбки, размытая парой капель подпись в самом конце записки. И мысли-мысли-мысли… Хоровод мыслей, что я до той меры безволен, что не в силах ей отказать в помощи. «Не ей, а Вики…» — усмехаюсь про себя. Едва ли я продолжал любить Ребекку после стольких лет. Едва ли в моём сердце оставался уголок для настоящего, когда под прошлое был отведён целый склад воспоминаний.
И всё же в школу прибыл, едва была назначена дата разбирательства.
Сердце замерло, когда в кабинет вошла девушка. Рисунок обрёл яркие краски из детских черт портретов, из единственного собственного воспоминания. Отражение в водной глади. Чуть темнее, чуть ярче глаза, чуть полнее губы, тот же бархат щёк на которых так не хватало мазка гуаши. Затравленный взгляд, окинувший пространство, она скромно уселась на край стула, стараясь сохранять спокойствие, но дрожь рук скрыть не так просто, как и бегущие по открытым предплечьям мурашки.
Забытое отцовское чувство, которое зародилось годы назад только из красивых рассказов Ребекки и от портретов, вспыхнуло с новой силой. Труда стоило удержаться от желания успокоить, утешить, окутать крыльями и никогда не дать в обиду.
Поднялась для чтения памяти, я улыбнулся её смущению:
— Не дрожи ты так. Я не кусаюсь…
Глаза стали ещё больше, вспорхнувшие в удивлении брови от внезапной благосклонности незнакомого демона. Мельтешащие кадры её памяти от самой смерти до последней минуты. Так жаль, что нельзя пробиться дальше, узнать её лучше. Чистота и одиночество. Характер Ребекки, в ангельской внешности. Ничего, что было бы добровольным в её исполнении. Насильный поцелуй на горном перевале, излишняя настойчивость после бала, вчерашняя разборка с Люцифером в спальне.
Я недобро покосился на невозмутимого демона, искренне сожалея, что служу его отцу. Впрочем, тот накажет его сам, стоит заикнуться о визите в женскую спальню Непризнанной. Прочтя в моих глазах обещание, он несколько дрогнул и опустил голову, признавая поражение.
— Я ничего не нашёл.
По кабинету пролетел почти синхронный выдох собравшихся, включая того самого Престола, павшего после того, как Ребекка оставила его. Удивлённый взгляд голубых омутов, рассматривающих меня недоверчиво снизу-вверх. Я улыбнулся, отступив. Обсуждение деталей, девушка… Вики… Смотрел не отрываясь, силясь запомнить черты. Зачем? Просто, чтобы лелеять память о ней, когда всё будет позади и снова взрастить себе чувство любви, которое не питал ни к кому, кроме её матери, чей прощальный подарок до сих пор в перстне, на левой руке.
Короткий разговор с чертовски перепуганной скромницей, не понимающей моего стремления даже просто голос её услышать. Удивление о том, что с её матерью у нас была связь, так и не приведшая ни к чему, кроме боли и горстки пепла, из которой показались ростки новых воспоминаний, разбавленных улыбкой девочки, в последний раз заставившей Ребекку обронить слёзы при мне. Сохранив тайну о записке, я впервые открыто признал её дочери, что когда-то сумел полюбить. «И любил до сих пор…».
— Мне жаль, что всё так закончилось… — прошептала Вики, опустив голову, копируя бессознательно жест матери.
Я поддел её лицо за подбородок пальцами, запоминая совершенно другую, открытую робкую улыбку:
— Не бойся делать ошибки. — я улыбнулся в ответ. — Ты такая же красавица, как твоя мама. Был рад знакомству.
Сухой наклон головы при разрывающемся от тоски сердце. Пришлось уйти, убраться в преисподнюю снова, чтобы вариться в огненной Геенне своих мыслей, возродившихся после десятка лет тоски сердца. Не выдать Люцифера, исправно выполнять свою работу. Нагрузить на себя всё, только бы не кануть в пропасть снова.
Какой-то банкет для своих. Внезапная усмешка Сатаны:
— С одной ты уже оступился. Снова те же грабли, адмирон?
— О чем вы?..
— Девчонка… Как её?.. Вики. Дочь твоей пассии. Слыхал, что сорвался с места в карьер, лишь бы защитить и отстоять честь. Опять Непризнанная… — он был пьян и насмехался, но мне было непередаваемо плевать, до последних слов. — А знаешь ли ты, что Ребекка тайно прибыла в школу, чтобы всё же взглянуть на дочь?..
Сердце рухнуло в бездну.
***
Вспышка сумасшествия, неудержимая волна поцелуев под наброшенной иллюзией. Соскучившиеся руки скользят по телу, которого никогда не касались иначе, чем в собственных фантазиях. Мой златокрылый серафим, утративший разум в ответном водовороте позабытых ради будущего и амбиций чувств. Нет разума. Остаются только желания, только то, что снова вспыхнуло…
Чтобы на сей раз сжечь дотла…
Но только я знаю, что каким бы сильным не был пожар вокруг, могучий эвкалипт выстоит, выпустив душистую листву по весне…
— …Не вини себя… — шепчу, опуская голову на плаху, но видя перед глазами последнюю вспышку идеальной картинки с голубоглазой девочкой, которую всё ещё хотел бы назвать своей дочерью…
Над эшафотом пронёсся солнечный зайчик в цветах пурпурного амаранта закатного солнца… «Будь сильной, Вики…»
