О любви и криминале

Нателла неохотно ставит на стол темно-зелёную бутылку шампанского и безразлично хмыкает. Поодаль отчужденно покоится плошка оливье, ещё дальше - здоровенный вытянутый бокал, который так и просится встать поближе к бутылке. На этом разнообразие яств заканчивается. Стрельникова приподнимает брови, пододвигая бокал к игристому, окидывает взглядом получившуюся композицию. Что ж, не так уж и плохо, хотя, признаться, весьма непривычно. Этот Новый год - первый, что Нателла встречает в одиночестве. Конечно, могла бы позвать кого-то из давних подруг, да не хочется - глупо как-то, после стольких то лет. Где-то позади фоном трещит телевизор, крутят до тошноты знакомые новогодние фильмы, которые Ната знает наизусть. Слышать въевшиеся в подкорку цитаты без привычных смешков и диванных комментариев Стрельникова непривычно, но пора бы уже осознать, что их больше не будет. Нет, может, и будет, но точно не в ее доме и точно не в ее присутствии. Нателла устраивается на диване: забирается на него с ногами, гипнотизирует сначала тарелку оливье, а потом часы. Рано накрыла - три часа впереди, а уже уселась. Тем не менее, пиалу она пододвигает к себе - раз уж она одна, то и делать может, что хочет. Ната цепляет салат ложкой прямо из посудины, чего уж там церемониться, тянется к шампанскому. Вечер, как бы ни убеждала себя в обратном Нателла, весьма тоскливый и веселее вряд ли станет, и потому чем раньше она начнёт в себя вливать, тем вероятнее ускорит течение времени. Стрельникова давит еле заметную ухмылку - открывает игристое она в разы аккуратнее муженька. Да, может, не так празднично, без классического залпа пробкой в потолок, но зато не придётся потом ползать по полу с тряпкой и вытирать липкие пятна. Ната опрокидывает бокал залпом, шипит, морщится - кислятина! Она кривит губы и отвлекается на верещащий ящик. Начинается голубой огонёк. Стрельникова вновь отпивает, на этот раз из горла. Желание поскорее напиться с каждой минутой привлекает ее все больше. От этого то ли хорошо, то ли, наоборот, тошно. Пить в одиночестве она за эти несколько месяцев так и не научилась, как бы ни старалась убедить себя в обратном, а убеждать себя она наловчилась прилично. После разрыва с мужем она вечно себя в чем-то убеждает, хотя признаваться себе в этом не хочет. Вот и сейчас она с каждым глотком старательно пытается выбить навязчивую мысль о том, что встретить эту гребаную новогоднюю ночь в компании хоть какой-нибудь живой души было бы в разы лучше, чем сидеть в гордом одиночестве и есть оливье прямо из салатницы. На фоне монотонного ящика телефонная трель звучит донельзя живо. Нателла вскидывает брови, прекрасно знает, кто звонит. Знает, потому что больше звонить некому. Трубку берет не сразу, специально тянет время, чтобы он случайно не подумал, будто бы ей есть до этого звонка какое-то дело. Она бы и рада сама себя в этом убедить, уж больно не хочется признавать обратное, однако пара гудков, и рука тянется к трубке с небывалой скоростью - в глубине души Ната боится не успеть ответить. -Что, скотина, решил меня все-таки поздравить с Наступающим? Совесть проснулась? - язвит Нателла, снова прикладываясь к бутылке. На другом конце провода нервно шуршат: -Мам, это я, там отца чуть не грохнули. Стрельникова давится шампанским, молчит, чувствует, как тело прошибает током, а пульс учащается. Трубка продолжает вещать и Нателла вслушивается в каждое слово: -Урод какой-то подстрелил в «Канарейке». Он в первой больнице сейчас, меня к нему не пускают... Нателлу накрывает волна смешанных чувств. Как реагировать - не знает, понять не может, чему бы больше обрадовалась, чтобы он отделался легким испугом или же помер на месте, не дожидаясь операции. -Сможешь приехать? - голос перебивает поток ее мыслей. Стрельникова неожиданно для себя возвращается к реальности, сама для себя не успев понять, как так быстро, но вспоминает разом все мужнины косяки, а вместе с ними и о своей обиде. -Мне-то туда зачем, я ему кто? - фыркает в трубку Ната. Поедет она, ещё чего. -Мам, перестань, приезжай, пожалуйста, пока пускают. Он без сознания лежит, его там зашивают, дай бог ходить потом сможет... Нателла отходит окончательно и мысленно хвалит себя за собственную хваткость: -Ага, особенно налево. Не пропадёт твой папашка, не поеду никуда, у меня, вон, дел невпроворот. - Стрельникова закусывает губу. Кто сказал, что с сыном все ещё нужно быть честной? -Мам, ты не понимаешь, что ли? Его чуть не убили, в конце то концов. Я тебя очень прошу... -Я тоже просила тебя рассказать, куда твой папашка на самом деле по ночам шастает, но разве ты послушал? -сдержаться от подробностей хочется, но все же обида тараном прет наружу, заставляя Стрельникову вскинуть подбородок и поджать губы - Теперь я никакого отношения к вам не имею, голубчики, так что давайте уж как-нибудь сами, - Нателла вешает трубку и снова прихлебывает из горла. -Чёртово бывшее семейство. Ни минуты покоя. Приеду я, ага, конечно. - Натка вскакивает с дивана и начинает нарезать круги вокруг стола. - Делать мне больше нечего, как на этого урода глядеть. Лучше бы помер, ей богу. Стрельникова шагает к балкону, наотмашь распахивает дверь, закуривает. Мороз чувствуется притуплённо, а вот шампанское, кажется, начинает разгонять кровь. -Зачем звонил, знает же, что на пушечный выстрел к муженьку не подойду, - выдыхая, талдычит она сама себе, снова будто бы себя убеждая.- Или думает, что я его по такому случаю прощу? Тут уж и внушать себе ничего не надо - и умом и сердцем знает - не простит. Натка по своей натуре собственница, да ещё и гордая слишком. Измена для нее хуже смерти. А все потому, что рушит самое для неё сокровенное - верность и самолюбие. Но если теперь с верностью покончено раз и навсегда, то собственную гордость, собственную значимость он никогда не отберёт. Она выше этого, она перешагнет, уже перешагнула. По крайней мере, пусть он так думает. Если он конечно вообще сможет думать после произошедшего. Стрельникова в очередной раз затягивается и выкидывает бычок, закрывая за собой балконную дверь. Жалко, что не она приложила руку к его печальному состоянию, ох как жалко. Сколько раз Ната мечтала взглянуть на него еле-живого, обездвиженного, всей своей сущностью заслужившего такой судьбы. И вот, наконец, появляется такая возможность... Нателла на секунду задумывается. То ли шампанское в голову ударило, то ли стены начали давить слишком сильно, но перспектива заглянуть к муженьку в больницу начинает казаться куда притягательнее. Неожиданно она подрывается с места, наконец опустошая бутылку. Вот ведь дура! Как она может упустить такой чудесный шанс поглумиться над этим несчастным? -Нет, ну а что такого? Посмотрю одним глазком, как он там валяется, скотина, - повторяет она сама себе, стремительно вылетая из осточертевшей гостиной - В конце концов, он это заслужил. Собирается Натка скоро, но перед выходом марафет наводит знатный - навещать эту блудливую скотину нужно при полном параде, и плевать, что он этого даже не увидит. Остаётся только надеяться, что сын уже свалил оттуда. Пересекаться с ним совершенно не хочется. Он всегда был с отцом ближе, даже о его мутках с этой библиотекаршей ничего не рассказал. Зато о том, как раскаявшийся Стрельников ради Натки эту библиотекаршу в коробчонке запер, сотню раз распинался, защитник херов. Так же и здесь - увидит, все папке потом доложит, мол приходила, интересовалась. А уж об этом он знать точно не должен. На дне сумки уже покоятся небольшая фляга на случай, если захочется поддать ещё, и полулитровая бутылка водки - будет что подсунуть санитарам, если не захотят пускать. *** Больница, как ни странно, полупустая. На проходной почти никого, только пара людей и сонный охранник, мимо которого Нателла проходит с лёгкостью. Поднимаясь по лестнице в хирургию, Стрельникова собирается с силами, активирует все актерские навыки, стараясь не выпалить своего пока ещё легкого опьянения. Ей становится немного спокойнее, когда на посту она видит блестящие глаза дежурного - мужик явно уже начал отмечать. -Стрельников Григорий Константинович в какой палате? - приказным тоном спрашивает Нателла. -А это, голубушка, смотря кто спрашивает, - он расплывается в полупьяной улыбке - а Вы ему, собсна, кем приходитесь? -Жена.- Стрельникова процеживает слово с трудом, через зубы. Четыре блядских буквы изливаются очень неохотно, неожиданно резко задевая Наткино самолюбие, но она, хоть и с трудом, но справляется как с самим словом, так и с желанием добавить к нему столь нужное определение «бывшая». -Ах вот как...- дежурный оглядывает ее своими туманными глазами - ну так-то у нас сейчас приема нет... Стрельникова молча достает из сумки бутылёк водки и с грохотом ставит на стойку. Ее безмолвные действия оказывают вполне ожидаемый эффект - белый халат вскидывает брови, улыбается, прячет тару за пазуху: -Двенадцатая палата. И Вас тут никто не видел. Нателла кивает - ей это только на руку. Дверь в палату Ната открывает чуть ли не с ноги - как-никак, видит муженька после их скандального разрыва впервые, так что нужно появиться эффектно. Хотя бы для себя самой. Сейчас то она посмеётся над этим несчастным. Нателла хищно скалится, тянется к фляге, делает пару глотков и, бросая заготовленный заранее хищный взгляд, столбенеет у самой двери. Лежащий без сознания Стрельников, напичканный трубками капельницы, убивает ее настрой моментально. Культивируемая ею злость неожиданно меркнет, она совершенно не привыкла к тому, что он не может дать ей отпор. Злорадствовать его положению уже и не так хочется, Нателла ловит себя на этой мысли и легонько хлопает по собственным щекам - совсем с ума сошла, пьянь, и что только на неё нашло? Стрельникова успокаивает себя тем, что ее хладный настрой даёт сбой под влиянием выпитого шампанского, думает о том, что продолжать не стоит, но почему-то вновь прикладывается к фляге и, снова натянув кислую мину, садится возле койки. -Ну привет, муженек, - презрительно давит она, вскидывая брови - соскучился по мне? Знаю, что соскучился, скотина. Нателла хищно скалится, пропитываясь собственной желчью, всеми силами стараясь нацедить ее как можно больше. -А угадай, кто по тебе нисколечки не скучал? Угадал? - Натка заставляет себя засмеяться, хохочет громко, через силу, но быстро осекается, снова прикладывается к фляге, и отводит ее уже от посерьёзневшего лица - Чего молчишь, муженек? Хотя, что ты там мне ответишь... Она гипнотизирует его уже потухшим взглядом. Лежащий без сознания Стрельников почему-то не вызывает у нее ничего, что могло бы ее раззадорить, и потому злоба исчезает с концами. Где-то позади пищит датчик пульса. Встреча оказывается куда тяжелее, чем можно было ожидать. -Сволота, Стрельников, даже без сознания мне настроение портишь.- хмурится она, сцепив руки на груди - ни помереть спокойно не можешь, ни жить другим не даёшь! Нателла стучит кулаком по тумбочке и дуется, как маленький ребёнок, которого лишили долгожданного подарка. Вот и все, приехали. Зачем пришла - неясно, на трезвую голову сгребла бы сумку и вышла бы вон из палаты, да только чувствует, как ее начинает развозить, и потому остаётся, молчит, глазами на его спокойное лицо пялит. Жалости к нему никакой нет, а вот к себе почему-то неожиданно проявляется. Осознание собственной глупости гудит в голове набатом, вслед за собой вытягивая на поверхность то, чего она боялась больше всего - признаться в том, что равнодушие к нему навязала себе насильно. Больше изображать черт знает что она не хочет, однако все же заставляет себя выдавить последнюю едкую дрянь: -Ты глянь, какая штука выходит. Я, значит, на трассе стояла тряслась годами, путану из себя изображала, а путаной то, голубчик, ты оказался. Забавно, да? От сказанного становится ещё противнее. Натка прерывисто выдыхает, наконец принимая собственную наигранность. Радует только одно - он ее не слышит, а это даёт ей возможность впервые за долгое время быть откровенной. Перед самой собой, в первую очередь. Стрельникова опускает глаза на его ладонь. Хоть где-то он без этих осточертевших перчаток. К собственному разочарованию она вновь убеждается в том, что за месяцы разлуки, как ни старалась, все равно не смогла забыть его рук. На безымянном пальце неизменно покоится обручальное кольцо. Вот ведь паскуда, так и не снял, значит, действительно скучает. А своим она запустила ему в лицо в тот самый день ссоры. Иногда она думает, что сделала правильно - ничего на память не оставила, все выжгла, испепелила, уничтожила. Иногда думает, что это не имеет никакого смысла - из головы все равно всего не выкинешь. Алкоголь затмевает сознание медленно, но верно. Веки становятся тяжелее с каждой минутой, а желчь улетучивается окончательно, оставляя за собой влажный след обиды. -Вот надо было это тебе, сволота? - лепечет она уже почти пьяно - сам ведь все время жалел, сам мучился, а как я тебя после такого прощу? Она прикладывается к фляге в последний раз, стучит по донышку и трясущимися пальцами завинчивает крышку. -Ты ж мне выбора, сука, не оставил. Знал бы ты, как я задолбалась себе внушать, что ты нахер мне не сдался, придурок. Хоть сейчас могу ничего из себя не давить. Как ни странно, Натке от самой себя впервые не тошно. Наконец она может через себя перешагнуть, откинуть эту блядскую злость куда подальше, больше не цепляя идиотскую сучью маску. Стрельникова понимает, что пьянеет окончательно. Она выдыхает, осторожно тянется к ладони мужа, сжимает легонько, пытаясь представить себе, будто бы не было этого чертова года, будто бы не случилось ничего, будто бы не надо снова класть на чаши весов любовь, обиду и гордость. Будто бы не надо культивировать в себе злобу, затыкая ей все остальные чувства, извечно упрекать себя в проявлении слабины, убеждать себя в неспособности к прощению, во всех кругах обливать Стрельникова грязью, бояться признаться себе в том, что ждёшь этого чертового звонка, а потом каждую ночь засыпать в одиночестве. Она уже не пьёт - нечего. Глядит на него совсем пьяно, ладонь сильнее сжимает, по-привычному, как раньше. Где-то за дверью растут восторженные возгласы санитаров, слышатся обратный отсчёт и чужие поздравления. Часы отбивают полночь. -С Новым годом, муженек.- тихо произносит она, перемещая руку с ладони на его прохладную щеку. Совсем себя не контролируя, тянется ко лбу, легонько касается губами и не отпускает, пока неожиданно для себя не чувствует легкое шевеление и хриплое и тихое, сонное «Ната». Стрельникова снова, словно под током, дергается. Моментально будто бы трезвеет, шарахается от койки, чувствуя себя без привычного хитинового панциря словно обнаженной. Испуганно старается вновь нацепить на себя маску ненависти и равнодушия, которую она мастерила несколько месяцев и уничтожила в одночасье. Нателла вскакивает с места, хватает сумку и вылетает из палаты, слыша лишь стук своих каблуков по больничному кафелю и биение собственного сердца, оставляя уже очнувшегося, но, огромному счастью, не успевшему ни открыть глаза, ни чего-либо понять мужа в гордом одиночестве. В эту ночь она возненавидит себя за то, что позволила себе проявить слабину и всколыхнуть былые чувства, поклянётся никогда больше не снимать с себя сотканную нервами, кровью и потом маску, зальёт алкоголем остатки души и сознания, а затем, как по волшебству, все забудет, оставив свидетелями воскресения ее чувств лишь больничные стены.