Недомолвки двух юных гениев

      Микеланджело ни при каких обстоятельствах не любил фотографироваться. Сколько он себя помнит, он считал это бесполезным занятием. Со временем, многие моменты, которые раньше хотелось запечатлеть в своей памяти, он понимал, было бы намного лучше забыть. Причин может быть много: нежелание вспоминать какого-то человека, стыд за поведение себя из прошлого или же банальное «на этом кадре я получится плохо». А Микеланджело был уверен, что он получается плохо на фотографиях всегда.       Да и на то, чтобы пересматривать фото, нужно время и желание. Понятно, что желания у парня не было никакого, да и трату времени на просмотр старых альбомов он считал бесполезной. Гораздо больше толку будет, если он проведёт лишние полчаса в работе над скульптурой. И практично, и приятно. Проще говоря, фотографирование своей персоны Микеланджело поставил под жёсткий запрет.       Именно поэтому, когда да Винчи решил попробовать себя в роли фотографа и одолжил у Мухи камеру, причин прятаться от мальчика у Буонарроти стало ещё больше.       Это была настоящая катастрофа. Леонардо фотографировал всё, что считал красивым, но Микеланджело, зная, что красоту он видит во всём без исключения, отлично понимал, что это означает. Поначалу он лишь набивал руку, каждый день одалживая фотоаппарат Мухи и возвращая лишь к концу дня. Но спустя время его, видимо, стала грызть совесть, и он купил себе собственный полароид, теперь имея возможность ещё и мгновенно получать фотокарточки прямо на руки. Каждый художник музея и директор уже получили минимум по три фотографии себя, сделанные да Винчи. Ребята даже показывали скульптору парочку снимков, и тот, что было удивительно для него, рассматривал их с неподдельным интересом.       Сказывался ли на этом отличный вкус да Винчи или его природная гениальность, но кадры получались действительно удачными. Подобранные ракурсы и пойманное в нужный момент правильное освещение делали своё дело, и пускай Буонарроти видел, что некоторые моменты можно было бы улучшить, это всё ещё были очень хорошие снимки, достойные внимания. Да Винчи смущённо краснел, получая комплименты в свой адрес, и говорил, что в этом нет совершенно ничего особенного. Однако Микеланджело знал, что ему действительно было приятно слышать эти похвалы.       Мальчик продолжал фотографировать всё, что видел вокруг. Часто Микеланджело, подходя к окну своей комнаты, видел во дворе музея Леонардо с камерой в руках, пытающегося подобрать ракурс, чтобы запечатлеть сидящих на ветке дерева птиц или цветущие кусты роз. Сам скульптор не видел в этом занятии ничего интересного, однако наблюдать за изворачивающимся как только можно маленьким фотографом, он признавал, было довольно забавно. Процесс отчего-то всегда запоминался ему больше результата.       Сам же да Винчи, найдя ещё одно хобби, будто получил для себя глоток свежего воздуха. Что-то новое, чему можно научиться, вдохновляло маленького художника и, ко всему прочему, помогало отвлечься, если работа над картинами не шла так, как нужно. Кроме того, ему часто помогал Муха, и они вместе ходили по Палетт-сити в поисках идеальных сюжетов для своих фото. Леонардо и не заметил, как увлёкся этим настолько, что начал видеть идеальных моделей во всех людях, его окружавших. Их черты лица, жесты, искренние эмоции были для художника самыми яркими деталями, затмевающими даже солнце на его утренних снимках. Именно поэтому да Винчи стремился сделать кадры с участием каждого человека в музее. Но достичь этой цели было невозможно из-за одной единственной персоны, наотрез отказывавшейся попадать в объектив фотоаппарата.       Микеланджело портил всю его статистику.       Казалось, будто он делал всё, чтобы проскочить мимо мальчика и остаться не замеченным ни им, ни камерой, и это его поведение пробуждало в Леонардо настоящий азарт. Сделать хотя бы одну фотографию с Микеланджело стало целью всей его карьеры, и уж на этот раз он не сомневался, что сможет. Пускай он не победит скульптора в дуэли способностями, но уж в упрямости он ему не уступит и обязательно переиграет.       Иначе не быть ему великим гением Леонардо да Винчи. — Микеланджело опять не вышел к ужину? — с грустью спросила Аой, не обнаружив Буонарроти среди присутствующих за столом. — Мы ходили к нему, но он не ответил, — сказал Рембранд, — наверное, он спит.       Да Винчи знал, что это не так. Просто этот упрямец будет игнорировать других до последнего, лишь бы никуда не идти. — Я волнуюсь... Может сходить к нему ещё раз? Даже если он не согласится поужинать, хочется хотя бы убедиться, что с ним всё в порядке.       Леонардо оживился, услышав эти слова. Сходить к Микеланджело. Да ещё и так, чтобы никто не мешал. Звучало идеально. Его полароид лежал рядом с ним и был готов к действию. — Если хотите, я могу сходить. Проверю, как он там.       Он знал, что директор не откажет. После того, возможно, слишком откровенного разговора о Микеланджело на конкурсе эскизов все вопросы к да Винчи сами собой отпали, и Аой уже нисколько не удивлялась поведению мальчика, а при самом скульпторе даже старалась оправдать его и помочь. Леонардо действительно очень ценил это. — Конечно. Скажи ему, что сегодня у нас курица, — девушка подмигнула ему, — может это его немного мотивирует.       Разумеется, намёк был понятен. Микеланджело с особым трепетом относится к курице и говорит, что эта пища должна присутствовать в рационе, если ты хочешь нарастить мышечную массу. Кажется, об этом знал каждый художник музея благодаря ему. — Непременно.       Да Винчи встал из-за стола и, взяв с собой камеру и повесив за ремешок на шею, направился в сторону общежития.       В коридорах было тихо и мрачно, ночную темноту рассеивали лишь настенные лампы, создавая тем самым некую атмосферу таинственности. Да Винчи действительно нравилось просто бродить по коридорам музея, не имея никакой конкретной цели. Просто наслаждаться нахождением здесь. Однако сейчас у него было важное дело, и оно касалось не только ужина и участия в нём Микеланджело. Этим походом да Винчи планировал убить двух зайцев одной пулей.       Остановившись у комнаты скульптора, да Винчи осторожно постучал в дверь. — Микеланджело? Это да Винчи.       Ответа не последовало. — Открой пожалуйста. Ребята и директор беспокоятся, потому что ты не пришёл на ужин. Я обещал, что проверю, в порядке ли ты.       Снова молчание. Он действительно упрямый. Но и да Винчи не собирался уступать. — Очевидно, что ты там. Открывай, — он был готов поклясться, что услышал тихое цокание, — ты ведь знаешь, что я никуда не уйду. Ребята забеспокоятся, придут сюда, и тогда тебе придётся открывать уже толпе. Не проще ли будет впустить меня одного?       Первые несколько секунд никакой реакции не следовало, но вскоре да Винчи, услышав шаги (усталые? Интересно, от чего?) и звук поворачивающегося ключа в замке, торжествующе улыбнулся, ожидая, пока дверь полностью откроется.       На пороге стоял Микеланджело, бледный и недовольный, вид его не вызывал у мальчика ничего кроме жалости и, как не странно, беспокойства. Скульптор продолжал изводить себя работой, и вид этого заставлял Леонардо недовольно закатывать глаза и кричать изнутри. Казалось, Микеланджело в ответ на этот жест хотелось сделать то же самое. — Ну вот, — грубо начал парень, — я в порядке. Убедился? — Нет, — покачал головой да Винчи, и Буонарроти еле удержал себя от обречённого рыка, — ты тут сидишь непонятно в каких условиях, неясно чем занимаешься и отказываешься есть. Я не узнаю причин, а мне потом будут предъявлять, что я не сдержал слово. Не хочется разочаровывать Директора-сан, правда?       Аргументы да Винчи всегда были грубыми, небрежными, но весьма убедительными, поэтому Микеланджело, пусть и невольно, всё же задумался о том, что мальчик в чём-то прав. Воспользовавшись этим секундным замешательством, маленький художник проскользнул внутрь и осмотрелся. Душно, пыльно, и всё в беспорядке. Неудивительно, что Микеланджело часто падал в обмороки, однако поразительно, что он каким-то образом всё ещё оставался жив.       Взгляд да Винчи скользнул по мраморному камню, постепенно приобретающему форму мужской фигуры. Естественно, мускулистой. — Я понимаю, что ты занят работой, — спустя несколько секунд мальчик повернулся к Микеланджело, явно удивлённому и возмущённому тем, что тот зашёл в его комнату без позволения, — но твоему организму нужна пища, поэтому на твоём месте я бы всё же пришёл на ужин. — Это не твоё дело, — пробурчал Микеланджело, отвернувшись, — ты всё узнал и увидел, доволен? Можешь уходить.       Да Винчи хихикнул. Кто из них здесь больший ребёнок? — Да, пожалуй. Как жаль, что ты не хочешь составить ребятам компанию. Не можешь даже порадовать своих товарищей, которые так волнуются о тебе. Затворники действительно неблагодарные создания.       Да Винчи буквально почувствовал, как Микеланджело замер, задохнувшись от возмущения. Его глаза округлились, словно две крупные монеты, а сам он не был в силах издать ни единого звука. Леонардо хитро прищурился. Вот он, идеальный момент. — Но доказать им, что ты хотя бы жив, всё равно надо, не думаешь? Ну-ка!       Всё произошло настолько быстро, что Микеланджело даже не успел среагировать. В следующую же секунду да Винчи подскочил к нему, прижавшись щекой к плечу парня, поднял камеру, направив на них объектив, и дважды щёлкнул по кнопке. Один за другим из полароида выскочили два снимка и, не удержавшись от резкости движений мальчика, упали на пол. Леонардо тут же быстро поднял один из них и почти сразу оказался возле двери. — Ах да, директор-сан просила передать, что сегодня на ужин курица.       И, хихикнув, он скрылся в коридоре, закрыв за собой дверь.       А Микеланджело ещё с минуту стоял как вкопанный, не в силах осознать, что сейчас произошло. Его сердце бешено стучало от резкого и неожиданного тактильного контакта с другим человеком. Он попросту не привык к подобному, и да Винчи очень повезло, что Микеланджело случайно не толкнул или, что хуже, не ударил его в этот момент. Но спустя некоторое время он всё же смог успокоиться и выдохнуть.       На полу перед ним всё так же лежала одна из фотокарточек, оставленных маленьким художником. Любопытство взяло верх над раздражением, и скульптор медленно поднял её. Кадр был слегка размыт и немного смещён вниз, однако это не мешало различить на ней их лица. Микеланджело стоял и смотрел в объектив с теми же широко распахнутыми глазами и выражением искреннего недоумения. Да Винчи, который прижимался к нему, широко улыбался, подмигивая в камеру (и когда он успел, ведь всё произошло за долю секунды). Однако пусть эта улыбка и была лишь на толику насмешливой, отчего-то мальчик на фотографии выглядел... Счастливым? Почему он так счастлив? Разве произошло что-то действительно важное? Это ведь всего лишь снимок.       Микеланджело порывается выбросить его в стоящую рядом мусорную корзину, но в последний момент будто что-то останавливает его. Он снова смотрит на лицо да Винчи. Кажется ли ему, или Буонарроти действительно видит на его щеках румянец? Должно быть, дело в освещении. Раздражённо цокнув языком, Микеланджело кладёт снимок в карман куртки и снова садится возле своей скульптуры. Конечно, есть сейчас он не пойдёт. Может, через полчаса или ближе к ночи, когда все разойдутся. Он убеждал себя, что в одиночестве обедать безопаснее, и всеми силами старался прогнать мысли о том, что сейчас на кухне сидит да Винчи с таким же снимком в руках. Чёрт возьми, провёл же.       Микеланджело злится, но всё равно краснеет. А вот от чего — уже другой вопрос.