Слева не перегорит

      Время летит нещадно со всех сторон, болезненно врезается и истаптывает чувства в незаметную пыль, заставляет новые линии рождаться на лицах, украдкой забираясь под каждую черту. Взамен кратко одаривает воспоминаниями, вовсе не оставляя возможности для того, чтобы при желании забыть любой момент, заботливо оставленный в измученной душе.       Рыжие тяжёлые локоны наверняка мягко расстилаются на подушке любимого мужа, одаривая ситцевую ткань тонким шлейфом мёда и мяты, пока звонкие детские голоса ускользая, прячутся в тёплых стенах родного дома.       Грубые мужские ладони с трепетом сминают тонкую талию, подтягивая к себе ближе, прижимая к сердцу, и остаётся всего лишь послушно ластиться, невольно улыбаясь новой сонной ласке. Нежные женские губы трогают горячие щёки, ведут тонкую дорожку кротких поцелуев вниз, ныряя под точёную скулу и остаются там же, разливаясь приятными мурашками вдоль крепкой спины. Изящные пальцы заботливо поддевают край бархатного пледа, накидывая на широкие плечи, а тёплые объятия окутывают уютом и неподдельной любовью, заставляя в кроткой заботе неосознанно прикрыть глаза.       Солнце, наверняка такое же пылкое и яркое, как всем сердцем ненавистная Джиневра, молниеносно уходило на восток, покрывая оранжево-фуксийной теплотой собственных лучей нагретую землю. Жидкое золото нещадно, но совсем тихо билось в громоздкие окна, словно просясь внутрь поникшего Мэнора, а после, так и не ведая взаимности, ускользало прочь, одаривая тёмными сумерками в ответ.       От ревностных болезненных мыслей заставляют оттолкнуться широкие чёткие шаги, принуждая вскинуть голову вверх, выжидающе глядя исподлобья, словно обещая, что дубовая тяжёлая дверь вот-вот распахнётся. Притихнув, чужой рваный вздох бесследно растворяется в стенах широкого коридора, и только после этого слышится недовольный уставший скрип проёма.       — Père, — Взбалмошный распалённый юноша торопливым шагом преодолевает внушительное расстояние, ступая тяжёлой подошвой по шерстяной благородной циновке, в миг оказываясь подле обрамлённого искусной вырезкой вельветового кресла, на котором вдумчиво расположился суровый мужчина, — Что было самым глупым из всего, во что Вы верили всем сердцем? — Светлые брови резко сводятся к переносице в вопросительном жесте, а грубые ладони упираются по обе стороны от массивных витиеватых подлокотников, и визави выжидающе глядит на отца сверху-вниз, беглым шалым взглядом задевая светлую щетину.       — В то, что любви не существует, — Не задумываясь над вопросом и доли секунды, Драко аккуратно потирает массивный перстень, под пальцами чувствуя едкую прохладу. Сердце гулко пропускает удары через раз, наверняка соприкасаясь с прочной клеткой рёбер, а яркие воспоминания, что быстрой живой лентой проносятся в голове, больно бьют влево, туда, где всегда останется место для самой первой, пылкой и нежной любви. Юношеский вопрос нещадно убивает без девяти грамм свинца, Сектумсемпры и самого могущественного яда. Драко, не выдерживая, ускользает от пристального взора собственного сына, резко приподнимая острый подбородок вверх, демонстрируя сильную волю и непоколебимую гордость, что готова сломить его в один момент.       Чужая напористость заставляет бросить измученный, полный до краёв чёрной тоской взгляд на утончённую, горделивую и неподвластную женщину, всей своей больной, истерзанной, истосковавшейся душой желая видеть абсолютно другого человека, — И твоя прекрасная мать этому доказательство, — Драко приподнимает уголки губ в сдержанной усмешке, умело пряча подступающую горечь утраты, что до сих пор тёмной вуалью заботливо окутывает самое дно всё ещё любящего сердца.