восемь лет назад дети похоронили дворняжку

Слэш
NC-17
Завершён
5676
Размер:
113 страниц, 10 частей
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Работа написана по заявке:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
5676 Нравится 493 Отзывы 2313 В сборник Скачать

растление юношества

Настройки текста

первая

катание на роликах по кухне «神메뉴»

Таких, как они, называют дикорастущими щенками, сторонятся и вышвыривают в коробке на улицу. Таких, как они, скручивают вязками на больничной койке и насильно кормят лоразепамом. Таких, как они, отстреливают в черепа. А им плевать. Они бегут мимо массмаркетов и сгнивших полей, оставляют в грязи вмятины от подошв, размахиваются битами, как Богопраматерь своим внуком, и гремят напитками в рюкзаках. Феликс кричит wakey-wakey. Хёнджин неистово смеётся. Джисон и Минхо подрезают друг друга, пока Бан Чан зло несётся впереди. Они дурачатся между собой. Они дурачат Уджина, пугливо прижимающего к себе дворнягу и убегающего от них. — Мы найдём тебя, Уджин, даже если ты сумеешь сбежать, — свирепый голос Чанбина разломает челюсть, если станет кулаком, — но будет больнее. Феликс скачет заведённым механическим зайцем, глотая воздух и дыхание Хёнджина. Спутанные волосы липнут к мокрой шее. Щёки горят. Хёнджин в майке на лямках и кислотных кроссовках маячит под боком; иногда успевает задеть локтем локоть Феликса и шарахнуть электричеством. Его фишка — нежность не в то время, его шарм — сексуальность. Феликса не по-детски скручивает от Хёнджина. — Не прячься, — кричит Хёнджин. — Мы всего лишь тебя сожжём, — до ненормального холодно поддерживает Минхо. — Так уж и быть, — влезает Джисон, — навестим могилу! Феликс слышит писк дворняги — или Уджина, — и задыхается от любопытства. В нём будто экстази, три редбулла, бутылка водки. Ещё какая-то несуществующая дрянь. Чонин едет по сумеркам на скейтборде и морщится при каждом собачьем визге, потому что ещё не выучился тотальному отключению от совести. Его кепка слетает. Феликс запросто её подхватывает и натягивает на мокрую голову. — Влево его, влево! — рыком приказывает Бан Чан. — Блять, давите! Они громкие и жестокие, и с этим ничего не поделаешь. Чонин объезжает выключенный фонарь, спрыгивает со скейтборда, на ходу прижимая его к животу. Оглядывается, кивает: чисто. Чанбин раздувает ноздри, хватает остроугольный камень и без прицела попадает по сухожилию Уджина. Ткань трещит — и кожа расходится по ниткам. На джинсах разбухает пятно, кормящееся красным ручьём. Тело падает вниз смертником. Хёнджин тут же оказывается рядом, давит кислотным кроссовком на плечо Уджина, переворачивая его на спину. — Устал, наверное? — ласково спрашивает он. Уджин стирает со рта слой земли, откашливает проглоченную траву. За ним разрастается заброшенный мясокомбинат, и это забавно: можно за шкирку притащить на убой. Бан Чан садится на корточки, наклоняя голову вбок, разглядывая подбитую ногу. Слегка ухмыляется: — Отличный бросок, Чанбин. — Ещё бы. Феликс вытягивает руки вверх, похрустывает позвоночником. Ветер треплет футболку и горячие щёки. Так хорошо. Так — нужно. Жизненно важно. Копьё в спине Бан Чана не позволяет ему сгорбиться от недовольства, когда Уджин ползёт вперёд, скручивается, но вновь продолжает вылезать из этого болота. Бан Чан вертит головой. Говорит: — Ликс. Давай. Восторг. Бита, выкрашенная в вишнёвый, бьёт по колену, и чашечка заметно съезжает. Травмированная нога дёргается, Феликс — тоже. Он трясёт головой в манере Бан Чана, обменивает секундную заминку на любопытство и бьёт по ноге до тех пор, пока в суставы пальцев не стреляет усталость. Это одно из правил: истязать, пока весь ликвор не вытечет. Второе: блюсти и не блевать. Блюсти и не блевать, ублюдки! — Хватит? — спрашивает Феликс. — Да. — Мне нехорошо, — несмело жалуется Чонин, и Феликс хлопает его по плечу. Тот кривится. Оно понятно: на руках после игры с битой гроздья красных веснушек. — Точно нужно продолжать? — Да, — повторяет Бан Чан уже для Чонина. — Из-за этой падлы Сынмин сейчас в больнице. Порядок? — Я понял. У Феликса вокруг бёдер обвязана трёхцветная ветровка, руки бумажно-шершавые от ветра, в щеках плюются искрами костры. Боль перекатывается по плечам: связки плохо растянуты. Феликс виртуозно вертит битой. Вишнёвая краска, пожалуй, его лучшее решение, на ней ведь ничегошеньки не видно. — Далеко же ты убежал от нас, — сокрушается Минхо над телом Уджина. — Как домой поползёшь? — Перестаньте, — плаксиво молит тот. Хёнджин тут же наступает кислотным кроссовком на его ладонь. — Больно! Мне больно, очень больно! Расклад следующий: Бан Чан поднимает Уджина за шкирку, Хёнджин упирает колено в спину, чтобы тот не рухнул вниз, Минхо жжёт его ухо зажигалкой. Чанбин небогато, бесцветно скалится: — Засекать время или будешь полагаться на свою интуитивность? — Застрелись, — просит Минхо. Он вечно говорит что-то страшное. Смеркается. Два скейтборда свалены около полыни, во рту Чанбина вспыхивает сигарета. Почти не отличить от звезды. Небо как апельсиновая кожура в чернилах, и Феликс вытягивает руку в надежде, что она почернеет. Ликование. Пальцы не чернеют, Феликс не расстраивается, крики не прекращаются. — Ёбаные психи! — Считаешь? — задумывается Хёнджин, сияя, и весело клацает зубами. — Неправильно. Все называли нас собаками, вот мы ими и стали. Феликс впервые видит, как горит ухо. Однажды он проткнул свою мочку раскалённой спицей, чтобы украсить её серёжкой, но это было лишь простецким ребячеством. Минхо гасит зажигалку. Не моргает, разглядывая горелое ублюдство вместо уха. Хёнджин убирает ногу от спины Уджина. Бан Чан презрительно отпускает ворот его рубашки, отряхивает ладони и встаёт с корточек. Объявляет: — Уходим. — На мне его слюни! — крикливо истерит Хёнджин, кривит губы, чуть завывает. Минхо прячет зажигалку в карман джинсов и изламывает бровь: — Салфетки нужны? — Нет. Спасибо, но нет. Прошлого раза хватило. Того раза, когда Минхо пихал в его пасть бумажные салфетки с рисунками аллигаторов. Джисон ухмыляется. — Как хочешь. В полыни и ромашках слышен собачий лай. Бан Чан медленно поворачивает голову, а Феликс уже достаёт из зарослей лохматую бедняжку, видевшую ужасные вещи. Та цепляется за биту, дрожит. Шерсть и когти немного мокнут в крови. — Я совсем забыл про неё, — Феликс держит дворняжку одной рукой, почёсывая пушистое ухо. Такое он бы не отважился жечь. Веселье. — Мы же не убьём её? — содрогается Чонин. Бан Чан поднимает взгляд, серьёзно спрашивает: — Мы хоть раз убивали кого-то? У таких, как они, не поцелуи на шеях, а гарроты. У таких, как они, не останется ничего хорошего. У таких, как они, отстреленные головы. — Да, — запоздало, бесстрашно, но скудно отвечает Хёнджин за всех. Нужно быть честными: однажды они и впрямь убили. Феликсу тогда стукнуло девять, и через каждый день он шагал босыми холодными ступнями, прокладывая путь хоть к чему-нибудь праздничному сквозь ад. Он был всего лишь мальчиком в пластиковой коробке. Истощённым, ненужным. Нуждающимся в объятиях и дружбе. Кто же знал, что Бан Чан, заботливый двенадцатилетка, приведёт его в свой зверинец, поможет соорудить первую рогатку, научит свистеть. И покажет, как спасаться от беспородной собаки. Кто же знал, что эти дети не смогут остановиться перед убийством. — Это было, блять, необходимо, чтобы Ликсу не отгрызли лицо, — отрезает Бан Чан. — Да знаю я, — Хёнджин поднимает руки, — знаю. Феликс улыбчиво тычется носом в морду дворняги, пока Минхо закатывает глаза. Он тащится по кошкам. И рептилиям. И паукообразным. Но он был одним из первых, кто полез за Бан Чаном на пса, вцепившегося в лодыжку крошечного Феликса, и это поразительно. Следующим втиснулся Хёнджин: с воем, зажмуренными глазами и прутом. Чанбин и Джисон нашли кирпичи. Сынмин, как обычно, тосковал в больнице. Никто так и не признался в убийстве, но Феликс уверен, что это Хёнджин доломал шею. От страха, наверное. — Я плохо помню, — хмурится Чонин. — Помню укус. — Да тебе было-то лет семь, — вдруг мягко ухмыляется Бан Чан. — Ты, наверное, ещё домашку делал. Эй, выглядишь сонливым. Порядок? Чонин не успевает соврать, потому что Феликс переливчато смеётся от укуса в нос и перебивает: — Я беру её с собой. У неё такие умные глаза. — Погнали уже отсюда, — вяло вздыхает Чанбин, не оборачиваясь на скрюченное тело позади. — Ты тоже не смотри на эту падлу, Чонин, ещё малюсенький. Чонин морщится, встаёт на скейтборд и молчаливо катится вперёд — прямиком в желудок чернильных сумерек. На ходу шелестит фантиком чупа-чупса, пихает манговую конфету в рот. Колёсики шаркают по дороге. Чанбин втыкает наушники и, отсалютовав сигаретой, едет за ним следом. — В три ночи в «神메뉴», — напоследок кричит им Бан Чан. — Не забудьте. Скейтборды хрипло шуршат вдалеке, но Чанбин машет пальцами-пистолетами: замётано. — Ты ведь не выбросил ролики? — спохватывается Феликс. — Я вроде оставил их в пустом ящике из-под баклажанов. — Что? — давится воздухом Хёнджин. — Наши ролики лежат там, где лежали баклажаны? Его аж передёргивает, когда Феликс кивает. Ну что за трагикомическая детка; но у него мягкие волосы и невообразимые гримасы. Это подкупает. Одна из причин, по которой Феликс обвязывает бёдра трёхцветной ветровкой и обнажает плечи, шагает рядышком, под боком. Изредка наваливается, шарахает электричеством, блистает кислотными кроссовками. Жжёт кожу жёстче газовой горелки. Тянет за собой, в общем. Хёнджин заинтересованно кивает на собачью голову: — Как назовём? Феликс задумчиво прижимает язык к нёбу, чувствуя шарик пирсинга. Поудобнее устраивает биту на плече. Дворняжка, абсолютно не похожая на ту, что дети забили и похоронили восемь лет назад, прижимается к его предплечью, сердито смотрит на подбородок, сопит. — Бан Чан? — моляще спрашивает Феликс. — Я не знаю, у меня туго с именами. — Джисон? — Дай-ка чуток подумать: Электроскат, Мозговынос, Кораблекрушение, Перемороженный. — А полегче нельзя? — Можно, — удивлённо отвечает Джисон. — Ну, Человеконенавистничество подойдёт? Дворняга злая, сразу видно. Кусает пластырь на пальце, лезет к краю биты, держит ухо острым. В такое лучше не класть петарды. Феликс передаёт щенка Хёнджину и отщёлкивает: — Пусть будет Монстр. Хёнджин улыбается: — Через год — возможно. А сейчас это Монстрик. — Гипер-Кибер-Монстрик, — поддерживает Джисон. — Серьёзно? — вздыхает Минхо. — Притормози, язык сломаешь. Минхо именной вопрос в принципе не ебёт, так что он просто обхватывает Джисона за плечи и устало хромает по обочине, раздавливая подошвой каждый пёстрый клевер. Джисон что-то трещит ему, сам себе смеётся. — Увидимся, — с прохладцей прощается Бан Чан. — А ты, Хёнджин, придёшь? Обычно ночью тебя не найти. — Так уж и быть, порадую своим присутствием. — Круто. Очень благородно, пасибо. Он зверски устал — Уджин выпотрошил нервы. Ничего, ночные посиделки включают в Бан Чане того ребёнка, который научил Феликса вырезать рогатки и свистеть. Хёнджин активно машет его спине. Через несколько поворотов они все расходятся. Феликс несёт биту, дремлющую дворняжку, пачку конфет в кармане, трёхцветную ветровку. И детскую улыбку на детском лице. А руки в крови.

* * *

В дешёвой закусочной «神메뉴» пахнет вином, куревом и пивом. Над головами висят треугольные флажки, на которые шипит Хёнджин, потому что постоянно задевает их головой. На стене гнездится корейская цитра; от папы Бан Чана. Коробки с овощами и рыбой кое-как теснятся в холодильнике вместе с содовой водой и бутылками. Под ногами путаются кошки Минхо — Суни, Дуни, Дори. Они здесь не живут, но тусуются с хозяином. С его позволения, разумеется. Бан Чан полулежит на крутящемся стуле, кидает вверх пивную крышку, заторможенно чеканит: — Эти кошки собственноручно сотворили тут дом. — Собственнолапко, — туповато поправляет Джисон. — Точно, — по-идиотски соглашается Бан Чан. В дешёвой закусочной «神메뉴» мало места и много шумных, жестоких, лающих субличностей кое-какого ублюдка — беспощадности. И с этим ничего, ну ничегошеньки не поделаешь. Феликс не считает их очень-то злыми, Чонин вообще едва не выплюнул сердце. Но глотки они порвут без проблем. Уджин, типа, неплохое доказательство. — В сторону, — визжит Хёнджин, закрывая уши руками. Феликс и Хёнджин катаются на роликах по кухне закусочной «神메뉴», пускают мыльные пузыри, криво кружатся и смеются. Бодаются, если выходит. Курево висит в воздухе, прямо около зелёных флажков над головами. Ткань шелестит. Хёнджин задевает роликовым коньком хвост Дори, пугается взгляда Минхо и хватает Феликса за руку, отъезжая к корзинкам с фруктами. Чуть не сносит настойку на перцах. — Эй, поаккуратнее, — сердится Джисон. Рюмки и бумажные стаканчики как попало разбросаны по закусочной, а на скейтборде Чонина стоит контейнер с острой лапшой. Джисон придирчиво тыкает в неё, потом кладёт палочки в рот и изображает вампира. Получает щелбан, ворчит, возвращается к игре в карты. Феликс и Хёнджин хватаются за руки, медленно раскручиваясь. Их мотает, как после поножовщины. Чонин осторожно спрашивает: — Разве нельзя было без этого обойтись? — Ты про Уджина? — Бан Чан поднимает голову, трёт мочку уха. Быстро убирает руку. — Расслабься. Мы же не бьём слабых. Если ты думаешь, что мы переборщили, то я не смогу тебя переубедить. Да, вышло жестковато. Как обычно, Чонин. Как обычно. Бан Чан кладёт пивную крышку под язык, слепо разглядывая карты. Чонин опускает глаза. Тихонько говорит: — Я понимаю. — Эй, — настораживается Бан Чан, — ты хоть помнишь, почему мы это сделали? — Да. Не особо, вообще-то. В общих чертах. Простите, я в последнее время очень хочу спать. Чонин грызёт карамель на палочке, продолжая: — Но мне кажется, что жечь — это слишком. — Твоё мнение станет прекрасным наполнителем для мусорного ведра, — парирует Минхо. Он вечно говорит что-то страшное. — Минхо, — одёргивает Бан Чан. Косится на карты, снова забывает названия мастей. — Послушай меня, Чонин: нашего друга, который жертвует деньги на благотворительность, скинули с крыши в мусорный контейнер. Я даже не знаю, что унизительнее — то, что Сынмин упал в пакеты с гнилой кожурой от бананов, или то, что он был там один. Это мог быть ты. И я, и Ликс, да кто угодно. И это может продолжиться, если не припугнуть. Порядок? Да какой, блять, порядок, — но Чонин понимающе и сонливо кивает.  Они флегматично молчат до тех пор, пока в них не влетает смеющийся Феликс. Отдавливает роликом чью-то ногу, опрокидывает стаканчики, весело раскидывает руки. Хёнджин позади одобрительно жестикулирует и врубает кассетный магнитофон. Страдальчески взрывается: — Хватит киснуть. — Да обнимите уже Ликса, а то он нас прикончит. — Сделай погромче. Они любят танцевать. Без шуток. Это тяжёлая история весёлых людей. Бан Чан подхватывает рыжеватого Монстра, отбивая ритм ботинком со шнуровкой доверху. Джисона откровенно прикалывает музыка, поэтому он танцует как белка с энергетиком в крови. Никакого притворства. Феликс катает во рту пирсинг и стягивает кофту через голову. Щёки горят иначе, чем во время догонялок с Уджином. В дешёвой закусочной «神메뉴» жарко. — Прокачусь, подышу, — задыхается Чонин. Он берёт чужой скейтборд, потому что на собственном куча контейнеров с едой, бичпакетов и грязных палочек. Хёнджин застёгивает олимпийку, Феликс надевает шапку, и они на роликах едут следом. — Наперегонки? — предлагает Чонин. — Готовься исполнять желания, если проиграешь. Такие, как они, играют до победного — до смерти. Такие, как они, нелюбимы родителями, учителями, профессорами, отличниками, случайными прохожими, а ластятся к ним только заблудшие: и дети, и животные. Такие, как они, верят друг в друга, но редко верят самим себе. Чонин несётся вперёд, и его футболка разбухает, развевается, как воздушный змей или пиратский флаг. Феликс ловит руками ветер и звёзды. Они втроём катаются под фарами машин. Икры стонут, потрескивают, будто в костях хворост. Хёнджин разгоняется, блещет кислотными кроссовками, достаёт откуда-то баночку с оторванной этикеткой и пускает мыльные пузыри. Те поглощают луну. Бешено её сжирают, становясь маленькими желтоватыми сферами. Это классно: несколько секунд существует много лун. Феликс слегка откидывает голову и захватывает пузыри вместе со звёздами. Хёнджин выдувает тысячи лун и кричит: — Если бы я был колясочником, мне бы не было равных! Феликс неистово смеётся. Они летят так быстро, что на миг выскальзывают из искусанной реальности, оставляя за спинами литры крови, растление детства, обнищавшие тела. Но нужно вернуться — за Бан Чаном, Джисоном, Минхо, Сынмином и Чанбином. Они валятся втроём на траву. Ещё дышат. — Думал, что разобьюсь, — бесстрашно гудит Феликс, чувствуя, что с него слезла шапка. Хёнджин лежит в сердцевине, поэтому берёт Феликса и Чонина за руки, поднимает ладони кверху, таинственно шепчет: — Не говорите остальным, но я вас всех люблю. — Ты романтик, — хмыкает Феликс. — Ты тоже, — замечает Чонин. Феликс по-мультяшному пищит, сгребает всех в свои объятия. От нежности к ним больно дышать. Он старается не задевать чувствительную шею Чонина и отыгрывается на волосах Хёнджина. Те волшебные, розовые, с оттенком дешёвого вина. Чонин валится обратно на землю, достаёт телефон и включает какой-то трек. — Не знаю, понравится ли вам My Chemical Romance, но они спасли мне жизнь. — Спасли? Он задумывается. — Да. Я так думаю. — А мне нравятся Mindless Self Indulgence, — важно подхватывает Хёнджин. — Они реально злые. Так они и лежат на земле и смело молчат. Дети, которым снится мёртвая дворняжка, дети, которые приютили живую. — Поехали обратно, пока без нас всё не выпили. Так уж и быть: ничья. — Не развалитесь, рухлядь, — лыбится Чонин самой невинной улыбкой. — Эй, ты, мелкий засранец, — шумно возмущается Хёнджин, — ты младше нас на два года всего. — Будешь в старости стакан воды подавать, — кивает Феликс. Коленки почему-то посиневшие. Чонин клюёт носом всю обратную дорогу, иногда засыпая на скейтборде. Феликс и Хёнджин его страхуют. Становится прохладно. Они немного спорят о незатейливых глупостях и слышат бубнёж Джисона ещё с улицы. — ...рабы были как, ну... стиральные машинки. Ты ведь пнёшь стиралку, если она зажуёт твою любимую футболку. На животе Джисона лежит Минхо, на Минхо — коты. Все разнеженные, добрые. Атмосфера чудесная. Бан Чан сидит на ящике из-под баклажанов, как на троне, гладит Монстра и внимательно слушает про рабов, политику, кубомедуз. Кивает вернувшимся разгильдяям. Без слов просит: тихо, дайте белке наговориться. Не зря они считают его папой. Хёнджин жмётся плечом к Феликсу, запускает руку в его волосы. Напевает бессловесную колыбельную. Такая мягкая, красивая мелодия. Они почти вырубаются на неудобных коробках и стульях, когда в закусочную «神메뉴» влетает Чанбин. — Почему не отвечал на звонки? — сквозь дремоту докапывается Бан Чан. Чанбин встревожен. Он открывает настойку на перцах, вливая в себя столько, что горло, должно быть, полыхает. Его кожанка сухо хрустит в локтях. Феликс скидывает со стула роликовые коньки, и Чанбин глухо в него заваливается. Сцепляет пальцы. На часах 5:46 утра. — Что случилось? — бессильно спрашивает Феликс. Чанбин закрывает глаза и отвечает: — Из-за нас Сынмин мёртв.
Примечания:
По желанию автора, комментировать могут только зарегистрированные пользователи.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.