Buon viaggio

Отдых перед сессией – иллюзия свободы из серии «пока идёшь из тюрьмы в автобус для перевода». Хуи пинать вроде и можно, но делается это подозрительно напряжённо, да и соседи ругаются на крики под гитару. Крики отчаяния, между прочим, но почему-то никто не реагирует иначе как «заткнись Морикони, и на тебя фарма найдется». Но до «фармы» ещё полтора года пережить, четыре разворота зачётной книжки, экватор, в конце концов, а то бывают случаи. Взгляд на какие-то методички по органике, потом на гитару, которую полапать до завтра, а точнее, сегодня, но того сегодня, которое после сна, уже не выйдет, и на время. Половина третьего, до рассвета далеко, но практически все спят, и даже ленты соцсетей обновлять нет смысла. Два часа удается добросовестно провести, вгрызаясь в гранит науки, пока дело не доходит до практики. Задача решается, ответ не сходится – все идёт своим чередом, раздражая невероятно. Ник проклинает тех, кто решил, что детей лечить и тупые могут: вот тупые, видимо, и недолечили, а он теперь тупым ходить должен. «Начальный уровень» – название раздела только хуже делает. Ник курить начал совсем недавно, просто потому что вот, говорят, нервы успокаивает, а ничего не делать в ожидании худшего нервно до невозможности. А ещё говорят, что можно социальными связями так на перекурах обзавестись, и с этим поспорить хочется намного сильнее, хотя ожидать чего-то, выходя только ночью-утром… воспаление лёгких разве что и пневмонию: надевать куртку лень, ещё пропахнет, а запах до сих пор неприятен, приятен процесс. К слову, о говорящих: говорят, что к запаху привыкаешь быстро, так что Морикони просто смиренно ожидает, когда сия временная абстракция приобретет более осязаемые очертания. Общежитие не спит никогда, звуки – тихие и не очень, шаги и голоса – от каждого Ник не устает дёргаться по инерции, хоть ничем и не грозит, но не любит он людей в непосредственной близости, особенно когда время выделено для восстановления морального, пусть не физического. Пепельница наполнена до отказа и, даже не услышав гласа совести или инструктажа о пожарной безопасности, Ник бросает окурок вниз. По коридору кто-то идёт, судя по куртке даже не на кухню, хотя на нее и так только тараканы заглядывают в такое время. Пересекаются уже у двери, глупый извечный спор «кто кого пропускает» мог бы произойти, если бы Нику не было все равно на эти ваши правила приличия, поэтому он выметается, стукаясь плечом вообще неизвестно об кого, тут же отворачивается, поджимая замёрзшие руки в рукава, и быстрее уходит, будто заметили за криминальным чем-то, и нужно быстрее скрыться. – Да-да, извиняю, – видимо этот некто тоже уже заебался, но реагировать как-то не хочется, и Ник даже фак в спину не показывает. Или не в спину. Не знает он: обернулся на него тот парень или раздражение раздражением, но отвлекаться уже лишнее. Лучший способ решить проблему – уйти нахуй, а точнее, в свой блок, чем он и пользуется все полгода при каждом удобном случае. Ещё немного материала на силе исключительно желания не видеть все эти извращения ещё и на пересдаче и самую малость на кофе. Привет, тахикардия, повышение и так повышенного давления и прочие прелести жизни. Нику даже интересно, обматерят ли его ещё раз, если в шесть утра он вытащит тонометр, издающий звуки подозрительно похожие на будильник. Небо уже просто серое, но не светает. Уже третий день по правилу: видишь рассвет – молодец, хватит учиться, можно идти спать. Осталось только дотянуть самую малость. Работает тот самый закон подлости, который не позволяет плодотворно поглощать материал на парах, когда знаешь, что до перерыва всего десять минут, и из мыслей только предвкушение отдыха, но ведь самоконтроль. Если б было что поесть, можно было б наконец позавтракать вовремя, но так. У неба добавляется оттенок пурпурного. Почти печень, хотя до сплахнологии ещё не дошли. «А хуй с ним, залипать, так со вкусом». Ник натягивает толстовку в который уже раз, пачку всю не тащит – не привычка ж. Хорошо, когда соседям похуй на звуки закрывающегося и открывающегося замка: разное расписание делает свое дело. А ещё желание спать в нормальное время, а не то непонятное нечто, которое приходится наивно называть режимом. На балконе кто-то стоит, и уйти бы спать наконец, но неинтересно и смотреть из комнаты не на что, если пагубную (не)зависимость отбросить, у побитых временем металлических прутьев и бетонного клочка пространства, ими огражденного, преимущества явные: нет второй общаги прямо напротив во всяком случае. А вот спина широкая есть. В куртке. Той самой, блять, куртке, если память не изменяет, потому что выглядит эпатажненько для общаги. Ник тоже становится рядом, но на перила не облокачивается: во-первых, окурком по макушке получить можно, во-вторых, холодно, он же не в пальто хотя бы, хотя пальто было бы жалко, так что окончательно не вариант. Этот широкий рядом – араб, в общем-то ничего удивительного, каждый третий тут к родине Моисея отношение имеет, – смотрит как-то пристально, но хуй с ним. У Ника тут рассвет, наверное, впервые настолько осознанно ожидаемый как самоцель, что даже холод, пробирающий к утру сильнее, значения не имеет. Докуривает быстрее, чем появляется желание уйти, хотя чужое присутствие все же немного давит, особенно ухмылка, когда окурок о стену тушит, оставляя темный след. Будто бы стена изначально чистой была. Впрочем, кажется, это даже не осуждение, но все ещё раздражает, и холод этот, и вообще спать пора. Хватит рассветов. Дверью хлопает ненамеренно, но эффектом все равно доволен, теперь можно с чистой совестью поставить будильник где-то на два, потом перевести на три, а этот гость страны пусть и дальше лёгкие садит, а то понаехали тут. Доброе утро начинается раньше запланированного, но все равно в тот промежуток, который большинство называет днём. Сосед сдал патанат и решил, что счастье привалило в этой комнате лишь одному, поэтому остальные в виде заспанного Ника могут просыпаться и страдать от громких и резких звуков. – Когда проставляться будешь, буди, а так пошел нахуй, поздравляю. Но заснуть не выходит, ещё и, когда пытается угол подушки поправить, в нос ударяет запах дыма. Руки надо мыть, элементарная гигиена и прочие мелочи жизни, но в начале восьмого уже не до того было, а ещё и спешил вроде. Пытается вспомнить, что напрягло, кроме химии, разумеется. Вспоминает. Что ж, недолюбливать арабов за эти шесть месяцев вошло в привычку, так что ничего нового, только вот Ник уверен был, что факультет иностранцев в этой общаге не селят: нормальные у них какие-то, с ремонтом и отоплением не для галочки, чтоб трубы не промерзли окончательно. Пока за окном светло для учебы нет никакой мотивации, даже то, что экзамен фактически через сутки, 22,5 часа, если быть точнее. Несколько часов тревожного просмотра бесполезных видео, гитары, матов на тараканов, мигрирующих уже даже не по одиночке, потому что действительно бороться с ними сил уже нет, вообще непонятные существа: еды тут нет, так зачем всей толпой расхаживать, но делают это без шума, и уже спасибо. Сейчас не выходит собрать мысли в кучку и выжать хоть строфу чего-то связного, и если раньше это означало перечерканный вдоль и поперек лист, то сейчас практически пустой с парой робких попыток и бензольным кольцом в уголке. Днём Ник в принципе ощущает что-то похожее на жизнь, даже когда в чате группы начинают обсуждать решение задач, к которым он так и не притронулся, отчаяние не чувствуется в полной мере. Раз они обсуждают и не могут решить, значит смысл тратить время на нечто столь непродуктивное? Староста каждый час вбрасывает сообщение «нам осталось # часов», и создаётся ощущение, что он просто пересмотрел классических ужастиков вместо подготовки, что было б и не удивительно. Если бы в этой группе нормально учился хоть кто-то, наверное, это могло бы мотивировать или давить на совесть сравнениями, но когда шестнадцать долбоебов собрали в одном журнале и сказали «сосите плывиски» или «теперь вы будущие педиатры, медики, врачеватели душ и туш», то толку выходит не так много. Минимум, может, и знают: университет все же печется о имидже, но никакого рвения в этих рядах не найти. – Я выключаю свет. А вот это знак нехороший. Во-первых, жёлтый свет настольной лампы раздражает, во-вторых, до экзамена как раз 12 часов и ещё две трети материала, которые в глаза он видел по разу, чтоб закрыть на что-то, что не F, и забыть. Правило «трёх «с»: списал, сдал, сука-пошло-оно-нахуй. Только не факт, что списать так возможно и завтра, а точнее, сегодня, потому что даже на рядовых практиках – дело большой удачи, и будь удача на стороне Морикони, не на чертовой педиатрии бы он был. В три ночи, как в достаточно красивое время, которое неплохо бы отметить, опять толстовку, опять на балкон. Тишина, пустота, красота, но хочется закричать во всю глотку. Не важно даже, что орать, хоть просто протяжно взвыть от безысходности и усталости в прямом смысле, хоть «химики — пидорасы», если о наболевшем, но заболеть страшно. Странно, как все эти пугающие картинки про рак лёгких не работают, но голос — смысл имеет: если выгонят, в переходах как-то петь нужно будет, а хрипотца – это не предсмертное сипение. Пальцы слегка дрожат, ещё и рукав подкатан, чтоб меньше дыма попадало: бесполезные попытки отрицать или просто нежелание лишний раз тащить вещи в стирку. Холод должен помочь прийти в себя, успокоится и принять решение, стоит ли вообще продолжать попытки что-то запомнить или сон важнее. Вопрос глупый и очевидно, что просто для того, чтоб было оправдание (больше никакого толка не будет), стоит продолжить смотреть на одни и те же буквы и цифры в разных комбинациях, пытаясь найти закономерность. Сложно, очень сложно, если бы мы знали, что это такое, мы бы не вбивали в поисковик начало каждой задачи из списка «решайте хотя бы это, а там до минимального дотянем». Ник привык быть последним в списках, даже со вторым годом в школе смирился, но тут уже есть плата за обучение и ответственность. Не палками же загоняли, сам вроде как добровольно документы посылал. Сегодня облака кучевые, низкие, за ними едва видно, что небо уже желтеет, и Ник решает, что теперь перекур под рассвет можно сделать традицией, потому на балкон именно спешит. Черт бы с ним, что не видно практически ничего, тем более утешает призрачная надежда на снег. Пускай мокрый, пускай на асфальте задержится на секунду, но просто чтобы был, как новогоднее чудо, потому что только в чудеса и приходится верить. Яркая красная куртка, такое не спутать, и, если этот араб там не живёт, то как объяснить ещё – неясно. Всего два раза или три – вполне то, что подходит под определение совпадения, но уже раздражает, вот так вот легко и просто своим фактом. А ещё фактом приближающегося экзамена, отсутствия сна в ближайшие девять часов, присутствие пизды в жизни в очень обозримом будущем и многими другими обыденными мелочами. Стоит ещё так, что нельзя спокойно по разным краям разойтись: сразу видно похуизм старожилов, которым на все проверки и правила уже все равно, когда сам Ник где-то на периферии опасается полумифических дежурных. Стоило только выйти, а уже холодно. Слишком. Пальцы дрожат, и не удается с первой попытки задержать огонь, чтобы нормально тлеть начала не только надежда на светлое будущее. Чёртово чирканье одно за другим, и так раза три, вызывая раздражение ещё больше. Тот слева опять ухмыляется, что ли? Боковым зрением не видно, но что-то подсказывает, что да. Сам бы Ник с такого лоха смеялся, наверное, не будь им сам. – Ты именно к рассвету приходишь? Ого, оно ещё и разговаривает. На удивление, без выраженного акцента, или фраза слишком короткая. Что-то вроде согласного мычания. – Раньше не приходил. Занятный человек – самому с собой беседовать нравится. Сегодня всей этой завораживающей хрени с первыми лучами, видимо, не будет, но у туч оттенок серого чуточку другой, чем минуту назад. Все вокруг серое, кроме мусорных баков, которые едва видно: слишком близко к самому зданию находятся, а вниз потупиться он и перед экзаменатором сможет. – Раньше не приходил, а тут второй день. Такое чувство, что раньше этот парень в целом никого годами не видел, а тут уже второй день приходит вот такое вот забавное недоразумение, в воротник утыкаясь. – Раньше я и ебанутым не был, в такую рань идти куда-то. – Первая сессия? Снова согласные, но невнятные звуки, дым куда-то за плечо, чтоб тут же ветром уносило. – И после планируешь бросить? Вопрос звучит ближе к утверждению, но Ник и не знает, что сказать. Он вообще ничего не планирует дальше пары часов. – Черт его. Выживу, можно будет и подумать. – Часто вы на первом курсе драматизируете. Нашелся, блять, просвещенный и повидавший жизнь, но сейчас уже как-то не очень и раздражает. Давно не было разговоров с кем-то не о забытом хлебе на столе, если это серое нечто все ещё является хлебом, или просьб скинуть конспект. Непривычно, сложно что-то отвечать, не огрызаясь. – А что делать, если сдохнуть хочется. – Тут высоты вообще-то хватит, но я не подстрекаю. Сигарета кончилась, этот смеётся, руки мёрзнут, второй все равно нет. Но не уходит. Все ещё смотрит куда-то поверх парковки и трассы, будто действительно вид нормальный открывается. – Але, если что. Внезапно. Неясно: удивляет, что имя вполне местное или вообще желание представиться, но голова не ведёт подсчет странностей после 15 часов без сна и больше, чем шести тет-а-тет с химией. – Ник. По привычке ещё группу хочется добавить или комнату на всякий случай, да хоть фамилию, а то звучит подозрительно коротко. – Пальцы уже красные. Сразу видно, что медицинский, и хоть кто-то обращает внимание на какие-то физиологические реакции. – Блять, – самое громкое, что сказал за утро, ещё и с эмоциями, которые, казалось, атрофировались с последней мозговой клеткой. Попытка сжать и разжать пальцы. Хуй там плавал – медленно и далеко не полностью. Сжимаются, хуй-то как раз в плаванье на всех порах пускается. Без прощаний уходит с балкона, потому что отогревать надо и продолжать задачи писать, а для этого моторика хоть маломальская потребуется. Холодная вода по памяти ещё с детства, когда зимой все конечности и не только отмерзнут, понемногу помогает, умыться ещё для бодрости, и в бой можно. Только сон почему-то более привлекательным кажется, даже если и на пару часов. Еда – стереотип, навязанный обществом не столько из-за отсутствия денег, сколько из-за необходимости желания и времени. Конспекты в рюкзак – просто чтоб были, потому что воспользоваться уже поздно, а стоять и повторять под дверями слишком сложно и бесполезно. Ручка, даже две, и зелёную про запас, зачетка вспоминается перед выходом и ее приходится прятать в карман пальто. Уже в коридоре в плечо толкает кто-то, проносясь, в халате и шапочке сразу, вероятно, опаздывает и сам Ник, но паники нет. Относительно спокойно, слегка заторможено возвращается в комнату за шапочкой, соседи желают скорейшего отчисления – все своим чередом. В том, чтобы опаздывать, всегда есть преимущество: ответственная часть группы успеет за это время и потеряться, и найтись, и описать в чате как именно добраться до нужной аудитории. Казалось бы, почему не проводить экзамены где-то в рамках кафедры, но, вероятно, главный корпус звучит солиднее. – Нам пизда, Морикони, можешь сразу в деканат за документами. На подоконниках сидит от силы половина. Пунктуальная половина. – Заходим по три, не выходит никто. Не слышал одногруппников больше недели и как хорошо же было. – Халаты у всех наглажены? Староста, понятно, шутит: халаты в медицинском гладятся ровно один раз на посвящение в первокурсники. и то по незнанию, так что обитателям общежития даже этот один раз обламывают старшие курсы. Халат мятый. Вероятно. Ник уверен быть не может, потому что нужного пакета в рюкзаке не видит, а тот достаточно пустой, чтоб тешить себя ложными надеждами. Замечательно, тихая истерика, желание пойти и бросится под ректорскую «Ауди», принятие. – Что у нас по очереди? Я суицидником могу, только дайте халат. Главное звучать, как обычно – как будто бы ничего из ряда вон. – Ты знаешь, а тебе так Бальони и автомат поставит, кажется. Да, конечно, халат найти – не проблема, проблема – найти мужской. Если в целом в меде, кажется, учатся исключительно девушки и арабы, то на педиатрии вторые заменяются на три с половиной идиота с плохими вступительными. По плечам сидит идеально, если б не было выточек, создающих талию даже на отбитом прямоугольнике, то никаких проблем, а так… а так разве что шанс на благосклонность, пусть и совсем не того характера. Все, что было в аудитории, осталось в аудитории, и вспомнить толком, кроме хуевого билета и «ну прощу вам этот вопрос за глаза, 4». Ник находится слишком в разобранном состоянии, чтобы соображать обязывает ли его к чему-нибудь подобная надбавка, просто отдает обратно халат Федерике, видит, что теперь это скопление людей у двери действительно напоминает толпу, хоть прошло больше двух часов с начала. – Сдал? – Сдал, забыл, ничего не знаю, я спать. Вообще-то после первого закрытого, тем более не на самый минимум, ожидалось больше радости, да в целом хоть немного эмоций, а есть одна лишь усталость и желание отдохнуть чуть-чуть, прежде чем сесть за анатомию. – А перед тобой двое на пересдачу отлетели. Насосал, Морикони, не иначе. – Иди нахуй. – Нахуй тоже надо уметь ходить, да? Раздражают эти все коллеги по несчастью, поэтому Ник решает даже в чат не расписывать ничего о возможных вопросах и формате устного ответа, да и не то чтоб их об этом старшие не предупреждали. К тому же из действенных советов помогло бы только всем срочно что-то на шее набить, чтоб развести демагогию о дружелюбном виде детского врача. Дружелюбней, блять, некуда, весь в педсостав. Мороз быстро охлаждает любые эмоции и вот уже становится легко на душе: пережил, не все так ужасно, даже с его удачей выкрутиться удалось, значит и дальше можно слегка хуи попинывать, а после закрытия сессии и вовсе синтезатор бы перетащить. Музыка – все ещё едва ли не единственное, что помогает держаться не просто на плаву, а именно жить, жаль только, что соседи рвения не разделяют. – Довольный такой, проставишься что-ли? – а вот рвение что-нибудь да отпраздновать сильно в любое время года. Ник слишком хорошо себя чувствует, чтоб отвечать что-то и ввязываться в перепалку, потому что по-другому выходит очень редко. Просто смеется, головой мотает – нет, пьянок не будет, денег нет, но вы держитесь. Сон или гитара? Хочется выбрать еду, но плестись к кухне, гипнотизировать взглядом воду двадцать минут и все ради обычных спагетти, потому что для необычных продуктов не хватит. Сложно. Не окупается. А вот гитара близко, медиаторы даже новые есть, а если приноровится – мягкий можно изнутри вытрясти. В пальцах слишком часто толком нет силы после недосыпа, а в совокупности с руками из жопы и естественной тягой медиатора выскользнуть и желательно не на пол, исход очевиден и не требует особых умственных способностей. – Поспал бы, Морикони. И тише вел бы себя, добавить, вероятно, хочет, но намек и без того прозрачен. Вот то ли дело второй сожитель: видно его часов шесть в сутки и все ночью. Спит себе, не пререкается, если в холодильнике его баночки с соусами не переставлять, – золото. – Я при тебе спать, может, элементарно не рискую. Вот ты часа через два все равно куда-нибудь свалишь, тогда и можно. Оба абсолютно спокойны, говорят с полуулыбками, раздражение слишком затратно, чтоб его испытывать при всякой попытке в социальное взаимодействие, а по-другому Ник, кажется, и не умеет. Умолкает, чтобы вспомнить, когда он с кем-то, кроме преподавателей, спокойно говорил, чтоб на маленькую дуэль в домашних условиях похоже не было, и сложно. Вспоминает балкон. Вспоминает его где-то, как будто в тумане, будто не было ничего. Все, что происходит меньше чем за два часа до сна, стирается слишком уж легко и теперь неправдоподобным кажется до чёртиков. Два дня подряд встречать какого-то парня на рассвете, который ещё и участливость непомерную проявляет? Абсурд. Но от кончиков пальцев все ещё можно ощутить запах табака, может, уже фантомный: руки мыл ведь минимум дважды. – Очень ценю твою понятливость, мелкий. Ник только после того, как рука чужая волосы ерошит, понимает, что в обнимку с инструментом не меньше пятнадцати минут просто так сидит. Пару раз пройти что-то из школьных произведений, просто чтоб самолюбие потешить – пальцы помнят, звучит более чем прилично, а потом нужно спать. Атлас по анатомии завален другими методичками, но отрицать неизбежное бесконечно не выйдет. Откроет уже этой ночью. Вероятно. *** Что такое систематизация материала и с чем ее едят? Про еду – не в стенах этой комнаты, потому Ник спокойно скачет с темы на тему. Кости, кости, мышцы, опять кости, на связки смотреть не хочется, особенно конечностей. Конечности он бы в целом отрезал с радостью всей популяции рода человеческого, потому что непростительно иметь такое количество всего на несчастных руках и ногах, особенно это касается каналов: их он игнорирует, перенося на завтра или послезавтра. В случае с анатомией конспект уже есть, атлас есть, учебник есть – остаётся только читать и запоминать. Первое выходит очень даже сносно, а вот запоминать, когда на предплечье половина мышц решает начаться и закончиться всего в четырех точках, зато с разными их комбинациями… Раздражает. Кости они вон разные все, даже череп, который при первом знакомстве материли и на родном итальянском, и на импровизированной латыни, сейчас выглядит неплохо. Пока в височную кость не заглянешь. «Когда-то и меня вела дорога приключений, а потом мне прострелили коленце канала лицевого нерва,» – сам понимает, что шутка идиотская, но только подобное и спасает сейчас. Из блока слышен шум воды. Сессия – пора, когда время суток не имеет значения для трети обитателей минимум. Но до утра времени более чем достаточно, чтоб сойти с ума окончательно, а точнее продолжить постигать миологию. Послезавтра будет пробное знакомство с трупом, ещё через день – сам экзамен. Очень хочется верить, что на этом можно будет различить чуть больше, чем большую грудную или большую круглую, потому что на самих практиках это выглядело «тут есть межреберные, у них противоположные направления, вы видели в атласе, а тут вот просто что-то желтоватое тянется – это оно». Вообще слабо представляется, как сдавать практику не с костным препаратом. У трупов особенность такая: если и захочешь руку ему отвести – он сопротивляется, как в последний раз, а давить страшно. Мерзко ещё немного, но больше страшно, что хрустнет что-нибудь, а потом тебе всей кафедрой хрустнут что-нибудь. То ли дело кости, тут даже перчатки можно не тратить, показываешь себе скрепочкой, абстрактно обводишь сразу сантиметров пять и говоришь любые сочетания на латыни, которые помнишь. И конечно же в первую попавшуюся дырку ткнуть со словами «питательное отверстие» не забыть, главное с чем-то из основных структур не перепутать, как тогда с каналом зрительного нерва. Ну информация об окружающем мире – тоже пища для мозга в некотором роде. Когда Ник щелкает электрочайником, полным, возможно, на треть, и тот начинает сразу же бурлить, слишком отчётливо выделяясь на равномерном фоне приглушенных звуков извне, сосед просыпается только для того, чтобы натянуть одеяло и скорчить недовольное лицо, насколько сонливость позволяет. Кофе – вестник тахикардии, но без него совсем грустно, а вот от всяких энергетиков приходится отказаться. Время тянется медленно, перекур в надежде посмотреть на звёзды опять обречён на провал, и пора бы смириться, что в центре мегаполиса не увидеть ничего, интереснее Большой Медведицы или Пояса Ориона. Затяжка назло себе слишком долгая, до горечи в горле, но выдох спокойный. Под контролем ведь и сам просто пытается живым себя почувствовать. Просто почувствовать. Ловит себя на том, что вторую начинает с явной надеждой и ожиданием. К черту уже попытки себе врать: да, хочется того странного в собеседники, чтоб увидеть кости и мышцы кожей обтянутые и неотпрепарированные. Друзья там в Риме остались и сессия у них раньше, и время как будто бы есть постоянно, чтоб новые фото и видео во все соцсети добавлять регулярно. Что-то вроде лёгкой обиды: без него и как будто не вспоминают вовсе. Логично было бы самому вспомнить и признак жизни подать, но логика… не до нее уж точно, зато самостоятельная жизнь, попытки в ответственность. Холодно, тихо, равномерный гул автострады. Поговорил сам с собой и хватит. Ощущение целых двух дней даёт ложную надежду, которой слишком легко поддаться и продолжить без тени энтузиазма смотреть на рисунки в атласе. Все слова знакомые, все вот это когда-то видел и слышал, только воспроизвести сложнее будет. Таракан бежит уже непосредственно по стене напротив и так все равно: пусть ползет и сдохнет где-нибудь в другом месте, хватит тут потенциальных трупов. Все надоело, все заебало, все решено – к черту вашу древнейшую из профессий, проще уже в представители второй податься, раз и там, и тут действия коитального характера без явного согласия совершают. Нет никаких планов на «после», чтоб стимул появился все с первого раза закрыть или просто перетерпеть, в конце концов. Семья, кажется, и плохого ничего не означает, но от нее целенаправленно и сбегал ведь, просто чтоб больше кислорода, а теперь додышался: в городе-миллионнике воздух с теми ещё примесями. В книге картинки двоятся или троятся, а говорят ещё, что новые издания чему-то хорошим дополняют. В глазах, по правде, и без этого все расплывается, вынуждая об очках вспомнить, что очень не хочется. Аккуратно приподнять каждую из кучек завалов по очереди, чтоб меньше шума, и сосед возникать не начал. По отношению к последнему индивиду, хрипы жизнедеятельности издающему, Ник немного зависти испытывает: адекватный режим дня, празднования закрытой поебени, в название которой на первом курсе вникать не хочется, с товарищами, и визуальное спокойствием бонусом, чтоб добить самооценку окончательно. Небо абсолютно никакое, лёгкой дымкой выхлопов и туч затянутое, но по времени – все, брейк. Через минут двадцать будильник у соседа заиграть должен, значит бросить дверь открытой не вариант, а то скандал ради скандала, чтоб пар в период сессии выпустить – нет причин этого не делать, во всяком случае. Со вчера помнит, что холодно достаточно, и послушать бы отголоски здравых идей, вторящих пальто не только до экзаменационных аудиторий выгулять, но в холоде тоже какой-то смысл видится. Все осознанно, насколько это может происходить в почти семь утра, пусть и не все признается. Тапочки по коридору шлепают, хотя носки зимние должны б проблему решать, эхо больницей отдает. Обреченненько: регламент, на который всем плевать, и ты, на которого тоже всем плевать. Плевать на общество – занятие интересное, но Ник даже с балкона себе не позволяет: не так ещё довели или не осознает. Второй раз за день (или ночь) разочарование, что только небо нам судья. Вероятно, логично, чтоб тот, как его вообще звали, к слову, в такую рань неизменную выбирался именно ради одиночества и спокойствия и теперь точно также закономерно найдет способ избежать компании. Ник бы так поступил, если б избыток присутствия невынужденного чувствовал. В пальцах лёгкость ненужная о недосыпе свидетельствует, мороз бодрить должен, но зима ненастоящей кажется. Черт бы с этой атмосферой праздников, ушедшей за пару часов после того, как пустые бутылки к мусорным бакам спустили, но и погода какой-то заговор строит: а обещали, что тут севернее, что снег – не продукт воспалённого вслед за лёгкими воображения. Дверь открывается резко в сравнении с абсолютной статикой непроисходящего. По привычке кисть отводит, чтоб сигарету видно не было и скинуть можно было за перила в любой момент, зато из более осознаваемых – удовлетворение, что вот этот крупный дошел все же. Имя в голове вертеться ради приличия даже не пытается, но называл же, этот факт помнит отчётливо. Даже не заморачиваться над тем, чтоб так открыто не смотреть, ожидая чего-то вроде приветствия. Кивок. Кивок в это «что-то» вроде как раз попадает – хоть где-то ожидания оправдываются. Непривычное ощущение, надо бы запомнить. – Почки морозим? – в неадекватных цветов куртке, конечно, хорошо говорить. – Все равно не купят, что мне с них? – Это что у вас там в этом семестре с такими расценками, чтоб во все тяжкие? А ведь целых часа четыре не слушал, как мелочи зеленой хорошо живется и что сессия чувствуется по-настоящему только летом, а это так – бесплатный пробный период по школьной подписке. С первым прилагательным добрая треть потока поспорить может, а обеспокоенные полным погружением в студенческую атмосферу преподаватели и до половины соотношение как-нибудь добьют. – Это прикидываю, как на зарплату педиатра коробку от холодильника нормальную выбрать. – До зарплаты еще дорасти нужно. Хочется сказать, что он сюда не действовать на нервы, наверное, пришел, так что самое время вредным привычкам отдаться. Молча. Там же рот задействован непосредственно, в чем проблема? – Ой нахуй иди. Впрочем, иногда желанием дать волю нужно. – Обязательно, даже в расписании так стоит. Слушай, у тебя одежда нормальная есть? – А что? Не помнишь, как выглядит? Вообще-то огрызаться именно сейчас не хотелось, подсознательно и как-то негласно даже для самого себя эти пересечения чем-то спокойным считались. Если за две-три ночи что-то считать можно, когда даже счет суткам потерян. – Да я ж и одолжить могу. – Надеешься, что там зачтется? Опять смысла торчать на балконе нет объективно. А желание есть, которое холод перекрывает. Кости не учены, связки не смотрены, возрастные особенности не могли бы проследовать в паховый канал, например. Удивительно, как всего за полгода подобные, так сказать, отверстия самым отвратным пунктом назначения казаться начинают. Была б еще уверенность, что маршрут верно выстроить получится и все его стенки назвать, потому что, кроме факта существования, вспомнить и нечего. – Спишь? – Блять. Зато вот и доля ответственности в действиях появляется, жаль, в желание уточнить и восполнить пробел в знаниях не выльется. – Иди спи, не сегодня пишешь же? Сегодня стало чем? Средой? Сложно, слишком сложно. Наверное, не сегодня, впрочем, все равно ничего хорошего не ждет, так что и разницы нет, когда там. Может, и не приходить, раз пересдача в любом случае. Пальцем в труп потыкать и без таких заморочек организовать можно: половина общежития на них похожи, особенно если в блок, где кто-то удачно сдал зайти. – Пойду. Сейчас. С этим режимом солнце нормально только по утрам и выходит застать. Днем, который после пробуждения, то есть только к трем-четырем начинается, оно есть, вероятно, но к окну Ник не подходит, из комнаты не выползает, а на предложение кого из знакомых до магазинов пройтись только глаза закатывает. В комнате очки обычные, с линзами, так что актер не зря пропадает. – Совсем все достало? Опять удивительная участливость. Хочется на жизнь пожаловаться, хочется проматериться не только мысленно в перерывах между отчаянным созерцанием конспектов с надеждой на фотографическую память. – Да нормально, сессия ж, все хорошо. Улыбка, руками в ограждение металлическое, раз они не заняты. Холодно, но можно на пятках раскачаться туда-сюда – физическая активность, как она есть, – а на небе никаких лишних оттенков даже в редких ясных пятнах. Серый и голубой, еще немного очень серого и самую малость не очень голубого. Неинтересно, не вдохновляет, не повод уйти в тепло к отдыху. – Напоминаю про почки, неприятно будет. Все равно, что там говорит этот (боже, дай памяти на анатомию больше, чем на имена), но атмосфера от всего и сразу приятно отстраненной получается. А ведь он серьезно что-то, ответ предполагающее, спросить может. К тому, что слишком многие тормозом считают, не привыкать, но тут речь не о ком-то, кто все проблемы с учебой видит непосредственно, а в остальном не так ведь и безнадежен, кажется. – Все хорошо будет. Взгляд от точно такой же высотки, где фармакологи живут, переводить настолько резко – ошибка. Голову ведет от недосыпа и то, что руке не холодно не от того, что она атрофировалась, сразу сообразить проблемно. Чужая рука на секунды три задерживается поверх, и, вероятно, если б слушал лучше, то в единую картину сложилось, но жест поддержки – так жест поддержки. И без этого бы справился, но возмущаться тут повода нет, тем более, если это энергозатратно. Попрощаться нужно было. Поздно, дверью хлопают совершенно бессовестно по отношению к тем, кто в комнатах поблизости живет. Ну и черт бы с ним: какое мнение складывается, не волнует абсолютно. Все же восемь утра – время познать абсолютную гармонию, остается только верить, что на экзамен завтра в девять, это тоже распространяться будет. Остальные спят, никто не сдается сегодня, а значит никаких радостных или траурных завываний без капли сочувствия совам-сожителям. Хотя да, до второй сессии ты тут никто, лучше б к фармакологам шел или вообще в этих, которые на четыре года, только название настолько из головы стерлось, как и все, что внутренний мир не раскрывает. *** Подрыв в холодном поту (потому что при фактически отсутствующем отоплении другим быть не может) всего лишь в час дня по причине «а какие там каналы в кисти были?». Охуенно важные, судя по всему, но вспоминать то, что так и не было выучено – бессмысленно, руки к телефону тянуть – холодно, а пока мимо лица проносит – запахом табака получше, чем звонком будильника, ударяет. Прогуглил, не запомнил, можно пытаться обратно с носом в кучи тканей разной плотности кутаться. На втором ярусе не очень волнуют причины тишины в предполагаемо шумном месте: может, и не пережил кто свои ужасы клинических дисциплин, так халат им пухом. Сон возвращается быстро, отпускает – тяжело. Может, рано хоронил, если окна заботливо зашторены и полумрак обволакивает, когда ему быть не положено. Может, стоит разочароваться во всех мимолетных радостях жизни и глянуть, сколько там до будильника осталось. Но холодно. Администрация студгородка все еще к живым студентам условия хранения трупных препаратов применяет, когда речь о температурном режиме, так что рука под одеялом остается, и оно же на нос практически натягивается. – Тебя завтра сразу на экз будить? Мелкий! В плечо ни капли не дружелюбно тычут. Непонимающее мычание, осознание, дата на экране блокировки апогеем. Лампа горит, календари не врут, и спасибо, что число до сих пор не изменилось, хотя подождать полтора часика, и даже этой маленькой радости не останется. – Блять… Многозначительно, но содержательно. Холод не чувствуется, только разочарование в себе, что будильник либо не завел вовсе, либо выключил неосознанно. Безответственно, зато стереотипам все больше соответствует о потерянной специальности. Холодный воздух, холодная вода в кране, холодный, вероятно, просроченный кефир. На завтрак, так сказать. Кто такое здоровое питание, только тот странный полковник с охраны жизнедеятельности, предмета бесспорно важного, чтоб выспаться и домашнее на остальные дописать, знает. – Что, мелкий, совсем выдохся? Как сосед со спины подходит, пусть и в абсолютно светлой комнате, Ник не замечает и вздрагивает, стул скрипеть заставляя. – Нервишки шалят, но ничего, это так и надо. Вот сейчас все, что волноваться может, насмерть сдохнет, и на экзамене молодцом будешь. – Хуевый план. – Сам ты хуевый, я подбодрить хочу. – Ты не хочешь больше за комнату платить, – отвечать на подобное все равно достаточно приятно отвлекает, но времени все меньше остается, и дефицит его физически легкой тошнотой ощущается. Больше ответов нет, только копошения, вопросы ко второму сожителю и неотъемлемый для здания этого мат периодический. – Мелкий, смазку видел? Вопрос звучит увлекательнее глубоких мышц спины, впрочем, по глубине мало уступает. Возможно, ослышался или это просто попытка развлечься за его счет. С соображалкой на этой неделе еще хуже, чем быть может, пускай говорят, что этот коэффициент в отрицательные числа не уходит, и просто молчать безопасней всего кажется. – Кто, блять, видел, черная бутылочка, ну серьезно, – полноценного раздражения ищущего что-либо человека в голосе не ощущается, вероятно, усталости благодаря. – А что, своими силами сдать совсем никак? – От кубика, блять, шарниры скрипят. – Называй как хочешь, не по моей части. Ник только слушает, взглядом по строкам, впрочем, не водя абсолютно. Про какой кубик с какими шарнирами позже доходит, когда адская машина за авторством Рубика скрипеть начинает. – Это будем слушать или смазку искать? Кто-то в этой комнате все же пидорас, если вспомнить, когда о головоломке речь в последний раз заходила, и задуматься, на кой хрен она понадобиться в начале первого могла. После семи лет музыкалки и завываний всего, из чего звуки извлечь удастся, из нескольких кабинетов и параллельно, звуками любого характера напугать сложно. – Под кухонным глянь? – Смотрел, на меня в ответ посмотрели. – С фонариком что ли? – А мне тараканов еще заранее в известность ставить, что смотреть на них собираюсь? А у тараканов скелет внешний, а мышцы какие? Спины, даже если и найдутся, то явно не в таких количествах. Чем больше смотришь, тем больше хочется те же лопатки свести, проверяя, что и как именно напряглось для определенного движения. Научный интерес, производственная гимнастика – сплошная польза, одним словом. – Я в одиннадцатый, – хлопок дверью, от которого ведро мусорное шатается, а значит и обитатели его стресс испытывают, разбегаясь. – Малой, дверь закрой, пусть с хуйней своей там и ночует, – голос со второго яруса другой кровати. – Он же в ванной орать начнет. Ответ просто, чтоб отстали, в попытках отчаянных что-то выхватить на «минимум» за семь часов. Таймер невидимый по ответственности, откуда только взявшейся, бьет, расталкивает, неожиданной мотивацией озаряя. – Да не отчислят, успокойся, ты ж староста. – Хуяроста. Сам бы пошутил, что в женском коллективе медицинского и родной педиатрии, в частности, это не только передразниванием оказывается, но шутки в сторону. Можно попробовать билеты открыть и случайно на какой-нибудь еще более случайным образом ответ пытаться сформулировать, но так только остатки веры в чудо утреннее убить выйдет. Выйти в окно хочется, честно говоря. Или с балкона: окна зимой утеплением заткнуты. Пока в комнате еще не спят выходить некомфортно. Причин нет, не по правилам, никем не установленным, зато комфорт небольшой обеспечивающим. Темы атласа и учебника теперь не согласуются никак, тетрадь же вниз соскальзывает, унося аккуратные, между прочим, рисунки в дар пространству между столом и шкафом. «Теперь торжественно не сжечь». Немного грустно. Много страшно. В три перестает шуршать сомнительно смазанный кубик и тухнут экраны чужих мобильных. Любезно предлагают смириться с неизбежным и поспать, потому что мешками на жалость тут не надавить, если содержимое валютным курсом не измеряется. Не менее любезный ответ, что лампа горит до утра, слышат. Первый выход подышать долгожданным как никогда кажется. На балконе нет никакой макулатуры, нет ничего персонализированного, даже надписей на стенах нет. Островок безопасности, который все равно затопить с легкостью может, но неясно ведь когда, а значит и угрозы нет никакой. До утра еще слишком далеко, ночь ясная, звезд пара горсток рассредоточенных – последней радостью перед неизбежным. Ник оборачивается раньше, чем дверь откроется, еще на звук ручки, которую парой рывков вниз тянут. Вопросов, какого хуя, даже приблизительно не возникает, все ведь правильно и есть подозрения, что если посчитать количество затяжек, то и оно какой-нибудь константой окажется. Неписанные правила призыва непонятных арабов, не иначе, и теперь все на места свои встало: вот что они на латыни за крылатые выражения еще в сентябре заучивали. – Тебе куртку вынести? – Меня самого отсюда вынести. Не холодно вообще-то, зато внутреннее ощущение времени не дает спокойно дышать и вдохи-выдохи рванными малость получаются. С дымом это наглядно видно, почти морзянка, ну или кардиограмма если вспомнить, где находишься, хотя до этого еще дожить нужно. Страх несильный, не самым ярким ощущением, но непрестанно мелочами о себе напоминает: пульс всем телом прочувствовать пару минут, столько же дыхание пытаться под контроль взять или же случайные дерганные движения, которые и близко не планировались. – Нахуя мне было в мед идти? – вопрос риторический, но на собеседника смотрит, потому что ответ сейчас кстати был бы. Тишина. Очевидно, логично, но вот «ожидаемо» сюда добавлять не хочется, потому что, разумеется, именно ждать хотелось бы чего-то другого. – Еще дать? Вопрос в тот момент, когда оранжевые искры о зазубренные края жестянки какой-то высекаются, а пара из них ветром на пол к тапочкам уносится. Ник плечами пожимает, бросает взгляд на телефон, лишь секунда, чтоб время на экране блокировки отметить, а еще совсем чуть-чуть понадеяться, что индикатор мигать будет, о любом уведомлении сигналя, но нет. Просто 3:21. – Спасибо. Очки специально на столе отрыл, чтоб звезды не только на подаренных кафедре бутылках существовали; теперь вот можно попробовать и надпись около фильтра выцепить. Так сказать, сбор данных о человеке и предпочтениях, раз имя вспомнить не выходит, а переспрашивать повода толком нет. – В том году кстати вот так постоять не особо можно было, снег же, а в позапрошлом на правом крыле просто двери замело на несколько дней. Видеть, как светлые, пусть и неприлично оранжевые, рукава на перила кладут, неприятным внутренним протестом отзывается, как когда наблюдаешь за белой собакой, радостно бегущей к луже. – Хочу снег, – содержательно, но по фактам же. – Будет когда-нибудь. Пошутить бы, что его самого к тому когда-нибудь может и не быть, но некоторые на такие высказывания слишком остро реагируют, будто бы за ними что-то большее, чем недовольство кроется. – А мне сегодня вот идти слушать, что государство просто не понимает, за каких идиотов деньги платит, кстати. Еще уверенность присутствует, что номинально последний экзаменационный день таковым не будет, и нужно б проверить в каких датах пересдачи, но кажется до них минимум четыре дня найдется, а это уже неплохо. Плохо – в колесе этом продолжать суматошно крутиться, будучи всякой мотивации лишенным. – Не волнуйся, иначе б слушал про идиотов, за которых даже государство не платит. Из этого вывод можно делать, что с контракта? И третий курс минимум, но визуально, хоть в аспирантуру отправляй. Кажется, полагается просто в процессе общения какую-то подобную информацию уточнять, но не к месту ведь будет. Уместным кажется начать очередную шарманку про «что я тут забыл». – Да сдашь как-нибудь, потом отдыхать будешь, друзья, дом с нормальными условиями. Вот и докатились, что неясные личности жалеют и ободрить пытаются, хотя чем-то все же нравится. Второй окурок летит просто вниз, когда мысль о поджимающих сроках опять мелькает. – Я пошел, еще времени немного ж есть. – Удачи. Ник уходит, о порог фактически спотыкаясь, но это мелочи, и раз не упал – не считается. С удачей он общего мало имеет и никакие пожелания положение не спасут. Силуэт чехла от гитары на столе что-то зловещее и потустороннее напоминает. Хочется, чтоб оно же и убило, пока рассвет не наступил, но тут, если вдуматься, музыка и так погубить успела во всех смыслах, морально ломая, но хоть по желанию, и время украв, которое нужно было на учебу пустить. Впрочем, тоже добровольно. Смирением нынешнее состояние не назвать, но все-таки в большей степени все равно, что уже не успеет выучить материал в достаточной мере. Какие-то мелочи помнит, какие-то фундаментальные вещи от зубов отскакивают, только вот экзамен – не просто пара, и обязательно в тысячный раз скажут, что им, между прочим, еще и работать, и людей лечить, да еще и каких – детей человеческих! Формулировка ужасная, как и все, что этих перспектив касается. «Девочки, блять, кто со мной на отчисление?». Сообщение в начале пятого, вау, не только он значит во всяких репродуктивных находится, а главное ведь совершенно напрасно: в программу первого семестра только мышцы да кости с их соединениями входят. «Идея хорошая, но отчисление тоже через деканат? Там все еще сдохни или умри в очереди». Тоже в беседу вклиниться что ли и социум почувствовать. Ник никаких дружеских чувств к одногруппницам не питает, на потоке с парой других чаще лекции на галерке просыпает, но не только информацию от администрации ведь в чат пересылать. «Мне как старосте в деканат без очереди можно кстати». «Хоть где-то не последний?))». Ах да, скобки эти, будто нет методов других, чтоб эмоции передать. Впрочем, у него самого скорее дело в отсутствии эти самые эмоции конкретно перед этой публикой выражать в данный момент. Вот перед дверью аудитории все и выразят, и согласятся, и помолятся раз в году. Неплохо причастится с вином было бы, но это после, и от итогов не зависит. «Первый на вылет, как истинный предводитель». «Да ладно с бульоном прокатило и тут за глазки грустные может повезет». Злость легкая, будто бы он не учил ничего и вообще без стресса пришел, а потом неясные прикосновения к плечам, пока задачу правдоподобно решить пытался, не терпел. Но про касания с дамами лучше и не начинать, им завтра практику как раз у одного тактильного экземпляра всем сдавать еще и по очереди. «давайте дружно признаем, что тут не за глазки, а за очко разве что…». Тот факт, что подобные шутки теперь и от Франчески, заставляет напрячься: надежды определенно не остается ни у кого. Ник телефон блокирует и уведомления отключает, как только в следующем вопросе вопрос непосредственно по анатомии появляется. Еще три часа до выхода, которые потратить нужно как-нибудь. Учить он больше не будет, все, перед смертью не надышишься, а отвращение приходит не от картинок непосредственно, а самого факта, что информация существует и в огромных объемах. Смотреть в стену очень увлекательно. Самые дешевые, вероятно, обои, но он успел после ремонта заселиться и благодарен в общем-то, что всех подробностей не знает комнаты. У соседей висят гирлянды, которые включили всего дважды в первые дни в ноябре, когда хотелось атмосферы праздника, потом это исключительно насмешкой выглядело б, так что негласный траур конца семестра никто нарушить не решился. У Ника к полке кнопкой канцелярской шарик прицеплен – друг из родного Рима переслал, чтоб совсем от грусти не загнулся, умеет же. Сейчас самое время быстренько загнуться насмерть, чтоб на экзамен не идти. Больше всего обидно, что хоть уже пришло понимание – не доучить все пробелы судорожно, но нет смирения с провалом предсказуемым. Один раз смог же, чего еще раз тогда б и не совпали звезды, не зря же смотрит на них каждую ночь практически по расписанию. «Хочу сдохнуть. Помогите». Пишет в заметках телефона, чтоб хоть как-то озвучить, потому что сейчас время не то, чтоб кто-то отреагировать мог, кроме группы, а ожидание все равно ведь будет. Так вроде иллюзия того, что озвучил. «Пожалуйста». Умно, очень умно, но легче не становится, потому что тяжесть скорее общей громадиной ответственности и прочих надежд не оправдывающихся давит, чем чем-то выделяющимся и сильным вроде гнева. Перед тем, как чайник включить, проверяет, не утонуло ли какое насекомое, но тараканы все-таки тоже в ногу со временем идут и к интернету больше тяготеют, роутер предпочитая. Хочется кричать. Возможно, негромко, но протяжно, чтоб хоть как-то выразить, что заебало все. Не просто сессия, не контроль, не исключительно необходимость жопу напрягать полторы недели, а вообще окружающее его, что будущее в рамки белые и стерильные загоняет. «Впрочем, похуй» – мысль громкая, но ее уместнее не отрезвляющей назвать, а наоборот в транс некий вводящей, в котором следующие часы проходят. Еще пару раз сбегает покурить до рассвета, но на отсутствие звезд и грязный серый цвет – похуй. Время просто «проводить» тоже не скучно, а никак скорее. Ни эмоций, ни отношения ни к чему, а вместо тревоги – зачатки отчаяния, что жизнь просрана, но на данном этапе уже не исправить ничего, поэтому что? Поэтому похуй. В холодильнике с едой печально, насколько пустота такой быть может, зато пустота сроков годности не имеет. На этот раз халат очень осознанно скручивает, все свое отношение к «пре-клину» выражая, потому что к медицине рановато, наверное. Шапочку туда же, перчатки ради подобного действительно новые, бахилы, которые ни разу на этой кафедре не требовали, но кто этих людей знает: половина представителей демонстрирует, что пребывание с трупами почти все рабочее время на психику так себе влияет. Неожиданно для себя закуривает по дороге на казнь. Надышаться перед смертью, говорят, нельзя, а что про накуриться? Глупо, но над шуткой сам же посмеивается. На языке горечь ощущается, зато это ощущение. Не самое яркое и точно уж не приятное, но в серости общей уже что-то. После того, как все это кончится, бросать однозначно нужно, удовольствие ведь, только извращенное от осознания, что так сдохнет быстрее, и никаких вам несбывшихся амбиций и прочего бреда, мечтами и надеждами рожденного. Сегодня не опоздал, на нужном втором этаже только четыре человека и двое из них как раз признаки жизни подавали ночью. Больше не подадут, возможно, но подобное направление, к которому вообще все мысли сводятся, уже и самого напрягать начинает. – Посмотреть хочешь? Атласов в библиотеке на всех не хватило, так что стоять половиной группы над одним – норма, но Ник на правах старосты взять все же успел. Странно не успеть было бы, когда всю неделю до начала учебы в деканат ради неясно чего ездил, ведь подписать у нужных людей все зачетки только в первый день семестра вышло. – Ничего не хочу. – Понимаю. – Узнала. – Согласна. Девочки с чего-то даже посмеиваются тихо, но абсолютно все равно. – А тут заходить как будем? По списку или свой составлять? Вообще-то именно от старосты такое все узнать хотели бы, но раз вопрос не задали, то есть шанс, что это не в нем за полгода разочаровались окончательно, а профессор уже выходил и сообщил что-нибудь. – А, да ему похуй, главное, чтоб до часу все успели, у него поезд. Матерятся в стенах кафедры практически шепотом, чтоб очередное «вам с детьми работать» не услышать. До работы еще далеко и доживут не все, а доброй половине и так семнадцать – дети законодательно, и жестоко так обращаться, может быть, нельзя, но ебут почему-то без малейшей оглядки. А День Рождения через полторы недели, но как же все равно. Никаких планов, на такую дату значимую, но до Рима просто добраться было б неплохо. Люди доходят, судорожно что-то листают, у кого-то руки трусятся, уверенности ни один не испытывает и посочувствовать бы всему коллективу, но радостно наоборот – от стаи не отбивается, значит. Ясно, что принципы «да не отчислят же всех» не сработают – уже не в школе, но от отчисления две пересдачи и комиссия отделяют. Решение заходить по списку мало помогает Нику лично, зато проблему субъективной обиды при создании очереди «по нежеланию» отбрасывает. Когда время приходит заходить, уже и халат застегнут, и пояс кривенько, но на спине завязан, чтоб не перецепиться самому же, а главное шапочка, чтоб трупы не повредить, вероятно. Повредить сейчас только одному трупу возможность есть, но он пока относительно живенько в аудиторию на теорию шагает. Списать теоретически возможность есть, телефоны не сдавали, преподаватель больше увлечен постижением бытия, как и обычно. На первом этапе завала быть и не должно, просто холодно до жути и на столе для препарирования писать неудобно из-за бортиков рельефных, но больше всего неясные крики из соседнего помещения пугают. Сегодня практика не в трупной – кому-то из группы знакомые лаборанты раньше сказали, что для такого их заставляют товарищей показательных наверх тащить. Теперь нет надежды сказать, что формалин глаза разъел испарениями, вот куда попало и показывает. – Ага, – плюс на полях, – ну допустим, – еще один. – А тут не то списал, ну и что ж такое? – небольшая пауза, чтоб в фамилию вглядеться в уголке. – Морикони, ну раз я глаза закрываю, вы б свои открыли. «12/20» на полях приятно радует, на самом деле, только вот задача не столько в наборе баллов, сколько в том, чтоб сейчас «пересдача» не услышать. Как оценки выставляются, не понимает никто, если общая в зачетке до 200 варьируется, на парах пятибалльная, а называют как итог семестра букву. – Шапочку поправь, потом подходи. И где же вот это уважительное отношение к студентам и «вы»? Заходить не хочется абсолютно, но Федерика вышла, пусть и не в лучшем состоянии, а значит оставлять принимающему повод наорать еще и как на старосту, что непрерывную очередь не смог организовать, не стоит. – Учил? «Читал» бы сказать, но у него это в специальности написано – от них не ждут, они и не стремятся. – Да. Не совсем дед, даже перегаром не пахнет пока что, но впечатление от пар было таким себе и подходить близко страшно. Ник по другую сторону каталки становится. – Что учил? – Остеологию, миологию, артрологию. Это не должно быть попыткой пошутить, но в самом деле, а что еще ответить? – Мой же котенок, давай еще фамилию мою скажешь и совсем умница. Давай связки верхней конечности, перчатки есть? Есть, ну какими ответственными студенты раз в полгода бывают, почти за лечфак сойти можешь. «Ой да пошел нахуй», – вяло и только в мыслях, потому что вот он и конец пришел. – Все? – Нет, две разрешаю пропустить, как ответственному. Я слушаю. В памяти в большей степени только названия, а латынь этого человека кажется интересует в последнюю очередь. Про плечо идет неплохо, разве что их ожидаемо не видно, как и вообще чего, блять, угодно на позеленелом высушенном препарате, на котором анатомию человека сдавать бесчеловечно во всех смыслах получается. – Нет. На что именно нет спустя полторы минуты монолога? А ведь это к кисти не подобрался, потому что у запястья исключительно названия костей помнит, и что раз гороховидная вот такая ебанутая по природе своей, то через нее пара штук перекинута. – Все? – Что все? Пока не все, спускайся ниже, солнце. Неприятно, но у этого привычка говорить приторно тут всего лишь не переключенный режим после трех девушек подряд, побочка от сальных взглядов на всех остальных, и действительно сочувствует коллегам, так сказать, но пока эгоизма и жалости к себе все же больше. – Есть лучезапястный сустав. – А пить? – Что пить? – Ну ты говоришь, что есть – лучезапястный сустав, а пить тогда что будем? Блять, то, что этот мужик открыто издевается заметно, неприятно, неизбежно. – Хорошо, не пьем, пока сессия идет, куда ж пить, а что есть будем в суставе твоем будем, поподробнее можно? – Тут не видно, конечно, но их там пять. Это буквально все, что запомнил, и то по принципу «забавно, пальцев тоже пять и это никак не связанно». – Лучезапястных несколько? Все равно ясно же, что толку от него теперь мало, но на него смотрят выжидающе, заставляя жалеть, что тупым таким уродился и дальше по списку. – Допустим, еще есть что сказать или на выход? Блять. Ник начинает нести просто все, что по этому запястью несчастному помнит, мышцы включая, и очередное «А вот и нет» с улыбкой ни черта не беззлобной в ответ. Еще и латинское название ладьевидной не то сказать, со стопой перепутав, – пиком комедии. – Ладно, Морикони, с оглядкой на редкость представителей твоего вида в зоопарке третьего факультета, стенки пахового канала. Однажды кто-то не оскорбил педиатров, и у него отпала жопа, но в общем-то привык вполне. Вопрос банальный, классический, Ник его знал. Ник его именно сейчас забыл. Стенки помнит, только вот заучивание тем и коварно, что: – …и нижняя тогда – нижний край поперечной и внутренней косой мышц живота? Смотрит с верой. – Не угадал, покажи мне давай края их. На животе орудовать проще, чем негнущуюся руку несколько минут назад выкручивать. Очертания краев сливаются, щуриться даже в очках нужно, но проводит, вместе с тем краем выданной раскладной указки, себе линию итога подводя. Верхняя стенка. Теперь на потолок хоть лезь, как на верхнюю стенку, кому-то пизда и кому-то сейчас об этом сообщат. – Слабо, до встречи, Морикони. Теорию тоже переписывать кстати. – До свидания. Это ожидаемо было. Даже для минимума тверже знать нужно хоть что-либо конкретное. – Если хочешь, можешь встать на руки, чтоб стенка верхней стала, и я подумаю. Если этому еблану цирк нужен, то он, в конце концов, тут не при чем, так что хлопок дверью, и к своим вещам, в предыдущей аудитории, где билеты пишут. На билетах, к слову, и практическую часть указывают, как жаль, что это не волнует никого и лишь для формальности нужно, а кафедра по своим законам живет. С провалом по идее смириться заранее стоило. Казалось, что даже успел этим утром ранним, но обидно, да и сам процесс, будто бы пока добивали, над трупом поглумились сполна. – Ну как? Под дверью всего трое, кто даже на теоретический допуск не дошел пока. – Ну мне в деканат все еще без очереди. Улыбается, шутит, но чувствует, что злости сейчас неправомерно много. На себя в основном, конечно, но на психа этого с «солнцами» его тоже. – Да ладно, первые три тоже того. Все мы там будем. Должно стать спокойнее, но Нику легче не становится, а ожидающим и подавно. Они все еще верят и конспекты электронные с общего планшета листают, споря, к какой теме вернуться. Зато атмосфера поддержки. Ник выходит из здания как можно быстрее. Желание закурить, а потом окурок о запястье, так же вроде делают? Мысленно себя ебанутым называет, хотя бы для галочки, потому что эмоции голосу разуму желание искоренить не дают – только действия пресечь можно. Нужно бы зайти по дороге за едой, об этом и физические проявления голода говорят, но девиз утра «Впрочем, похуй» до сих пор работает, только выборочно. – Я спать, потом опять учить. Сосед на своем первом ярусе лежит, кивает, он тем же принципом руководствуется. Писать родственникам пока не хочется, тогда опять жалостливое «Ну как же так» начнется, а потом про билеты. На самом деле, только в Рим хочется. В город, но не домой. Или же никуда и ничего не хочется. В мыслях сложно вычленить, что-то кроме «бесполезный» и «никакого будущего». Сон недолгий и скорее для галочки, чтоб организм перестал болью в голове намекать. В этой самой голове протяжное «пиздец». В комнате темно, но сейчас только шесть, соседей по традиции нет. Это хорошо, это позволяет в подушку проораться, дать себе минут десять, не сдерживаясь, рыдать, калачиком свернувшись, не находя конкретной причины, а просто потому что жизнь вот такая вот везде получается неприятная. Мысль пойти напиться с кем-нибудь, понимание, что выделять внутренний голос в отдельную личность рано, а других кандидатов на роль «кого-нибудь» в зоне досягаемости не находится. Загадочный грустный трунь на гитаре не идет абсолютно. Не хочется, звучит будто бы не так, а чтоб звучало как нужно практика требуется. Сколько раз все говорили баловство бросить и учебой заниматься, а теперь вот есть целое нихуя в лице пересдачи и бесполезного в данный момент инструмента. Живот крутит, чай немного помогает, а тихо спизженное печенье сойдет за компенсацию точно так же заимствованного шампуня. Потому что нечего забывать в ванной, если уже без спроса взял. Вечер как-то мимо проходит, чаты учебные Ник намеренно игнорирует, только на сайте скачивает файл с учебным календарем факультета, чтоб посмотреть пересдачи. – Да ладно, сдашь, на пересдаче всем на вас все равно, тем более, где им педиатров искать, итак не хватает, отдохни день, послушай опытного. Сосед возвращается в легкой нетрезвости, потому шума от него мало и даже печенька теперь вполне легально достается. Утешение, блять, спасибо. Нику от себя тошно практически буквально – голод все-таки много последствий имеет, – и понимание, что он занимается хуйней какой-то, причем утверждение истинно и в случае с бездельем, и с подготовкой. От картинок атласа плохо, от учебника мерзко, от своей сущности жалость и презрение. Режим умер, оттепелью и не пахнет, пришел застой полнейший, и только мысли текут вяло и вязко, одно и то же с разных сторон разглядывая, будто бы собственная незначительность и отсутствие шансов на что-то хорошее красочной картиной быть могут. Эмоций много наконец, а вот сил хоть внешним раздражением их выразить нет абсолютно. Не сдал, не закончил с этим, не уедет и не осознает до конца, что в этом вообще есть что-то хорошее или плохое. Не чувствует, не готовится у пересдачи, нечего было и рассчитывать. Желание сбежать от всех, чтоб такого никчемного не видели. Тут же все хоть как-то, но интерес к работе дальнейшей питают, если ни к учебе, а если дрожь от одной картинки в воображении, что за древним столом детской поликлиники и мамаш выслушивать, которые по факту едва ли что сказать могут. Ошибочка вышла (на свет почти восемнадцать лет назад). Можно в очередной раз сказать себе, что и тупые люди прекрасно живут, он с этим статусом на педиатрии окончательно смирился, но просто безысходность чувствуется. Как проснулся нескольким людям написал даже, что откладывается возвращение. «Ничего, вот теперь хорошо выучишь и сдашь» и «Да ладно студент без пересдачи – не студент» на поддержку похожи, но таковой не ощущаются. Ощущается одиночество и сбежать куда-нибудь, но перед ним все так же открыт атлас. В два ночи остальные прилично спать ложатся – у обоих какая-то невообразимо ужасная хуйня, а не вот этот детский лепет с первого курса. От упоминаний, что это еще и начало всего лишь, а так нервы сдали, лучше не становится. Нервы сдали, а сам – нет. Обидно, раздражает. Все раздражает, окружающие теперь всей своей безликой массой тоже, потому что хоть подобия поддержки хотелось бы, и не важно, что в таких случаях сначала сказать стоило, а потом обижаться. Сказал ведь, что все, непонятно разве? Впрочем, из такого своими силами выбираться нужно, его собственные проблемы других не касаются, а раз сил нет, так что уж. Сидеть на жопе ровно и ждать, пока по инерции на самое дно скатится очень даже мало энергии требуется. Желание от общества сбежать на передний план в конце концов выходит, а вместе с ней всего в пару кликов и одно недовольное жужжание железа ноута выходит из основных аккаунтов повсюду. Замечательно. Помогло целым ничем, зато отчаяние всепоглощающее другую идею подбрасывают, раз уж чистку начал. На балконе сигарету не достает по привычке, даже не брал с собой. В руках телефон, где всего пару аккаунтов заблокировать нужно своих. Вот теперь все как-то значимее, кажется, даже если лента и служила сборником тупых шуток, а среди знакомых нет друзей. Суть ведь не столько в действии, сколько в мыслях, в желании все же знак какой-нибудь под конец кинуть, чтоб заметили, до отключения. Впрочем, в такое время еще более бесполезным окажется, да и заранее понимает – бессмысленно и неловко. Первый удалять сложно, это ведь не просто выйти, это чтоб больше не зашел никто. Все равно ждет, не кинув клича, что на него отзовутся. Чтоб быть не совсем одному, когда целей не видишь, а только проблемы и разочарование. Чтоб элементарно поинтересовались, интерес же триггеров не требует, наверное. Заглянуть, сдали ли другие и в каких пропорциях немного тянет, но шагом назад будет. «Удалить учетную запись». Уже немного во вкус вошел, но все равно каждое «подтвердить» ощутимым этапом-рывком. Приближением к черте, за которую заступать не стоит, ровно как не стоит ничего сейчас за спиной, что держать могло бы. Почту – последней: к ней все привязано было, а теперь вот жизнь свободная, если момент лишь рассмотрение брать. На самом же деле, ощущение, что только больше себя обязывает робко к перилам подойти, вниз не глядя, и только руку с телефоном за ограду вынести. Пальцы разжимаются легонько. Уверенности нет, но преодолеть мертвецкую хватку даже с потными ладонями сложно. Выскальзывает. Не схватить, не дать второй руке тоже дернуться вслед. Звука падения не слышно, седьмой этаж, грязь и слякоть, что должны быть промерзшими ночью, зато осознанием чего-то накрывает моментально. "Что, блять, сука?" – Блять, – теперь и вслух, потому что шок. Мысли пока лишь ощущение смутно прощупывают, ноги сами назад шаг делают. Ник в стену вжимается. Лицо спокойно, вдохи глубокие, рванные, но медленные. Телефона нет, и на этом желание дальше во все тяжкие тем более так пускаться окончательно исчезает. Страшно от самого себя, что как минимум час ничего не смущало в идее, что никакого взвешивания "за" и "против". Страх, отчаяние, очень тусклые желания все же закончить, что все той же безнадегой глубже заталкиваются, точно такие же блеклые желания дышать и придавать значение даже этому Холодно. Скулы после слез мороз сильнее прошибает, руки в рукава, потому что отсутствие телефона в кармане брюк опять стрессом обращается. "Блять". Дверь на балкон открывается. Не вовремя абсолютно, и Ник уже к лестницам пожарным разворачивается, только вот желание замеченным быть (пусть хотелось бы в смысле не настолько буквальном и физическом) сорваться на бег не дает. – Ты чего тут? – Не сдал, – голос сдавленный, не удивительно, но показательно. Спиной, но да, теперь глупо будет на шестой этаж уходить и только на этичность, да как звали его, черт возьми, остаётся надеяться. Дрожь всем телом для -3 и пижамы одной нормальны ведь? – Чай будешь? Кивнуть, когда спиной стоишь, умно очень. – Заварка есть покрепче? Не голос, а пиздец. Ник вперёд быстро переходит, чтоб первым по в коридор выскользнуть и лицо опять же видно сильно не было. Лицо, что-то подсказывает, от голоса недалеко ушло. Телефон проверить хочется, аккаунты восстановить надо бы, и от полномасштабного обвинения себя, что денег нет, а тут вот это, только человек посторонний рядом и спасает. Ещё ступор, конечно, все эмоции неплохо подавляющий. – Тебя, кстати, как зовут?