Alesana: кровавая быль

Я думаю о тебе, любовь моя. О Диего словно забыли. Его давно не навещали и не выпускали из темницы. Именно темницы, а не тюрьмы, потому что здесь всегда царила непроглядная тьма, а решётки служили лишь украшением к стенам, ведь за ними не было окон или каких-то других отверстий. В железе таилась иная суть, которую называли магией или колдовством. И все усилия были приложены лишь для того, чтобы приструнить буйного вампира. Здесь было очень темно. Диего не нуждался в свете. Его глазам не нужно было видеть нотные знаки и тетради, едва освещённые пламенем спички или догорающей свечи. Диего помнил их все, ведь за долгую жизнь его память собрала немало. Никто более не знал столько мелодий, сколько знакомо ему. Некоторые из них люди слышали всего один раз и тут же забывали, но для него этого было достаточно, чтобы не сохранить в своей памяти навсегда. Скрипач медленно и бережно перебирал струны на скрипке, боясь дотрагиваться до них смычком. Он любил играть, любил музыку, любил слышать голос инструмента. Но последнее вожделение делало музыку без голоса возлюбленной чем-то преступным и даже греховным, о чём и помыслить невообразимо. Поэтому Диего грешил «по-маленькому», лишь нежно украдкой касаясь тугих струн подушечками длинных белых пальцев, боясь, что его дива узнает о его «измене». Но звуки были ему всё ещё необходимы. Хотя бы такие крошечные, которые не могло уловить человеческое ухо. Прошлым вечером она не навешала его, что отдавалось болью. Ни вчера. Ни день до этого. Возможно, уже прошла целая неделя. Или месяц. Он не знал. Лишь мучился от ощущения, что она стала реже приходить. Как и все вампиры, Диего засыпал на рассвете, а потому мог вести счёт дням и ночам проведённым в заточении. Но он намеренно отказался от этого, стараясь бодрствовать или впадать в безумие, чтобы ничего не чувствовать. Ведь ощущение своего времени без неё было ужасным. Это время хотелось забыть, уснуть навсегда и просто не ощущать ничего. Но он не мог, потому что желал её. Порой скрипач молил об избавлении от грехов и жизни. Его существование для Мастера оставалось ценным только из-за её тяги к музыке. Его существование стало невыносимо только из-за её любви к музыке. Не к нему, а только к его искусству. Если бы кто-то играл лучше него, возможно, она бы забыла о нём. Эти мысли приносили страдания. Диего не сожалел о том, что полюбил дочь своего Мастера. Он знал, что это была вина её неосторожности. Разум прощал, а память бережно и нежно хранила тот момент, когда острые клыки вампира-полукровки опустились в его плоть, делая из него её вечного раба. Скрипач сожалел, что не его возлюбленная оказалась тем, кто обратил его в вампира пару столетий назад, пусть это и было невозможно, ведь в тот момент она ещё не родилась. Но сама надежда, мечта на это говорила о том, что этот миг мог стать невообразимо прекрасным. Он желал существования полностью в её власти, в её терпении, в её жизни. В долгих ночах одиночества вампир иногда подозревал, что именно она является причиной всех его страданий и даже того, что его безумного и одержимого дочерью Мастера заперли в этой темнице наедине с его первой любовью, его скрипкой. Но это более не казалось любовью. Только какая-то странная тяга на уровне рефлексов, от которой он бы отказался в любой момент, стоило ей лишь пожелать этого. Вампир готов был страдать ей на радость, мучаясь и корчась в волнах памяти и боли, в приступах невообразимой тоски и тяги к ней. Только бы она была довольна, смотря на него, на его готовность быть ради неё любым, каким она пожелает. Диего закрыл глаза, понимая, что так или иначе, а перед ними лишь темнота. Но стоит ему начать мечтать о музыкальных станах, как вокруг открывают двери волшебные миры. И в каждой двери к мечтам стоит она, не смотрящая в его сторону, идущая на несколько шагов впереди, не зовущая его, но манящая. Мучение. Он всегда думал лишь о ней, не желая прекращать, пусть это причиняло боль. Диего закрыл глаза, надавив на них пальцами. Его мысли в очередной раз уносили его в горько-сладкие воспоминания. За дверью прошлого раскинулся зелёный сад в весне, в котором белыми бусинами рассыпались соцветия ландышей, дивно пахнущих по ночам. В округлых каплях созревающей предрассветной росы теплились миллионы образов существ, что проходили тихо мимо, возвращаясь в здание театра, чтобы спуститься на самое его дно, отыскать своё ложе и тихо уйти на покой, чтобы не видеть губительного утреннего солнца. - Ещё раз, - настойчиво проговорил Диего, привычно ударяя ладонью по деревянной скамейке. - Скоро рассвет, - осторожно напомнила Алесана, не отрывая взгляда от его слегка обросшего щетиной лица. Девушка осторожно взяла сердитую ладонь вампира в свои руки. Подушечки её коротких пальцев ласково скользили по тяжёлым перстням в форме черепов и человеческих голов. Её никогда не смущали его пристрастия к образам смерти. Ему нравились странные вещи. А ей нравился он. Высокий, гордый и молчаливый. Взгляд Диего остался холодным и настойчивым. Он не оценил её наряд сегодня. Он даже не нашёл забавным платье, усыпанное кружевом и многочисленными складками. От образа девушки веяло воспоминания о старой Франции, в которой Диего прожил недолго. Там его нашёл Мастер, прознав о его таланте. В итоге талант привёл Диего к вечности в руках Мастера. И он скитался в ней с тех пор. Но теперь, казалось, зашёл в тупик. - Ещё раз, - Диего был всегда настойчив. Он доводил всё до идеального совершенства. Возможно, кто-то уже и не слышал фальши в голосе певицы, но его слух просто разрывался от ощущений, что она вдыхает неверно. Алесана выпустила его тяжёлую ладонь и послушно выпрямилась, проведя взглядом по его белёсым волосам. - Встань, - это был совет, а не приказ. Но из его уст прозвучало немного раздражённо и холодно, что от её внимания не ускользнуло. Ведь она слышала абсолютно всё, даже то, к чему он порой оставался глух. Ей были неприятны интонации его голоса. Эти злые раздражённые блики в его хрустально-зелёных глазах. Она могла читать все вокруг подобно знакам на свежей почве в полдень. Алесана знала, как страдало сердце скрипача от чувств, которые он испытывал, слушая её голос. Там были и ненависть, и наслаждение. А также, в его голове жили тысячи голосов, которые были любы и дороги ему. Диего готов был забыть голос дочери Мастера в любой момент, чтобы насладиться своими воспоминаниями о музыке сполна. В саду его музы проживало достаточно птиц, чтобы выкинуть из него ещё одну, которая никак не становилась тем идеалом, о котором он мечтал. Ей было неприятно, что порождало желание подчинить его желания себе. Чтобы он любил и восхвалял только её. Лишь её одну. Жил исключительно для неё. Жан Марсель был недоволен подобными желаниями дочери, предупреждая, что, если она будет следовать своим ревностным порывам, не испытывая любви и сострадания, то погубит, пусть не себя, но Диего точно. И тогда его талант застынет во времени уже навсегда, а Алесана не услышит того, что доступно лишь гениальному музыканту. Останется лишь зеркало, в котором снова отразиться лишь её лицо. Она не послушалась. Но никто, кроме Мастера вампиров, об этом не знал. А отец всегда прощал своё дитя, предпочитая молчать о его маленьких промахах, пока те не досаждали ему. Скрипка издала первый протяжный звук, девушка набрала полную грудь воздуха и, отсчитывая нужный такт, приготовилась вторить музыке. - Io ti penso amore, quando il bagliore del sole risplende sul mare... (Итал.: я думаю о тебе, любовь моя, когда сияние солнца светит над морем) Диего внимательно вслушивался в созвучие голосов скрипки и певицы. У Алесаны с каждым разом получалось всё изумительнее и прекраснее копировать голос в его голове. Тот самый голос, который когда-то впервые пропел эти строки под его аккомпанемент. Тот момент сам Диего сравнивал с милостью со стороны незаурядной девушки из старой оперы, которая весело пробегала этаж за этажом, взлетая по массивным лестницам вверх, маня скрипача за собой. Он не любил её, не был увлечён. Ему был дорог только её голос, набравшийся совершенства в его фантазиях. Может Роза и не стала великой певицей, но столь прекрасное, как пение женщины, показала ему сначала она. Молодая и энергичная, любознательная и ветреная, сгоревшая в пылу собственной юности. Ему не было дела до её судьбы и печали. Он не испытал ничего, узнав о её смерти в грязной канаве. Он просто взял от неё достаточно, чтобы помнить об этом свою вечность. Звуки стихали, вторя голосу певицы. Лишь на короткое мгновение Диего заметил, что будто это он играет для Алесаны, а не она поёт для него. Скрипач нахмурился и отмахнулся от этой мысли, возвращаясь к своим рассуждениям о том, что поющая сейчас давно затмила певшую в прошлом. Голос Алесаны достиг того чудесного момента, когда фантазия Диего стала реальной. Он не сказал ей об этом, решив промолчать. Но она знала, выбрав не отвечать его мыслям. Но теперь ему было неведомо то, что творилось прямо сейчас. Диего лелеял тайно даже от самого себя эту мечту, сделать из её голоса тот, который звучал каждый день в его голове, ибо он придумал его сам. Недостижимый идеал, что невозможно выразить ни в одном инструменте. Гениальное божественное пение. Алесану его желание немного злило, заставляя расти и развиваться дальше. Все эти месяцы её пение наполняло дом своей тяжёлой чёткостью, звонкостью и тягой к неведомому совершенству. А она думала лишь о своём жестоком учителе, ходя по грани одержимости. Как охота на крылатого зверя, который летит всё дальше и дальше в облака, стремясь за своими мечтами, не замечая её. Она не могла догнать его гениальность. Но так желала. В какой-то момент Диего понял, что стихла и музыка, и голоса. Ему показалось это странным, потому что в голове продолжало звучать дуэтом это новое пение и его прежняя музыка. Скрипач недоумевающе смотрел на свою певицу, понимая, что все его мечты и фантазии будто охватывают его разум, рисуя девушку иными красками в его глазах. Вроде видение, а вроде реальность. Он не понимал. Она протягивала ему руку, не называя причин. А он держал её пальцы, поднимаясь во весь рост и приближаясь к ней настолько близко, насколько ему бы никто не позволил. Но она не прогоняла, смотря ему в глаза. Это было опасной игрой, а Диего словно забыл об этом. Его предупреждал даже Мастер. Он чётко дал понять, что скрипачу стоит держать дистанцию с этим ребёнком. Даже ценой собственной жизни. - Io ti penso amore, - нечаянно прошептал Диего, поспешив замолчать. (Итал.: я всегда думаю о тебе, любовь моя) Его уста сомкнулись, но продолжали искать нежных прикосновений её пальцев к ним. Он не понимал, почему поддался? Он смог продержаться так долго! Дольше остальных, сбежавших из дома Мастера. Диего не знал, почему из раза в раз находит причины, чтобы остаться, чтобы позволять своим чувствам к ней становиться ярче и сильнее. Как этот дивный голос в его голове. Как эта боль, которую он испытывал, желая нарушить запрет и коснуться её вот так, как сейчас. - Алесана, - прошептал вампир, сходя с ума. Он напрочь забыл о безопасности. - Io ti penso amore, - вновь сорвалось с его губ между поцелуями, желающими любви. И крови. - Я знаю, - ответила Алесана, позволяя ему касаться губами её шеи. Но первой свои клыки вонзила она, заставляя его дрожать и прижиматься к ней сильнее. А потом в жизни Диего остались лишь цепи и тишина. Она лишь иногда навещала его, принося с собой запахи росы и цветов. Темница озарялась звуками её дивного голоса, ставшим для него единственным уже навсегда. Диего помнил о том, что момент их любви был прекрасен. Тот миг, когда он стал её. Только вспомнить его от начала и до конца, увы, уже не мог. *** Многочисленные зрители смущали Диего лишь тем, что вызывали в нём чувство ревности. Ведь все эти существа пришли сюда, чтобы посмотреть на его любимую, урвать кусочек её внимания и вторгнуться в её общество. Она была строга и скупа на комплименты, но ей приходилось делать их, чтобы поддерживать разговоры и не злить отца. Диего с трудом мог вынести это, желая убить всех вокруг. Но тогда убили бы его. Многие понимали, что это надо было сделать очень давно. Ашер открыто говорил Жан Марселю, что Диего опасен. Даже для Алесаны, которая просто околдовала его, отобрав остатки разума. Это существо могло напасть на неё в жажде её крови и просто убить в процессе удовлетворения оной. Почему же Мастер оставлял его в живых? Ведь он мог найти и другого талантливого скрипача. И защита дочери всегда стояла в приоритете. Причина лежала в вине, что осела грузом на сердце полукровки. Полное порабощение Диего стало слишком горьким уроком, когда Алесана поняла, что наделала. От прежнего Диего не осталось и следа. Его ладонь не била больше сердито по скамейке или стене, призывая ей стараться. Он более не прятал своих мыслей и не пытался разобраться в причинах им. Его борьбе с самим собой пришёл конец, вампир потерял свет, что вёл его все эти годы к голосам. Его взор заволокло любовью, чьи цепи стали нерушимы. Любовью, что заперла его от неё навсегда. Слепой фанатизм, абсолютное повиновение и вечная жажда одной её. Диего жил дальше от встречи до встречи с ней. Он жил, потому что она попросила. Но от этого чувствовала она себя только хуже, ведомая к нему этими мучениями. Алесана убила гения, а теперь с сожалением смотрела на то, что наделала, не в силах освободить вампира от своих оков. *** Диего прекрасно видел в темноте, поэтому ему пришлось завязать глаза. Он чувствовал её присутствие рядом с ним на небольшой округлой сцене. Его трясло изнутри от желания обнять её, но внешне вампир казался абсолютно спокойным и неподвижным, как отлично выдрессированная собака. Скрипач испытывал благодарность за то, что его ослепили, потому что знал, что не смог бы выдержать. Сотни глаз, и все смотрят лишь на неё. Это было мучительно. Ревность материализовалась и рвалась наружу. Хотелось рычать, будто он волк-оборотень, желающий выть на луну. Её рука мягко коснулась его плеча, успокаивая. Но от этого касания по его телу пробежало несколько щекотливых зарядов, заставляющих его прикладывать усилия, чтобы не схватить её ладонь, заставить трогать его дольше. Она никогда его не успокаивала, лишь будоражила кровь внутри его вен. Алесана заняла своё место, прекрасно ориентируясь в кромешной темноте. Она видела, как Диего приготовился провести смычком по струнам. Девушка чувствовала напряжение его застывшей позы. Она знала, что скрипач ждёт её вздоха, чтобы начать отсчёт такту, в котором будет играть для её голоса. А раньше считала она. Жан Марсель Лема мягко кивнул дочери, сокрытой от всех его силой. Никто не видел его дитя сейчас, всё внимание было приковано к Диего, стоящему в пятне серебристого света, из-за чего его платиновые волосы горели белым. Мастер любил хорошо поставленные представления. И с жизнями других играть тоже очень любил. Без исключений. Алесана сделала вдох, и первый протяжный звук слетел с натянутых струн старой скрипки. Второй и третий вторили ударам её сердца, мягко и нежно, будто боялись спугнуть. Боялись, что она не станет петь под их музыку. - Io ti penso amore, quando il bagliore del sole risplende sul mare. Io ti penso amore, quando ogni raggio della luna si dipinge sulle fonti. (Итал.: я думаю о тебе, любовь моя, когда сияние солнца светит над морем. Я думаю о тебе, любовь моя, когда каждый проблеск луны появляется над источниками). Мягкий свет озарил её тонкий розоватый силуэт, заставляя всех задерживать дыхание. Она пела, стоя лицом к Диего. Он знал, что она смотрит сейчас только на него, не пытаясь коснуться, но почти что дотрагиваясь каждым взмахом руки. Это было волнительнее прямолинейных касаний. Алесана слегка раскачивалась в такт, заставляя Диего плавно двигаться, ведь он чувствовал, пил каждое её движение, видя её силуэт вовсе не глазами, а каким-то другим внутренним зрением. Этого лёгкого движения стало достаточно, чтобы создать странный вакуум между ними, в котором ей было легче и легче набирать воздух и петь чисто и высоко. Они словно оказались наедине друг с другом в странной тишине, где существовали звуки его скрипки и её голоса. Вокруг вырастали стены моральной изоляции из массивного камня, из которого когда-то возвели его темницу. А светом становилась она. Ведь он так этого желал. - Io ti vedo quando sulle vie lontane si solleva la polvere, Quando per lo stretto sentiero trema il viandante nella notte profonda, nella notte profonda. (Итал.: я тебя вижу, когда над дальними дорогами поднимается пыль, когда по узкой тропинке бредёт путник глубокой ночью, глубокой ночью). Её голос налился красочностью и звонкостью, которую она сама же и переборола, взяв ноту выше и дотянув её до того момента, когда воздух в лёгких полностью кончился. Диего слово подхватил этот миг, отрывисто проведя несколько раз смычком по дрожащим от напряжения в его пальцах струнах. Это напомнило короткие разрезы на коже. Один, второй, следующий. По его венам заструилась боль. Он так хотел коснуться её. - Io ti sento amore quando сol сupo suono si muovon le onde, Nel plaсido bosсhetto сaro spesso ad asсoltare seduto. (Итал.: я тебя слышу, любовь моя, когда с глухим звуком набегают волны на берег рядом с тихой любимой рощей, которые я часто слушал, сидя там). Лорена смотрела на свою дочь, едва слушая смысл слов песни, которые всё равно не могла понять, потому что не знала языка. Её уши просто закладывало от высоты и чистоты пения, которое заставило всех в зале повернуться к сцене и практически вытянуться вверх, становясь на цыпочки, в попытках схватить мелодию и голос в ней. Они слушали ошеломлённые и завороженные, окутанные домыслами и слухами о загадочной дочери Мастера. Но сейчас этого будто больше не существовало ровно на несколько минут, пока Алесана пела. Она не смотрела на собравшихся, словно продолжая петь только для одного существа в этом зале. Для своего отца. Жан Марсель вдохновенно улыбался, смотря на то, как сияет его любимое дитя в приглушённом свете софитов. Он стоял неподвижный и расслабленный в строгих брюках, будто украденных из дворцовых времён, и рубашке с бесчисленными кружевными воротничками. В одном из высоких сапог пряталась роза для певицы, которую вампир осторожно достал, чтобы ещё раз провести пальцами по бархатным лепесткам. Он чувствовал островатый запах лепестков через пряность и нежность аромата, поднося цветок ближе к лицу. Ему хотелось, чтобы Алесана оценила этот запах как можно скорей. - Io sono сon te anсhe se tu sei lontano, Sei viсino a me anсhe se tu sei lontano o fossi qui, o fossi qui (Итал.: я с тобой. Хоть ты и далеко, ты рядом со мной. Хоть ты и далеко, или могла бы быть здесь, или могла бы быть здесь...) С последним звуком утихла скрипка, печально вздохнув под пальцами скрипача. А Алесана совершенно неожиданно подумала вовсе не о своём отце. И не о Диего. А о том, с кем не имела права желать оказаться рядом. «Ты далеко. И меня рядом нет, - мрачно подумала она, поджимая губы. – И я не могу оказаться с тобой». После мгновения тишины раздался шум аплодисментов, и Диего снял свою блестящую повязку, чтобы оглядеть гостей. Алесана стояла рядом, смотря на своего отца, который медленно поднялся на сцену и вручил цветок дочери. - А ты сегодня как-то скромно одет, - поспешила она высказать ему своё мнение. - Жакет пришлось снять, - он улыбался, едва шевеля губами для разговора. Мастер нахально махал рукой, будто это ему все аплодировали. В итоге вышло именно так. Гости приветствовали хозяина торжества, не смея обделять его вниманием. - Ты ведь только что кого-то убил, - Алесана не спешила широко улыбаться, лишь слегка приподнимая уголки губ. - А я-то думала, что у тебя ещё за дела. И Ашер пропал так неожиданно. - Всё потом, родная. Сейчас ты должна поприветствовать свою мать. На вас будут смотреть, - он протянул ей розу. - Не называй её моей матерью, - девушка окончательно перестала пытаться улыбнуться, принимая цветок, который не смогла оценить, потому что испытывала чувство отвращения при упоминании этого человека. - Аh, meine Liebe (Нем.: моя любовь), не делай такое суровое лицо, - ему хотелось коротко коснуться её, поэтому он осторожно взял её за руку. – Ты знаешь, что это необходимо. Все уже узнали, что она твоя мать. Это будет недолго, я обещаю. - Я сама об этом позабочусь, - уверенно сказала Алесана, давая отцу понять, что не собирается рассыпаться в жестах вежливости перед этой мерзкой женщиной. - Ты можешь присоединиться к гостям, Диего, - Мастер обратил свой взор на скрипача, одаривая его холодным взглядом, из которого исчезли даже намёки на теплоту. Диего нехотя поёжился, а затем, поцеловав руку своей примы и удостоившись её благодарности и улыбки, кивнул и смешался с толпой, чтобы наблюдать за той, которая не давала ему покоя. Но их взгляды так и не встретились этой ночью, пусть он и следовал за ней, готовый остаться рядом насовсем в любую секунду. Но это было необходимо лишь ему, Диего знал это и страдал, не смея сказать ей об этом. Он нежно поцеловал пальцы своей руки, которые хранили миг прикосновения к ней.