Другая история

Чем ближе подъезжала странная процессия, там больше нарастало волнение толпы. Люди старались одновременно и отойти подальше от приближавшегося всадника, и тянули шеи, чтобы рассмотреть его получше. Наконец Зебулон Стумп вывел лошадь на середину площади, бывшей в тот день залом судебного заседания, спешился и привязал лассо к коновязи. Лошадь под страшной ношей нервно косила глазом и фыркала. Она выглядела не лучшим образом; однако ее седок был воплощенным кошмаром. Плащ скрывал его тело, однако голова, словно капюшон, болтавшаяся сзади, была у всех на виду. Особый воздух этой части прерий высушил ее, сделав подобной египетским мумиям. Кожа и сухожилия, на которых она держалась, приобрели прочность веревки. По знаку судьи двое драгун приблизились к телу и перерезали обнаруженные на руках и ногах путы, затем сняли его с лошади и уложили на траву. Тяжело дышащую гнедую увел один из солдат. Казалось, лошадь была рада освободиться от груза. — Кто же это? — спросил Робертс, вглядываясь в исказившееся до неузнаваемости лицо. — Вы что-то хотели поведать суду, мистер Колхаун? — Да, ваша честь. — Капитан занял место свидетеля. Все смотрели на него, но он чувствовал лишь два взгляда. Глаза Исидоры были полны веры, глаза мустангера — надежды. Кассий вспомнил, как обмякло в его руках тело Диаса, когда он, подкравшись, полоснул его по горлу кривым ножом, что всегда носил за отворотом сюртука. Он вернулся тогда к поляне, чтобы поискать пулю, которую выпустил в запале, забыв о гравировке на ней. Случайно обнаружив Диаса, он не остановился перед тем, чтобы убрать лишнего свидетеля. Тот успел крикнуть, но это уже не имело значения — теперь никто не мог свидетельствовать, что в событиях участвовали четверо, а не двое. Чем больше путаница, тем лучше — так думал Кассий, укрепляя тело Диаса на лошади, чтобы увезти подальше, туда, где к берегам Аламо приходили на водопой койоты и гиены. День, может быть, два — и от трупа не останется ничего, подходящего для опознания. Кассий собирался забрать одежду и оружие, а лошадь выпустить, предоставив собственной судьбе. Но гнедая, почуяв запах крови и неподвижность всадника, вырвалась у него из рук. Кассий взглянул на поляну, где лежал без признаков жизни человек в мексиканской куртке, и счел, что беспокойная ночь завершилась удачно. Он был уверен, что Генри уехал оплакивать мертвого любовника… Сейчас Кассий смотрел на Генри и не узнавал его. Это был другой человек. Болезнь словно высветлила в нем лучшие черты: благородство, преданность, непреклонную верность. Кассий мог держать в руках его жизнь, но даже таким способом не смог бы заполучить его сердце. — Моя речь будет краткой, ваша честь, — сказал он, повернувшись к судье, и толпа в последний раз за этот день обратилась в слух. — Я хотел убедиться, что всадник — действительно тот, о ком я думаю, дабы не возводить напраслины. Мои предположения основаны на том, что в тот вечер Генкок, навестив меня, рассказал между прочим, будто Диас намекнул в баре на некое «дельце», которое собирается осуществить. — Эти факты были правдивы, и теперь Колхаун ловко использовал их в своих целях. — Я не придал значения его словам. Однако сейчас я думаю, что Диас с кем-то из своих приятелей решил выследить и убить мустангера. Между ними была давняя неприязнь, и Диас, выпив стакан-другой, не раз говорил, как ненавидит «проклятого ирландца». По моему мнению, ваша честь, Диас в ту ночь искал мистера Джеральда и наткнулся на него и моего кузена, когда те уже совершили обмен по обычаю индейцев и собирались разъехаться. Диаса обманул мексиканский костюм Генри — он выстрелил в него, полагая, что стреляет в мустангера. Что произошло затем, опять же можно лишь предполагать: скорее всего, Диас, уже удовлетворивший свою жажду мести, не захотел платить приятелю за ночную прогулку, и тот, чувствуя себя обманутым, перерезал ему горло. Он привязал труп, чтобы увезти и скормить койотам, но лошадь вырвалась и стала причиной возникновения легенды о всаднике без головы. Его выслушали в тишине, которая редко бывает даже в церкви. Затем судья Робертс откашлялся. — Что ж, за неимением лучшей, я готов принять эту версию. Поскольку нет никаких догадок о личности убийцы Мигуэля Диаса, сегодняшнее заседание я постановляю считать закрытым. Дело об убийстве мистера Диаса подлежит дальнейшему расследованию… Хотя сомневаюсь, — добавил он уже неофициальным тоном, поднимаясь и вытирая панамой пот со лба, — что оно когда-либо увенчается успехом. Морис Джеральд, оправданный и свободный, уехал по своим загадочным «ирландским делам» на следующий же день. Перед этим он посетил Каса-дель-Корво, но наедине с Генри им удалось побыть лишь четверть часа. Впрочем, времени хватило, чтобы принять несколько важных решений. В Техас Морис больше не вернулся. Фелим уложил его вещи и, дождавшись условленного письма, отбыл в неизвестном направлении. Через два месяца асиенду покинул и Генри. Он отправился в Нью-Йорк, где собирался открыть свое дело — торговое предприятие. Вудли Пойндекстер был очень недоволен таким решением сына, но ему пришлось смириться, — казалось, под мягкими, как прежде, манерами Генри таится стальная воля, направленная к достижению некой цели, ради которой он готов свернуть горы. Луиза проводила его до моста через Аламо. «Люби его за нас обоих», — жарко шепнула она на прощанье, стараясь скрыть выступившие слезы. Генри обнял ее и поцеловал, припоминая, что им никогда не требовалось много слов, чтобы понять друг друга. Свадьба Кассия Колхауна и Исидоры Коварубио де Лос-Льянос, состоявшаяся полгода спустя, несколько примирила плантатора с жизнью — в качестве подарка Кассий простил дяде часть долга. Вудли видел в этом несомненное влияние молодой супруги и не уставал благодарить небеса за ее появление в жизни племянника. История о всаднике без головы еще долго вспоминалась в окрестностях, но позже ее вытеснили другие события, менее яркие, но более насущные. О Диасе же забыли довольно быстро — он не оставил после себя ни семьи, ни друзей.

* * *

Прошло пять лет. Двое мужчин сидели в уютной нью-йоркской гостиной, в квартире, которую снимали на двоих, как деловые партнеры. На первом этаже, как раз под квартирой, располагался их оружейный магазин, пользовавшийся в это неспокойное для Нью-Йорка время большой популярностью, и небольшая квартира из двух комнат, где проживал добродушный толстяк, неизменно развлекавший посетителей пространными рассказами об Ирландии. Старший из мужчин помешивал угли в камине, младший читал только что пришедшие письма. — От кого это? — спросил старший. — Миссис Генкок, как всегда, зовет нас в гости на Рождество, — ответил младший. — Может быть, на этот раз порадуем сестру и воспользуемся приглашением? — Может быть, — согласился Морис — разумеется, это был он, немного изменившийся без мексиканского наряда и техасского загара. Изменилось и имя — теперь это был не Морис-мустангер, а сэр Морис Джеральд, баронет. Впрочем, титул мало что значил для него, а вот наследство, оставленное дядюшкой, немало поспособствовало развитию их с Генри бизнеса. — А от кого второе? — Догадайся, — насмешливо бросил Генри. — От сеньоры Колхаун, разумеется. — И что она пишет? — Пишет, что у нее все хорошо. И тон письма таков, что я, как ни странно, верю в это. Думаешь, она действительно может быть счастлива с Кассием? Морис встал и подошел к окну. Редкие крупные снежинки кружились в воздухе, оседая на мостовую. Казалось, не только в Нью-Йорке, но и на всем свете царят мир и покой. — Все возможно, — ответил он. — Судьба порой соединяет самых разных людей. — Таких как мы, например? — спросил Генри, подходя и обнимая Мориса со спины. Он уже не уступал Морису ни в росте, ни в ширине плеч, но взгляд его по-прежнему оставался ясным, как пять лет назад. — Таких как мы, — согласился Морис. — Я не верю, что подобные союзы греховны, — любовь не может быть грехом, это самое чистое из чувств. — Может быть, когда-нибудь все будут так считать, — с улыбкой сказал Генри. — Может быть, когда-нибудь людям надоест заглядывать в постель друг к другу, и они найдут себе другие занятия. — Конечно, — насмешливо ответил Морис. — Думаю, это произойдет к тому времени, когда прапраправнук твоего Плутона станет президентом этой страны. — Вечно ты опускаешь меня с небес на землю, — упрекнул его Генри. — Когда и мечтать, как не под Рождество. — Не знаю, — пожал плечами Морис. — Моя главная мечта уже сбылась. Он накрыл ладонью руку Генри, продолжая смотреть на падающий снег.