«Я когда-то помогал ей с физикой!» «Я знаю ее по арт-клубу!» «Я сидел рядом с ней в пятом классе!»
Маринетт знала бы обо всём этом, если бы пришла. Люди толпились в её классе и расспрашивали одноклассников, чтобы получить лучшее представление о том, какой она была. Первые видео уже были в интернете, но Тикки не позволяла ей их смотреть. — Это вредно для тебя, Маринетт. Прямо сейчас тебе нужно сосредоточиться на своем собственном психическом здоровье и эти видео тебе не помогут! — сказала она, и на этот раз Маринетт послушалась свою квами. Она отказалась отвечать на какие-либо сообщения или звонки, и её люк открывался сегодня лишь раз — утром, когда она попросила свою мать остаться дома. Маринетт обхватила голову руками, пытаясь отгородиться от шума, доносившегося снизу — множество людей вторглись в магазин её родителей, как только появилась новость. Блог Алии был довольно популярен, и в тот момент, когда видео попало в Интернет, оно попало и на национальное телевидение. К настоящему моменту оно было воспроизведено бесчисленное количество раз и вдоль и поперек проанализировано так называемыми «экспертами». То, как она говорила («То, как она разговаривает с «Ледиблогером» что-то напоминает… Может быть, они знают друг друга в реальной жизни?), то, как она одета (эта одежда определенно сделана вручную, но, возможно, не ею, слишком профессионально…), то, как она вела себя («Похоже, она в очень затруднительном положении. Полагаю, что эту акуму было особенно трудно победить»). По крайней мере, у мэра Буржуа хватило порядочности не выдать её настоящую личность никому из назойливых репортеров. Впрочем, это не имело значения. Одежда, которую она носила, была сделана ей самой, и всем в школе об этом было известно. Она потерпела неудачу. Она пробыла Хранителем лишь месяц, а уже подвела мастера Фу. Она была причиной, по которой на него вышел Бражник, она была причиной, по которой ему пришлось отказаться от роли Хранителя, и теперь она снова потерпела неудачу. Она этого не заслужила. Она ничего из этого не заслужила. Маринетт еще глубже уткнулась лицом в ладони и тихо всхлипнула, не обращая внимания на обеспокоенные взгляды Тикки, устремленные на люк над ней. Это была катастрофа. Великая, ужасная катастрофа. И единственной виноватой в этом была она сама. Маринетт слышала гулкий голос лейтенанта Ренкомпри, приказывающего людям отступить. Она слышала голос матери, ещё более громкий, чем голос лейтенанта, который приказывал им купить что-нибудь или уйти. На лице Маринетт появилась фальшивая ухмылка. По крайней мере, пекарня не пострадает от разоблачения.***
Было уже позднее утро, когда кто-то нерешительно постучал в её люк. И именно Тикки предупредила Маринетт о приближающемся незваном госте. — Милая? Мы можем… можем поговорить? — неуверенно позвал её голос матери и Маринетт, зарывшись поглубже в одеяло, зарыдала. Минувшей ночью она не сомкнула глаз, а когда мать взглянула на темные круги под её глазами и красные пятна на щеках, ей разрешили остаться дома. — Если ты не почувствуешь себя лучше к завтрашнему дню, мы должны подумать о том, чтобы записаться на прием к врачу! — сказала Сабина, и Маринетт разрывалась между фырканьем и рыданиями, потому что завтра ей точно не станет лучше, но доктор ничего не сможет сделать, если только он не умеет стирать память. Ха, может, ей стоит попросить помощи у Бражника? Акума в обмен на её талисман — таким образом она могла хотя бы спасти свою личную жизнь. — Маринетт, можно мне войти? Пожалуйста… — снова спросила мать, и Маринетт покачала головой. Она знала, что её мать не видела этого жеста, но Маринетт чувствовала, что не может говорить. Страх застрял у нее в горле, страх, что если дать слабину, плотина прорвется и она станет легкой добычей — а сейчас никто не мог позволить себе акуманизированную Божью коровку. Она никогда не могла себе этого позволить, но сейчас особенно. Боже, что бы подумал Кот Нуар?! — Я волнуюсь, Маринетт. Волнуюсь за тебя. Просто… если мы с Томом можем чем-нибудь тебе помочь, дай мне знать. Мы можем закрыть пекарню на сегодня… и на завтра тоже, если хочешь! Последовала короткая пауза. Несомненно, ее мать надеялась на ответ. Маринетт глубже зарылась в подушки. — Мы здесь ради тебя, Маринетт. Но… но если тебе нужно больше времени, это нормально! Просто поговори с нами! Ладно? Маринетт закусила губу и снова всхлипнула, а Тикки наблюдала за ней с растущим беспокойством. Пока что им везло, и акума ещё не разыскал ее, но это могло измениться в любой момент. Телефон Маринетт оповестил о ещё одном полученном сообщении. Её дрожь снова начала усиливаться. Она знала, что Тикки хочет, чтобы она поговорила с родителями — чёрт возьми, она сама хотела поговорить с родителями! Но она не могла. Она ещё не была готова. Когда мать снова заговорила, Маринетт услышала разочарование в её голосе, и это вызвало новую волну вины. — Просто… Просто знай, что твой отец и я… Мы очень гордимся тобой, Маринетт. Ты даже не представляешь насколько.***
Было уже далеко за полдень, когда Тикки нарушила тишину в комнате Маринетт. — Маринетт, тебе… тебе нужно встать. Её подопечная не двигалась уже несколько часов, и Тикки начала волноваться. Они должны были действовать быстро, иначе стоило ожидать худшего варианта развития событий. Тикки предположила, что если они вовремя передадут серьги её родителям, те смогут передать их Коту, который, в свою очередь, мог бы для сражения стать Мистером Багом. Но сможет ли он сразиться с Маринетт в одиночку? Скорее всего, нет. Может быть, Маринетт стоит взять с собой Шкатулку Чудес, чтобы её родители могли передать и её, и тогда… — Я не хочу вставать, Тикки. Квами вздрогнула, услышав, как заговорила её подопечная. Она не произнесла ни слова с тех пор, как вернулась в свою комнату этим утром, и Тикки была счастлива, что ей, по крайней мере, стало лучше, хотя до нормального состояния было всё ещё далеко. Но Маринетт придётся встать. Первым шагом для неё было встать. — Тебе надо принять душ, Маринетт. Я уверена, что это поможет! — воскликнула Тикки, изо всех сил стараясь, чтобы её голос звучал как можно увереннее и ободряюще. Похоже, это тоже возымело действие. Её подопечная медленно повернула к ней голову, молча глядя на неё. Было душераздирающе видеть её глаза. Они были покрасневшими и опухшими, но хуже всего в них было выражение ужаса и безнадежности. Маленькими шажками, но они двигались к цели. — Ну же! Я знаю, что ты всегда чувствуешь себя лучше после душа! Надев свежую одежду и смыв со своей кожи весь вчерашний пот, ты непременно почувствуешь себя свежее! И тогда все будет выглядеть уже намного, намного лучше! Маринетт продолжала смотреть на неё. Тикки неловко заерзала. Но затем её подопечная, наконец, отвела глаза и вздохнула, прежде чем пробормотать едва слышное «Хорошо». И вот Маринетт встала, нашла себе сменную одежду, избегая всего красного или черного, прежде чем отправиться в ванную. Она все ещё слышала шум из пекарни, хотя он и стал тише. Большинство людей перестали пытаться мельком взглянуть на неё и её бесчисленные фанаты, которые собрались перед домом, разъехались по своим домам, чтобы пообедать и продолжить жить своей жизнью. Это было… расслабляюще. Не совсем, но нормально. Это было приятно. Маринетт молча вошла в ванную, и ей хватило тщеславия, чтобы пожалеть, что она не приняла душ раньше. Лицо у неё было красное и опухшее, волосы сальные и растрепанные. Однако она была не настолько тщеславна, чтобы умыться как следует. Маринетт без особого энтузиазма плеснула немного воды и шампуня на волосы и полностью проигнорировала все прочие участки тела. Вместо этого она просто позволяла струям стекать по своему телу, пока не почувствовала, как будто вода смыла всю грязь, которая была на ней, и она могла почти представить, как будто ничего не произошло. Затем она вышла из душа и пошла обратно в свою комнату, её тело оставалось на автопилоте на протяжении всего пути. Тикки была права. Она действительно почувствовала себя лучше. Но ей все равно было не по себе. Маринетт села на свой трон, сделанный из подушек и одеял, и продолжила смотреть на противоположную стену. Она уже даже не грустила. Просто онемела. Она успешно дистанцировалась от воспоминаний, чтобы больше не бояться неминуемой акуманизации, и вместо того, чтобы справиться с ними, она сосредоточила всю свою энергию на попытках игнорировать их. Это была довольно трудная задача под натиском внешних сил. — Маринетт? Я… я слышала, ты принимала душ? Ты в порядке? Тебе нужна помощь? Маринетт не ответила. — Милая… Просто… Обещай мне, что ты сегодня спустишься? Маринетт по-прежнему не отвечала. Но мысленно она говорила «Да».***
Маринетт никогда не любила тишину так, как в те мрачные минуты. Она была благодарна родителям за то, что они дали ей пространство, и за то, что Тикки не приставала к ней с неуместным оптимизмом, и даже за то, что её друзья перестали посылать ей сообщения. Она не читала ни одного из оставленных ей сообщений. Она определенно не прослушивала их голосовые. Ей лишь было интересно, навещали ли они её. Что-то не похоже. Наверняка её родители сказали бы ей об этом. Часть Маринетт — та, что сейчас удерживала власть — злилась на них за это. Ведь если бы Маринетт не наматывала сопли на кулак, то она пошла бы в школу вместо того, чтобы пропускать уроки. Она знала, что это иррационально. Они, вероятно, писали ей смс-ки, спрашивали, следует ли им прийти, а затем увидели, что она молчит и поняли, что это знак, говорящий им отступить. Но она всё ещё злилась. Казалось, им было всё равно и они решили даже не пытаться, и как бы Маринетт ни презирала себя за такие мысли, она не могла остановиться. Теперь же она приветствовала тишину, которая успокаивала её мысли, и ей не нужно было напрягаться, чтобы попытаться уловить голоса своих друзей во всем этом хаосе. Но любой тишине приходит конец. И хотя все её существо кричало так громко, что мысли причиняли боль, что это неправильно и что её мать должна уйти, что она не хочет этого, Маринетт была благодарна, когда она услышала знакомые шаги. Они были тяжелее, чем обычно, и сначала Маринетт подумала, что подошел её отец, но потом заговорила мать, и Маринетт не могла не задаться вопросом, почему отец еще не поговорил с ней. Он был зол? Должно быть, он был в ярости. Она бы разозлилась, если бы попала в такую ситуацию, но это было несправедливо, потому что то, что она должна была… — Дорогая, на сегодня мы закрыли пекарню. Я… я не уверена, что ты хотела, чтобы мы сделали это раньше, но ты… ты ничего не сказала, и мы вроде как решили, что ты, вероятно, просто хотела, чтобы тебя оставили в покое, так что… Прости, если ты ждала, пока все уйдут. Маринетт не ответила. Она отчаянно хотела этого, но день тишины и её собственное упрямство (и страх — её собственный страх) останавливали её. Она давилась комком, который образовался у нее в горле, и ей казалось, что она задыхается. — Ты… ты не хочешь спуститься вниз? Мы можем посмотреть фильм, если хочешь? Её мать заслуживала большего, чем её молчание. Она была милой и заботливой, и такой терпеливой, а всё, что делала Маринетт — это съеживалась под кучей подушек, слишком боясь встретиться лицом к лицу с внешним миром. Она могла бы придумать что-нибудь получше. Она должна была придумать что-нибудь получше. Она была Ледибаг, черт возьми! Голос Маринетт был хриплым, когда она заговорила, и ее мать, скорее всего, вообще не слышала этого, но тем не менее, тихое «Нет. Спасибо» сорвалось с ее губ, и Тикки не могла скрыть свою гордость. — Я люблю тебя, милая. Тебе не нужно нас бояться. Мы… мы здесь, чтобы помочь тебе, если ты только скажешь нам, что делать.***
— Маринетт? Уже почти время ужина, и мы с твоим отцом подумали, не хочешь ли ты чего-нибудь особенного? Маринетт подняла голову, когда услышала голос матери. В конце концов она выбралась из постели и села за письменный стол, пытаясь отвлечься дизайном. После того, как она десять минут смотрела в свой блокнот, она сдалась. Сегодня просто не станет лучше. — Магазины еще открыты, еще есть время купить продукты! Маринетт неловко поерзала и повернула голову, глядя на все еще закрытый люк. Почему-то сегодня все выглядело неправильно. Маринетт посмотрела на свои пальцы. Она была голодна. Она ничего не ела весь день, кроме печенья, которое Тикки заставила её проглотить. Но Маринетт не хотела, чтобы мать покупала продукты. Она не хотела, чтобы её мать меняла планы из-за неё. Она вообще не хотела, чтобы её беспокоили. — Ты не хочешь поужинать, Маринетт? Она отвела взгляд от люка, вместо этого уставившись на белый лист бумаги перед собой. Она была Ледибаг. Она могла это сделать. — Нет, мам. Н-но спасибо. Она не чувствовала себя достаточно защищенной, чтобы сказать что-нибудь ещё. И хотя её мать ушла, не сказав ни слова, она услышала облегчение Сабины.***
Первой спустилась Тикки. Маринетт заснула — её метания и периодические рыдания снова и снова разбивали сердце квами — и она знала, что в конце концов им придется что-то сделать. Маринетт не могла вечно сидеть в своей комнате. Бражник в конце концов нанесет удар, и они должны быть готовы. И было бы проще, если бы она сначала представилась родителям Маринетт. Если она ответит на все вопросы сейчас, Маринетт не придется делать это позже, и вместо этого она сможет говорить с ними о более важных вещах. Забавно, но первая реакция Тома на Тикки была такой же, как и у его дочери. И точно так же, как Маринетт, после того, как она увернулась от множества кастрюль, брошенных в неё, он успокоился достаточно, чтобы Тикки могла говорить. — Я квами. Я даю Ледибаг её силы. Меня зовут Тикки, и я ем печенье — ваше, кстати, лучшее, что я когда-либо пробовала! Мать Маринетт оставалась на удивление спокойной на протяжении всего объяснения, держа мужа за руку, чтобы успокоить его нервозность. Первым, что спросила у неё Сабина было «Спустится ли Маринетт сегодня?» и всё, что могла сделать Тикки, — это пожать плечами, потому что она не знала.***
В конце концов Маринетт спустилась. На самом деле, она споткнулась на лестнице, широко раскрыв глаза и отчаянно ища что-то. Или кого-то. В тот момент, когда Маринетт заметила Тикки, сидящую за кухонным столом, она немного расслабилась, прежде чем снова напрячься, когда поняла, что её родители тоже там. Она не хотела покидать свою комнату. Она еще не была готова. Но Тикки пропала, и Маринетт запаниковала, и в этот момент убедиться, что с Тикки все в порядке и её не похитили, было важнее, чем убедиться, что её больше никто никогда не увидит. И теперь было уже слишком поздно пересматривать эту мысль. Плечи Маринетт опустились, и она не смела смотреть родителям в глаза. Она уже чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Ее родители были разочарованы. Она лгала им снова и снова, и даже не рассказывала им о том, что делала. Они и без того переживали за Ледибаг, но теперь они знали, что она все время была их дочерью… Они сойдут с ума. Они… они заточат ее на всю жизнь. И тогда она никогда не сможет уехать учиться и стать известным модельером. А что будет с Котом! Они заберут её талисман и Шкатулку, и тогда у Кота больше не будет напарницы, и бог знает, что с ним сделает Бражник. А после он завладеет Камнями и воплотит в жизнь свой зловещий план и всему виной будет только она одна… — Маринетт? Маринетт даже не знала, кто окликнул её по имени. Ей было все равно. Она обхватила себя руками, и это было единственное, что удерживало её от слез. — Маринетт, пожалуйста, посмотри на меня. Теплые руки обхватили ее лицо, и Маринетт встревоженно подняла глаза, просто чтобы увидеть, как ее мать с облегчением улыбнулась ей. — Милая, не переживай. Мы разберемся с этим, хорошо? Маринетт была слишком трусливой, чтобы кивнуть. Ноги у неё дрожали. Сможет ли она стоять самостоятельно? — Мы поужинаем вместе, а потом поговорим о том, что делать, хорошо? Или если ты не хочешь этого делать, мы можем поговорить о чем-нибудь другом, о твоих дизайнах, школе, друзьях или вообще ни о чем! Сабина отступила немного назад, чтобы лучше её рассмотреть, и Маринетт не смогла удержаться от рыданий. Ее личность была раскрыта. Они вели этот разговор, только потому что её личность была раскрыта. Всему Парижу. Её глаза начали слезиться. Всему Парижу. Она задрожала еще сильнее. Всему Парижу. — Маринетт? Её родители должны были ненавидеть её. После всех этих секретов и лжи и… — Дорогая, все в порядке. В самом деле. Не беспокойся… А потом её охватило тепло, и Маринетт почувствовала, что прижимается к груди матери. Сабина даже не жаловалась, когда она бесстыдно плакала в её рубашку, просто обнимая её, пока она не нашла слова. Её голос был едва слышен и прерывался бесчисленными рыданиями, но это не имело значения, потому что её дочь сейчас была напугана, а так не годилось. Совсем не годилось. — А… разве ты не будешь злиться на меня? Потому что я лгала тебе и сбегала по ночам… — О, милая, — просто сказала мать, прижимая её к груди и прижимаясь щекой к голове Маринетт. Она растаяла от голоса дочери и не могла не дрожать. Что навело её дочь на мысль, что она злится на неё? — Для этого всегда найдется время позже, а сейчас я просто хочу, чтобы ты знала, что ты в безопасности и можешь нам доверять. — А… а папа? Маринетт осторожно подняла голову с груди матери и посмотрела на неё покрасневшими глазами. Неужели отец на неё злится? Она неловко поерзала, боясь взглянуть на высокого мужчину, который сидел, сгорбившись, за столом, время от времени поглядывая на Тикки, которая молча наблюдала за парой. Услышав, как дочь сказала «Папа», он поднял голову, и на его лице появилась грустная улыбка. Это было непросто. Это было совсем непросто. Но его заботы были намного меньше по сравнению с её. На данный момент он мог сдержать все упреки, все свои страхи и тревоги. Ради неё. — Всё в порядке, дорогая. Том отвел взгляд, нервно перебирая пальцами. Всё было далеко не в порядке, но это не имело значения. — Я… я работаю над этим. Но я в порядке, и прямо сейчас не обо мне мы должны беспокоиться, хорошо? А потом отец снова посмотрел на неё и улыбнулся, и впервые за этот день Маринетт смогла улыбнуться в ответ. Маленькими шажочками, но они двигались к цели.