Опекун

Кап-кап-кап… Навязчивый звук тонкими, болезненными иглами впивался в виски, а маленькое алое пятно, появившееся под веками, быстро расползалось в огромное, багровое озеро, посреди которого застыла скорчившаяся фигурка девочки. В нос ударил резкий запах сырой земли, боли и крови. И от него не было возможности скрыться. Звук капель перемежался с отвратительным мерным гудением, заполняющим всю черепную коробку, отчего ломило даже зубы. Но и это был еще не конец. Гул становился все громче и громче, постепенно превращаясь в громкий треск, похожий на статическое электричество, но более… громкий и постоянный. Дикий крик, полный боли разрывал ее душу в клочья. Это был ее голос. Боль черными чернилами вплеталась в кроваво-алое озеро, создавая причудливые узоры. Наверное, это было красиво… Если бы она могла хоть на чем-то сосредоточится. Тело было черным и неподвижным, словно камень, пока душа металась от боли и страха. Она не могла пошевелиться! Чернота посреди озера сфокусировалось в одной точке, словно… словно чей-то зрачок. «Покажи мне…» - тихий, вкрадчивый голос. Звериный рев принес конец ее мучениям, кровь сменилась прозрачной, чуть голубоватой водой, в которой отражался белоснежный с серебром лунный диск. Черный камень крошился с ее тела, позволяя дикой кошке с яростным воплем вырваться, сметая все на своем пути… -Ай! – Атсуко взвизгнула, ударившись головой о стену собственной комнаты. Она сонно заморгала глазами и потерла ноющую макушку, пытаясь сообразить, что произошло, а, осознав, мучительно застонала. Опять этот сон. Он преследует ее уже, кажется, целую вечность! Сначала изредка, потом почти каждую ночь, а теперь еще и днем! За окном все еще было светло, но сумерки постепенно подбирались к городу. Девочка с трудом вспомнила, что сегодня выходной, и Дазай куда-то уехал вместе с Акирой. Она закрыла лицо ладонями и снова застонала. Из-за этих снов Тсукико просыпалась почти каждую ночь, мечась по комнате в бессильной ярости, пока не просыпался Дазай и не успокаивал тигрицу. Каждую ночь. И, если раньше девочка успокаивала себя приближающимся полнолунием, когда Тсу всегда становилась немного тревожной, то сейчас луна уже убывает, а дикая кошка все равно рвется куда-то. А теперь и днем! «Что происходит?» - беззвучно шептала Атсуко, растерянная и расстроенная. По щекам покатились слезы. Она не понимает, что происходит, почему Тсу неожиданно… озверела, терзая и ее, и отца. Шумя ночами, из-за чего Дазаю приходилось разбираться и с соседями. От нее действительно одни проблемы… Нет. Блондинка резко выпрямилась, глубоко дыша. Если она опять впадет в нытье и меланхолию, это ничего не решит и не изменит. Нужно… нужно что-то сделать, чтобы Тсукико успокоилась. Но на что она может злиться? Или, девочка задумалась, прислушиваясь к ощущениям, тигрица была не сколько рассержена, сколько… напугана? В голове раздался тихий, почти болезненный рокот, который заменяет тиграм привычное кошачье мурлыканье. От большой кошки исходили волны тревоги и опаски, она словно натянутая тетива изучала окружающее пространство, готовая выскочить вперед, если нужно. Но зачем нужно? Они в своей комнате, в своем доме. Это их… ну, можно сказать логово, куда кроме Дазая нет никому хода. Чего опасаться. «Белая крыса». «Нет. Белый человек». «Человек, давший боль». Мысли Тсукико были отрывистыми, немного смазанными, тигрица больше полагалась на ощущения, чем на человеческие слова, пытаясь, стараясь донести до своего человека что-то важное. Что терзает ее уже… давно? Перед зажмуренными глазами Атсуко пронеслись видения полутемной комнаты, с чуть влажными земляными полами. Боль, страх, граничащий с паническим ужасом, беспомощность – чувства были словно обозначенными, невесомыми, память всеми силами старалась вычеркнуть этот эпизод из их жизни, поэтому все казалась таким… смазанными, словно нереальным. Яркий бело-голубой свет принес холодное успокоение. Упокоение… Затухающее человеческое сознание увидело только безумно искаженное человеческое лицо напротив. Белый человек с красными глазами. Человек, давший им боли столько, что шаг в небытие казался ей спасением. Но не тигрице. Дикая кошка хотела жить. Всегда. До этого лишь смирно дремля в глубинах чужого сознания, пробудилась, чувствуя холодные пальцы Смерти на своем загривке. Пробудилась и рванулась, готовая защищаться. Даже ценой чужой жизни. Человеческая плоть как-то слишком легко разошлась от одного касания черных тигриных когтей. Безумие сменилось изумлением, когда тело напротив рухнуло на колени. Сияние исчезло. Смерть отступила, отступила и тигрица, позволяя легкому детскому телу упасть рядом, утыкаясь носом во влажную, пропахшую кровью и болью землю. Потом были чьи-то крики… и… - Атсуко, хватит! – раздался громкий голос почти над головой. Чьи-то руки обхватили ее плечи, пытаясь что-то сделать. Запах кровь стал явственней. Четче. Словно пришедший из воспоминаний призрак, карающий ее за… Та медленно, с явным трудом подняла голову, встречаясь взглядом с обеспокоенными карими глазами. - Пап, я, кажется, убила человека… - едва слышно прошептала она. Ответом ей был тяжкий вдох с явственным запахом табака, но Тсу даже не было сил возмутиться. - Я знаю… *** Дазай, несмотря на то, что уже почти два года, как бросил, выкуривал уже третью сигарету. Нужно было идти домой. Но… Не хотелось. Совсем. Почти впервые со дня уходя из мафии. Мужчина не знал, что делать, поэтому оставалось только смолить, оттягивая неприятный момент. С кошмарами Атсуко надо что-то делать, и иного способа, кроме как откровенно поговорить он не видел. Но черт подери, как об этом говорить?! «Мелкая ты почти скопытилась в приюте из-за одного говнюка, но, к счастью, твоя кошатина вовремя проснулась и надавала всем по морде. С летальным исходом». Да это даже звучит дико! Мелкая не чета ему, впервые убившему человека в пятнадцать. Жестоко убившему, с удовольствием, что впоследствии помогло ему стать Правой рукой Мори и мастеру по допросам. Атсуко же… просто девочка. И не надо поминать Тсу. Тигрица, как и любые дикие звери, не убивает ради убийства. Это прерогатива людей. А ее реакцию мужчина даже боялся представить. От депрессии до еще чего похуже. Не ему, суициднику со стажем, рассказывать о том, что может сам с собой сотворить человек, но думая об этом и об Атсуко одновременно... разум захлестывала паника, а тупая игла в сердце замораживала рассудок. Неужели она чувствовала себя так постоянно, когда он пытался покончить с собой? Легкий стыд смешивался с уважением. И как мелкая только с ума не сошла с ним? Последний пепел упал с тлеющей, забытой сигареты прямо на землю, и Дазай поспешил затушить ее в пепельнице, спешно покидая курительную кабинку. Нет смысла оттягивать неизбежное. Если все совсем зайдет в тупик, то придется вызывать Каори в качестве поддержки. Кажется, ему все-таки придется научиться совместной работе с другими людьми. Громко щелкнул замок. Квартира встретила тишиной. Атсуко еще спит? Небрежно скинув ботинки и плащ, Дазай тихо прошел к двери комнаты девочки и замер. Что-то тревожило. Что-то неуловимо знакомое. Можно даже сказать привычное. Пока мозг медленно переваривал информацию, перебинтованные руки резко дернули ручку двери. К счастью, дверь открывалась наружу, не ударив скорчившуюся на пороге фигурку, обхватившую плечи руками, под которыми по ткани пижамы расползались темные, с металлическим запахом пятна. Кровь. Вот что это за знакомый запах. Она пропорола тигриными когтями собственные руки. - Атсуко! – Дазай рухнул перед ней на колени, хватаясь за плечи почти у самой шеи, там, где не было ран. Вспышка «Исповеди» заставила когти исчезнуть, но сама девочка не реагировала, словно и не заметила, что причиняла себе боль. – Атсуко! – позвал снова, пытаясь разжать согнутые в судороге пальцы, чтобы хоть как-то оценить травмы. Ну, не доктора Йосано же ему звать! Да и зная ее «методы»… Девочка в его руках вздрогнула и медленно подняла голову, заставляя его едва заметно вздрогнуть – до того пустым, мертвым был ее взгляд. - Пап, я, кажется, убила человека… - бледные губы разомкнулись, с трудом выталкивая слова. Сердце упало. Кажется, ему не придется думать с чего начинать тяжелый разговор. - Я знаю… - только смог выдохнуть он, прижимая ее ближе.