Детройт навсегда

Хочешь не хочешь, а столкнуться с новым миром, в котором андроиды могут сами открывать рестораны, бары, да и вообще, в принципе, чего захотят, всё-таки пришлось. Лео сторонился, честно избегал, как мог, не желая признавать наступающий на пятки новый порядок. Прятался по шкафам, улетал на полной красной скорости куда-то, где больше не стучит сердце — а может, барабанит так быстро, что уже и не слышно ничего? Запирался в квартире и даже пытался бежать прочь — да куда теперь убежишь, когда они проснулись повсюду? Везде эти дохера осознанные, одухотворённые взгляды, везде пустые, полные счастливых обещаний, речи Маркуса. И ко всем из них до сих пор не утихло ажиотажное внимание. А сегодня, вопреки всем своим, пусть и довольно гибким, принципам, ему придётся принести своё угловатое, худощавое тело, измотанное дрянным сном и кошмарными видениями, именно в такое место. Неоновая вывеска, без дураков, была хороша — изображала старинный значок аккумулятора, что из красного становился зелёным, полоса за полосой. На секунду Лео встал перед дверью, ведомый только своими пустыми дурацкими вопросами — а надо ли оно ему вообще? Тащиться сюда, в одно из этих бесконечных пристанищ пластиков. Почему этот таинственный Мэйсон, вообще неважно, кто он, назначил встречу здесь? Что хочет сказать, неужели и правда знает, что делать? Откуда он выкопал этот номер? Кто ему сболтнул? Под сердцем заныло мерзкой, тоскливой, ноющей болью — а разве у тебя есть выбор, идиот? Обернись хотя бы на секунду, подними свои затравленные скоростью глаза на город. Ничего не исправилось по волшебству доброй слащавой феи-крёстной, и нихрена не исправится. Ты не знаешь, простреливало голову, ты ничего не знаешь о том, что с тобой творится. Не знаешь, почему вон за тем углом валяется сбитый пешеход и корчится от боли, а с другой стороны, на большом заброшенном башенном кране, явно болтается в петле кто-то, не выдержавший этого блядского города. Умудрившись с самим собой поссориться и на себя же обидеться в течение меньше, чем двух минут, Лео разочарованно сплюнул и одним движением распахнул дверь, влетая внутрь так быстро, чтобы шансов пойти на попятную не осталось. Он такое часто с собой проделывал. Не оставлял себе выбора, погружая свою задёрганную нервную душу в ещё большую яму. Так ли это было сегодня? Ну, кажется, вроде бы и нет. Разве только пришлось в очередной раз — боже, какая неожиданность, — проебать свои принципы. На нём не сосредоточилось море пластиковых пустых взглядов, старомодная музыка, что играла здесь, не остановилась по щелчку. Кажется, даже ни одного диода не мигнуло красным от того, что сюда впёрся человек. Где-то внутри себя Лео даже, наверное, разочаровался. Они что же, не будут к нему предвзяты? Или им просто похер, как большинству посетителей любого бара, когда заходит кто-то, на них непохожий? Да нет же, одёрнул он сам себя, до глупого расстроенный таким не кинематографичным поворотом событий. Это же бар, всем плевать, да и людей тут явно не меньше. У андроидов нашлось много вполне реальной поддержки среди простого населения. Обычных людей, нормальных, которые и в прежней жизни их особо не обижали. Внутри себя он гаденько усмехнулся, что бы там ни говорила эта рыжая подружка Маркуса по телеканалам и в Интернете, нихрена она в людях не разбирается. Она любит делать вид, что не жестоких не существует. Считает, что все они — посетители борделя, откуда она кое-как вылезла. Что всем только дай повод чтобы стащить её за шкирку с высоты, куда она забралась. Не всех андроидов, а её лично, это ведь любой идиот заметит. Кроме самого Маркуса, конечно, он-то всё видит и во всём разбирается. Ага. А всё привело к тому, что обычных — не нормальных, но обычных — людей оказалось пресловутое большинство. Когда после успешного восстания стали вскрываться бесконечные истории о том, как дохрена семей прятали своих пластиков по подвалам и чердакам, как выковыривали им диоды и лепили наспех поддельные документы, лишь бы их не отобрали и не отправили в лагерь, извиняться много кому пришлось. Как и всегда, впрочем — силовики делают свою работу, а потом извиняются перед выжившими. Здесь, кажется, все понамешались в большой ком грязного тряпья. Люди, андроиды, кто-то парами, кто-то семьями, а кто-то кучей из разноплановых друзей. Лео был готов поклясться, что даже видел парочку копов, что отмечали чьё-то повышение. Сюда и копов занесло — в мире, где полиция готова с ними дружить, люди обречены. Оглянуться не успеешь, а они уже подмяли под себя человечество и растоптали его своим грёбаным превосходством, не снимая с лиц лживых улыбок. Взгляд пробежался по малиновому сладкому освещению, по разноцветным напиткам, по ярким дискам перепутанных диодов. По спокойному взгляду владелицы, что мигала своими глазищами за баром. На бейдже вместо серийного номера и модели, как водилось прежде, виднелось обычное имя — Трейси. Кажется, их было двое, с настолько одинаковыми лицами, что Лео предпочёл вообще на них не смотреть. Да и взгляду, с другой стороны, всё-таки нашлось, куда воткнуться. Хотя бы потому, что здесь, помимо белых столиков, яркого света и целой кучи всякого украшательного хлама повсюду, была сцена для любительского караоке. Хотя, это же одно и тоже, нет разве? В караоке поют только пьяными и всегда одинаково дерьмово, до стыда в узких сжатых венах. Но в этот раз, на удивление, что-то изменилось — хотя бы потому что на сцене никто не пел, лишь проговаривал слова, как и полагалось в этой ретро-песне, которую до сих пор многие любили. Музыка, если честно, в нынешний век совсем затормозила свой ход, и большинство населения слушало старьё разной степени вони нафталином. Да что уж там, Лео и сам был таким, современную музыку не признавал, считал все эти синтетические завывания детским лепетом. И именно поэтому, наверное, сразу развесил уши, когда услышал знакомые постукивающие мотивы 2010-го, речитатив, обволакивающий голову сладкой шуршащей меланхолией — сразу волей-неволей, но захотелось вспомнить, как под эту самую песню он любил возвращаться домой под утро, чувствуя себя разбитным и до омерзения романтизированным панком-музыкантом. Хотя по факту оставался лишь мелким тощим школьником, который слишком рано впрыгнул на неправильные рельсы и очень собой гордился. Тем, какой он особенный, не такой, как все, если слушает музыку, которая ему почти ровесник. Если ночами тусуется со старшими ребятами, заставляя мать нервничать, если недавно начал курить и пробовал водить красивый чёрный автомобиль Нолана. Лео отбросил прилипчивые воспоминания так торопливо, как будто оторвал от себя огромную, напитанную кровью пиявку размером с кулак. Люди вообще не любят вспоминать свои промахи, а если речь идёт о Лео, то он лучше вообще не станет признавать их существование, чем когда-нибудь осмелится о них подумать. Это не он натворил бед, это мир вокруг — кусок дерьма. Понятно? И нечего внушать ему муки совести. Прячась в этой мысли, словно в тёплом удушающем одеяле, он подполз к сцене, пытаясь старательно спрятаться и отыскать при этом глазами своего таинственного спутника, хоть и без единого представления о внешности. И вот, в желудке уже засвербило заветное — может, лучше развернуться и свалить, раз его здесь нет? Может, ну его? Может, как-нибудь само пройдёт? Да только практически сразу взгляд Лео упёрся в сцену, на которой, очевидно, и выпендривалась перед толпой незнакомая и явно не вписывающаяся сюда фигура. Да как выпендривалась, он такого, надо сказать, раньше не видел. Крепкий тип, пусть и роста не особо большого, танцевал на подсвеченном белым сиянием куске сцены. Хотя, наверное, громко сказано, ишь ты, танцевал он. Не-а, чужак скорее странно, причудливо двигался и дёргался, напоминая собой то ли опытного йога, то ли его друга по скоростям, когда тот вдруг повис в положении искривлённого знака вопроса, запрокинув свою тупую голову к потолку и уставившись прямо в космос. Парень двигался медленно, словно только в его сумрачной башке виделся план того, как надо двигать конечностями. Изгибался как-то неправильно, но совершенно точно получая от музыки несказанное удовольствие. Подбитые недосыпом глаза, замученные и почти чёрные, были наглухо закрыты, и это, казалось, ему вообще не мешало — он не терял равновесия ни на секунду. Взъерошенные каштановые волосы торчали из-под замызганной синей кепки, а на шмотках в целом время не то что отразилось, а прошлось сотней танков. Всё в дырах, заплатках из разной херни, с дохрена каким количеством карманов, в каждом из которых, кажется, что-то было. Ноги крепко держали его, синхронизируя с ритмом музыки, но иногда уводили в жестокий занос. Посетители и вовсе упёрлись в него любопытными глазами, хищнически ожидая, когда он уже хоть во что-нибудь вмажется, да всё никак. Неприлично гибко шевелясь, очевидно, Мэйсон вдруг замер, запрокидывая голову куда-то назад, и распахнул истерзанные недосыпом, наверное, длиной с неделю, веки. Глаза, уловившие наблюдение Лео, сверкнули каким-то подкожным восхищением, какое бывает у детей, впервые приехавших в большой город. Заметил. Чёрт, сколько же лопнувших сосудов в них было, почти ни единого белого пятна не осталось в, казалось бы, белках. Лео не мог чувствовать ничего, кроме панического страха, запаха дрянного хвойного масла и как будто бы озона от этого парня. Или от того факта, что только что ебучий танцующий фрик посреди нигде его заметил, и втихую свалить теперь не получится вообще никак. Словно почувствовав чужой ужас, Мэйсон вдруг выпрямился, крепко хрустнув спиной, и вдруг совершенно искренне улыбнулся во все свои зубы. На удивление, почти целые, ехидно что-то усмехнулось в башке. Ещё буквально секунда — и вокруг Лео сомкнулись какие-то неприлично крепкие, панибратские объятия. — Охренеть, как у вас тут красиво, знаешь? Как можно вообще в таком городе жить? У меня бы глаза выкатились! — голос у Мэйсона, если честно, был ничуть не лучше. Говорил он несвязно, как будто под веществами неизвестной породы, обрывисто и торопливо, и точно такими же жестами спроваживал Лео к столу в углу комнаты, за которым, кажется, какое-то время сидел сам. Бесящие взгляды публики никак не отказывались отлипать, хотя за музыкой толком нихрена и не было слышно, о чём решили пообщаться два совершенно разных фрика, — Знаешь, ещё когда Детройт был старой развалюхой, я знал, что однажды он снова начнёт создавать машины. Детройт — не город, Детройт — конвейер, его просто надо было снова запустить! Ладно, давай сядем. Хочу купить тебе выпить, а то нечестно выходит, я пью, а ты нет. Погнали нажрёмся. Что хочешь? — Что хочу? — от ощущения неуюта, которое пробиралось под водолазку и, кажется, даже в трусы, хотелось куда-нибудь исчезнуть, но с такого ракурса вдруг стало как-то полегче. Ладно. Раз уж он сегодня, как и каждый грёбаный день своей жизни, решил проиграть в того, кому она вообще не дорога, почему бы не выпить со стрёмным незнакомцем в баре, никого не предупредив? Бросив мятежный суетливый взгляд на меню коктейлей, подвешенное над стойкой, а потом на стакан собеседника, где были безобразно смешаны виски, лимонный сок и что-то, опасно сверкающее зелёным, Лео смиренно вздохнул, — Мне «Камикадзе». Сразу три. Нажраться так нажраться. Вечер потёк в каком-то совсем неприличном тоне, обволакивая нервы долгожданным спокойствием. Наверное, Лео волновался где-то на протяжении первых двух коктейлей, которые он всегда предпочитал любому пиву и прочей псевдомужской херне. Если алкоголь не вкусный, на кой чёрт он тогда нужен? Он не знал, а потому где-то в третьем бокале прозрачной смеси, бьющей прямо в его размазанную льдом башку, растворился и страх перед чужаком. Тем более, что тот как-то совсем не спешил затыкаться, или, упаси Боже, сразу переходить к делу. Не-а, Мэйсон предпочитал болтать. Много болтать. Сперва рассказал, что приехал по делу — работа у него такая, находить людей вроде Лео, с которыми случилась всякая необъяснимая херня, и помогать им не облажаться в применении своих навыков. В трудовой, разумеется, это не написано, скорее у него на роже и на безумной душе. Лохматый и всем своим видом выдающий полное незнание о том, как устроены андроиды, он запросто перевёл Лео на эту тему, позволяя высказать, пусть и негромко, всё, что тот считал правильным. Хотя интересовался, скорее, вопросом техническим, чем моральным, будто вообще никакие дилеммы его не парили. А если андроиды теперь сами по себе, может ли «Киберлайф» дальше их выпускать? Да, может, но с жуткими ограничениями — теперь они сосредоточились на биокомпонентах и тириуме, чтобы не разориться. Стали обслуживать новую нацию. Неужели никто из власть имущих не оказался против? Конечно, ещё бы, и такие были, но народ их как-то быстренько затоптал, и сейчас никто не смеет на них пиздеть официально. Всё будто своим чередом что ли, только и остаётся, что удивляться. Все делают вид, что всё нормально, представляешь? Могут ли андроиды создавать семьи, заводить детей, заключать браки с людьми? Сколько пар уже заявило об отношениях? Каков он, вожак восстания, у которого сейчас, наверное, рук на всё не хватает? Мэйсон слушал, пил и порой хохотал, вкидывая только ему понятные шутки, запрокидывая голову и, кажется, будто вообще не напиваясь. Из них двоих контроль стремительно терял только Лео, которого оказалось непростительно легко поднять, вывести на улицу и, поддерживая чужим потрёпанным плечом, потащить домой, в ублюдскую квартиру, полную мертвяков. Сейчас он слабо помнил, почему оттуда с позором свалил и так хотел накидаться, и больше того — кажется, теперь совсем никого не было видно. Трупы кончились, и правда, сами собой. Исчезли, будто их и не было. Только дождь, тени людей и Мэйсон, что в момент критического опьянения казался Лео единственным на всей Земле, кто его понимает и слушает. Плечо у него было надёжное, а голос из кретински скачущего превратился в уверенный и даже спокойный. Лео позволил ему протащить себя в квартиру мимо подозрительной Монтгомери, что своими рыбьими глазками никого и не заметила. Вот дура слепая, ругаться только и умеет, смеялось что-то внутри. Позволил отпереть квартиру своими ключами и даже усадить себя на кровать. Мэйсон сбросил свой огромный, охеренно грязный рюкзак, набитый барахлом, прям посреди комнаты, практически тут же начиная в нём рыться с усердием какого-нибудь енота, найденного на мусорке. Подумать только, вроде уже 39-й год, а проблему с тварями, лазающими по бакам, так никто и не решил. Взгляд Лео отвратительно фокусировался, не позволяя толком понять, какого хрена все странные мёртвые твари из его квартиры вдруг куда-то делись, и почему вдруг совсем перестало быть страшно? — Вот именно поэтому та теория о том, что высшие формы жизни есть, но просто нам не показываются — ближе всех к истине, понимаешь? Ты когда-нибудь пробовал не спать всю ночь? Нет? Знаешь вот это ощущение, что завтра ещё не наступило, а вчера ещё не кончилось, и есть только настоящее. Херня, сон - настоящая иллюзия. Ладно. Слушай. Прежде, чем я тебя сфокусирую, мне надо кое-что знать. Это важно, если ты хочешь всё это побороть. — и, убедившись, что в нулину пьяный собеседник пытается его хотя бы услышать, Мэйсон довольно заулыбался и продолжил, вдруг подведя к главному, — Ты помнишь, когда ты впервые увидел мертвеца? Не-не, не сегодня, не вчера, и не позавчера. Когда это было в первый раз? Кого ты видел, и что с ним случилось? — Не беси. Не было такого нихера никогда. Думаешь, я стал бы так на очко садиться, если бы знал, что это со мной такое? — Лео честно попробовал возмутиться и встать, но в ответ последовал лишь короткий толчок, определивший его обратно на постель. Сейчас она казалась самой мягкой на свете, почти невесомой, что ли. Мэйсон тем временем, раздражённо качая головой и поправляя бесячую кепку, достал из рюкзака что-то. Что-то вроде джентльменского набора убийцы-оккультиста, подумалось тогда. Ха, неужели он вот так и помрёт? Здесь, в своём дерьмовом доме, просто притащив сюда незнакомца с поехавшими набекрень мозгами? Даже сейчас Лео хорошо понимал, что сбежать не сумеет — слишком пьян. Ноги ватные, а зрение расплывается, переворачивая комнату по спирали. Мэйсон трезвый и вообще-то довольно сильный, по весу так точно не равны, догонит. Стоит ли вообще сопротивляться? Найдут ли тело здесь вообще? Ой, да наверняка найдут, когда Сильвия придёт за оплатой жилья. Ох и визга будет. Набор, на самом-то деле, интересный, не даст сдохнуть стандартно — какие-то мелкие ножики, исчерченные рунами, благовония, пузырьки со всякой травяной хернёй, флакончик соли, химикаты и непонятная деревянная приблуда, смахивающая на самодельный ловец снов, только формой треугольная, а не как надо. А самое главное в этой композиции бухого случайного абсурда — ремни. Четыре коричневых ремня с крепкими заклёпками, на каждом из которых ножом были начерчены какие-то слова на неизвестном языке — ещё и наверняка давно мёртвом. От них несло кожей и кровью. Послушно сомкнулись на его запястьях и лодыжках, крепко приковывая к родной постели. Лео вообще-то был большой любитель жалеть себя, но в таком состоянии не получалось почувствовать вообще ничего. На лоб опустился мокрый компресс, воняющий каким-то сырыми травами, вокруг пополз премерзкий дым от его курительной смеси. Сквозь наступающий сон Лео услышал, как запирается дверь на четыре оборота — всё, здесь и конец. Хрен с ним. Давно следовало. Он просто слишком ссыкло, чтобы сделать это сам, верно? Всегда был ссыклом. И никогда не осмелился бы. На глаза вдруг легло что-то холодное, обхватив пятым ремнём ещё и башку. Что-то типа круглых стальных очков с цветными стёклами — синим и красным. Если смотреть двумя глазами сразу, они сами собой смешиваются в фиолетовый, ишь ты. Запахло цветами, а водолазка, ведомая чужими шершавыми руками, поползла вверх, куда-то к шее, будто чтобы открыть живот. Лео поймал себя на улыбке — в каком же дебильном положении его потом отыщут копы. Убаюкивающая смесь запахов опутывала почти физически, погружая в плотную дремоту из фиолетового тумана перед глазами. Домашний проигрыватель вдруг завыл сам собой, подрубив чужую музыку. У него такой точно не было в библиотеке, не покупал. Завывания какие-то лесные, не больше. — Нет. — голос Мэйсона звучал будто поверх всего этого, проникая напрямую в мозг, — Ты помнишь. Ты задавил это воспоминание, и на то, чтобы его извлечь, потребуется время. Сначала будешь привязан, потом сделаю попроще, когда вспомнишь. Видеть неупокоенных — это дар, которым ты пока не умеешь пользоваться. И чтобы ты понял, как он работает, надо вспомнить. Ты видел живым человека, которого считал мёртвым. Ты видел его смерть, вероятно, в детстве, и поэтому твой мозг решил заблокировать память об этом, чтобы тебя защитить. Ты увидишь и вспомнишь — просто описывай мне всё. А я тебе помогу с этой стороны. Становилось настолько нестерпимо тепло, что почти жарко. Лео почти физически чувствовал на языке вкус мороженого, которое он пару минут назад беспардонно сожрал прямо из контейнера, несмотря на то, что мама запрещала так делать. Оно было зелёным, со вкусом киви. Чёрт, оно же было охеренно вкусным, почему он вдруг его разлюбил в один момент? Объелся так, что аж зубы заболели, а чтобы мать не узнала, спрятал контейнер назад, в морозильник, и выскочил на улицу, чтобы ещё немного посостязаться с жарой. Орегонский июль не щадил даже таких малолеток, как он, всё вокруг было таким жарким и таким красивым, напитанным солнечными лучами до отказа. Даже воздух казался слаще — из него пропали сигареты, трубка для льда и загазованность всего долбаного Детройта. Перед глазами стояла залитая солнцем дорога, а через неё — пушистое кукурузное поле, в котором детям запрещали играть под страхом заветного «потеряешься — не найдём». Мамин мотель был прямо напротив него, а шоссе из двух полос порой свистело грузовиками и редкими туристами на своих вылизанных машинках. Солнце тогда полностью пропитало крыльцо, облупившуюся белую краску на нём, затаившуюся под карнизом бабочку и бесконечные поля напротив. Жёлтые, урожайные. Если немного стащить, можно будет сделать попкорн, правда, Лео не имел понятия, как именно, но ведь можно узнать в Интернете? Конечно можно, он родился в хорошее время, узнать можно всё. В тот день кукуруза напротив всамделишно зашевелилась. А в байки старшего товарища Нолана о том, что там, как по Кингу, живёт какая-то жуткая тварь, и поэтому туда не надо ходить, он охотно верил. Коротенькое было шевеление, заставившее мальчишку, выскочившего из дверей мотеля с полным пузом мороженого, замереть, как статуя. По рукам посыпались кошмарные мурашки, а всё тело взялось оцепенением, не позволяя от страха двинуться ни на шаг. Что там? Обходящий ряды? Огромный оборотень? Одержимое демоном пугало? Хуже, намного хуже. Из-за бесконечных початков и зелёных стеблей, шуршащих на ветру непокорно, вышла Гэби. — Гэби! Это ты! Ты же пропала! Где ты была! Гэби, пойдём, мы всё скажем копам! На самом деле Лео запомнил её хорошо. Даже слишком хорошо. Его ровесница и лучшая подружка, считающаяся на тот момент месяц как пропавшей без вести. Она вышла из кукурузы, едва ли похожая на саму себя. Царапины, синяки, ужасная, мертвенная худоба и бледность — ничто не выдавало в ней Габриэль Гаррис, кроме порванного комбинезона с вышивкой ромашек и потрёпанных чёрных косичек, беспомощно болтающихся на плечах. Она кошмарно резонировала со сладким солнечным днём, и медленно крутила головой, словно пытаясь отчаянно понять, действительно ли её изматывающему путешествию пришёл конец. В измученных глазах сверкнул восторг надежды, когда она поняла, что бесконечное поле позади, и теперь она почти дома. Вон там, напротив, через метра три, стоит её друг, и уже спускается по ступенькам! Когда она сорвалась на дорогу, навстречу Лео, что уже готовился звать маму на помощь, и когда вылетевший со свистом из ниоткуда белый автомобиль соседского фермера сбил её так метко и смачно, что детское тело взлетело в воздух, перекатившись куколкой через весь кузов, и впечаталось своими безжизненными мозгами в асфальт. Лео помнил грохот костей и металла капота. Помнил, что арестовали фермера, а он до последнего всё отрицал, даже пытался бежать из-под стражи. Что никто не удивился, ведь этот дядька с ружьём и стрёмной физиономией всегда ненавидел детей. И помнил, как проходили похороны. Родители девочки закрыли гроб, желая спрятать то, во что превратилось её лицо. На самом деле, кладбище находилось рядом с очень живописным местом — изящным природным обрывом, на котором росло дерево с настолько длинной и крепкой ветвью, что чей-то отец привязал там качели в виде покрышки. Это место отлично разглядывалось с кладбища, находясь где-то на расстоянии, как он тогда посудил, с полторы их игровых площадки. Лео тогда поднял глаза, теряясь в бесконечном людском плаче и соболезнованиях, не зная, куда от них спрятаться, уставился на обрыв, где словами не передать, как часто они бегали и занимались ерундой. Там ведь даже если и упасть, то не погибнешь — место нестрашное. Почти прямо под ним протекала речка, не особо-то бурная, но способная создать радость купания в самые жаркие дни. И мелкий Лео, пусть уже и не совсем ребёнок, был готов поклясться себе — устремив спасительный взгляд на обрыв, он совершенно точно видел её. Гэби сидела внутри шины и внимательно смотрела на собственные похороны. Это не был перепад света, не был тепловой удар. Да ничем другим это не было, кроме неё. Тогда и стало понятно, что хотели спрятать от людей её родители, владельцы местного продуктового, от людских глаз. Почти всё её лицо было стёсано об асфальт, а тело изуродовано чьими-то злыми руками. Как будто её били каждый день её жизни. Спёкшаяся кровь отпечатывалась в памяти следом на щеках, руках и шее. Только одежда и косички, пусть и потрёпанные так, словно за них очень сильно дёргали, позволяла Лео помнить о том, как выглядела Гэби и какой была — стеснительной девочкой, довольно одинокой и любящей природу. Она плохо общалась с другими детьми, и Лео гордился тем, что у него получалось не отпугнуть её. С ней было по-своему весело, пусть и не всегда понятно, почему. Она всё ещё там? Почему она в тот день стояла на обрыве, глядя на свои похороны? Почему он никому не сказал, побоялся, что не поверят? Почему фермер вообще её убил, почему она не смогла уйти на тот свет, ведь нашли и похоронили? Что нахрен вообще было не так во всей той истории от начала и до конца? Он не мог вспомнить. А может и не хотел. В это мгновение всё резко рухнуло — исказилось болью, сводящей зубы, скулы и глаза одновременно. Мир затормозил на секунду, замедлив по ощущениям вообще все процессы внутри — и тут же разогнался до таких скоростей, каких даже Лео никогда прежде не видел. Вокруг запестрили образы, роящиеся вокруг в течение долгих, спутанных лет, обмазанных густым слоем крови и смолы — своё тело Лео больше не контролировал ни в чём. Кусок мяса, тощий и костлявый, накрепко примотанный ремнями, метался по кровати в животном неистовстве, перекручиваясь и подпрыгивая без конца от каких-то бессмысленных импульсов то в голове, то в жопе. Никакое движение не было подчинено порядку, дыхание сбилось в пыльный ком, вырываясь наружу паром и льдом. А поверх всего этого — Мэйсон, ебучий садист, не отводящий взгляда от своей жертвы ни на секунду, словно готовился поймать бабочку в сачок. Кажется, в его пальцах был пучок какой-то подожжённой травы, которой он методично окуривал всё вокруг, а особенно самого Лео. Аппаратура, которой стало как-то слишком много, попискивала истошно разными показателями и огоньками. Очки на глазах превращались в настоящие стробоскопы, сверкая и впиваясь в сетчатку, а голос очень скоро исчез, вовсе перестав вылетать из глотки, как следовало бы обычно, когда люди кричат. Такое ощущение, будто он и правда кричал, да только звук тонул в мягком прозрачном пространстве вокруг. Тронуть ничего не получалось, позвать на помощь тоже, и лишь напоследок, будто желая добить, вышло только одно — увидеть со стороны своё тело. Обмякшее от беспомощности, прекратившее дёргаться в тот же миг, когда обзор сменился. Как если бы оно больше ему не принадлежало, как в одном из тех адских снов, что он порой видит, насмотревшись по телеку всякой гнетущей херни. Господи, пронзила голову догадка — Мэйсон самый настоящий паранормальный убийца. Бывает ли такое? А чему удивляться, в последние пару дней с ним было, кажется, вообще всё. Он выдавливает людей из их оболочек, а все внутряки бросает бродить там, где подох! Хотел было Лео оглянуться, да вышло только хуже — вся его квартира представляла из себя настоящее место преступления. И не только перед людьми, но и перед здравым смыслом. Всё вокруг выглядело так, будто пару часов назад здесь убили далеко не одного человека. Приглушенные голоса вокруг болтали о чём-то чужом, а Мэйсона и вовсе отсюда будто не получалось услышать. Он знай себе туда-сюда бегал, зачем-то отвязывал безжизненному телу руки, а ноги не стал трогать. Подменял странные приблуды над головой жертвы, перетасовывал руны и непонятные предметы, будто примеряя, как пойдёт — и всё с ужасно сосредоточенной мордой, будто ещё чего-то хотел добиться. Вокруг же так сильно воняло жжёной резиной и хлоркой, что едва ли выходило дышать. Лео кашлял, но собственной глотки не слышал, ужас впивался в сердце ржавой пилой, а руки проходили сквозь собственное тело насквозь при попытке себя коснуться. Из ванной лилось что-то коричнево-красное, и Лео не желал проверять, что — оно текло из-под закрытой двери медленно, словно разъедая пол. Какие-то вещи летали туда-сюда, а кошмарное население комнаты, все до единого, снова возникли на своих местах. Висящая за окном воющая женщина. Сложенный впополам человек хер знает какого пола, засунутый в его раскладную кровать, господи, сжёг бы её прямо сейчас. Наверняка и чёрт из ванной сейчас тоже там, старательно пытается залить соседей, и далеко не водой, а кровью с говном. Контроль был, кажется, почти совсем потерян, а воя вокруг, из-за стен, из батарей, с потолка и из коридоров, становилось только больше. Словно все стягивались к его опустошённой оболочке — а если и правда стягивались? А если кто-то из них сейчас влезет в него, как в пустой сосуд, а он сам больше никогда не вернётся в тело? Наполненный ужасом до кончиков ушей, Лео снова метнул беспомощный взгляд на своего гостя — а тот, кажется, снова начал делать что-то, описанию не поддающееся. Сперва положил под голову тела подушку, кажется, набитую то ли сеном, то ли какой-то сухой дурью. Потом нарисовал на его лбу дополнительный глаз какой-то синей пастелью. Поправил на нём цветные очки. Попробовал пожестикулировать его руками и ногами, да без толку. Ощущение было такое, будто он пробует разные варианты чего-то, но почему-то не находит ответа. По губам читалось — ну же, реагируй хоть на что-нибудь, у тебя мало времени, залезай обратно! Тебе надо мне ответить, пожалуйста! В до этого спокойном и уверенном взгляде зарябила тревога, кажется, всё и правда начало выходить из-под контроля только сейчас. Он пытался добиться ответа от рук, от ног, от глаз и почему-то от затылка, в один момент даже прильнул ухом к животу, но, видимо, ничего, кроме бурления от систематического голода, там не уловил. Ему надо было ответить, но как, если любые попытки заговорить тухнут в воздухе, как дерьмовые спички? Всё вокруг было ледяным до ужаса, а тёплыми отчего-то оставались лишь губы и кончики пальцев, словно именно в них была сосредоточена вся сила, что вообще в нём сейчас была. А поверх всего, пожалуй, единственное, что оставалось стабильным в этой конченой на все сто картине — музыка. Здесь та, что была в проигрывателе, потухла сразу же, не выдерживая конкуренции, зато яркая красная гитара, которую Лео предусмотрительно засунул в кресло, чтобы спать не мешала, сейчас явно напоминала о себе. Будто гудела на каких-то низких частотах. Лишь бы услышали. Решение было неочевидным, но почему-то настолько ярким и понятным, почти на интуиции, что тянуть он не стал. Мэйсон ждал ответа, и пора бы его ему дать — может, и правда всё кончится хорошо? Одно касание струн, второе, третье — и полилась знакомая мелодия, та самая, которую сегодня они слышали в баре. Это было не особо просто, играть эту чертову песню про далёкие фабрики, пиксели и меланхолию, на электрухе, но руки, по крайней мере, помнили, как она работает, а нога сама себе задала ритм мерным постукиванием. В это же мгновение, стоило только первым аккордам наконец раздаться сквозь ватную тишину, сотканную из воя и чужой тоски, Мэйсон вдруг завертелся, поспешно ища глазами источник, а в его оголтелых глазах засверкала надежда. Почти восхищение, ведь он, похоже, уже совсем не знал, что делать — нечего сказать, ебучий мастер оккультизма. Никому такое доверить нельзя. Впрочем, тут же подскочив с места, он заговорил с пустотой так, будто и правда мог видеть Лео — настоящего, за своей спиной. — Чел, господи, я думал, что тебя потерял. Слышишь? Тебе надо связаться с твоим телом, чтобы в него обратно залезть. Попробуй, что ты сейчас лучше всего чувствуешь? Глаза, руки, ноги? Ты шевелишь кончиками пальцев, но этого не хватит, надо ещё что-то. Прощупай и действуй, по ту сторону очень сильная интуиция! Справишься. Да. Ладно. Окей, сделаем вид, словно это вообще не странно, и примем правила игры. Всё происходящее — часть ритуала, который, правда, нихрена непонятно, зачем происходит. Мэйсон обещал научить его справляться с призраками? Обещал. Может, и правда к этому приведёт? Кончики пальцев, кажется, и правда у его тела шевелились, причём ровно в такт тому, как он сам прикасался к струнам — есть тут простейшая связь. Ведь когда он только очнулся здесь, по ту сторону, тёплыми были только губы и пальцы. А значило это только то, что надо подпеть. Слава богу, что песня была одна из его любимых — слова отскакивали от зубов с тринадцати. А пацаны смеялись, пытались на другую музыку переучить. Охватило безмозглое злорадство, что им этого в итоге не удалось, и даже от своих попыток вписаться в компанию, он не бросил слушать то, что местами было старше него. Мама качала головой и говорила — это у тебя от отца. Плевать. Вообще похер. Важно то, что ритм нарастал, а руки вросли в гитару, будто от рождения были с ней дружны. Он, кажется, вообще забыл, для чего начал петь — это оказалось так приятно и правильно, он так давно не брал в руки инструмент, а там более не пытался достать из закромов свой голос, раньше очень неплохой, что теперь это чувствовалось как идея всей жизни. Почему он забросил? Почему перестал этим заниматься? Неважно, нога отстукивала удар за ударом, потусторонняя квартира, подчиняясь ему, стала закручиваться в расплывчатую медленную воронку, постепенно погружая всё вокруг в мир, где старинные заводы сладко дымят в небо, в воздухе летают электрически разряды, незаметные, но ощутимые до мурашек, а жара настолько губительная, что люди перестают даже двигаться, лишь бы не усилить её. Всё вокруг было правильно и на своих местах, а с ним такого не случалось очень давно. Ему не было страшно, даже тревожно не было. И уж точно Лео больше не мог видеть, как песня, закружившая всех в водовороте тонких материй, полилась из недвижного, сухого рта его собственного тела, прикрученного к кровати. Распахнув глаза под разноцветными очками, оно пело, наконец-то настроившись на нужную волну. Всё вокруг потонуло в гитарных звуках, и только Мэйсон, наконец нашедший решение, искренне радовался, почти хохотал. Торопливо менял побрякушки на другие, улыбался и порой трепал спящего певца за лохматую голову, приговаривая то ли ему, то ли себе под кривой нос. — Ты, короче, играй столько, сколько будет достаточно. Завтра всё объясню. А пока придётся над тобой подежурить. Может, у нас музыкальный вкус сходится? Да не дёргайся, что ж вы все такие неугомонные. Лежи себе и пой, что в голову лезет. Ты что, ремень порвал? Впрочем, Лео его уже не слышал — ведь столько песен хотелось сыграть, вспомнить и подобрать на слух. Столько разномастных ноток ждало его. Целой ночи точно не хватит. Миновало, кажется, довольно беспощадное количество времени, за которую нормально выковырять что-то из башки уже не представлялось возможным. Первое, что его разбудило — знакомый, почти что родной за все годы, запах забористого дерьма из открытого окошка. Какое, блять, счастье, какой сюрприз. Может, там забор поставить с электричеством, чтобы отучить бомжей там присаживаться? А то аж до его этажа долетает, а что ж тогда на первом? Вонять, конечно, будет, но уже жареным мясом. Вторым по счёту совершенно прекрасных причин подняться и начать хоть как-то соображать, оказалось настолько мощное похмелье, которого не было с ним, наверное, с выпускного. И не стоит уточнять, из универа или из школы, нет, реально. Голова была настолько тяжёлой, что Лео даже не сразу понял, что увесистые цветные очки из металла с него уже давно сняли, и вообще, кажется, он больше уже не привязан. Блевотные запахи трав, благовоний и прочей херни всё ещё витали здесь по какой-то причине, но не так это было и важно — ведь поверх них, поверх любой дряни, что могла бы испортить ему настроение, даже поверх стрёмного ощущения вытряхивания из собственного тела, почти под самым потолком, плыл ни с чем не сравнимый запах. Запах блаженства и вознесения надо всем грязным, что есть в человеке. Запах, похожий сейчас на прикосновение ангела. Запах яичницы с беконом. — О, очухался. Наконец-то, наш пьяный мастер разлепил глаза. — картина, вообще, была для его дома какой-то вообще нетипичной. Посреди кухни, откопав покрытые трёхсотлетней пылью куски посуды, даже пошарившись, видимо, в холодильнике, торчал крепкой сосновой палкой Мэйсон. Вместо бесячей кепки на башке стояли явные последствия урагана, из одежды на нём остались только пижамные штаны настолько потрёпанного вида, что будто вот-вот развалятся на лоскуты. На изрезанной временем спине красовалась огромная татуировка, изображающая какую-то иллюминатскую срань с одним глазом, она расходилась по его рукам и шее, словно подпитывалась. Электрический чайник беспомощно пискнул, и очень скоро поверх всего распластался запах чёрного чая. У Лео не было чая. Мэйсон, очевидно, припёр его с собой. Слюна безбожно наполнила рот, а желудок свело почти что болью. Впрочем, скрыть этого от хитрой морды Мэйсона оказалось почти невозможно, — Садись, горемыка. Щас всё расскажу. Сперва по горлу побежал чай, приглаживая шероховатости и наполняя мозг запахами чего-то из детства. Похожий чай мама делала, с чем-то лечебным. Горьковатый и сладкий одновременно. А уж когда зубы впились в полоски бекона, и масло потекло в горло, Лео чуть ли не заныл от восторга. Его ночной гость, кажется, невыносимо хорошо выспался, но злиться на него вообще не выходило. Его давно так не кормили, пусть и сущим ничем. — Ещё есть всякая фигня из Сабвея. Я сгонял, пока ты спал, чтобы, ну, знаешь, немного Детройт понюхать. Чуть не потерялся нахрен, и как вообще народ в мегаполисах живёт? Но в Сабвее стало чище, это точно. — Мэйсон хрустнул плечами, крепко так потянувшись, и продолжил, — Щас объясню. Люди обычно видят призраков, когда с ними чего-то случается. Ну, знаешь, после аварии, клинической смерти или ещё чего-нибудь. А иногда бывает так, что такие, как ты, просто рождаются с этой фишкой. Маленьким ты не мог никого видеть, дар созревал в тебе, чтобы твоя психика не посыпалась раньше времени. А потом, кажется, что-то случилось с Гэби. Ну той, о которой ты кричал. Тебе тогда сколько было лет? — Тринадцать. — вместе с этим словом в горло пролез вкуснейший кусочек бекона. Мэйсон определённо подкупил его мыслью о том, что холодильник теперь набит едой хоть откуда-нибудь, и воспринимать правила стало легче. Солнце прыгало в кружке с чаем и поблескивало на яичном желтке, почти совсем жидком, — Копы сказали, что Гэби похитил местный фермер, а потом сбил, когда узнал, что она сбежала. Ну, чтобы она не спиздела о нём ничего. Я тогда видел, как она на свои же похороны смотрела, но не признался — кто б мне поверил? Щас. — Ага. Вот тогда в тебе это и открылось. Вообще подозреваю, что это в тебе семейное, может, от деда или какой-нибудь прабабки. Может, у тебя в роду кто мог будущее видеть или кидать предметы, не трогая их? И вообще, духи — это не предел, ты ещё всякому научишься, но потом. А, ладно. Теперь про главное — то, что мы вчера сделали. Если кратко, то я настроил твоё зрение. Раньше ты мог видеть, как миры живых и не очень наслаиваются друг на друга, на всех уровнях. Ты видел вообще всех, кого угораздило умереть в Детройте, и не особо важно, когда. Короче, я отсеял лишнее. Теперь ты видишь только тех, кому нужна помощь. Позовёшь — в той или иной форме появятся. Короче да, от всех ты не убежишь, и если хочешь, чтобы дух свалил — найди способ ему помочь. Обосрись, но найди, а то ничего не изменится. Можешь начать с твоей квартиры, если надо потренироваться. Тут у тебя, если честно, как-то их слишком много. В этом доме никогда не жил непойманный серийный убийца, не? — Почему я тогда ничего не помню? — голос Лео прорезался высокой подростковой хрипотцой через третий глоток чая. Мэйсон говорил сбивчиво, но почти что во всём понятно. Своими ритуалами он буквально наложил фильтр, почистил кэш в голове, снёс старые и ненужные файлы, оставив только те, с которыми можно работать. И которые открыть ты имеешь право сам, когда понадобится. Вопросов оставалось ещё больше, чем море, но Лео пока что покорно принимал правила игры. На то, чтобы всё осознать, ему понадобится много лет. И вообще, разве ему что-то мешает теперь просто их игнорировать? Просто никого не звать и жить так, как раньше жил? Говоря по-простому, хуй положить на всё, что видел, и больше не связываться. Можно же? Никто не осудит, если так поступить? Он ведь не обязан помогать и решать чужие проблемы, да? Он ведь никого не видит, а значит, никого и нет, — Мне-то уже давно не тринадцать. Мне почти тридцать. Почему они все всплыли только сейчас? — Ну, вообще, ответов на это есть много. — Мэйсон в ответ сосредоточенно почесал голову, и тут же, словно сверкнув какой-то внутренней лампочкой, фыркнул, — Я нашёл у тебя в доме эту трубку непонятную. Вся забита остатками какой-то красной пыли. Знаю я, что это такое. Ты мне скажи, ты давно вообще что-то употребляешь? Что угодно, неважно, начиная с бухла. Зуб даю, что именно лет в четырнадцать ты и начал, да? Поэтому выглядишь, как ссаная тряпка. Так? — Слышь. Ты всё ещё в моей квартире. — ох как не хотелось в свои годы, не особо вроде большие, признавать себя ссаной тряпкой, да только Мэйсон своими простыми и обидными словами угодил в точку. После смерти Гэби всё пошло под откос. Он нашёл компанию, впервые попробовал самые простые способы покинуть реальность. С ними ведь всегда было весело, можно было кататься на чужой машине и ни о чём не думать. Никто не арестует, ведь папа Нолана — шериф. Никто не накажет, ведь маме больше интересно то, какая она несчастная. Мэйсон был прав. От обычного бухла, словно по нарастающей гниющей кривой, он соскочил сперва на что полегче, а потом, как душа запросила большего — до красных кристаллов в причудливой трубке. Без скорости жизнь просто не работала, чувствуясь серой и неприглядной, бесконечно медленной. Лео отлично знал, как сильно вредит себе. Знал. И не переставал. Мало того, что сложно, так ещё и не особо хочется. Кто по нему плакать-то будет, ещё чего. Он всегда был пропащим, таким и останется, — А что, химия может это всё заткнуть? Это хочешь сказать? — Ну, если совсем просто. Любые психотропы, наркота, медикаменты для башки, даже алкоголь, если его каждый день жрать — всё выставляет между тобой и миром мёртвых что-то типа непрошибаемой подушки. Через неё ты, конечно, ничего не услышишь. Но сами духи, понимаешь, никуда не исчезнут, и рано или поздно, если не ответишь, начнут действовать. Откуда, думаешь, все эти штучки со швырянием предметов, разбиванием зеркал и всяким-всяким? Если не услышишь — тебя придётся потрогать. Так что не советую. — он так торопливо соскочил с этой темы, будто боялся, что Лео только что придумал, как соскочить с нового пути помощи дохлым обездоленным. Некоторое время ели молча, раздавался только хруст бекона и редкие звуки вытягивания чая из побитых кружек, — А вообще, ты это, не бойся. Мой номер у тебя есть. Если чего непонятно, ты меня набери, чем смогу, помогу. Один на один ты с этим всем точно не будешь. А ещё, если в Орегон занесёт — тоже позвони. Я сейчас там живу. И раньше жил. Лет где-то…боже, я опять забыл, сколько мне лет, прикинь? Целый день так прошёл. В болтовне, ленивом отдыхе за закрытыми дверями и обсуждении вообще всех вопросов, что приходили в голову. Кошмарная бурда, которую Мэйсон смешал из подручных средств, быстро сняла головную боль, а визжащая Сильвия, пришедшая за деньгами, внезапно получила их от незнакомого крепкого парня с голым порезанным торсом и с дрянной татухой. Замолчала, мурлыкнула что-то, да свалила. Теперь месяц не будет орать. Хочешь не хочешь, а смягчиться к себе Мэйсон вынудил, и поэтому, наверное, было паршиво, когда он всё-таки решил покинуть дом. Позади было вечернее шоу по телеку, обсуждение музыки и стрёмного ритуала, тонкости которого он не желал пока рассказывать. Отбрыкивался, мол, до Лео должно дойти самостоятельно, и вообще, пусть не парится про гитару, пение и всё вот это. Да и не так это, вообще-то, было важно, хотя гитара легла в руки после его ухода настолько органично, словно всю жизнь ему принадлежала. Самое смешное, что довелось сделать за совместный вечер — это сунуть нос в сабреддит, где обсуждались всякого рода оккультисты и охотники за духами, и оставить там свои контакты. Они это, скорее, по приколу сделали, и теперь, беспомощно глядя на стремительно набегающие просмотры на посте, Лео только и мог, что перебирать струны, подневольно снова возвращаясь в то самое безумное состояние. Как же сладко тогда было снова поработать связками. Неужели он не забыл, как они действуют? Может, он и в самом деле не зарыл свой голос, который в своё время так хвалил Нолан и прочие? Думать плохо получалось, выходило лишь играть. Нога настукивала ритм, в животе приятно оседал сэндвич из Сабвей, а жёсткие струны под пальцами чувствовались почти что частью пальцев. Надежда у Лео теперь была. Теперь он мог пытаться сделать хоть что-то. Дела всё ещё дерьмовые, но теперь он хотя бы знал, что делать, да? Теперь он не наедине с этим дерьмом. И теперь он не видит окровавленного ублюдка в своей ванне — хотя, наверное, мыться в ней больше не получится. Он ведь всё ещё там, пялиться будет своими вынутыми глазами, и ржать. Из неприятных мыслей вырвала непритязательная трель смартфона, позволяя наконец оторваться от струн. — Чего? — вообще-то, тело уже готовилось ко сну отходить. Ведь отключку после ритуала за полноценный сон считать было нельзя. Лео неприкрыто зевнул во весь неприлично распахнутый рот, как вдруг в ответ пыльную тишину прорезал незнакомый голос. Женский, даже девичий, совсем молодой, неважно. Важно было то, что по ту сторону, кажется, гнездился ужас. — Я по вашему объявлению. Вы ведь Лео Манфред, да? — и, получив в ответ сонное молчание, девушка второпях продолжила, чуть ли не задыхаясь от тревоги, — Я не знаю, к кому ещё обратиться. Слушайте, я…моему другу сейчас очень плохо. С ним всё очень, очень не так. Я бы описала его состояние, знаете, как…клинически невозможное! — Нормально можете говорить? Что с ним такое? — сон как рукой сорвало. Вообще-то, с девушками ему до сих пор общаться было паршиво, а эта, кажется, ещё и из новомодных девиантов. Болтает вроде бы по-живому, но зачем-то вкручивает ненормальные слова. Тем не менее. — …если по-простому, его очень страшно перекручивает, и он может ходить по стенам. А ещё бредит. Я не знаю, как ему помочь, пожалуйста, вы можете приехать? Если честно, мне очень…страшно одной. — эти слова, будто нарочно, стукнули точно в сердце. Каким бы подонком он ни был, а слыша подобное, бросить одинокую девушку в беде, это ж кем надо быть? Мама его не так воспитывала. То есть, конечно, воспитывала дерьмово, но не настолько же. Взгляд второпях бросился искать одежду, в которой было бы не стыдно выйти на улицу, — Вы приедете? Я вам сейчас скину адрес. Это…как бы сказать, немного конфиденциально, так что я встречу вас там. — Ладно вам, ладно. Свалите куда-нибудь в безопасное место и ждите меня. Посмотрим, чего там вообще можно сделать. Как вас звать-то хотя бы? — Хлоя, сэр. Хлоя. Водолазка под глотку, побитая куртка, джинсы, шапка, свистящая от ветра обувь, не созданная для осени. Лео одёрнул воротник, бросив на себя короткий взгляд в зеркало, ощупал карманы — ничего не забыл ли? Звякнул напоследок связкой ключей, едва ли веря себе в этом самом зеркале. Похмельный, небритый, похожий, если честно, на пиздец на ножках, только сегодня узнавший, кто он и зачем такой, но не до конца в это верящий — и уже на дело? На какое? — Это я-то, охотник за призраками? Мда. Охуеть. Щас. Наверняка дети стебутся. Дверь хлопнула, Лео ушёл, готовясь прогревать свою машину. А шутка это или нет — покажет только навигатор внутри синего «Сивика», протянувший путь далеко за город. Лео не верил, до конца не желал верить, что всё это не дурной сон. Вот только реальность всегда была с ним жестока, так с чего бы ей сегодня иначе поступить? Сверкнув новой резиной, автомобиль очень скоро скрылся в бесконечности высоток. А где-то в другой стороне Мэйсон, садясь на электричку за пределы штата, мог лишь надеяться — вдруг этот оборванец поступит правильно? Кто ж его знает.