I see the Fire in your Ice

Никто не ведает, откуда пришел первый из богов. И нет у него имени, имя ему — Смерть (Из «Легенд о юности богов», рукопись из архива Великого Дома Тихой Песни)

Эйлиг отвернулась к стене. Ниниан вздохнул. Что он мог сказать ей в утешение? «Твоё время ещё придёт»? Он не был склонен лгать, даже ради благой цели, но это, напротив, было бы попросту жестоко — давать ей иллюзии. Турнир Запада она выиграла... случайно. Если бы не ошибка принцессы Эйлинед — этого бы не случилось, и за счастье Эйлиг был бы титул серебряной леди. Эйлиг не была колдуньей — не была, конечно, в привычном смысле слова. Горькая насмешка судьбы — девочка, способная исцелять, не могла сражаться. — Ты незаменима для нашего Дома, Эйлиг, — сказал он вместо этого то, во что, во всяком случае, искренне верил. — У тебя редкий дар. Ты помогаешь людям. Эйлиг обернулась, чтобы посмотреть ему в глаза, и в её собственных он увидел слёзы. — Кто поможет мне? — тихо спросила она. — Я забираю чужую боль себе. Зачем... и за что? «Я не знаю». — Жизнь покажет. У тебя, во всяком случае, есть титул — и не спорь, ты его заслужила. Я знаю, что тебе приходится нелегко, тяжелее, чем очень многим. Я горжусь тем, как ты справляешься с этим грузом. И не пожалею, что когда-то принял тебя в Дом. Она кивнула — и снова отвернулась к стене, показывая, что разговор окончен. Возможно, стоило бы отчитать её за пренебрежение этикетом, но Ниниан знал — не время. Тяжело вздохнув, он поднялся и медленно пошёл прочь, к двери — и за неё. Хотелось лечь и попытаться уснуть, старые кости ныли от сырого холода, в коридорах вылетали от дыхания облачка пара. А если не лечь — то, по крайней мере, устроиться у камина, у себя. Танет выступил из тьмы у самой комнаты гранда. — Долго ждал? — вместо приветствия спросил Ниниан, чуть сощурившись. Танет пожал плечами. У него было измождённое лицо, в уголках глаз начали отчётливо залегать морщины. И сами глаза стали очень старыми — Ниниан отстранённо заметил это про себя. Дети вырастают. Впрочем, он не мог вспомнить Танета обычным ребёнком — казалось, он всегда был взрослым, даже в детском теле. Ответственность, усердие, упорство, сдержанность… С того самого дня, когда Ниниан, будучи куда моложе, нашёл его посреди снежной бури. ...Он отчётливо помнил, как сквозь снежную пелену проступили яркие сполохи огня, удивившие и насторожившие его — пришлось идти почти крадучись, благо шаги было не слышно за воем ветра. Он ожидал увидеть бивуак аргоадов, но вместо этого — ребёнок лет четырёх, а вокруг него — огненный круг. Ребёнок поднял голову, заторможенно, обессиленно, глядя на него невидящими глазами — и огонь исчез, осталось только маленькое безвольное тело на снегу, которое Ниниан поспешил подхватить. Тогда сомнений не было. Разведка была не окончена, но это не имело значения — не имело ничего, потому что человеческая жизнь была важнее, даже такая маленькая жизнь. Путь до предгорий и скрученного ветром перелеска показался ему тогда вечностью, и из последних сил он смог вылепить в снегу стену от ветра и развести костёр. Отогретый огнём, ребёнок зашевелился. Ниниан, всматриваясь в его черты, с удивлением понял — мальчик. Колдун. Редкость — одна на тысячу. — И чего они тебя выкинули в мороз? Побоялись, что стойбище им сожжёшь? — полушутливо и мягко начал Ниниан, придвигаясь ближе. — Ничего, вот согреется вода, сварим похлёбки с тобой, всякий там холод отступит... Мальчик, пробуждённый его голосом, открыл глаза, и Ниниан осёкся, подавился словами. Лицо ребёнка было самым обычным для аргоадов — плоским и смугловатым, с чуть вздёрнутым носом и раскосыми глазами. Только сами они были — голубые. В Великом Доме Тихой Песни, из которого Ниниан некогда вышел, его учили натвердо: легенды — то, во что стоит верить. На всякий случай. Даже если это легенды о том, что жестокий бог жаждет вернуться в человеческих детях. Ниниан придвинулся почти вплотную. Ребёнок смотрел на него, не мигая, очень внимательным, спокойным, слишком серьёзным взглядом — и молчал. Спустя столько лет Ниниан абсолютно чётко помнил те мгновения, когда ему хотелось уйти — одному. Истинность легенд проверять порой очень интересно, но от некоторых — он знал — лучше держаться подальше. Некоторые истины лучше было бы оставить во тьме. Мальчик протянул руку и прежде, чем Ниниан успел отшатнуться, при всей своей отваге охваченный каким-то сверхъестественным ужасом — схватился маленькой покрасневшей от холода ручкой за полу его шубы, схватился намертво, до побелевших пальцев, без единого звука, почти не поменявшись в лице, не заплакав, не поморщившись, только на самом дне глаз было что-то неясное. Просьба? Доверие? Ниниан не смог различить, но со внезапной отчётливостью осознал одно. Перед ним был ребёнок не более четырёх лет, а он размышлял о том, стоит ли бросить его умирать. Некоторые легенды стоит принимать на веру, но понимание снизошло на Ниниана д’Армаэля, лорда Дома Звёздного Льда, ослепительной огненной вспышкой. Никакие легенды — не повод делаться подлецом. — Добро пожаловать в Дом Звёздного Льда, Танет де Дункелл, — тихо сказал он и протянул руки, чтобы обнять мальчика, отнести поближе к огню. «Танет» на древнем языке означало «огонь». «Дункелл» — «тёмный лес», в котором они пережидали вьюгу во тьме полярной ночи. В котором родился старший из трёх сыновей его сердца, которому было суждено сделать его Дом Великим... ...В комнате было жарко натоплено. Спальню отделяла только занавеска, остальное пространство, узкое, тесное, почти целиком занимал стол и несколько стульев. — Садись, — бросил Ниниан, не медля проходя к очагу, чтобы поставить на огонь разведённую клюквенную настойку. — Отец, я мог бы вам помочь. — В тот день, когда я не смогу поставить ковш на огонь, я сообщу всем, что больше не в силах быть грандом, — холодно оборвал его Ниниан. — Сиди. Когда он обернулся, лицо Танета было непроницаемым — тот только кивнул. — Рассказывай, — коротко и веско сказал Ниниан, когда на столе уже дымились кружки. — Что именно? — Танет чуть вскинул брови. — То, что считаешь нужным мне рассказать. Не силой же мне из тебя выбивать всю подноготную. Исподволь пришло раздражение — Бервин рассказал бы всё как на духу, даже не задумываясь. Бервин никогда ничего не скрывал, Бервин был искренним в ненависти и любви, и читался как открытая книга. Возможно, именно это определило то, что младшего из сыновей Ниниан любил больше всех. Несмотря ни на что. Танет отпил основательный глоток, даже не поморщившись от жара и хмеля. — Думаю, вы догадались, отец, что я примчался со всей возможной поспешностью из почтения к вам, но не только. Я исключительно заинтересован в том, чтобы Хрустальная Призма исчезла с лица земли. — Даже так? — Ниниан не выказал своего удивления, грея руки об кружку. Голос Танета стал холоден. — Если бы я мог сжечь их дотла — я бы сжёг. И к турнирам это имеет весьма косвенное отношение — только лишь тем, кто пал жертвой собственных побед. — Как я понимаю, принцесса де Руанед в полной безопасности? Танет чуть поморщился с досадой: — Я надеюсь. Я доверил её Дому Соколиной Дубравы — Эффламена убедила меня, что целительница, о которой ходят слухи и за пределами их земель, действительно творит чудеса. — Выгода от того, чтобы выдать принцессу Хрустальной Призмы, может быть куда как велика. Танет едва заметно усмехнулся, глаза его чуть оттаяли, заискрившись мимолетным весельем. — Отец, слышали поговорку? В Соколиной Дубраве, конечно, соколы, но те ещё дубы. Тверды и незыблемы. И горды к тому же. Эффламена дала мне слово и сама себе не простит, если его нарушит. — Ты так веришь людям? Веселье бесследно исчезло. — Нет, отец. Ни капли. Но у каждого из них есть мотивы совершать или не совершать определённого рода проступки, склонность к тем или иным слабостям. Возможно, риск не оправдается. Но если я буду думать об этом постоянно — останется только лечь и ждать, пока не умру. Помолчали. — Вы вручили Арзюру оруженосцев? — спросил Танет внезапно. — И как он? — Справляется потихоньку. — Ниниан с трудом сдержал улыбку. — Ему сложнее, чем было тебе. Но способ проверенный. И он... он ожил. — Когда я узнал... было беспокойно за него. Он так хотел стать рыцарем. Как Бервин. — Как ты, — поправил его Ниниан. — Ты воспитывал его. Ну... и я. Немного. Но что теперь говорить? Слава богам, он кое-как смог снова ходить. Пытается учить мальчишек. По крайней мере... в нём снова есть жизнь. Он чувствует себя нужным. Это спасает. Танет кивнул, снова отпил. — Принцесса... Ворон притащил её на руках два года назад и сказал: «Держи!», будто предлагал всё золото южных гор, а не едва живую девочку. Я спрятал её у себя, она принесла мне присягу. Но Хрустальная Призма навсегда оставила свой след. Постоянные кошмары, слёзы, обмороки, она отказывалась есть — ей мерещился вкус зелий. — И так — два года? — Да. — Боги лишили тебя ума, — сухо сказал Ниниан. — Если бы ты написал мне сразу — всё бы решилось намного проще. Эйлиг, должно быть, может исцелить любые раны, включая душевные. — Если бы мы поехали немедленно, нас бы разыскали. Нас однажды нашли ещё тогда. — Кто-нибудь выжил? — Нет. Но пришлось... Не продолжая, Танет стянул перчатку с ладони, и на ней тут же коротко вспыхнул огонёк. Ниниан вскинул брови. — Не думал, что ты вернёшься к магии... после стольких лет. — Если мне нужно защищать тех, кто мне доверился, я обращусь хоть ко всей ярости Аргу, — с невозмутимым спокойствием парировал Танет. — Ловлю тебя на слове. Со дня на день должны прибыть остальные Дома — кроме, как ты понимаешь, Хрустальной Призмы и Скрытых Истин. Думаю, Соколы тебе об этом сообщили. — Да. Эффламена обещала выдвинуться на следующий день после того, как я от них выехал. — Отлично. Когда соберутся все — посмотрим, что можно сделать. И кто готов. Танет допил последний глоток и поднялся — за долгие годы он научился понимать, когда разговор окончен. — Спокойной ночи, отец. — Тебе тоже. Твоя комната... всё ещё твоя. «Ты всегда можешь найти здесь приют», — хотел было добавить Ниниан, но дверь за Танетом уже захлопнулась. *** Натаниэль придирчиво осмотрел кожаные перчатки — нет ли дырок, не протёрлись ли? Ничего такого не было, и он, медленно выдохнув, набрал в пипетку немного созданного им минуту назад растворителя. На соседнем столе, на железной пластине, ждала своего часа невинно убиенная мышь — как оказалось, лаборатория Нейта за декаду обнищала на крыс стараниями Майре. Зачем её кроликам понадобились его крысы, Натаниэль старался не думать. Ему ещё хотелось спать крепко, хотя бы иногда. Капля из пипетки сорвалась, упала на мышиный хвост и, словно подумав секунду, с шипением прожгла его насквозь. Нейт оторопело уставился на разделённые обрубок и тушку. Капля раствора, окрашивая железо в чёрный — почему-то через медный — исчезала на глазах. — Ну хоть не абсолютный растворитель, — пробормотал Натаниэль под нос. Колба, по крайней мере, держалась. Наскоро обритая мышь с впрыснутыми под кожу чернилами смотрелась откровенно жалко. Натаниэль тихо порадовался, что она, по крайней мере, мертва — и что проверку он решил начать с хвоста. Растворитель, разведённый наполовину, прожёг хвост до кости, на три четверти — убрал чернила вместе с кожей до мяса. Нейт вздохнул — кажется, решить проблему «быстренько», как он собирался, не получится: времени на совершенствование рецепта не было. Более или менее сносный результат дало лишь очень малое количество зелья — один к двенадцати. Кожа от такой пропорции лишь покраснела, хотя и сильно, а чернила — пусть не выцвели, но побледнели. Что ж… Если такой раствор нанести на ладонь, потом смазать кремом и замотать бинтом сверху — за несколько недель, возможно, ему удастся свести с руки Линед это безобразие. Он разлил раствор по флаконам, тщательно очистил колбу, прибрал за собой и вышел, на ходу стягивая лабораторную робу. Линед нашлась в комнате Майре — та суетилась вокруг неё, одёргивая рукава платья, поправляя воротник и то затягивая пояс потуже, то наоборот, ослабляя. Сама Лина при этом выглядела почти безучастной: стояла, покорно опустив руки, и лишь её лицо выдавало отношение к происходящему — на нём было написано абсолютное изумление. Платье Нейт узнал: Майре заказала его, кажется, осенью — и отложила в сундук по каким-то ей одной понятным причинам. — А где Блейт? — поинтересовался Натаниэль, притворяя за собой дверь. Майре отмахнулась: — Я его выгнала. Хотя он, наверно, думает, что сам ушёл, сбежал от наших девичьих штучек… Кстати, тебе бы тоже сбежать по-хорошему. — Ну нет уж. — Нейт фыркнул, садясь в кресло. — У меня дело. А потом, если у вас тут примерки, разве не нужен мужской взгляд? Майре с усмешкой обернулась к нему, в очередной раз затягивая пояс на талии Лины: — Ой, он у тебя такой мужской, закачаешься. Ну ладно, раз уж пришёл, что скажешь: может, ну его, этот пояс? Нейт покачал головой. Ему казалось, Майре подходит к делу не с той стороны. — Лина, а ты сама что думаешь? Та кашлянула — вопроса она явно не ожидала. — Я… — По лицу её вдруг пробежала смутная рябь паники, и Натаниэль непонимающе прищурился. Что он такого спросил?.. — Наверное, без пояса лучше. Он немного давит. — Ну сказала бы сразу! — выкрикнула Майре, одним движением вытягивая из петель на талии тряпичную змейку. — И тебе так даже лучше. Так, мы нашли тебе рубашки, второе платье, теперь тебе ещё нужны куртка и плащ, я пойду пока покопаюсь, а Нейт как раз со своим, — она необидно хмыкнула, — делом разберётся; или дело у тебя ко мне? Ты всё ещё за крыс обижен? — Боги мои, — рассмеялся он, — во-первых, дело у меня и правда к Лине, а во-вторых, что я, дурак — за крыс вообще обижаться? Иди давай, потроши закрома. — Простите, пожалуйста, — подала голос Линед. — Мне очень… неудобно, что я вот так, что вам приходится… — Даже не думай! — Майре энергично встряхнула её за плечи, привычно широко улыбаясь. — Отец вечно ворчит, что я коплю одежду, которую никуда не ношу, вот и пригодилась, теперь хоть ворчать поменьше будет. А если хочешь что-то за это отдать, хотя я не понимаю, зачем и за что — ну поможешь мне как-нибудь с кроликами, нашла проблему… — Отец? Поменьше ворчать? — вклинился Нейт. Майре только махнула на него рукой, выскакивая из спальни — парочку её сундуков она не вмещала. Нейт поднялся из кресла, сунул ладонь в карман. Флакон глуховато ударился о банку с кремом. — Она тебя не сильно утомила? — Вопрос, с которым он пришёл, казался ему деликатным, и потому подойти к нему он решил издали. Лина повела плечами — кажется, в платье Майре, пусть и отлично на ней сидевшем, она чувствовала себя… словно бы не собой. — Нет. Ты же помнишь, как нас наряжали на турниры. Мне не привыкать к примеркам, только… — Она прерывисто вздохнула, обхватывая себя за плечи. — Только меня раньше не спрашивали, как мне удобнее — с поясом или без пояса… Это странно. Нейт потрясённо вытаращил глаза, но с собой справился быстро и доверительно кивнул: — Нет. Странно — не спрашивать. Но я не об этом. Дай руку. Она, конечно же, протянула ему левую. Он тихо вздохнул: — Лина. Слушай, я только что из лаборатории. Я придумал состав, который может вытравить с кожи чернила, только… — Он замялся. — Короче говоря, с тем, что сейчас, это займёт время. Быстро не получится, быстро мы только искалечим тебе руку. А времени довести его до ума нет, нам уезжать завтра. Но если наносить понемногу разбавленный растворитель и обрабатывать кожу, то за несколько раз… Теперь Линед выглядела куда более потрясённой, чем тогда, когда он вошёл в комнату. Тихо кашлянув в кулак, она помотала головой, потом вдруг кукольно рассмеялась: — Разбавленный растворитель… Ты так говоришь, словно я что-то в этом понимаю, Натаниэль. Боги, зачем ты это делаешь? Зачем вы все это делаете, я же только обузу вам привезла… Она медленно опустилась прямо на пол, где стояла, и уткнулась в колени лицом. Боги, пожалуйста… Нейт осторожно присел рядом, коротко коснулся её плеча. Тянуло обнять, но чьей-то милостью билась в его голове мысль: не надо, не стоит, ты сделаешь хуже. — Ты — под нашей опекой, — произнёс он как мог твёрдо. — Временно или нет, я не знаю, но пока ты под ней, мы будем тебе помогать — хоть кровом, хоть платьем, хоть зельями. И если бы мы считали это обузой, мы бы просто ничего из этого не делали, понимаешь? Так что… руку дай, а? Или ты не хочешь? Всё время в перчатках-то неудобно... Её плечи вздрогнули, но она подняла голову — сухие глаза, ни следа слёз на лице. И аккуратно положила ладони на подол. — Хочу. Пусть и медленно. Я просто… Я даже не думала, что это возможно. Думала, сдеру как-нибудь кожу или ещё что-то… не знаю. Но вот так, травами… — Ну такие себе там травы, — фыркнул Нейт, вытягивая флакон из кармана. — То есть, не только травы, но давай ты об этом думать не будешь. Так… я только надеюсь, оно не магическое. Герб Дома Хрустальной Призмы, вплетённый в причудливый и где-то красивый узор, горел уродливым пятном на тыльной стороне её ладони. Такие появлялись у всех адептов этого Дома, едва те подходили к турнирному возрасту, и… Будь они прокляты, в конце-то концов; ладно, Натаниэль здесь не за этим! Кожа под раствором краснела на глазах, но Линед даже не морщилась. Натаниэль подозревал, что она с силой прикусила изнутри щёку, но не говорил ничего, пока смазывал ей ладонь кремом после раствора и перематывал принесённым с собой бинтом. — Вот так. И это возьми, — крем он вложил ей в левую, — часа через два ещё раз намажешь. И повязку смени, бинт оставлю, а потеряется или закончится — скажи Тегану, он новый найдёт. Ладно? И завтра, наверное, повторим. Хорошо? — Хорошо, — тихо отозвалась Линед, сжимая его пальцы. — Хорошо. Он помог ей подняться, криво улыбнулся и вышел, отчего-то сильно радуясь, что не услышал от неё очередного «спасибо». *** Тишина в кабинете Серен де Мадарх, грандезы Великого Дома Хрустальной Призмы прерывалась только мерным стуком её пальцев по поверхности стола. Солнце сегодня обошло земли Дома стороной, а в кабинете к тому же были задёрнуты шторы и не горели свечи, и в полумраке лицо напряжённо замершего в кресле Махрета де Торри, наверное, казалось полумёртвым. — Ну? — коротко потребовала грандеза, едва Махрет открыл глаза. Он на секунду беспомощно схватился за подлокотник, словно не вполне понимал, где находится, но тут же сфокусировал взгляд на лице напротив. — Один столичный конюх, — тихо проговорил Махрет. — Средь ночи она выменяла у него лошадь, приплатив сверху, и уехала. На восток. Может, на юг. — Приплатив сверху, — бесстрастно хмыкнула Серен. — Хотела бы я знать, где она взяла ещё и деньги. Средь ночи и на юг или восток… Либо сейчас она сидит в Золотом Плюще, что вряд ли, иначе об этом знал бы уже весь мир, либо… Хм. Как ты думаешь, неужели ей хватило бы ума попроситься к д’Амнеду? Махрет потёр пальцами переносицу — как всегда в таких случаях, у него невыносимо болела голова. — Если позволите, — он кашлянул, — она довольно умна. — Была бы умна — сидела бы себе тихо! — Серен повысила голос самую малость, но уши у Махрета всё равно на секунду заложило. — Словно ей не хватало чего-то. Могла бы и сказать. Махрет промолчал. Грандеза откинулась на спинку кресла, скрещивая на груди руки, и побарабанила пальцами уже по собственному плечу. Цокнула языком: — Один конюх и всё? Ты уверен? Столица — не то место, где ночами все спят. — Это так. — Махрет склонил голову. — Но это всё, что мне удалось выяснить. — Что ж. — Серен потянулась за пером, замерла, с силой сжала пальцы, ломая его пополам. — Нет, так не пойдёт. У Бэалаха есть деньги, а с ними и наёмники, а ещё тупое упрямство. А если д’Амнед… ещё хуже. И даже перекрыть им торговлю… слишком чревато. Она коротко вздохнула, сметая со стола обломки пера широким рукавом своего платья, и поднялась. Махрет понятливо вскочил следом, чуть не уронив тюрбан с головы. — Вы уверены, — начал он, шалея от собственной смелости, — что нам так необходимо вернуть её? В конце концов, вспоминая случай с Артизар… вы же сделали всё, чтобы она не вернулась. — Артизар, — Серен ухмыльнулась так криво и страшно, что впору было отпрянуть, — уже год кричит во весь голос, как хорошо ей в Солнечном Свете, и кричать она об этом начала с лошади, даже не добравшись до их границы. Я не особенно люблю разрушать чужие иллюзии, Махрет: чем их у человека больше, тем он слабее. И боюсь, что наша милая Линед… избавилась от нескольких. Понимай это, как тебе угодно. Или просто начни думать, что, — она говорила всё громче, — что без одной истеричной эрлессы, которая ещё и слишком много о себе возомнила, Дом переживёт, и он пережил. А вот принцесса ему необходима. А нам для этого необходимо… — Работать дальше, — отозвался Махрет, прекрасно зная, что Серен ждёт от него именно этого, именно произнесения вслух девиза. Та усмехнулась: — Вот именно. Можешь идти. Она отошла в угол кабинета, отдёрнула скрывающую нишу занавесь, и Махрет быстро развернулся к ней спиной. Видеть то, как Хозяйка Дома опускается на колени для молитвы, он… просто не мог. Как и смотреть в глаза каменному изваянию в нише. — ...и помоги мне добиться для них справедливости, — услышал он железно-злой полушёпот, затворяя за собой дверь.