До войны
— Они притворяются, — говорит он. — Это точно, — кивает она. — Я в десять лет в школьном спектакле и то лучше играл, — ещё больше кривится он, не отрывая взгляда от телевизора. — Эти ребята естественные как накладные ногти, — заключает она, не моргая. А Несчастные влюблённые на экране, тем временем, разрывают свой поцелуй и с трудом поднимаются с земли. Хихикают, растягивают губы в улыбках, перебрасываются парой слов с ведущим, что на прямой с ними связи из студии. Последний просто светится от радости. Передача о том, как хорошо живётся победителям последних Игр у себя в Двенадцатом, обязана быть безумно интересной каждому в этой стране. — Давай вырубим. — Давай. Экран гаснет, погружая гостиную в полумрак и тишину. Джулия устало кладёт голову на колени Ромулу и вытягивает ноги — благо, диван большой и удобный. — Да как вообще можно верить в этот бред? — недоумевает она. — С самого начала ясно всё было. — Абсолютно! — Ромул с осторожностью начинает перебирать её волосы, густые, ярко-жёлтые, переливающиеся в неверном свете. Её лицо сейчас кажется особенно привлекательным. Какая же она всё-таки красотка. Любоваться на неё он любит почти так же сильно, как на самого себя в зеркале. — А как парень себя на Жатве вёл! — продолжает он. — Будь всё по-настоящему, он бы сам вызвался добровольцем. Причём сразу, не дожидаясь второй жеребьёвки. Раскидал бы всех вокруг и влетел на сцену быстрее молнии. Или что, отдать жизнь за любимую — не первая его мысль в такой ситуации? Может, этот эгоист вообще умирать не планировал? — Девка о его жизни тоже не сильно переживала, когда скидывала ос-убийц ему на голову. Психопатка. Хотела, наверное, чтоб подыхал бедняга медленно и мучительно. Я, конечно, всё понимаю: она думала, он её… типа предал и всё такое, но… если человек когда-то был дорог, ты с ним никогда так не поступишь. Скорее уж дашь соперникам расправиться с тобой. Предпочтёшь сотней способов коньки отбросить, но не решишься причинить боль ему. Это факт. — А помнишь ту сцену перед резнёй на Пире? Она идёт тогда такая благородно рисковать своей задницей ради рейтинга и спонсоров, а он в пещере остаётся валяться! Уму не постижимо. И где, спрашивается, забота? Где его «Я тебя не пущу», а? Я, конечно, тоже всё понимаю: снотворного подмешали, ужасные условия, сил нет, нога отваливается… но тем не менее! Когда есть настоящие чувства, можно преодолеть любые страдания, а если надо, победить саму смерть. Весь мир перевернуть можно. Ибо любовь. Только это и есть любовь. А остальное всё — фигня. — Слушай, да что мы тут вообще обсуждаем! — вздыхает Джулия, закатывая глаза. — Какие в принципе чувства могут быть у двух дикарей? Ну, кроме страсти к насилию и желания пожрать? Давно каждому дураку известно, что они… не способны беспокоиться друг о друге. — Ну, справедливости ради, — задумывается Ромул, — некоторые ребятки из дистриктов умеют пустить пыль в глаза. Иногда слушаешь их во время интервью, и сердце прямо кровью обливается. Они кажутся такими… милыми, такими нормальными, не заслуживающими всего этого дерьма. А потом как попадут на Арену, как начнут проявлять свою истинную сущность… и всё, прощай, иллюзия. Каждый раз сижу в шоке и не понимаю, как вообще мог сопереживать им. — Не знаю даже… лично мне настолько противно слушать их говор, видеть их корявые повадки, что… Хотя нет, дело не в этом. Дело во взгляде… — Джулия принимается воодушевлённо жестикулировать обеими руками. — Есть в нём нечто отталкивающее. Сразу понятно, что все их уловки — лишь фарс, маска, дешёвая имитация человеческих эмоций. — В момент с Несчастными влюблёнными и ягодами я почти поверил, что это не так… — Ты — почти. А распорядители поверили, кажись. Действительно думали, эти актёры дружно откажутся от славы и бабла? Думали, и впрямь отравятся, если на их трюк не повестись, а вовсе не кинутся резать друг другу глотки минут через пять? — Скорее, через одну… — Ромул свободной рукой ловит ладонь Джулии, переплетая их пальцы. — А вообще всех фанатов этой парочки мне искренне жаль. Ничего не понимают. — Ага, вообще не понимают. Оба замолкают ненадолго. Уж кому-кому, а им известно, каково быть созданными друг для друга. Впервые встретившись несколько лет назад, они практически сразу поняли, что более родственной души никому из них не найти. Один взгляд на мир, одно дыхание, одна суть — казалось, всю жизнь друг друга знали. Такого у них не было ни с кем и никогда. И плевать, что внешне они такие разные: он высокий и широкоплечий, а она мелкая и тонкая, у него глаза светлые и кожа белее мрамора, а у неё и то, и другое довольно тёмного оттенка. Лишь неописуемая красота объединяет. Впрочем, дабы одолеть это визуальное недоразумение, Ромул и Джулия подбирают одежду в тон, красят волосы в похожие цвета, а ещё недавно набили себе одинаковые татуировки на лицах. Постоянные, естественно. И без обезболивания, иначе вообще не круто. Наносить на скулу, щёку и участок возле левого глаза цветной узор в виде извивающейся змеи оказалось той ещё пыткой. Но чего не вытерпишь ради великой цели. — В наше время мало кто способен на самопожертвование. — Верно. Очень мало кто.После войны
(полгода спустя)
— Я… я… я не знаю, как так вышло. Ч-честно. Я не знаю. Я… думала, что люблю его больше жизни. А он — меня. Никогда не думала, что… Но там было так страшно. Так страшно. Мы… я и он… мы д-держались вместе, но его нога… её прострелили. Насквозь, понимаете? Он слабел с каждым шагом. Он идти не мог, опирался о моё плечо. Тяжёлый такой. Все вокруг бежали, а мы шли. По нам шмаляли с четырёх сторон из всех орудий, а мы… ползли еле-еле. И… вокруг постоянно кто-то падал. Я не понимала, где мы… и куда идти. А он… а он постоянно говорил: «Не бросай меня!» А у меня появлялись плохие мысли. Очень плохие мысли. Что-то взрывалось, и часть обломков летела в нас. А… а другая часть обломков врезалась в силовые поля элитных домов… и тоже летела в нас. И снег в лицо. А потом ещё пришлось лечь прямо в лужу крови возле мёртвого мятежника, потому что его живые дружки… они заполонили улицу и отстреливали всех вообще в упор. Мы притворялись трупами, пока… пока впереди не активировали ловушку. В нескольких шагах от нас. И… кучу солдат разрезало лучами. На куски, и они рассыпались. Просто рассыпались. Мелкими кровавыми кубиками. Когда я увидела это всё… Это была как вспышка. Я не помню, что произошло дальше. Ничего не помню. Очнулась на какой-то подземной парковке. Сидела у стены и не могла двигаться, хоть меня и не ранило. Какие-то незнакомые люди обнимали меня. И они… сказали, что… что я прибежала одна. Так всё было. П-простите, ребята. Простите, что не призналась… раньше. Не могла. Вы, наверное, теперь ненавидите меня. — Что ты, Корди! Конечно, неееет! — тянет Ромул, с трудом вернув себе дар речи. — Мы даже и не думали, зайка, — добавляет Джулия, демонстративно приложив руку к груди. — Вам с Лео просто ужасно не повезло! Никто ни в чём не виноват. Особенно ты. Вдвоём они сидят на любимом диване напротив единственной своей гостьи, сжавшейся в кресле. Их подруга Корделия пьяна, сами они — нет. Всю ночь подливали практически только ей. Нормальный алкоголь всё равно в дефиците, да и наблюдать за другими обычно интереснее, чем напиваться. Корди мямлит что-то ещё, сжимает бокал трясущимися руками. Ведёт себя точь-в-точь как та чокнутая девица из Четвёртого во время победного интервью: дёргается, реагирует через раз, долго пялится в одну точку. Это напрягает. Но, тем не менее, Джулия подсаживается к ней и заботливо гладит по тонким вытравленным волосам, а сама многозначительно смотрит на Ромула. Тот многозначительно смотрит в ответ. Честное слово, всякие нытики достали уже выливать на окружающих свой негатив. Да, война — это отстой. И что? Все пострадали. Тиран-диктатор Сноу под конец совсем свихнулся, угрозами выбитых дверей заставив ни в чём не повинных граждан принимать у себя беженцев. А нормальные убежища слабо было предусмотреть? Родственникам помощь, к счастью, не требовалась, зато куче незнакомых людей — да. Среди последних нашлись и орущие громче сирены дети, и дамочка, вылившая на себя флаконов десять самых вонючих духов, и какой-то придурок, что заляпал синие занавески. Два года назад Джулия и Ромул продали две просторные квартиры ради того, чтобы купить одну, но зато в самом центре. Естественно, не самой большой площади. К тому же пришлось сильно заставить её здоровенными коробками с едой, лекарствами, лаком для волос и прочими жизненно важными товарами, запасёнными лет на пять вперёд — такое себе оказалось удовольствие ютиться здесь. Когда на улице начались бои, стало хуже. Свет вырубили. Всю энергию сжирали силовые поля, от которых постоянно что-то отскакивало с противным жужжащим звуком. Некоторые беженцы принялись паниковать, лить слёзы и пытаться дозвониться до кого-то. Идиоты действительно рассчитывали на нормально работающую связь? Вещи сыпались с полок от взрывов. Чужие вопли сводили с ума. Это длилось вечно. Потом, когда война, вроде как, кончилась, никто не спешил покидать чужую жилплощадь. Эти параноики боялись выходить на улицу, ибо их там всех, видите ли, изнасилуют и убьют. И проторчали в квартире ещё чёрт знает сколько суток. Ночами хозяевам приходилось спать по очереди и дежурить, чтобы никто ничего не стырил. Как на Арене. Врагу не пожелаешь. Когда Корди вновь уходит в себя и сворачивается клубком, Ромул и Джулия решают оставить её и выйти на воздух, прихватив с собой пару хороших сигар… но прихватывают одну, потому что больше нет. Поднимаются на крышу. В этот доме она является общественным местом. Здесь большое пространство, стеклянное ограждение по краям, а также есть столики, кресла, летние лежаки и прочая ерунда — сейчас, правда, всё это поломано и похоже на хлам. Зато вид по-прежнему грандиозный. Пятьдесят этажей — не слишком высоко, понастроенные рядом небоскрёбы слегка загораживают вид на город, но внизу всё как на ладони: трасса, по которой когда-то гоняли Парад трибутов, ряд виселиц вдоль неё. Вороны уже завтракают теми, кто посмел чихнуть в сторону нового правительства. А людишки в сером, патрулирующие улицы, отсюда кажутся такими безобидными, похожими на муравьёв. — Вот знаешь, — подаёт голос Ромул, меря крышу неспешным шагом и останавливаясь у края, задумчиво поджигает сигару. — Вроде бы следует искренне сочувствовать Корди, но что-то вот как-то вот не получается вот… — И не надо, — говорит Джулия холодно. — Корди – бессердечная тварь. — Слабак Лео был не лучше. Да он умолять должен был, чтобы она его бросила, а не рисковала собой. — Да, но она обязана была отказаться. — Да, но он и не предложил. — Они друг друга стоили, — соглашается Джулия, забирая курительное изделие себе. — Я ещё слышала, мать Корди когда-то на Играх работала. Была там помощником стилиста или типа того. Как думаешь, она не могла залететь от кого-нибудь из трибутов или менторов? Это бы многое объяснило! Наверху прохладно даже летом, тем более в такую рань. Ромул хмурится, плотнее запахивая своё тонкое белое пальто. — А с остальными тогда что? Со всеми этими людьми из толпы, которые, едва заслышав выстрелы где-то там вдали, давай вперёд ломиться, бить друг друга локтями и упавших насмерть затаптывать? У каждого из этих поехавших тоже мама на Играх работала? Джулия и не знает, что сказать. Лишь выпускает густой дым да смотрит вдаль, пока ветер драматично треплет волосы. — Давно пора признать, — продолжает Ромул, подходя ещё ближе к ограждению, и окидывает панораму презрительным взглядом. — Большинство народа в этом проклятом городе ничуть не лучше тупых дикарей. Разве что моются почаще и выглядят получше. На деле же внутри – одна только гниль. — Ну, — вздыхает Джулия, — в чём-то ты прав. Одна история про парня, которого какие-то психи забили насмерть на улице, приняв за Мелларка, чего стоит… — Ага. Хотя, тот парень сам напросился. Нечего было красить свои патлы в натуральный оттенок и провоцировать всех! Выглядел бы нормально, никто бы его не грохнул. А у народа ненависть к жителям дистриктов – это естественное явление. Трудно, знаешь ли, совладать со своими инстинктами. Нет, я убийц, ясное дело, не оправдываю. В насилии обе стороны виноваты. Особенно жертва. — Да всё это безумие с массовой паникой вообще бы не началось так рано, если бы одна тупая сучка не умудрилась словить стрелу под ребро от самой звезды революции, находясь у себя дома. Это ж просто высший пилотаж! — Подожди… — Ромул призадумывается, хлопая глазами. — А она-то почему была тупой сучкой? — Потому что это очевидно. Я, конечно, не знаю всей ситуации, но как-то всё предотвратить явно можно было. К тому же, когда показывали портрет той женщины в траурной раме, у неё там был взгляд… такой… Ну, короче, с нормальными людьми подобное дерьмо не происходит! — резко заключает Джулия, обхватывая себя руками. — Не происходит и точка. Она дрожит, сама не зная, от чего именно. Впивается пальцами в ткань кофты. Ромул приближается вплотную и заботливо делится своим белым пальто с ней. — Согласен. Так оно и есть. А солнце поднимается всё выше и выше. Вот-вот засияет вовсю и начнёт греть землю. Но ничто не согреет так сильно, как вера в справедливый мир.