- Не ростом, так этажом, коротышка? - Заткнись, придурок!
... занял Чуя? Ни за что. Слишком сладка была мысль иметь возможность бесить его каждый день, каждый час, каждую минуту, если появится такое желание. Помимо этого Дазай постепенно начал осознавать и другие плюсы жизни в штабе. Не нужно было тратить время на дорогу: нулевое время реагирования. Всё и все всегда под рукой. Если нужно было куда-то ехать по делам, не было нужды ждать, пока подъедет, пробираясь по пробкам, служебная машина. Ещё радовала система безопасности. В любой другой квартире пришлось бы повозиться с охранным периметром, а в штабе Дазай мог хоть ходить по коридорам, раскидывая людям вокруг под ноги бумаги с секретными данными, и никто бы не посмел ни пальцем их коснуться, ни глазком в текст заглянуть. Нет нужды изобретать колесо, когда оно уже существует. Поэтому Дазай и остался жить в штабе: из-за стопроцентного комфорта. А ещё из-за возможности названивать рано утром через лифтовый домофон любящему поспать Чуе, чтобы после мило улыбаться камере слежения и безмолвно удаляться под грязную ругань Чуи, который просто не мог игнорировать входящий сигнал: а вдруг что-то важное? Мелодичный перезвон домофона и возвращает Дазая в реальность. Бросив ещё один взгляд на часы, по-прежнему показывающие неподходящее для гостей время, Дазай неторопливо поднимается, подходит к панели справа от закрытых дверей лифтовой кабины и нажимает на кнопку включения камеры. Если он и удивляется позднему визитёру, то лишь самую малость. Казалось бы, после насыщенной недели, полной разнообразных событий, проблем и битв, Чуя должен спать без задних ног прямо на полу, не найдя сил дойти до кровати. Но он стоит внутри лифта без привычного пальто и шляпы, у него в руках бутылка вина с пачкой сигарет, а в обращённом сквозь тонированное бронированное стекло на огни залива взгляде нет ничего кроме звенящей пустоты и усталости. - А если бы я спал? - спрашивает Дазай, как только двери кабины открываются, и убирает палец со светящейся зелёным панельной кнопки. - Как будто мне не наплевать, - фыркает Чуя, проходя мимо него. - Это помимо того, что на твоей и без того страшной роже отпечаталась бессонница, что не заметит только слепой. - У меня модельное лицо, Чуя, - тянет Дазай, удаляясь в сторону кухонной зоны, откуда возвращается с бокалами и пепельницей. - Дамы всех возрастов без ума от него, чтоб ты знал. - Они не только без ума, они ещё и слепые, - усмехается Чуя, падая на диван и растекаясь по удобной кожаной спинке с чистым блаженством на лице. - К тому же, будь твоё лицо так хорошо, ты бы уже давно суициднулся с какой-нибудь идиоткой с запудренными мозгами на радость всему миру и мне в частности. - Туше, - зеркалит его усмешку Дазай и садится рядом. Чуя открывает вино и разливает его по бокалам. Отставив бутылку, первым делом хватается за пачку сигарет. Он редко курит, лишь в моменты сильного стресса или раздражения. Дазай раздражает его перманентно, поэтому не принимает происходящее на свой счёт. К тому же, приди Чуя лишь для того, чтобы выплеснуть на него свою злость, не принёс бы с собой дорогое вино. Пусть Дазай предпочитает виски, в винах разбирается ничуть не хуже просто для того, чтобы не оставлять Чуе ни шанса. Тот не упустил бы возможности пройтись по его «необразованности». Впрочем, порой эта информация полезна и сама по себе. Хорошо знать, в каком вине не почувствуется вкус яда, а какое можно подарить Чуе в подарок на день рождения или для того, чтобы задобрить этого злобного коротышку. - Что это? - кивает на светящийся экран ноутбука Чуя, с прищуром вчитываясь в строки раскрытой страницы текстового файла, который после будет распечатан и перенесён в архив нулевого этажа. - Неужели крысятничаешь? У той зашоренной конторки на нас тоже такие есть? Дазай бросает взгляд на форму досье Миядзавы Кенджи, которую начал заполнять незадолго до того, как решил сделать небольшой перерыв и дать и без того измученным бессонницей глазам отдохнуть. - Не задавай глупых вопросов, Чуя. - Это не глупый вопрос, придурок. И без твоих игр проблем хватает. То берёшь с меня клятву преданно служить мафии вместе с тобой, то сбегаешь, поджав хвост. Вставляешь нам палки в колёса, мешая продуктивно работать, и постоянно путаешься под ногами, не позволяя забрать нашу добычу - оборотня - а потом вот так запросто возвращаешься разве что не под фанфары, да ещё и обратно под тёплое крылышко Мори-доно, который с улыбкой Джоконды пустил все мои вопросы по левому борту. А теперь сидишь здесь с видом победителя и клепаешь для мафии досье на прихлебателей детективного шабаша. Я глаз с тебя не спущу, Осаму. Даже не вздумай что-нибудь выкинуть. Не в мою смену. Слышать своё имя от Чуи непривычно. Волнительно. Чуя смотрит серьёзно, озвучивает вполне реальную угрозу, а у Дазая мурашки бегут по коже от того, как ладно его имя легло на чужой язык. Он сам никогда не чурался фамильярности - она многих раздражает - и выказывал уважение лишь избранным. Чую он всегда звал по имени как раз потому, что того это бесило. Не само имя, разумеется, а то, как Дазай растягивал его, какой тон использовал, как иногда коверкал. Дазай вдруг понимает, что за всё их общее прошлое Чуя ни разу не назвал его по имени. Всегда только по фамилии и всегда либо с раздражением, либо с взволнованной опаской - если Дазаю доставалось во время очередной мафиозной разборки. Что ж, очередное подтверждение тому, что оно того стоило - блуждать одиноким неприкаянным призраком несколько лет, чтобы в конце получить подобную награду. - Даже будь у них досье на верхушку Портовой мафии, тебе было бы не о чем волноваться, - улыбается Дазай, забирая свой бокал с вином со стола. - В твоём было бы написано только одно: «Злобный психованный коротышка. Прозвище: метр со шляпкой». Чуя закатывает глаза и затягивается сигаретой, не реагируя; видимо, действительно вымотался. Терпкий дым растекается в воздухе белёсыми завитками на выдохе и исчезает, оставляя после себя лишь запах. У Чуи дорогие сигареты, крепкие и явно с какой-то ароматической примесью: запах на удивление приятный. Дазай ненавидит сигареты, которые курит Хироцу, и сигареты в целом, но готов терпеть те, что курит Чуя, потому что их запах плотно ассоциируется с их владельцем. - У тебя несколько пар перчаток? - интересуется он, бросая взгляд на зажатую между пальцев сигарету в тёмно-коричневой обёртке с золотым ободком вокруг фильтра. - Что, мои «ладошки» покоя не дают? - ехидно скалится Чуя, вновь затягиваясь. Дазай спросил лишь потому, что даже самый приятный дым оставляет отвратительный остаточный запах, а перчатки на руках Чуи в этот раз из тончайшей замши, и будет жалко выбрасывать их только из-за мерзкого пропитавшего их запаха, от которого попробуй избавься. Но как только Чуя сам затрагивает то, что произошло у него в кабинете - то, что Дазай предпочёл принять как данность, не тратя и секунды на анализ своего без преувеличения странного поведения - он мгновенно меняет курс и растягивает губы в самой раздражающей из своих улыбок. - А если и так? Дашь стянуть с тебя перчатки? - Для убогих не жалко, - парирует Чуя самым неожиданным образом из всех, каких Дазай ожидал; и протягивает ему левую руку, переместив сигарету в пальцы правой. Смотрит он при этом на вид за панорамным окном, и прочитать что-то по его глазам невозможно. Из-за того, что в комнате царит лишь немного рассеянная белым светом экрана ноутбука темнота, не получается толком рассмотреть и выражение его лица. Это уловка? Чуя начинает раздражаться сильнее и готов ломать чужие конечности? Или он смущён? Жалеет ли он о том, что подставил сам себя своей оговоркой? Или ему действительно наплевать, коснётся его Дазай или нет? У этих вопросов нет ответов, поэтому Дазай отодвигает их в сторону и сосредотачивается на происходящем. Когда ещё ему достанется подобная возможность? В первый раз Чуя был слишком ошарашен, чтобы успеть отреагировать на его выпад, но в будущем его уже не подловишь подобным. Дазай не из тех, кто упускает плывущее прямо в его руки. Подобрав под себя одну ногу, он садится лицом к Чуе и обхватывает его запястье. Не отрывая взгляда от его лица, вновь вырисовывает на коже знак бесконечности и поглаживает основание ладони, прежде чем медленно потянуть перчатку вверх. Она легко соскальзывает и падает на сиденье. Не глядя, Дазай оглаживает тыльную сторону тёплой руки, нажимает на костяшки пальцев и проскальзывает вдоль до самых кончиков аккуратно закруглённых ногтей. Чуя хмурится из-за его прикосновений. Поджимает губы и нервно дёргает плечом, когда Дазай поглаживает чувствительную кожу между пальцев. Он выглядит так, будто тщательно анализирует свои ощущения. Может, поэтому и не реагирует, когда Дазай тянет его кисть вверх, и поворачивается к нему лишь тогда, когда Дазай прижимается к его запястью губами. Под ними ровно бьётся чужой пульс. Сама жизнь толкается изнутри, подобно крошечному сердцу, и отдаёт приятной пульсацией в губах. От этого сладко тянет в груди. - Дазай... И предупреждение, и растерянность в одном флаконе. Чуя не понимает, что он творит. Дазай же предпочитает не анализировать. Зачем? Он никогда не трясся над своими желаниями. Если он что-то хотел, он это брал. Прямо сейчас он просто делает то, что хочет. Какая разница, почему ему так нравится касаться тёплой руки Чуи. Какая разница, зачем он включает высящуюся возле дивана лампу, чтобы рассмотреть тонкие белые нити шрамов, пересекающие некоторые пальцы и двумя параллельными линиями лёгшие на тыльную сторону чуть ниже костяшек. Искать причины откровенно лень, а даже если бы Дазай рискнул сунуться в тёмный лабиринт своей души, полный острых камней и опасный даже для своего хозяина, то точно не сейчас, когда Чуя впервые за долгое время находится так близко и позволяет ему самому находиться ближе к себе. - Эй, Чуя, - негромко зовёт Дазай и мягко улыбается в ответ на вскинутую тонкую бровь. Пошутить бы про сестрицу Коё и её щипчики, да не хочется уничтожать царящую атмосферу, так что в другой раз. - Если я так и не найду девушку, которая согласится на двойное самоубийство, то приду к тебе. Друзья должны помогать друг другу, верно? - Вау, - ухмыляется Чуя. - Из твоих уст это звучит как грёбаное признание в любви. Но меня не интересуют мужчины. Особенно похожие на забинтованные трупы усопших. - Чуя! Неужели ты знаешь, что такое признание в любви? - округляет глаза Дазай. - Сестрица Коё уже провела с тобой парочку «взрослых» разговоров? Ах, дети так быстро растут! Хотя это не про тебя, разумеется. - Заткнись, придурок! И отцепись уже от моей руки, проклятый фетишист! - Нет-нет-нет, Чуя! Я серьёзно! Как мы это сделаем? Застрелимся? Утопимся? Спрыгнем вместе с крыши штаба? Чуя выглядит так, будто прикидывает в уме, стоит ли Дазай того, чтобы разбить о его голову бутылку дорогого вина, или нет. Дазай уже готовится уворачиваться, ведь возможность нанести ему парочку физических травм всегда стояла для Чуи на первом месте в любых списках, как Чуя вдруг усмехается: легко, едва заметно. Эта усмешка отражается теплом в направленном на замершего Дазая взгляде; тот совсем не ожидал наплыва благодушия с чужой стороны. Вновь растёкшись по спинке дивана, Чуя какое-то время сверлит его изучающим взглядом, а после в последний раз затягивается сигаретой и, не глядя, тушит её о пепельницу, стоящую по правую сторону от его бедра. - Мы сгорим, - спокойно констатирует он, глядя в глаза опешившего от его серьёзности Дазая, ожидавшего любых колкостей, но точно не этих слов. - Нам будет лет по сто к тому времени, если не откинемся раньше. Наше место займёт новое поколение. Место Босса после меня останется в надёжных руках преемника, которого воспитаем мы с тобой, Мори-доно и Коё-анэ-сан. Я выберу самые дорогие вина из своего погреба, и мы выплывем на яхте через залив порта в океан. Там мы встретим закат нашего последнего дня, и - если я не утоплю тебя раньше в порыве ностальгических чувств - ты наденешь перчатки и возьмёшь меня за руку, как сейчас, - кивок на их непонятно когда переплетённые в крепкий замок пальцы, - а я выпущу на волю «Порчу». Без прямого контакта с кожей ты не сможешь деактивировать мою способность, и мы сгорим в огне хаоса и разрушения, в котором я когда-то был рождён. Вот так-то, Дазай. - Вау... - ошеломлённо выдыхает Дазай спустя почти минуту молчания. Из его головы вылетают все мысли. Кривая улыбка, лёгшая на губы в попытке скрыть эмоции, исчезает без следа под взглядом Чуи. Тот на мгновение сжимает замок из их переплетённых пальцев крепче и тут же выпутывается из его хватки; стаскивает вторую перчатку, отбрасывая её к первой, и берётся за свой бокал с вином. Какое-то время они сидят в тишине, потому что обоим нужно время для того, чтобы осознать случившееся откровение, принять его и сохранить в глубине памяти, а после Чуя бросает на него косой взгляд и усмехается. - Что такое, Дазай? Я лишил тебя дара речи? - Нет-нет, Чуя, - поспешно возражает тот, хотя так и есть. - Просто задумался о том, что тебе в романисты нужно было идти, а не в мафиози. - Заткнись. Твоей скупой ограниченной фантазии не хватает даже на то, чтобы придумать оригинальный уход из жизни. Жалкое зрелище. Но, как я уже сказал ранее, мне для убогих не жалко. - Но и в твоём плане есть изъян! - привычно надевает маску, чтобы справиться с наплывом эмоций, Дазай и дует губы, будто ему пять лет. - Пусть меня тоже не интересуют мужчины, это было бы весьма органично для нашего конца: закончить всё в момент поцелуя. И что прикажешь делать, если это будет прямой контакт, ведущий к деактивации твоего дара? Тебе стоило продумать всё получше! - Попробуй сунуться ко мне со своими губёнками, и я и в сто лет превращу твою рожу в кровавое месиво, - опасно прищуривается Чуя. - Жестокий, - показушно хватается за грудь в районе сердца Дазай. А после резво подныривает под руку Чуи и падает головой на его колени, крепко обнимая за талию и утыкаясь лицом в живот. И никакие вопли Чуи, никакие тычки и дёрганье за волосы не в силах оторвать его от тёплого, крепкого, но в то же время мягкого и бесконечно родного тела. Чуе надоедает дёргаться и пытаться скинуть его с дивана только минут через десять. К тому времени у Дазая ноют отбитые острым локтем рёбра, но его выходка того стоила, потому что в итоге Чуя всё-таки успокаивается, а спустя полчаса молчаливого распития вина хмелеет и зарывается пальцами в его кудри; вновь закуривая и мстительно выдыхая дым ему в лицо, но - детали. - Кто бы мог подумать, что мой идеальный тип всё это время прятался за личиной злобной подставки для шляп, - бормочет Дазай и тут же получает неприятный щелчок по хрящику уха. - Закрой рот и лежи молча, пока не полетел из окна, - приказывает Чуя, вдобавок ещё раз дёргая его за кудри. Не желая рисковать своим комфортным положением, Дазай и в самом деле притихает, прикрывая глаза. Давно он не чувствовал такого покоя. Удивительно и то, что достичь его получилось - всегда так было - лишь рядом с человеком, с которым они долгое время друг друга не выносили. Да и до сих пор не выносят, если уж говорить откровенно. Просто теперь помимо взаимной неприязни и желания прогнуть под себя, вечного соперничества и попыток подставить друг друга появилось что-то ещё. Что-то совершенно непонятное, но, Дазай уверен, бесконечно ценное. Что-то, что нужно обязательно сберечь, сохранить. Нарисованный Чуей план самоубийства ему понравился. А может, не столько сам план, сколько жизнь, конечной точкой которой он мог бы стать. Быть вместе ещё долгие годы и вместе работать на благо Портовой мафии. После встать во главе, перехватывая бразды правления у Мори, который пусть и уйдёт на покой, всё равно будет подкидывать им сложные задачки и периодически трепать нервы, чтобы не расслаблялись. Спустя насыщенные событиями годы воспитать достойного преемника, который всеобщими усилиями станет идеальным новым Боссом. Подобно Мори, ещё какое-то время трепать ему нервы, чтобы держать в тонусе. А после... Да... Пожалуй, выйти на яхте в океан и сгореть в ярком пламени Чуи - личного Бога Дазая, Арахабаки - цвета закатного неба в момент захода солнца и окончания очередного дня, а для них - целой эпохи, будет весьма и весьма неплохо. А ещё красиво и чертовски символично. «И в самом деле, идеальное самоубийство», - думает Дазай, мысленно рассматривая нарисованную воображением картину, тонущую в рубиновой крови и текучем золоте заката. И проваливается в дрёму с едва заметной умиротворённой улыбкой на губах.|...|