Печали и горицвет

А мой горизонт горбат, Как горбата моя судьба. Только горы и горицвет, Даже не о чём горевать. Немного нервно «Белое полусладкое»

Люмин лежит на гостиничной кровати и смотрит в стену. Спать после всего пережитого она не может, но сил на то, чтобы встать и делать хоть что-то у неё просто нет. Да и когда всё тело ломит от боли, не особо-то побегаешь по делам. Поэтому Люмин лежит, смотрит в стену, чувствует каждую свою рану и ссадину, слушает тихое сопение спящей Паймон и думает. После того как Синьора и Чжун Ли объяснили ей, как всё было устроено на самом деле, сильно лучше не стало. Да, теперь Люмин знает, что никто не собирался всерьёз разрушать город, целью было только создать повод для объединения Цисин и Адептов. Теперь Люмин знает, что Тарталью использовали так же, как он использовал её. Но лучше его самого это не делает. Люмин бы хотела высказать ему это в лицо, но он, словно повинуясь её приказу, правда больше не попался ей на глаза. От этого почему-то только хуже. Потому что так Люмин думает: «Вдруг с ним что-то случилось? Вдруг ему плохо? Вдруг он при смерти?» Если он при смерти, Люмин готова его простить. Ну почти готова. От тревожных мыслей её отвлекает едва слышный шум со стороны открытого окна. «Значит, не при смерти», — думает Люмин с радостью и сожалением одновременно. — Кажется, я сказала тебе не попадаться мне на глаза, — говорит она в пустоту. — Так не оборачивайся. — Зачем ты пришёл? — Люмин стискивает в пальцах край подушки. Говорить спокойно стоит неимоверных усилий, потому что на самом деле ей хочется закричать. — Хотел убедиться, что ты в порядке. — Я не в порядке. Убедился? Тарталья ничего не отвечает, лишь тяжело вздыхает. Люмин всё-таки садится на кровати и оборачивается. Смотрит на силуэт, обрисованный звёздным светом и слабым медовым отблеском уличных фонарей. Даже в самой позе Тартальи чувствуется бесконечная усталость. Люмин встаёт и подходит к нему ближе, не зная, что точно хочет сделать — обнять его или вытолкнуть из окна. — Ещё я хотел сказать, что… — Что тебя использовали и ты ни в чём не виноват? Что мы похожи? Что мне не за что на тебя злиться? — из-за того, что Люмин пытается не разбудить Паймон, у неё выходит только гневно шипеть. — Нет, не это. А то, что твоё желание вмешиваться во всё совершенно невыносимо, — Тарталья улыбается и перехватывает руки Люмин, когда она всё же пытается вытолкнуть его из окна. — Так если я такая невыносимая, почему ты со мной? Тарталья тянет её за собой на крышу, и она идёт. Люмин не может до конца простить его, потому что такое так просто не прощают. Но не может и ненавидеть по-настоящему, потому что не его вина, что они оказались по разные стороны в этом конфликте. — Ты невыносимая, но я не сказал, что мне это не нравится. Тарталья ступает по крыше так же легко, как по брусчатке, а вот Люмин боится сделать неверный шаг и соскользнуть. Поэтому когда рука Тартальи ложится ей на талию, Люмин и не думает сбрасывать её. Это же всё только ради безопасности. — У тебя странные вкусы, — хмыкает Люмин. — Уж кто бы говорил. — У тебя снова этот твой злодейский отпуск? — спрашивает Люмин, когда они наконец садятся, удобно устроившись на крыше. — Скорее больничный только на эту ночь. Люмин думает о том, что Тарталье правда сильно досталось. И всё же он спас её тогда, во время взрыва. И всё же он пришёл сюда сейчас. И всё же… — У нас ничего не получится, — говорит Люмин, глядя ему в глаза. В них, как в морской глади, отражаются звёзды. — Знаю, — соглашается Тарталья, склоняясь чуть ближе. — И я правда не хочу тебя больше видеть, — продолжает Люмин, подаваясь вперёд. — Не увидишь. — Так что это в первый и последний раз. Люмин делает глубокий вдох, как перед прыжком в ледяную воду, и целует его. Её руки обнимают Тарталью за шею, его руки скользят по её спине, зарываются в волосы. Люмин снова чувствует, будто падает, и это чувство падения захватывает её. Отрываясь от его губ, Люмин не знает, что ей сказать или сделать. Ей хочется кричать, смеяться и плакать. Всё одновременно. Но Тарталья избавляет её от мук выбора, вновь накрывая её губы своими. Он целует её так, как целуют только тех, с кем расстаются навсегда. Так что у Люмин кружится голова, а в груди будто рождаются и умирают звёзды, взрываясь яркими жаркими вспышками. Руки Тартальи сжимают её так бережно, словно она из фарфора, словно одно неловкое движение может её разбить. Сама же Люмин держится за него так, будто вот-вот утонет. — Я так хочу тебя ненавидеть, — выдыхает Люмин в перерыве между поцелуями. — Не нужно, — говорит Тарталья, прислоняясь лбом к её виску, так что его дыхание обжигает щёку и шею. — Не нужно меня ненавидеть. Легче будет потом забыть.