Мефистофель отдаёт душу

      "...Я останусь верен своему господину до конца... Для меня больше нет пути назад..."       "...А не достанется мне от госпожи за то, что я защищаю его..."       "...Он такой жалкий..."       "...Ох, что же нам теперь делать? Что делать..."       "...В длани госпожи теперь вся власть. Быть может, стоит попросить её о прощении, и она примет меня..."       "Бедный паша... на нём совсем лица нет..."       Эти мысли были просто невыносимы.       — Пошли вон! Все вышли вон! — зарычал Ибрагим, импульсивно отталкивая от себя слугу, который наливал ему вино. Кувшин выскочил из рук аги и разбился о мраморный пол. Капли пролились на шерсть кафтана и важные государственные бумаги на столе, после чего на лице евнуха проступил ужас. — И ты тоже — прочь!       — Паша, позвольте...       — Вон! — визирь поневоле сорвался на гортанный крик, совершенно нечеловеческий, и штат прислуги суетливо покинул своего сюзерена. — Предатели...       Запятнанные вином бумаги казались окровавленными. С хрустом они сжались в его напряжённых кулаках, превратившись в клочки смятого бесполезного пергамента, и Ибрагим выбросил их в сторону. Теперь от них толку мало. Даже от этого грязного кафтана, который раньше подчёркивал его статус. Визирь откинулся на стуле и уставился в потолок. Всё тело сотрясал тремор, и это было ему противно: Паргалы Ибрагим Паша никогда не боялся смерти. Он был воином, сераскером, важнейшим человеком в государстве, а теперь...       За окном уже давно село солнце, а в мыслях его слуг не было ничего полезного, кроме паршивого страха или презренной жалости к нему. Это было хуже всего: его сильнейшее оружие было бессильно против проклятой рыжеволосой жади, в одночасье превратившейся в самую могущественную женщину в государстве. Сердечная болезнь отобрала жизнь султана Сулеймана до затмения, несколько месяцев назад, и последние недели были самыми кровавыми в его жизни. Смута, разверзнувшаяся в лоне Османской империи, сначала унесла в объятия Азраиля шехзаде Мустафу, хотя Ибрагим приложил все силы, чтобы его уберечь от беды, а затем и Махидевран Султан. Фракция из пашей, кадиев и влиятельных филантропов, поддерживавшая благороднейшего из наследников, постепенно ушла в тень, страшась церберов на службе у рыжей ведьмы.       Всех, кто знал о перевозке наследника в безопасное место, он предусмотрительно убил — и всё равно отравленная стрела вонзилась в грудь благородного Мустафы прямо посреди моря по дороге в Египет. Среди команды корабля оказался предатель, хотя Ибрагим специально выбирал случайный корабль на верфях.       Восстание лояльных Мустафе янычар закипало недолго. Ибрагим предпринимал попытку спонсирования этой неистовой толпы убитых горем вояк и направления её ярости на Хюррем Султан — но сундуки с золотом были перехвачены, а лидеры восстания прилюдно унижены перед османским народом за грехи прелюбодеяния и коррупции. Помощники Али-аги и верные ему люди были запуганы и подкуплены.       Каждое его действие было предугадано. Блестящая корона османского падишаха была возложена на огненно-рыжую макушку малолетнего шехзаде Селима, а законная супруга покойного падишаха была названа не только Валиде Султан, но и регентом Османского государства, что было нонсенсом для их общества и культуры... Но ничего. Ибрагим знал, что такой смелостью и наглостью Хюррем только сама вырывала себе могилу. Она не имела права распоряжаться Османским государством, только он мог это делать без усопшего государя! Только он! Только он был достоин такой чести!       И всё же достойнейший Великий Визирь устал скрываться. Он не спал толком вот уже третьи сутки, лишь изредка проваливаясь в тяжёлую беспокойную дрёму, когда тело и разум отказывали ему. В полах кафтана был спрятан кинжал — он всегда был готов к худшему. Его укрытие находилось там, где Хюррем не пришло бы в голову искать его — в доме старого еврейского купца недалеко от его дворца на Ипподроме.       В ушах привычно зазвенело, и Ибрагим распахнул веки. Встав со стула, он подошёл к окну и отодвинул плотные шторы. Где-то в районе висков и лба загудели отрывки чужих чувств. Где-то он чувствовал инородное торжество, где-то — страх. Приоткрыв окно, он прислушался к речам снаружи.       — Внимание! Валиде Хюррем Султан Хазретлери! — по команде Сюмбюля-аги стражники моментально расступились перед роскошной каретой госпожи и отвернулись, не смея заглядывать в её лицо. — Госпожа, добро пожаловать...       Сюмбюль протянул ладонь к открывшейся дверце, и в его пальцах оказалась тонкая рука рыжей жади. Она грациозно выплыла из своей кареты и подняла величавый взгляд на укрытие своего злейшего врага, в котором он скрывался все эти дни. Всё её тело было укутано в тяжёлые зимние одежды, голову и лицо, кроме глаз, закрывала вуаль. Он уже видел на ней это одеяние цвета морского дна — не так давно, когда она заманила его в ловушку в заброшенный караван-сарай.       Так она хотела показать ему, что история повторялась? Ибрагим сжал кулаки и, быстрым взглядом пробежавшись по своему рабочему столу, вынул из шкатулки небольшую ампулу. Он не собирался вкладывать в её мерзкие нежные ладони свою жизнь, только не в таких условиях. Зажав сосуд в кулаке, он закрыл глаза и глубоко вздохнул.       Она прибыла сюда с небольшим отрядом янычар, не меньше трёх дюжин. Значит, догадывалась, что он окажет ей сопротивление в случае чего. Он предвидел это. Хюррем была похожа на него в главном — в решимости прибегнуть к крайним, отчаянным мерам, если так будет угодно Аллаху.       Шаги за дверью и усилившийся гул уведомили его, что страшнейший враг рядом.       Она вошла без стука. Казалось, комната в считанные моменты наполнилась зловонным запахом её омерзительной парфюмерии. Хюррем что-то тихо защебетала своим слугам, и те покинули его кабинет.       "...интересно, он будет сопротивляться до последнего?.."       "...убьёт ли он нашу госпожу?.."       "...стоит ли оставлять его с ней?.."       И гул наконец затих. Спазмы отпустили его голову, и визирь повернулся. Хюррем с интересом рассматривала многочисленные статуэтки на полках, книги в дорогих позолоченных переплётах, водила по ним тонкими пальцами, обтянутыми перчатками, и выглядела совершенно невозмутимо.       — Вы так и не предложите мне присесть, паша? — лукаво протянула султанша, даже не глядя в его сторону. — Где же ваши манеры?       Ярость встала желчью в его глотке. Он плотно сомкнул губы и высокомерно поднял подбородок, затем насмешливо фыркнул, показывая ей, что не собирается отвечать на эту несуразицу. Хюррем, оценив его реакцию, снисходительно покачала головой.       — Поставьте мне стул, паша, — взгляд её стал холодным, металлическим, хотя пухлые губы продолжали очаровательно улыбаться. — Диван слишком далеко от вас. Я не смогу там видеть вашего замечательного лица.       "Так ты хочешь сыграть в игру? Хорошо..."       — К сожалению, здесь нет других стульев, кроме моего, — он кивнул на великолепное изделие из дорогого дуба, на котором он сидел за своим столом. Сейчас оно пустовало, поскольку он стоял у окна, сжимая за спиной ампулу, позволявшую ему чувствовать себя наравне с этой ведьмой. — Ничем не могу вам помочь, госпожа. Да и после того, как вы пролили столько крови, разве вас могут утомить несколько минут на ногах?       Хюррем хмыкнула и медленно стянула с ладоней бархатные перчатки.       — Думаю, ты не в том положении, чтоб перечить мне, Ибрагим. Да и не стоит тебе вести себя, как обиженное дитя, и таким нелепым образом показывать мне, что ты всё ещё хоть чего-то стоишь. Не забывай, что теперь я — законный регент султаната и твоя государыня.       — Этой твоей нелепой игре в Ферзя скоро придёт конец, госпожа, — покачал головой визирь. — Ты столько лет живёшь в этом государстве и так и не уяснила, что ты ничего здесь не сможешь решать. Как может славянская рабыня указывать мусульманским мужам, как им жить?       Хюррем пожала плечами, изобразив секунду задумчивости.       — Точно так же, как бывший греческий раб, сын простого рыбака, может называть себя великим управленцем нашей империи. Мнить себя укротителем султана.       Глаза Ибрагима расширились. Голова его непроизвольно втянулась в плечи.       — Откуда ты...       — Я знаю о тебе всё, паша. Всё и даже сверх того: мне ведомо, как ты мыслишь, как часто будешь дышать, куда повернётся твоя голова... — Их взгляды были прикованы друг к другу, и Ибрагим не заметил, как она сделала несколько незаметных шагов к нему. — Или ты ещё не понял, что оказался здесь, один, лишённый всего, потому что тебе негде от меня спрятаться? Как ты пытался распалить пламя восстания против меня и моего сына, как пытался спрятать Мустафу? И всё без толку. Как думаешь почему?       Её лёгкий стан опустился на его стул, и он был настолько поглощён этими словами, что не заметил, как она фактически заняла его законное место. Горло стало сухим, и он смочил его слюной. По спине прошёлся противный холодный пот. Она была права: он был загнан в ловушку, повержен, но хуже всего было не это — он не мог прочитать её мысли, чувства, страхи, чаяния... Она всегда была для него закрытой книгой, но когда её разум и сердце оказались сокрыты от него даже тогда, когда он получил над людьми определённую власть... Это оказалось унизительнее всего.       — Зачем ты здесь? — едва скрывая презрение, спросил Ибрагим негромко. Его нижняя губа подрагивала в отвращении. — Если ты победила, так ступай и празднуй победу. К чему эти пустые слова и ужимки?       — Как к чему? — притворно удивилась Хюррем, оперевшись локтем о дубовый стол и приложив палец к щеке. Вторым локтем она величественно опёрлась о подлокотник его любимого кресла. — Будь ты на моём месте, разве не поступил бы так же? Помнишь наложницу, которую я подослала к Мустафе, чтобы убить его?       Взгляд Ибрагима стал чёрным и пугающим, как глубокая ужасная ночь. Конечно, помнил. Помнил ту мерзавку, которая сбросилась с балкона, чтобы подставить его перед падишахом. Помнил отвратительную ухмылку этой ведьмы, когда она лицезрела его поражение.       К глотке подступила тошнота. Сердце колотилось о рёбра от ненависти.       — И что?       — Твоё желание поглумиться надо мной сыграло над тобой злую шутку. Не расскажи ты мне, что поймал ту бедную хатун, я бы не узнала об этом — и наутро ты бы преспокойно рассказал обо всём Повелителю. Так разве можешь ты обвинять меня в желании... поглядеть на вот это твоё выражение лица?       Ибрагим навис над Хюррем, сдавив напряжённой до побелевших костяшек ладонью спинку стула, на котором она сидела. Ему бы хотелось, чтобы заместо этого древка под пальцами была тонкая молочная шея рыжей ведьмы. Визирь хищно сощурил глаза.       — Говори, чего ты хочешь.       — Неужели я слышу голос разума? — усмехнулась она мягко. — Что ж, как насчёт небольшой загадки?       Морщины на его лбу разгладились, и выражение его лица было неописуемым.       — Что?       Хюррем рассмеялась, причём фальшивым её смех не казался, хоть и резал слух своей сладостью. Ей нравилось издеваться над ним, определённо.       — Ничего, паша, ничего... — она вытерла подушечкой указательного пальца невидимую грязь под левым глазом. — Хотя, не скрою, мне было бы очень интересно полюбопытствовать у тебя... Имеешь ли ты представление о том, чего я от тебя хочу?       — Мне опостылели твои игры много лет назад, — визирь сомкнул веки и постарался ответить максимально равнодушно, скрывая вибрирующую в голосе ярость. — И я не собираюсь играть с тобой в проклятые загадки.       — Ты ждал, что я приду к тебе с немыми палачами, не так ли? — она выгнула бровь, выглядывая его хмурый взгляд. — Так и думала. Что ж, спешу тебя разочаровать, паша: я не собираюсь тебя убивать.       — Ну, разумеется, я предвидел это, — кивнул Ибрагим, резко отстраняясь от стула, где вальяжно развалилась рыжая ведьма, и медленными шагами начал измерять свой кабинет. — Во всяком случае, не сразу... Это слишком просто для тебя.       — Отчего так? — полюбопытствовала она невинно, подперев пальцем подбородок.       — Я бы поступил так же, — он снова посмотрел на неё с вызовом, почти игриво. — Точно не стал бы убивать тебя... сразу, по крайней мере. Сначала сделал бы так, чтобы ты помучилась... ведь падать так болезненно оттуда, куда с таким трудом взобрался. Подрал бы твои крылья и наблюдал за этой агонией... Долго, вдумчиво, неотрывно...       На лице Хюррем не было ни презрения, ни возмущения. В сущности, она выглядела вполне спокойно, даже демонстрировала искренний интерес, будто его поэтичные размышления о её мучениях и впрямь разжигали в ней неподдельное любопытство. Наконец она тихонько рассмеялась, но так, чтобы он слышал в её голосе нотки издёвки.       — Чему ты смеёшься? — спросил он, потеряв в лице.       Хюррем подняла на него взгляд небесных глаз.       — Твоя ненависть делает тебя слепым, а ведь ты мужчина... воин, султан-сераскер, как сам себя однажды назвал... — она потеребила изумрудное кольцо на пальце. — Ты сравниваешь меня с собой, думаешь, что мне присуща та же необузданная алчность, что и тебе, паша... Но ты заблуждаешься. Я совершенно не похожа на тебя.       Он внезапно понял, что стоял в центре расписного персидского ковра, прямо напротив собственного рабочего стола, за которым сидела Хюррем. Они много раз разговаривали похожим образом в Топкапы: он — за столом, она — перед ним. Теперь они поменялись местами.       Валиде Султан поднялась с места, выпрямившись во весь гордый рост, и смерила его оценивающим взглядом.       — Я пришла, чтобы отдать тебе это, — она достала из кармана кафтана крошечную шкатулку, которую Ибрагим мог узнать впотьмах наощупь.       Она отдавала ему печать Великого Визиря.       Такого Ибрагим не выдержал и громко рассмеялся, запрокинув голову. Смех шёл у него изнутри, из самого сердца, в котором переливались насмешка над самой ситуацией, разочарование в себе и всеобъемлющее раздражение.       — Сколь ты смешна... — хрипло прошелестел он, наконец немного успокоившись; вид у него был всё ещё чрезмерно надменный. — С какой убедительностью ты пытаешься казаться снисходительной ко мне, будто утешаешь меня после поражения. Ты действительно смешна, моя госпожа, — он посмотрел на неё со всем лукавством. — Ну как? Чувствуешь себя лучше? Чувствуешь себя настоящей Валиде Султан, как покойная мать нашего Повелителя? Годы изменили тебя лишь внешне, но не в твоей сути, Хюррем... Ты всё та же строптивая рабыня, сколько бы фетв о твоём освобождении ни было написано муфтиями, сколько бы корон на себя ты ни надела.       Он добрался до дивана, который стоял в углу и служил ему для переговоров с некоторыми из близкого окружения. Развалившись в нём с султанской грацией, он закинул руку на подлокотник и скрестил лодыжки, припустив веки. В его крупной ладони блеснула ампула, которую он крутил между пальцев.       — Когда наш Повелитель скончался, я вернул печать на её законное место и отправился к шехзаде Мустафе, чья кровь на твоих руках... И теперь ты решила отдать мне печать, чтобы посмеяться надо мной? Более предсказуемого и дешёвого хода ты не могла придумать, полагаю... Это огорчает, госпожа, очень огорчает, — он театрально приложил руку к груди и, выждав несколько мгновений, помрачнел, явив свои истинные эмоции. — Если ты думаешь, что можешь распоряжаться моей жизнью, ты сильно ошибаешься, Хюррем. У тебя нет никакой власти, кроме той, что ты сама себе вообразила! В Османском государстве ты всегда была никем. Будет твой сын на престоле или нет — всё равно останешься пустым местом. И умрёшь так же!       Он быстро откупорил ампулу и демонстративно выпил содержимое, чувствуя, как противный кислый яд обжигает ему гортань и желудок. Через пару минут он уснёт и больше не проснётся, не позволит этой ведьме распоряжаться его жизнью. Ни за что и никогда. Скорее мир перевернётся!       — Наслаждайся своим недолгим триумфом, султанша... — процедил он с хищной ухмылкой.       Хюррем подняла бровь и поджала губы в детской манере, как всегда делала, чтобы показать, сколь нелепо он выглядел в её глазах. Сердце Ибрагима заколотилось быстрее, и ему показалось, что это из-за действия яда. Рыжеволосая ведьма теребила в руках коробочку с печатью, терпеливо дожидаясь, когда оглушительное понимание опустится на его плечи и отразится красноречиво на его лице.       Он в бешенстве вылупился на пустую ампулу в своей руке. Нет, невозможно! Он же поставил метку на стеклянном сосуде, чтобы быть уверенным, что никто его не трогал, кроме него! Шкатулка, где он хранил ампулу, была закрыта на ключ, который он носил на шее. Просто невозможно было подменить сосуды!       Хюррем вздохнула со всей тяжестью, будто имела дело с неразумным младенцем, и погладила лоб пальцами. Обойдя стол, она начала неспеша приближаться к нему.       — Впечатляющая речь, паша. Жаль, что твой спектакль не удался.       — Что за... — шипел он, бегая глазами вокруг себя. Увидев полы тёмно-синего платья перед диваном, он поневоле застыл и поднял голову, чтобы встретиться с холодными голубыми глазами. — Что за чертовщина? Ты... как ты узнала?       Пугающая улыбка опустилась на её губы и стала похожа на лёгкий оскал. Глаза продолжали сверкать каким-то льдом. Он даже не понял, как почувствовал прикосновение прохладных пальцев к своему подбородку — сначала нежное, а затем грубое. Она приблизила его лицо к себе.       — Я же сказала, паша: решать, когда тебе умирать, а когда жить, предстоит только мне. Я всё знаю, Ибрагим. И о тебе, и о контракте, который ты заключил с Мефистофелем. Ты от меня нигде не спрячешься — я везде тебя достану, каждый шаг предугадаю. Сопротивление твоё пустопорожнее, паша. Твоя жизнь в моих руках.       Пустые глаза визиря округлились, едва не выкатившись из глазниц, и наполнились сакральным ужасом. Лоб испещрило горизонтальными морщинами, и он приоткрыл губы. Сию же минуту под его веками возник день, когда дневное солнце уступило место беспроглядной тьме, и сердце его на несколько минут остановилось. Этот день он не забудет никогда. Тот самый, когда он лежал в луже собственной крови, весь истерзанный бандитами, посланными этой ведьмой, и желающий только одного — мести.       Тогда его желание было исполнено, он и не мог о таком мечтать. Из всех людей в затмение великий кукловод избрал его — именно его, Паргалы Ибрагима, посчитав его достойным своего дара. И он получил то, о чём всегда подспудно мечтал — иметь каждого человека на своей ладони, столь крошечного и понятного, словно стеклянная фигурка.       О Мефистофеле ходили легенды, но его никто никогда не видел и не слышал его голос. Его внешность раз за разом описывалась по-разному, он был неуловим, как мифический персонаж, но его влияние на людские души было огромно — он с радостью и охотливо исполнял самые потаённые желания человека, предоставляя ему возможность отомстить, если страсть в его сердце достаточно горяча для такого дара.       Ибрагим в то затмение получил то, что хотел. Кроме того, что его дар не действовал на распроклятую ведьму. Была ли это насмешка Мефистофеля, которого он с тех пор не видел и не слышал, или кара от Аллаха, вступившего в тяжбы с этим шайтаном?       — Откуда ты узнала? — В голове его с сумасшедшей скоростью зароились мысли, пока не выстроились под влиянием её смеющегося взгляда в одну гудящую идею. — Аллах... Это невозможно... Так ты?..       Она грубо отклонила его лицо от себя движением кисти и выпрямилась.       — Подписав такой договор, ты надеялся умереть по своей воле? Не смеши меня, паша. Ты больше не распоряжаешься своей жизнью. Разве ты не знал? Мефистофель всегда получает плату за свои дары.       Силы покинули его тело, и он истощённо откинулся на диване, смотря на её стан снизу вверх. Она знала о договоре. Она всегда была на шаг впереди него, проклятая ведьма. Так если она знала и сама была связана с этим дьяволом...       Осознание наконец укоренилось в его сердце и разуме, и он почувствовал, как кровь налилась в его глазах и конечностях. Визирь резко подскочил со своего места и вцепился в плечи Хюррем.       — Говори! Что ты у него попросила?! — заревел он, потряхивая её тело. — Говори немедленно, Хюррем!       Видя его глубокое отчаяние, то, как низко он падал, она раздвинула губы в издевательской усмешке. В следующий миг сдавила его горло со всей силы. Плечи её он не опустил, только в глазах вместе с яростью запестрил и страх. Но не перед ней — перед насмешками судьбы.       — Того же, чего и ты, паша... Мести. Отмщения каждому, кто втаптывал мою жизнь, мою судьбу, мою гордость в грязь. Кто порочил мою честь, угрожал мне моими детьми, гнушался надо мной в горе... Я уничтожила каждого. Разрушила твой мир на кусочки... Теперь лишь вопрос времени, когда ты встанешь передо мной на колени.       Он отпрянул от неё, испытывая невыносимое желание вымыть руки. Перед ним была по-настоящему страшная женщина.       Она снова протянула ему золотую шкатулку. Вновь пыталась сыграть с ним ту же шутку? Но во второй раз входить в ту же реку...       Ибрагим тяжело дышал и переводил взгляд с печати на шёлковой подушечке на самодовольное лицо Хюррем.       — Умерев сейчас, ты отправишься в никуда, в непроглядную пустошь, где нет ни света, ни звука... Таков был контракт. Забыл? Сговор с дьяволом лишает тебя дороги в Джаннат и Джаханнам. Ты должен заплатить цену за свой дар, Ибрагим, иначе то, что тебя ждёт после смерти, будет страшнее всего, что может вообразить человеческий разум. Вечное ничто.       — Зачем тебе это? — одними губами произнёс визирь, чувствуя, как виски увлажняются от капелек пота. — Зачем тебе отдавать мне печать?       — Считай, я делаю тебе одолжение. Подкупаю тебя, — бесцветно повела плечом Хюррем. — Селиму на престоле нужна поддержка мудрого и опытного человека, знающего толк в военном деле и государственном управлении. К тому же, тем, кто решит мстить за шехзаде Мустафу, это станет назиданием...       — Что за чушь, ты не заставишь меня поверить, что ты столь наивна, — вид у него стал болезненно раздосадованный. — Если ты дашь мне власть, думаешь, я не использую её против тебя?       — Что ж, попробуй, паша, — Хюррем издала презрительный смешок. — Если тебе не хватило ума догадаться после... — она красноречиво посмотрела на разбитую на полу ампулу, — этого небольшого спектакля, что играть против меня тебе не по зубам. Помни: я знаю все твои шаги наперёд. Так что не упрямься, Ибрагим: бери печать и возвращайся во дворец.       Уметь читать любого человека, как раскрытую книгу, и не мочь дотянуться до мыслей и чувств своего злейшего врага было действительно невыносимо. Он уже привык чувствовать своё доминирование над любым, к душе которого ненавязчиво "прикасался", и теперь подобное бессилие было для него мучительно. Похоже по ощущениям на то, как, умея складывать в уме любые многозначные числа, не понимать, как суммировать шесть и семь. Голова как будто горела, когда он тужился эти месяцы, пытаясь безуспешно "почувствовать" её.       — И за это "одолжение" я должен буду тебе пятки целовать? — он наморщил нос, надменно кивая на протянутую печать.       — Начать можешь с руки, — она демонстративно протянула ему ладонь с изумрудным кольцом и пошевелила пальцами. Увидев, как сузились его глаза, она издала насмешливый смешок и убрала руку. — Как изволишь, паша, как изволишь... Всему своё время.       Она невероятно странно себя вела. Одна её эмоция сменялась другой, противоположной, в считанные секунды, и он не мог уловить логическую цепочку за такими изменениями. Она явно игралась с ним, как кошка с мышкой, но если Хюррем и впрямь знала о его сделке с Мефистофелем и сама была в ней завязана, то какой смысл ей был выгораживать его? Спасать от смерти? Дарить безграничную власть, когда Сулейман был мёртв, а на престоле сидел малолетний Селим? Что-то совершенно точно не сходилось, но он никак не мог взять в толк что именно.       Он скрывался несколько недель, каждодневно ожидая почувствовать на своей шее холодное и тугое прикосновение шёлкового шнурка, и теперь Хюррем с её легавыми псами стояла прямо перед ним и предлагала фактически возглавить государство. Она была регентом ввиду малого возраста Селима, но управление государством невозможно было сравнить с гаремом, и ей, видимо, требовалась помощь. Но как же верный ей Аяз Паша или тот новый слизкий дефтердар, Бехрам Паша, заменивший ей Искендера Челеби, отчего бы ей не наделить их властью? Наверняка это была ловушка... Но зачем? Чего она добивалась? Что ему терять? Хатидже с близнецами он отправил кораблём к Гиреям, и шантажировать его их жизнями у неё не выйдет.       — Разумеется, я не позволю тебе покинуть это убежище восвояси и приставлю к тебе охранение, которое будет следить за каждым твоим вздохом, паша... Так что у тебя есть два выхода. Ты можешь умереть в нищете как государственный преступник, а можешь вернуть власть, которую ты любишь больше всего, — Хюррем наклонила голову вбок с хитрой улыбкой на устах. Видя, как жадно Ибрагим поглядывал на золотую печать в шкатулке, она на выдохе прошептала вкрадчиво: — Не сопротивляйся, Ибрагим.       Паргалы почувствовал, как плечи его задрожали. Слишком соблазнительный выбор для человека, чья голова с каждым днём гудела всё громче от болезненных мыслей, которых становилось всё больше и больше. Он ещё не мог понять, было ли это обострение связано с его укрывательством от врагов... или же дар Мефистофеля брал свою плату. Ощутив давление в груди, Ибрагим облизнул губы, выдохнул и сел обратно на диван, согнувшись в напряжённой спине.       — Я отказываюсь, — цедя каждое слово, прошипел он. Подняв на неё горящие презрением глаза, он свёл руки перед собой в замок и ухмыльнулся. — Что, не ожидала этого? А говорила, что способна просчитать каждый мой шаг наперёд...       Хюррем оборвала его тираду, тихо рассмеявшись. С лёгким щелчком шкатулка с печатью закрылась, и подол её платья зашуршал по ковру, когда она приблизилась к нему. Султанша встала прямо над ним, коснувшись меховым кафтаном его разведённых ног, и слегка наклонилась.       — Гордец... — она нагло улыбнулась ему, сощурив голубые глаза. — Как ты предсказуем. Исконно, едва я решаюсь предложить тебе мир, ты отказываешься от него. А затем изводишься в стенаниях, что я из раза в раз стремлюсь тебя уничтожить... Разве не прелесть наблюдать за терзаниями мужчины, что неспособен справиться с ненавистью к одной-единственной женщине? Что же, будь по-твоему, паша. Незаменимых людей нет... Но позволь я кое-что покажу тебе перед тем, как мы больше никогда не увидимся?       В грудной клетке снова сдавило. Он не ожидал, что она среагирует так спокойно на его отказ поддаваться на её уловку. Хюррем Султан играла настолько не так, как всегда, что любопытство всё-таки пересилило его.       — И что же ты хочешь мне показать?       — А ты съезди со мной и увидишь, — она выставила ладонь в сторону, указывая на выход, и снова продемонстрировала ему неотразимую улыбку. Почти детскую, невинную, такую, какой она светила перед Повелителем.       Он напрягся от этого ещё сильнее. Знал, что шайтан умеет быть соблазнительным. Но он ведь знал, с кем играл. Если она не собирается его убить или низвергнуть с помощью лживой уловки с печатью Визирь-и-Азама, то от простой поездки он ничего не потеряет. А потом она оставит его в покое.       Её неуязвимость к его дару уже давно стала для него очевидной, и он не мог не держать в уме возможность её связи с Мефистофелем. Но даже если и так — наплевать. Какая ему разница, если шехзаде Мустафа был мёртв, а от власти он отказался? Ибрагим мог собой гордиться.       Подумав какое-то время, он вдруг уверенно поднялся с места, поравнявшись с ней. Хюррем не успела отступить от его дивана, и они оказались в непосредственной близости. На секунду Ибрагим подумал, что, быть может, заглянув в её ложно-дружелюбные глаза, он сумеет уловить в них ноту грязного обмана.       — Так ты согласен? — на выдохе спросила она, не удержавшись и снова выгнув губы в усмешке. Голубые глаза были всё ещё холодными, как зимний снег.       — Что бы ты ни задумала, мне всё равно, — предупредил он равнодушно, выдохнув ответ прямо ей в лицо. — Можешь играться во власть столько, сколько сможешь удержаться... Но раз ты предложила мне услугу, я, хоть и отказался, не могу не оценить твою щедрость и соглашусь.       Подбородок Хюррем высокомерно выступил вперёд, когда она легонько закивала, услышав его ответ. Взгляд всё ещё излучал превосходство, и он не мог уловить подвоха.       — Замечательно, — ответила она наконец и, отвернувшись, важной походкой зашагала к выходу.       Она пригласила его в свою карету, и почти всю дорогу до Топкапы они провели в молчании. Настоящая битва, когда противники скрещивали свои мечи, обычно длилась недолго — большую часть времени вначале они обмениваются невидимыми ударами, решая, чья решимость сильнее. Ибрагим смотрел в окно и переводил напряжённый взгляд на Хюррем только тогда, когда думал, что она не смотрит. Султанша выглядела блаженно спокойной и расслабленной — и умиротворённо наблюдала за каждым его жестом: каждым дёрнутым плечом, каждым движением кадыка, каждым облизыванием сухих губ, каждым вздрагиванием колена, каждым сжиманием и разжиманием пальцев.       — Ты совсем не скорбишь по Повелителю? — вдруг спросил он, посмотрев сначала на перстень на своём пальце, затем исподлобья — на Хюррем. — Столько слёз по нему проливала, когда болезнь угрожала забрать его, а сейчас в твоих глазах ни капли скорби. Ты убедительно притворялась. Признаться, даже я тебе верил.       Султанша на это только закатила глаза и снова отвернулась к окну. Но он не сдавался и, выждав момент, надавил с усмешкой:       — Даже сказать нечего?       — Я уже выплакала все слёзы, — пожала плечами Хюррем равнодушно, положив локоть на подлокотник и уперевшись ладонью в щёку. — Даже больше, чем ты думаешь.       На секунду проницательный Ибрагим уловил в её лице мимолётную смену настроения. Умиротворение схлынуло, и на целую секунду в голубых глазах вспыхнула горечь. Она проговорилась. Незначительно, но он зацепился за это.       — Ты имеешь в виду смерть Мехмеда? — он скрестил руки перед собой. — Поэтому ты убила шехзаде Мустафу? Думаешь, это он виноват в его погибели? — Хюррем на это не ответила, и он тихо хмыкнул, пригладив задумчиво бороду. — Мне любопытно... Если ты действительно, как сама говоришь, способна видеть наперёд все мои действия и даже предсказала, что я попытаюсь принять яд, то почему не помешала смерти сына? Смерти Повелителя? Или же эта твоя способность распространяется только на твоего покорного слугу, госпожа? Неужели я столь значимее, чем твой собственный ребёнок или супруг?       Он надеялся вывести её из себя и заставить показать привычную злость, но Хюррем лишь взглянула на него надменно, полуприкрыв веки. Это было всё, на что он мог рассчитывать.       — А что, тебе страшно? — нагло спросила она.       — Хюррем Султан, ты не можешь считать, что победила таким грязным способом, — снисходительно осадил её он. — Если бы Повелитель не умер до затмения, ты бы давно была мертва.       В ответ на это она вдруг подняла брови в наигранном удивлении.       — Ты так думаешь? Почему?       Он тихо рассмеялся, выказывая, насколько глупым был её вопрос. Или она искренне полагала, что он бы не воспользовался своей способностью чувствовать истинную сущность других людей, чтобы уничтожить её? Но в глазах Хюррем Султан забегали смешинки, и она отвернулась, чтобы сдержать насмешку.       — Лучше прибереги свой пыл до прибытия во дворец. Уверяю, тебе понадобятся силы, чтобы увидеть то, что там тебя ждёт.       Ибрагим сузил глаза. В голове его закопошились предположения. Мехмед умер год назад, а последнее солнечное затмение, когда колесо Мефистофеля останавливало свой выбор на избранном, было несколько месяцев назад. Если подумать, именно с тех пор она и начала себя странно вести, но кроме её неуязвимости к его дару он не смог заметить ничего странного... Если исключить периодические чудовищные головные боли, похожие на то, как в голову насыпают опилки и встряхивают. Они всегда были резкими, необъяснимыми... Чем же всякий раз они были спровоцированы?       Когда Ибрагим отвернулся к окну, Хюррем холодно вгрызлась в его мерзкое лицо глазами. Одной рукой она упиралась в щёку, а вторую держала в меховой муфте, и он не мог заметить, как крепко сжалась её рука. Паргалы Ибрагим жил в неведении, предполагая, должно быть, что её даром стало предвидение будущего, как у тех мошенниц-гадалок, которых раньше Валиде любила приглашать во дворец. Он догадывался, что она заключила похожую сделку с Мефистофелем, но не знал, что с того дня, как это случилось, она прожила десятки десятков разных сценариев своей жизни. Она столько раз видела его предательства, что не могла не испытывать отвращение... И столько раз видела другую его сторону, что это мешало ей мыслить полностью трезво.       С момента солнечного затмения всякий раз проходило разное количество времени. Месяц, полгода, несколько лет. И всякий раз что-то происходило, и время отбрасывало её обратно ко времени затмения. Она переживала раз за разом сценарии жизни, где в разном порядке умирали её шехзаде, а она всякий раз пыталась их спасти, меняя ход истории. Где-то Ибрагим душил её шёлковым шнурком, где-то она выпивала яд за подложное предательство... А единожды Ибрагим пытался перекроить, перешить её личность, воспользовавшись дьявольской книгой, которая пылилась на его полке.       Каждый её шаг мог стоить ей и её детям жизни. Любое неверное слово могло привести к трагедии, и она силилась запоминать всё: малейшую деталь, каждое случайно обронённое слово, чтобы изменить ход истории в свою пользу... Но одному она так и не смогла помешать — смерти Мехмеда и Сулеймана, ведь они случились раньше затмения.       Но в этот раз всё было определённо иначе.       Она нажала под муфтой большим пальцем на огранку изумрудного кольца и чуть не пустила себе кровь. В окне показался заснеженный парк Топкапы, и сердце султанши торжествующе запрыгало. Возбуждение вышибло негативные мысли из её головы.       — Внимание! — громогласно объявил Сюмбюль-ага, требуя, чтобы стражники расступились и отвернулись от её кареты. — Валиде Хюррем Султан Хазретлери!       Ибрагим надел на голову тюрбан и, даже не взглянув на султаншу, покинул карету. Оглядев убранство дворца, он заметил, что ровным счётом ничего не изменилось за эти месяцы с момента смерти Повелителя, когда он покинул дворец, чтобы примкнуть к Мустафе. Только аги и стражники кланялись как будто чуть ниже. Разумеется: рыжая жади внезапно для всех, в обход шехзаде Мустафы и его матери, стала Валиде Султан и регентом государства.       — И что же ты мне так хотела показать? По-твоему, виды Топкапы должны заставить меня содрогаться? — нарочито равнодушно спросил он, сведя руки за спиной.       Хюррем выдохнула пар и кивнула на парадные ворота в павильон. Пока он шёл за её спиной, крутя головой влево-вправо, по привычке выискивая возможных убийц, спрятанных за углами, Сюмбюль-ага искоса бросал на него лукавые взгляды.       — Что такое, Сюмбюль-ага? — не удержался паша, насмешливо обратившись к главному прихвостню рыжей ведьмы. — Ты так рад меня видеть, что сдержаться не можешь?       — Конечно же, я счастлив вас видеть, Паша Хазретлери-и... — протянул подобострастно евнух, чуть опустив голову, пока они шли за Хюррем. — Валиде Султан приказала подготовить для вас ваши покои...       Ибрагим не удержался от смешка.       — Хюррем Султан? Вот как? — он вонзился удивлённым взглядом в спину султанши. — Госпожа Валиде Султан Хазретлери, кажется, я дал ясно понять, что не собираюсь соглашаться на должность, которую вы мне предлагаете.       — Султанша знала, что вы откажетесь, — тихонько пискнул Сюмбюль, поймав скошенный на себя взгляд Хюррем, и испуганно подобрался. — Но она сказала, что вы наверняка захотите остаться во дворце...       — Да, султанша что-то такое говорила... Что может предугадывать мои решения, — он ядовито рассмеялся, погладив бороду. — Кажется, иногда и дары шайтана могут давать осечку...       Сначала она привела его в павильон гарема. Джарийе расступились в разные стороны, лицезрея пашу, и принялись жарко перешептываться. Паргалы же шёл летящей походкой за женщиной, пред которой трепетали все обитатели дворца. Но его тревога и возбуждение отпустили ещё на въезде во дворец, ведь он решил, что догадался о замысле Хюррем. Ибрагим предполагал, что она собиралась устроить для него нечто вроде ифтара в своих покоях, на котором бы продемонстрировала всё своё величие и власть. Смотри, мол, где я и где ты. А что ещё она могла предложить человеку, которому нечего было терять?       Но когда он уже расплылся в ухмылке, они внезапно прошествовали мимо лестницы в покои Валиде Султан и направились в коридор, который вёл в другую часть дворцового ансамбля.       — Всё готово, Фахрие-калфа? — мило поинтересовалась у своей короткостриженой служанки Хюррем, когда они приблизились к дверям в павильон Меджидийе.       Он знал планировку этого места: здесь, в этом павильоне, находилась Башня Радости, из которой женщины гарема могли наблюдать за происходившим на площади Баб-ы Хюмаюн, где происходила коронация султана и многие торжественные события. И что Хюррем понадобилось показывать ему в таком месте?       — Да, Валиде, — поклонилась калфа и после отмашки Хюррем удалилась.       Она повернулась к нему с улыбкой. Ибрагим раздражённо отодвинул жаркий воротник мехового кафтана, придирчиво осматривая убранство.       — Добро пожаловать, паша.       — Давай быстрее покончим с этим фарсом, — он обогнул её и нетерпеливо распахнул двери.       Круглый зал, похожий на тот, что был в его собственном дворце, где он приветствовал всех гостей и трапезничал с ними, встретил его глумливым мраком из-за задёрнутых штор и запахом яблочного чая с цветками бадьяна. Один из самых узнаваемых запахов, от которого Ибрагим застыл, будто пришпоренный к земле, и во все глаза уставился на гостей залы. Эти самые гости мило беседовали, рассевшись на широких подушках вокруг небольшого столика, накрытого на нескольких персон.       Копну длинных аспидно-чёрных волос тронул сквозняк, и на него посмотрело улыбающееся молочно-белое лицо... его жены. Увидев Ибрагима, Хатидже расплылась в широкой усмешке и приветливо взмахнула рукой.       — Ах, Ибрагим, добро пожаловать! Проходи скорее, мы тебя заждались! Хюррем, — она изобразила суровость на лице, но из-за того, что секунду назад смеялась, вышло довольно натужно, — почему вы так долго?       — Простите, султанша, у нас с вашим супругом возникли... разногласия, — вежливо улыбнулась Хюррем, подзывая к себе агу, который помог ей снять с себя меховой кафтан и головной убор. — Паша, что с вами такое? Почему вы застыли? Проходите же, прошу.       Второй гость наконец что-то прожевал окончательно — до этого он не мог говорить из-за битком набитого рта. Немного неуклюже приподнявшись на подушках, он едва не перевернул весь стол, чем вызвал новый поток смеха Хатидже.       — Ах, господи боже, какой я неловкий... Тео! — наконец гостю удалось подняться с подушек, и он, распростерев объятия, направился к близнецу. — Дорогой мой брат, я так по тебе соскучился!       — Нико?.. — одними губами прошептал Ибрагим, который чувствовал, будто земля уходит из-под его ног.       Брат, которого он не видел больше десяти лет, нёсся к нему, чтобы заключить его в объятия. Жена, ненавидевшая всей душой Хюррем так же, как и он, сидела и смеялась с его близнецом во дворце Топкапы — вместо того, чтобы с детьми пребывать в ханстве Гиреев...       — Что... Что здесь происходит? — его вопрос утонул в ткани расшитого золотом кафтана его брата.       Мысли Николаса тотчас бросились в его голову.       "Я убью его..."       И сердце Ибрагима едва не остановилось, когда ладони его похолодели, так и не коснувшись спины Нико. Эта мысль запульсировала в его голове, как навязчивый шум, и чёрные глаза бывшего Великого Визиря распахнулись так, что стали видны белоснежные белки над зрачками.       — Ибрагим? — Хатидже отпила немного вина и озабоченно осмотрела мужа. — Что это с тобой? Ты побледнел.       Он во все глаза уставился на лицо жены, на чьих устах нарисовалась призрачная улыбка. Поневоле он прислушался к постукиванию в лобной доле, чтобы распознать мысли жены, как у него получалось до того дня, как отправил её в Крымское ханство.       И не услышал ничего. Пустота. Гулкая душная пустота, из которой единственным звуком были отдававшиеся эхом мысли Николаса. Брат отстранился от него, обняв за плечи и рассматривая с головы до пят так жадно, будто и впрямь невозможно скучал все эти десять лет. Страшные мысли не шли никак наравне с его прелестно улыбающимся лицом, так похожим на его собственное.       Ибрагим заметил, что Николас подстригся. Непослушные отросшие космы были аккуратно и ухоженно уложены на макушку и за уши, и эта причёска была той единственной деталью, по которой их можно было отличить друг от друга.       Что здесь происходит. Что здесь происходит. Что здесь происходит.       — Тео, дорогой брат, присаживайся скорее! — он напутственно толкнул его в плечо, призывая последовать за собой, но Ибрагима было не сдвинуть с места. — Тео?       Ибрагим неосознанно сделал полшага назад.       — Откуда... Откуда ты здесь, Нико? Хатидже? — он заглянул за плечо близнеца. — Почему ты не у Гиреев?       — А что мне там делать? — фыркнула султанша, поджав губы и отвернувшись к своему бокалу. — Мой дом — здесь, Ибрагим.       От волнения он почувствовал, как по ногам заносились противные промозглые мурашки, и он ощутил непреодолимое желание постыдно схватиться за что-то, чтобы устоять на ногах. В зал ворвались его маленькие близнецы, которые, не заметив его, бросились к Николасу.       — Папа! Папочка! — закричала Хуриджихан, кинувшись к дяде и обняв его за ноги. Прямо за ней шустро перебирал ногами и Осман. Дёргая сестру за платье, он пытался оттащить её от Нико. — Отойди, Осман, я первая папочку хочу обнять!       Его брат-близнец со смехом опустился на колено перед детьми, крепко обнимая их. У Ибрагима пульс заклокотал в глотке, когда он наблюдал за этой картиной. Хатидже вытерла губы салфеткой, поднялась с подушек и спустилась с небольшого подиума, где располагался стол.       — Тише, тише, детки, задушите, — она погладила детей по голове и с ослепительной улыбкой посмотрела на Ибрагима. Но ничего не сказала.       Он издал какой-то нечленораздельный звук, на который Хюррем, материализовавшаяся рядом с ним, среагировала язвительным хмыканьем.       — Я тебя предупреждала поумерить пыл до приезда, — она скрестила руки на груди.       — Это... Это какая-то игра? Что ты задумала? — голос его стремительно срывался на тихий рык, будто перед ней щерился загнанный в угол шакал. Не удержавшись, он крепко сжал её предплечье, стремясь причинить боль, и осатанело посмотрел прямо в глаза. — За игры с моей семьёй я заставлю тебя заплатить... тысячу раз!       Хюррем выгнула уголок губы в усмешке и смерила его напоследок снисходительным взглядом, видя, как тяжело вздымалась его грудь, как наливались кровью глаза.       — Помнишь, что я тебе сказала? Незаменимых людей нет, — она шумно выдохнула ему в лицо и с улыбкой обогнула его, когда рука паши ослабла. — Николас-эфенди, надеюсь, вы обдумали моё предложение?       Хатидже прижала к себе головы малышей-близнецов, поглаживая их по бронзовым волосам. Ибрагим теперь слышал и их мысли: Осман и Хуриджихан недоумевали, почему их папочка внезапно раздвоился. Ведь их мама молчала. Но в голове его умненькой дочери промелькнула мысль о том, что это наверняка был такой же близнец его папы, каким для неё был Осман. А вот её брат решил для себя, что лучше двое папочек, чем один...       — Конечно, обдумал, госпожа! — Такие же губы, как у Ибрагима, расплылись в сладкой улыбке при виде этой рыжей ведьмы. — Но я не могу принять такое решение без воли моего брата...       — Ибрагим Паша отказался от моего предложения, — с ложной скорбью пояснила Хюррем, протягивая Нико шкатулку с печатью. — Вы дети от одной плоти и крови, Николас-эфенди... Я уверена, что вы справитесь с этой сложной ролью и непосильной ношей не хуже вашего брата.       Николас вцепился взглядом в печать Османского государства в шкатулке, а потом дрожащими руками взял её в руки. Хюррем не успела привычно поднести к нему свою ладонь, как он жадно прильнул к тонкой женской коже губами. От этого зрелища Ибрагиму стало дурно, ведь он начал слышать омерзительные мысли в голове своего брата, когда он смотрел на эту вероломную колдунью, лживую фурию. Он был полностью очарован ей, и не нужно было обладать даром Мефистофеля, чтобы видеть, каким блеском горели его глаза, как пылали скулы, как метался по её лицу взгляд.       Но не смог выдавить из себя ни звука. В голове всё потемнело, загудело, зазвенело, и он пальцами обеих ладоней вжался в виски, пытаясь утихомирить колючую боль. Ноги его пошатнулись, но он удержался на месте, совершенно чудовищным взглядом впившись в людей перед собой. Звонкий ласковый смех Хатидже был последним, что он услышал далёким эхом в голове, прежде чем негнущиеся ноги вынесли его прочь из зала, а уже там его практически поймали руки стражей, когда из Ибрагима вышибло последний дух — и он упал в небытие.