Дети одной матери

— Ну, пожалуйста, братец! — Серебристый голосок, несмотря на всю свою нежность, был настойчив, словно под его серебром таилась сталь. — Нет и нет, сестрица. — Второй голос прозвучал ниже и тяжеловеснее, хоть и выдавал в тембре и интонациях сходство с первым. — Никто не заметит! — Конечно, заметят! — Я надвину пониже шляпу и повяжу платок на лицо, как делают здесь ковбои! И говорить буду, как ты, а то и не буду совсем — разве суровые ковбои много болтают? — В девичьем голосе отчетливо послышалась улыбка. — А ведь под платком голос и не разобрать. Говорю тебе, никто не догадается! — А твоя Флоринда? — Флоринда нас не выдаст! Ну, пожалуйста, Генри, мне так надоело ехать в карете, я хочу почувствовать ветер прерий, проехаться верхом, как мужчина, а не в этом дурацком седле. Ты должен мне помочь, Генри, ты мой брат! Кто позаботится обо мне, кроме тебя? — Отец и кузен Колхаун… — Человек, которого я хотела бы объезжать за пять миль, а не просить о помощи! Да и Флоринда с ним не ладит. То ли дело ты, Генри, тебя она просто обожает! — Бог с тобой, Луиза, — ответил юношеский голос. Тот, кого называли Генри, видимо, утомился от спора — или же понял его бесплодность. — Завтра с утра мы обменяемся одеждой. Расставь платье — оно будет тесно в плечах. — Непременно, братец. — Звонкий смех девушки сопроводил эту ее победу.

* * *

Когда на другой день, после их долгого блуждания по выжженной пустыне, обоз нагнал незнакомец, мнимый Генри вынужден был прятаться от его случайных взглядов за полями шляпы и всячески стараться не привлекать внимания. Луизе вовсе не хотелось, чтобы ее разоблачили на глазах привлекательного провожатого. Генри же, прикрыв лицо веером, наблюдал за незнакомцем из-за легких занавесок кареты, и сердце его билось так, как не билось ни разу за двадцать лет. Прощаясь, всадник неожиданно взглянул прямо на него. Интерес и восхищение вспыхнули в доселе равнодушных глазах, и румянец залил лицо Генри, почти столь же нежное, как у сестры. Он проводил взглядом умчавшегося вдаль незнакомца и даже не счел нужным парировать язвительное замечание Флоринды. Но укол странного чувства задел его сердце, когда сестра, ловко притворяясь им самим, сняла с шипа кактуса визитную карточку и громко огласила имя владельца. «Морис Джеральд». Имя проникло в сердце Генри через след от укола и осталось в нем навсегда. Морис вернулся к ним на крыльях пыльной бури, что, словно плащ, трепетала за его плечами. Советы его были точными и дельными, а глаза — сияющими, подобно звездам, среди наступающего урагана. Генри не хотел задергивать занавески, не хотел, чтобы в карету набились люди; единственное, чего он хотел сейчас — ждать приближения торнадо рядом с Морисом, быть таким же сильным и уверенным, как он, выстоять в схватке со стихией рука об руку. Но волей судьбы он оказался в женском платье, в карете, под другим именем, и мог только смотреть на то, как Морис бросает вызов, казалось, воле самого неба. Черный, как ночь, покинул он Пойндекстеров во второй раз. Генри расслышал, как Луиза сравнила его с Люцифером; но сам он считал, что и ангелу света не удалось бы похитить из этой кареты сразу два сердца.