Pov Тина'
Наверное, до недавнего времени я понятия не имела, что такое «скучать». Мне казалось, это чувство, воспроизводящее в голове самые прекрасные воспоминания о времени, которое ты провел с определенным человеком. По крайней мере, так было у меня – я скучала не по родной душе, а лишь по минутам, проведенным с ней. Сейчас же меня одолевает тоска именно по человеку. Тоска по ней. По всему, из чего она состоит: и хорошее, и плохое. Скучаю по ужаснейшему характеру, по грозному низкому голосу, по утренним перепалкам, что стали традициями, по родинке на правой руке, к которой я всегда аккуратно притрагивалась пальцем, когда касалась ее ладоней. Скучаю по тихому смеху и шепоту, взгляда исподлобья и злорадствующей ухмылке. В этом всем – она. Заполняю очередную документацию, требующую особой внимательности, но какая к черту внимательность, если в голове роятся щемяще-пошло-романтические мысли с нотками злости на то, что все это закончилось, да и что вообще когда-то началось. Не будь Саниной – не было бы в моей жизни проблем. Проблем и маленького желтоватого листочка с аккуратно выведенными на нем прописными буквами, каждая из которых стала маленькой деталькой четырех столбиков рифм, чувств, переживаний и обид. Может, я и неправильно поступила, когда после выхода из кабинета Шелеста выудила из папки документов и данных Саниной первый попавшийся листочек со стихом. Но зато теперь у меня есть вещь, напоминающая о ней. И этим листиком я очень дорожу, хотя Юля о его существовании, скорее всего, и не помнит вовсе. Каждый вечер, перед уходом домой, в тайне ото всех я захожу в ее камеру и тихо присаживаюсь на койку, стараясь сделать это так, чтобы старые пружины не скрипели, выдавая меня и мои оголенные чувства. Опираюсь об стену ровно так же, как мы с ней сидели в мой день рождения, и сжимаю в кулаке одеяло, поднося его к своему лицу. В той комнате до сих пор пахнет ею. Или же моя фантазия и скука научились воспроизводить запахи самостоятельно. Если так, то я польщена – достаточно больно.Pov Юля'
Чертовы строчки лезят в голову, размазывая иные трезвые мысли. Пытаюсь сконцентрироваться на новой недописанной книге, черновики которой хранятся уже хрен знает сколько. Даже три сигареты подряд не переводят течение мыслей в нужное русло, и я с иронией отмечаю, что забираю главную роль персонажа из своего же романа, где главный герой медленно, но уверенно сходит с ума, заперевшись в четырех стенах. Осталось лишь морфий колоть внутривенно и все – книга приобретает автобиографический характер. Твою мать, а где смеяться то?Pov Автор'
И Юля сдается. Тушит четвертую сигарету и пишет так быстро, словно под диктовку. Как будто кто-то шепчет рядом, стоя над душой, нужные строки, выговаривая заранее придуманные рифмы. Поэтесса воспроизводит образ, который стал героем ее ночных кошмаров и одновременно самых сладких снов. Пишет то, что не сойдет с ее уст и не прозвучит вслух, – струсит. То, что отчаянно и весьма наивно пыталась забыть, – вовек не исчезнет из дум. И если быть столь откровенным – отрицает то, что отвергать бесполезно. Ее хватило ровно на неделю. Семь дней, и она поддалась. Выдыхает и смотрит на немое признание той, которой в глаза взглянуть побоится, – не выплывет.«любов затьмарила свідомість – колекція обірваних фраз, ненависті часом прийшла натомість – обійдемось без зайвих образ? очей твоїх синіх прихована влада – говорить ніби в анфас. оксамитова пристрасть, завуальована правда зупиняють іноді час. німими словами, доторком ніжним шепіт розносить «люблю», серцем тремтячим, холодом сніжним – замкненим в шпиталю. подаруй мені ліки – своїми губами, як в казці відомій давно, де спляча принцеса тиняється снами, а місяць кричить у вікно. обіймай мене вічно, і так відчайдушно ховай від зайвих очей, люби мене тихо, цілуй незворушно – у світлі темних ночей.»
***
Хлопья раннего снега витают в воздухе, оседая на ее златовласые волосы. Дурная привычка послать к черту шапку – оказывается неким искусством, когда красная помада становится ярче белых снежинок на ее голове. Кароль копошится в сумке, чуть ли не выворачивая все ее содержимое, а позже, когда к загруженному и усталому мозгу все же доходит, что машина, ключи от которой она так упорно искала, сломалась еще позавчера, она, закатив глаза, бредет в сторону остановки. Если повезет, то успеет на последний автобус. Однако спустя двадцать минут полного одиночества у пустой остановки вспоминает, что везением жизнь ее пресыщена не была. Темные дебри леса доверия к пешей прогулке никоим образом не внушают, и Тина впервые чувствует беспомощность в самых ярких красках. Громкий шум двигателя и желтые фары подъезжающего автомобиля вызывают весьма обоснованный страх, и блондинка тяжело вздыхает, прикрывая веки, будто готовясь к самым ужасным событиям. – Вечер добрый. Извините, что вмешиваюсь и прерываю вашу идиллию, но мне отчего-то кажется, что место для столь поздней прогулки Вы подобрали весьма неудачное. И с Вашего разрешения, попытаюсь исправить данную ситуацию. Кароль будто вмиг остолбенела и лишь часто хлопала ресницами. – Не желаете прокатиться, Тина Григорьевна? Ослепительная улыбка сияла на лице Саниной, и блондинке впервые в жизни так сильно хотелось откровенно врезать. Однако вместо этого впивается поцелуем, ощущая медовый привкус на устах, и снова что-то лепечет о том, как сильно ее