Лучшее худшее Рождество

      Нервно заламывая пальцы, я с трудом нахожу в себе силы, чтобы выслушать серую размеренную речь пожилого доктора. Тревожность, своего рода нетерпение и эта, казалось, всемирная жалость синтезируются в непомерную, едва подконтрольную агрессию.       Меня тошнит от этого медикаментозного запаха, белоснежного белого, всех этих анализов и диагнозов, заключений и обходов. До сих пор не могу поверить, что живу так уже целый месяц. Вскоре в палате становится привычно тихо и пусто. Я остаюсь одна, а за окном неделя до Рождества.       Я не знаю, даже не могу представить, что меня ждёт за стенами больницы, ведь сюда я попала вместе со своими родителями, а выйду… без. У меня больше нет мамы и папы. Отныне я — сирота.       Я едва сумела проглотить эти страшные слова, что разрастающимся комом стали посредине горла, и поклялась самой себе, что никогда не произнесу этого вслух. Пока в моём сердце нетленным огнём будет гореть память о них, пока я буду жива, будут живы и они.       Вся эта больничная обстановка с каждой секундой становилась всё более нестерпимой. Это заставляет действовать импульсивно и я, гневно схватив рюкзак и бумажку с выпиской, спешу покинуть эту маленькую удушливую комнатку. В холле, у стойки регистрации, меня ждёт крёстная, в глазах которой усталость и снова эта чёртова жалость.       Хотелось закричать неистовым голосом, чтоб в конце концов все вокруг перестали меня жалеть, сочувствовать и успокаивать. Это только моя скорбь, моя боль… Моя утрата. — Моя детка… — тётя Нора спешно заключает меня в свои крепки объятья, прижимая мою голову к своей груди. — Рада видеть тебя здоровой.       С самого детства я гордо нарекала Нору своей второй матерью. Было трудно не восхищаться её мудростью, своевременными советами и умением разрядить любую обстановку. Нашей семье несказанно повезло обзавестись таким другом, как она. Я люблю Нору, но… не сейчас.       Сейчас мне необходимо побыть одной. Сейчас я — обозлённая на весь мир девочка, ослепленная собственной болью. Девочка с выплаканными глазами, пустой душой и огрубевшим сердцем. Я сама. Я должна сама справиться с этой болью, этой злостью и агрессией, чтоб никого не ранить, не причинить дополнительной боли.       Нора, не сумев сдержаться начинает плакать, в чём я не могу её винить. Она слишком эмпатична, к чему я сейчас совершенно не склонна. Очерствелая, грубая и… потерянная.       Не могу же я сказать ей, что больше не способна плакать, потому что выплакала все слёзы за месяц, проведённый на реабилитации, что, то количество антидепрессантов, которое вкололи мне за этот чёртов месяц, отбило напрочь возможность вообще что-либо чувствовать? Не могу, а она не спрашивает. — Что сказал врач? — она немного успокаивается и отстраняется с вопросом.       Уверена, не с одним. — После Рождества — на повторное обследование. Сотрясение слишком сильное, поэтому нужно ещё какое-то время находиться под наблюдением врачей, — с трудом узнаю собственный голос.       Такой тусклый и холодный. — Алекса, я не могу оставить тебя наедине с этой трагедией. Переезжай ко мне. Придёшь в себя, оправишься. Теперь нам нужно держаться вместе, — Нора ласково берёт меня за руку, грустно улыбаясь. — Я хочу домой, крёстная, — голос садится ещё сильнее. — Хорошо, давай я поживу с тобой? — она не отступается. — Ну что вы. У вас своя семья. Вы нужны им, — я не перестаю ограждаться от этой идеи. — Вы и так очень много сделали. Я вам очень благодарна, особенно за то, что организовали достойные похороны, когда я была не в состоянии.       На глаза Норы вновь наворачиваются слёзы. Она пытается смириться, принять мою позицию и ей, видимо, удаётся. Вот за это — я её и люблю. — Тебя подвезти? — спрашивает крёстная, когда за нами закрываются двери больничного стационара. — Нет, хочу подышать свежим воздухом, — отвечаю я, слегка поёжившись от перепада температур.       Женщина смотрит на меня умоляющим взглядом, всё не в силах отпустить мою руку. Она надеялась, что я передумаю. — Я справлюсь, — шепчу я, заключив её в свои успокаивающие объятья, и ухожу, желая побыстрее остаться наедине со своими мыслями.       В этом году Прагу как никогда завалило снегом. Тихие улочки сменялись людными ближе к центру. Украшенные витрины, ларьки с пахучей выпечкой и глинтвейном. Всё вокруг поглотила рождественская суета.       Радостные лица желают друг другу счастливого Рождества, и я вспоминаю, что ещё год назад я тоже была такой, когда гуляла с папой под руку, ожидая, когда мама закончит работу в сувенирной лавке, но сейчас я угрюмо поглядывала на этих улыбающихся дураков, в тайне им завидуя. Они не виноваты. Никто не виноват, что судьба распорядилась с моей семьёй таким образом. Но факт остаётся фактом, я буквально ненавидела весь мир.       Я тоже хотела быть счастливой. Я хотела проснуться. Хотела, чтоб всё это оказалось кошмаром, но он никак не кончался. Это был не кошмар, теперь это — моя жизнь.       Набредаю на вагончик, где делают кофе, и беру маленькое капучино. Мне по-прежнему нельзя кофеин. Внутричерепное давление, знаете ли… Но у меня и так никаких радостей, поэтому позволяю вспомнить себе вкус своей прошлой жизни.       Грею руки и делаю первый глоток. Горячая жидкость заполняет мой рот, оставляя после себя слегка горьковатое послевкусие. На секунду даже создаётся мнимое впечатление нормальности, привычности, но лишь на секунду. Кровоточащая, ещё совсем свежая, дыра в душе быстро напоминает о себе яркой болью. Картинка мира быстро возвращается на места, где я закрыла глаза с верой во спасение своих близких, а проснулась скорбящей дочерью.       Я заметно замедляю и без того черепаший шаг. Теперь я слишком быстро устаю. Благо, идти осталось не так уж и много. Растягиваю этот небольшой стаканчик капучино, вслушиваясь в хруст снега под ногами, и не сразу замечаю, как оказываюсь на своей улице.       Вдалеке начинает виднеться козырёк до боли знакомой малоэтажки, а меня прибивает осознание. Становится страшно, до одури страшно. Я не знаю, как отреагирую на свой нежилой дом, где всё покрылось заметным слоем пыли. Где повсюду будут находиться вещи моих погибших родителей. Где каждая деталь, каждая мелочь восстановить в памяти все подробности того рокового дня.       Я так хотела оставаться сильной и бесстрашной, но оказалось самой настоящей трусихой. Ноги, что и так едва несут, начинают грязнуть в снегу, словно в тине, не давая свободно сделать новый шаг. Сердце бешено колотится, в голове вакуум, в ушах звенит. Кому бежать? Кому сказать, что я боюсь, что испугалась?       Это была та самая правда в лоб. Я присутствовала на похоронах. Я всё видела, но осознала в полной мере лишь сейчас, когда пришло время прийти в пустую квартиру и встретиться с тишиной и одиночеством лицом к лицу.       Мама больше не приготовит вкусный обед. Папа не похвалит за победу в научном конкурсе. И никому ты уже не будешь нужен так сильно, как своим родителям. Никого роднее не будет. Никто не полюбит тебя также сильно…       Я настолько погружаюсь в осмысление масштабов своей утраты, что даже не вижу, куда иду. Земля вдруг уходит из-под ног. Я теряю координацию, грохнувшись на землю, не сумев удержать равновесия. Остатки кофе заляпывают мне весь рукав куртки, бедро начинает неприятно саднить от жесткого удара. — Чёрт, — шиплю я, сдерживая весь тот поток несусветных ругательств, что крутились у меня на языке.       Проклятый снег! Мне нет дела ни до тебя, ни до этого чёртова Рождества. Мог и не выпадать вовсе, а тем более в таком количестве.       Хорошо хоть головой не ударилась об бордюр. Второго сотрясения я б уже не пережила. Может оно и к лучшему…       Мне хотелось подумать ещё о чём-то прежде чем попытаться подняться, но окликнувший голос отвлекает. — Девушка, вы в порядке? — незнакомый парень склоняется надо мной, пристально осматривая. — Вы не ушиблись? Лучше бы ты не подходил… — А тебе что, больше заняться нечем? — я отдергиваю свой рукав, за который он уже успел схватиться.       Хренов помощник, катился бы ты… — А вас что, всю жизнь черти вилами кололи? — он сначала хмурится, а потом совершенно по-идиотски улыбается. — Что ты несёшь, полоумный? — раздражённо произношу я и пусть не поднимаюсь полностью, но принимаю сидячее положение. — Не представляю, как при других обстоятельствах, человек может быть таким злым, — он не шутит, просто говорит, что думает, при чём так легко и спокойно, что гнев куда-то отступает.       Хренов дурак с фантиками!       Он встает с корточек и протягивает мне руку, желая помочь встать. На что я лишь фыркаю и, абсолютно проигнорировав его благородный жест, встаю сама, нервно отряхиваясь от снега, что облепил буквально всё моё тело. Не понимаю какого хрена он ждёт? Бери свою коробку (она просто лежала около его ног) и вали на хрен.       Боже, и откуда у меня появилось столько злости?..       Становится немного стыдно, но у меня слишком ограниченный эмоциональный ресурс, чтобы выразить им что-то, кроме раздражения. Мне не остаётся ничего, кроме как смерить его едва понятным мне самой взглядом и продолжить свой путь, бурча под нос проклятья.       Ну поздравляю, Александра Брайт, только огромного синяка на пол бедра тебе и не хватало для полного счастья! — Ну вот какого хрена со мной всегда происходят подобные приключения? Что, в мире больше людей нет что ли? Только я, а? — ворчу себе под нос, как старая бабка, параллельно отряхивая замаранный кофе рукав. — Ещё и этот придурковатый рыцарь… Нашёлся мне, спаситель недоделанный. — Я вообще-то всё слышу.       За спиной раздаётся уже знакомый голос, заставляя судорожно обернуться, чуть не поскользнувшись вновь. — Опять ты?! — зло шиплю я, складывая руки на груди. — Что, будешь теперь следить за мной? — Господи, да кому ты нужна, — он смеётся.       Ему, блять, смешно! — Я вообще-то домой иду, — добавляет он спокойно.       Ну ты и идиотка, Брайт. Иди и ты домой, и не кидайся на людей…       Выдыхаю и молча продолжаю идти, прислушиваясь к хрусту снега за спиной. Он идёт прямо за мной, след в след. Что ему нужно, чёрт его дери?       Подхожу к подъезду, замечая, что незнакомец немного оторвался и спокойно открываю дверь магнитным ключом, думая, что больше не увижу этого добродушного придурка. Но не тут-то было… — Девушка, придержите дверь! — кричит он, ускорив шаг, надвигаясь прямо на меня.       Может, он маньяк какой-то? Хрен знает, что в его башке. А может, хочет номер попросить, познакомиться, что ещё хуже. Я в какой-то панике, переча его словам, захлопываю дверь и быстрым шагом подлетаю к лестничному пролёту. Забываю о сотрясении, ушибленном недавно боку и на всех парах несусь на третий этаж. Останавливаюсь только у собственной входной двери.       Стало плохо. Конечно, ты бы ещё кросс пробежала, идиотка? Разноцветные круги перед глазами пляшут танец маленьких утят, пока я судорожно глотаю ртом воздух. Упираюсь о стену рукой, а потом к ней прикладываю и лоб, чувствуя, как от такого перенапряжения пульсируют виски. Едва прихожу в себя, но… — С тобой всё в порядке? — это он, это его голос, мать твою.       Я подпрыгиваю от испуга, с последних сил сдержавшись чтоб не заорать на весь дом. Смотрю на него глазами загнанного зверя и вижу, как его взгляд приобретает некую тревожность. — Я не хотел тебя испугать. Прости, — негромко произносит он, будто пытаясь не напугать ещё больше. — Тогда не пугай, придурок, — выпаливаю я, держась одной рукой за разболевшуюся голову. — Зачем ходишь за мной? Я не собираюсь с тобой знакомиться. — Видимо, придётся, — хмыкает парень и вновь начинает по-идиотски улыбаться. — С какой стати? — я выгибаю бровь, с вызовом глядя в его бесстыжие, по всей видимости, карие глаза. — Что-то мне подсказывает, что мы соседи, — он склоняет голову с небрежной укладкой, на которой ещё не успели подтаять налетевшие снежинки. — Ты ведь здесь живешь?       Он кивком указывает на мою дверь, ведь руки его по-прежнему были заняты огромной коробкой. Приходится молча кивнуть головой в ответ, потому что сказать ничего не выходит. Соседняя квартира же год как пустовала, когда её успели продать?       Брайт, ты целый месяц провалялась на больничной койке, видя солнце через окно палаты стационара, о чём ты говоришь? За это время сюда могло пол-Таджикистана переехать. — Тебя хоть как зовут? — он вновь вырывает меня из собственных рассуждений. — Александра, — произношу я, будто в пустоту, но тут же реабилитируюсь и добавляю, тверже и громче: — Александра Брайт. — Джастин Бибер. Приятно познакомиться, соседка.