***
Мустафа родился в семье шехзаде Сулеймана и его фаворитки Махидевран. Он рос счастливым и активным малышом. И всё в его жизни было так, как надо. Любящий отец, добрая матушка. Но однажды пришла печаль в эту полную чашу… Весенняя роза наследника престола умерла. Целый год во дворце Манисы установился траур. А после… после отец-наследник стал отцом-повелителем. Шехзаде едва исполнилось пять, когда у молодого падишаха появилась новая любимица. Хюррем хатун совсем не была похожа на его покойную матушку. Такая шумная, дерзкая. Казалось бы, что могло в ней нравится? По крайней мере, этим вопросом частенько задавались прислужницы. А Мустафа отлично помнил слова матери о том, что всегда верить словам одалисок — себя не уважать. И правда, хотя новоиспечённая Хюррем поначалу казалась грубой, со временем стала вести себя более сдержанно. — Почему ты не хочешь бегать? У тебя что-то болит? — спросил её как-то Мустафа. Они, к слову, стали хорошими друзьями. Если, конечно, такое вообще возможно. Хюррем не давала наследнику скучать и думать о плохом, а повелитель, конечно, был только рад видеть, что у его сына всё хорошо. — Немного… — Врёшь! — Что? Почему? — Евнух сказал, что ты как лошадь… у тебя прекрасное здоровье. — Какой евнух это сказал? — возмутилась хатун. — Впрочем, я догадываюсь. Сюмбюль! Ну-ка, пойдём спросим с него… Однако, к большому удивлению Мустафы, Хюррем просила приготовить еду. — Перепелов захотела?! — ага залился смехом. — Хюррем хатун, уходи. Не мешай работать, — обитатель гарема хотел было скрыться за дверями своих покоев, как урождённая Александра переградила ему путь. — Отойди немедленно! — Я хочу ту птичку, Сюклюм. Шахзаде тоже хочет. Правда же? — ага посмотрел на Мустафу с обречённой улыбкой. — Хочу, — конечно, это было ложью. Но отчего-то наследнику казалось, что так и должно быть… Хюррем должна получать то, чего хочет. Иначе… иначе… — А зачем ты ешь столько птицы? Может быть, поэтому у тебя такой большой живот? — в его взгляде — наивность и беспокойство. Странное сочетание. Впрочем, Хюррем это кажется забавным. — Тут, — рыжеволосая касается руками области живота, — твой братик. Разве отец тебе не говорил? — Говорил. Но… я думал, это шутка. — Почему? — Если у меня будет братик, ты обо мне забудешь! — с долей грусти произносит шехзаде. — Как можно? Ведь и ты мой сын. По крайней мере, я так уже считаю. Хотя… без разрешения повелителя и Валиде султан, это лишь несбыточная мечта, — Хюррем делает глубокий вдох. — Разве может простая наложница воспитывать наследника? — и как-то тяжело становится на душе. Тоскливо. Тем же вечером Мустафа просит Валиде о милости. — Ох, не будет нам покоя с этой Хюррем. Ох, не будет, — повторяет Сюмбюль, но перечить названной матери юного наследника больше не спешит. Кто знает, что на уме у этой вздорной славянки?! А четыре месяца спустя Хюррем хатун рожает своего первенца — Мехмеда. Год спустя — золотоволосую девочку Михримах. А после Селима и Баязида. Впрочем, к Мустафе Хюррем относится с теплом. Все наследники живут в мире и гармонии. Но в 1525 году янычары поднимают бунт, в котором по трагической случайности погибает Сулейман Кануни, который за своё недолгое правление провёл несколько вполне удачных реформ.***
У неё просто не было иного выхода. Она должна спасти своих детей. Должна… в конце концов, любой бы на её месте поступил бы также. Разве это не долг матери — пожертвовать всем, даже собственной душой? — Гюльфем султан мертва. Но шехзаде Мурад умереть не может. — Почему? Фетва… — Нельзя. Если фетва, то на всех шехзаде, — ответил Ибрагим, — или все живы. Или все мертвы, — Хюррем кивнула. Да, это вполне ожидаемо. — Впрочем, если… он заболеет. — Думаю, стоит отправить его в Египет. Пусть живёт там, под присмотром сына Ахмеда паши, — так или иначе, это и правда несправедливо. Шехзаде — маленький мальчик, на год старше Мустафы. — Да, там Мурад будет расти счастливым. Вдали от дворца. — А вдруг он наберёт силу и… вернётся? — Не хочу, чтобы Мустафа сел на трон, покрытый кровью. Умоляю, Ибрагим… ещё не время. — Хорошо, — мужчина понимающе посмотрел на возлюбленную. Хюррем обхватила шею паши руками, ей так хотелось почувствовать тепло его тела. Его силу, его мощь. Разве это так уж плохо, хоть иногда быть слабой и хрупкой? Да, уже долгие годы она хранила в сердце любовь к Ибрагиму. Впрочем, именно он и привёл её в гарем. Так сложились обстоятельства, что им пришлось расстаться. Два невольника, ныне они служили на благо всей империи. Регентом при малолетнем султане был назначен великий визирь. Конечно, обычно он не имел привычки советоваться с женщинами, однако… Хюррем была другой. Умная, хитрая, расчетливая, но при этом способная на милосердие и любовь. Словно два мотылька, они шли на яркое пламя огня, рискуя всем. Ведь паша и хасеки уже было стали врагами, как только произошёл бунт. Именно в тот момент, когда янычары требовали голову Ибрагима, женщина наконец осознала, что он ей очень дорог. Сам паша так и не женился. Конечно, многие связывали это с его желанием породниться с династией. Правда, Ибрагим никогда не любил Хатидже султан, а она в свою очередь, его. Хотя, с его братом-близнецом всё обстояло несколько иначе. Нико был простым, к власти не рвался. Едва увидев османскую принцессу, вдруг понял, что вот она — любовь, о которой так много говорят. И хотя Валиде и представить себе не могла такое, Хатидже, кажется, отвечала рыбаку из Парги взаимностью. — Госпожа, вы правда любите его? — спросила однажды Хюррем, от взгляда её голубых глаз не скрылась печаль султанши. — Если так, что с того? Нам никогда не быть вместе… — Главное, что ваши чувства взаимны. Если так, я смогу помочь, — пообещала хасеки покойного султана.***
*1528* Свадьбу ныне назначенного бейлербея Анатолии и дочери Айше-Хафсы, отметили летом. Девять дней шли праздники. Народ ликовал. Всем было вкусно, сытно и тепло. — Какая роскошная свадьба! — восхищение и грусть смешались во взгляде Александры-Роксоланы. — У меня такой никогда не будет. — Почему же? — удивился Ибрагим. — А как? Я — младшая Валиде, а ты — регент султаната. Никогда не быть нам вместе. — А сейчас мы не вместе? — Это не то. Однажды нам придется расстаться навсегда. Ты найдёшь себе другую, женишься… у вас будут дети. Дом. Семья. — Нет, Хюррем. Не будет ни дома, ни семьи, — вполне серьёзным тоном заверил её паша, — без тебя не будет ничего. К тому же, Мустафа мне… как родной. Он рос на моих глазах. Он… — счастливая улыбка появилась на лице визиря. И правда, уже столько лет прошло. — Да, он тебя очень любит. Постоянно спрашивает, когда придешь. Ты ведь ему отца заменил. Ты — его надежда и опора. И моя… — Ибрагим поцеловал рыжеволосую в висок. Если поначалу их отношения были наполнены одной лишь страстью и желанием, то теперь в них преобладали нежность, забота и верность. — Мой брат очень счастлив. Он и не думал, что Валиде султан позволит ему жениться на госпоже. — Валиде любит Хатидже. После смерти Сулеймана… она… боится вновь испытать боль от потери ребёнка. Жизнь дочери для неё важнее досужих разговоров. За это я её очень уважаю. Дай Аллах ей долгих лет жизни. — Аминь!***
Мустафа чувствовал какую-то странную тревогу, причину которой никак не мог отыскать. Всё, что он понимал — от него явно что-то пытаются скрыть. — Валиде! — уже в которой раз султан мог застать рыжеволосую в кабинете великого визиря. По какой-то причине на сердце становилось тяжело от одной этой картины. Но почему? Что тут такого? Разве его матушка не должна решать вопросы государства? Но… не с ним ли лично? Хотя, как регент, паша и правда имел много прав и обязанностей. Что же до Мустафы, его считали скорее маленьким львёнком. Но… однажды ему предстоит стать львом. Свирепым, но всё же справедливым. — Можем ли мы поговорить? — Не сейчас. Нам с пашой необходимо решить важные дела. (…нам с пашой необходимо решить важные дела…) Нужно решить дела? Какие? Раньше он искренне верил, что всё так и есть. Матушка старается для него, но с каждым днём Мустафа всё больше убеждался в том, что это не так. Конечно, Хюррем любит его. Но Ибрагим для неё тоже много значит. А разве это допустимо, чтобы мать больше любила мужчину, а не своё дитя? — Нам нужно поговорить, Валиде, — со временем он научился проявлять упорство и строгость. — Нам с… — Валиде, уверен, вам с пашой можно увидеться и в другое время. Это он — повелитель всего мира. Он, а не какой-то там Ибрагим. Не будь великий визирь отбирать внимание его матери. Не бывать этому!***
Мустафе исполнилось шестнадцать, когда не стало старшей Валиде султан. Дворец погрузился в траур. Но даже в такое время паша пытался отнять у него матушку. Мустафа ведь уже не маленький, знает что и к чему. Дело понятное, чем занимаются взрослые. От этого кровь в жилах потомка великих Османов закипала с новой силой. Какой-то раб смел касаться его Валиде, хасеки покойного султана. — Повелитель, — Ибрагим чуть склонил голову в знак почтения. Прежде это казалось вполне достаточным, однако… теперь… это выглядело скорее даже оскорблением. — Да, паша, я только хотел послать за тобой, — сухо ответил ему юноша. — Нам нужно решить вопрос с Персией. Календер-шах переходит границы дозволенного. — Повелитель… — начал было грек, но тут в покои вошёл один из прислужников, говоря, что прибыл второй визирь. Ибрагим едва сумел сдержаться. Они с Ахмедом пашой никогда не ладили. Стало намного хуже, когда был подписан приказ о назначении регента. Люди шептались, будто бы это визирь сам и спровоцировал восстание, дабы избавиться от ныне покойного султана Сулеймана. Мужчина был уверен, что Ахмед приложил руку к этим слухам, в которых не было и капли правды. Да, он на многое был способен. Но, Кануни был для него не только правителем мира, но и лучшим другом. Как мог он предать его? Какой кошмар! Какой позор! Какие гнусные слова! — Пусть войдёт.***
Паша был вне себя от злости. Конечно, Мустафа и прежде имел привычку поступать по-своему, однако… это уже совсем не детские шалости. На кону честь государства, а он поручает столь важное задание какому-то Ахмеду паше. Словно бы… словно… хочет проверить визиря на прочность? Неужели… но откуда всё это? Разве хоть раз Ибрагим проявил неуважение? Или был бесполезен в делах политики? — Паша, — двери покоев открылись. Хюррем пришла к нему, сверкая россыпью изумрудов на короне. О, она была по-настоящему прекрасна. И обладала той самой красотой, которой могут обладать лишь те, кто выжил, пройдя тернистый путь во льдах. Она была птицей феникс… мифическая, но всё же живая. — Хюррем… — едва женщина оказалась рядом, мужчина притянул её к себе. Он так боялся потерять Роксолану. Должно быть, почти также сильно, как и власть. А ведь прежде он считал себя лишённым способности любить. — Хюррем… — лишь она одна, казалось, могла подарить ему тепло, заботу и нежность. Странно, правда? Когда-то он намеревался лишить её жизни, теперь же и не представлял себе мира без хасеки.***
До поздней ночи султан изучал бумаги и документы. Однажды ему предстоит взять в свои руки власть. В тот день он должен знать врага в лицо. Иначе как ещё защитить государство великих Османов? А утром первым делом отправился к матери. — Валиде, — Мустафа поцеловал её руку, отдавая тем самым дань уважения женщине, что вырастила его. — Сынок! — и хотя Хюррем улыбалась, юноша почти сразу понял, что выходит у неё это с большим трудом. — Что-то случилось? — Ты можешь уделить мне пару минут? — спросила хасеки с надеждой. Мустафа кивнул. Конечно, ему только в радость быть рядом. — Прекрасно. Сюмбюль, прикажи подать завтрак, — ага поспешил исполнить волю госпожи. — Ах, милый мой, ты стал совсем худым, — женщина оглядела султана с ног до головы. Укоризненно покачала головой. Будто перед ней не повелитель мира, но маленький мальчик, который совсем ничего не знает и не понимает. — Так ведь нельзя. Ты должен следить за своим здоровьем. Кстати, как тебе девушка, которую я вчера послала к тебе? — Девушка? Я… я… был занят, — добавил Мустафа, смутившись. Говорить о таком с Валиде было выше его сил. — Дела государства на первом месте. — Да. Ты прав. И всё-таки, тебе нужен наследник. И девушка. Я ведь должна научить ее всему. В будущем… когда меня уже не будет… — Валиде! Вы будете всегда. Со мной… вы обещали. Помните? Хюррем задумалась. И правда, в тот самый день, когда венец коснулся головы ее старшего наследника, она дала такую клятву. А клятвы нужно исполнять. Всегда. — Валиде, вы ведь не только поэтому хотели со мной поговорить? — Мой сын весьма наблюдателен и проницателен. Видишь ли, Мустафа, быть султаном — значит находиться в постоянном страхе. Судьба народа, государства… империи… всё на плечах правителя. На твоих плечах, — она коснулась его руки со всей нежностью, на которую только была способна. Эта поразительная женщина имела особую власть над мужчинами. Далеко не красавица, но милая и обладающая острым умом, хасеки покойного султана добивалась своего. — Рядом всегда должны быть люди, которым можно довериться. — К чему весь этот разговор? — Только не злись, Мустафа. Ты умён и мудр. Но ещё слишком молод. Юность… — Валиде, если речь об Ибрагиме паше, то вы зря тратите своё время, — падишах вскочил со своего места. Все эти разговоры вынуждали его раз за разом всё больше ненавидеть наставника. — Сынок, послушай! — Нет, матушка, это вы меня послушайте! — он выставил ладонь перед собой, как бы показывая, что не намерен обсуждать всё это. — Дела государства, Валиде, мои. Ваши же — гарем! Вот и занимайтесь им, а не продвигайте своих фаворитов по службе, — конечно, Хюррем много времени отдавала управлению гаремом. И вполне успешно. Но Мустафа был слишком зол, чтобы признать свою ошибку. Нет, пусть так. Пусть лучше обижается, только не будет с пашой. Только не с ним.***
*1534* Мустафа без колебаний лишил великого визиря статуса регента государства. Сказать, что паша был расстроен, значит, красноречиво умолчать. Он не был удивлён, уже давно знал, что однажды этот момент настанет. И тогда… тогда всё изменится. И правда, к началу следующего года было принято решение о казни. — Я поговорю с ним, — успокаивала его хасеки. — В этом нет нужды, — слабая улыбка тронула тонкие губы грека. — Ничего уже не поможет. — Не говори так! Должно быть, Мустафа просто ошибся. Кто угодно, но ты никак не мог предать его. Знаю, он для тебя… как сын. Как родной сын. А ты для него… — Соперник, — открыто заявил паша. — Ч-что? О чём ты? Какой соперник? — Он очень любит тебя. Даже больше, чем сын должен любить свою мать. Намного больше. Слишком сильно. — Хочешь сказать… — Когда был отдан приказ, я увидел в глазах нашего повелителя превосходство, а не злобу. Нет. Совсем не это. Раньше я считал, что он лишь боится остаться навсегда в тени пашей. Но… потом… стал замечать, какие взгляды он бросает на тебя. Все эти годы. Он ненавидит меня, потому что любит тебя. — Нет, Ибрагим, ты ошибаешься! — женщина отпрянула. — Это всё темница. Тебе здесь плохо. Ты… ты… — она не могла найти подходящие слова. Это было уже чересчур. — Я поговорю с Мустафой. Вот увидишь, он передумает. Вот увидишь…***
Не спрашивая разрешения, Хюррем буквально ворвалась в главные покои. Мустафа был немного удивлён, но сдерживал свой гнев. — Валиде, — сказал он и встал со своего места. — Мустафа, это правда, что Ибрагима пашу казнить хотят завтра? — Да. Рано утром. — Но… как? Зачем? — Вы ещё спрашиваете, Валиде?! Мне казалось, верный Сюмбюль уже обо всём доложил вам, — в голосе падишаха отчетливо слышались ироничные нотки. — Разве нет? — Ибрагим не мог оказывать поддержку Мураду. Не мог! — Неужели? Значит, это не от его имени доставлялись все те припасы? Или, быть может, его хотят подставить? Вы ведь об этом сейчас хотите поведать? — даже если так, Мустафа ни за что не изменит своего решения. Так или иначе, с каждым годом Ибрагим становился всё сильнее. В любой момент он мог избавиться от юного государя. — А, может, это был ваш общий план, матушка? Может, вы хотели убить меня? А? — Хюррем едва сдержалась. Она могла бы ударить сына, но не сделала этого. Так или иначе, это недостойно… их обоих. — Как ты можешь говорить такие ужасные вещи? — Что, Валиде, вам неприятно? А как думаете, приятно ли мне было всё то время, пока вы раз за разом отдавались этому мерзкому греку? Как вы могли опуститься до его уровня? Неужели… в вас говорит рабская кровь? — к горлу подкатил тугой комок. Хюррем тяжело задышала. Рабыня. Рабыня. Рабыня. Рабыня. Рабыня. Всегда. — В конце концов, покойный отец-повелитель так и не даровал вам свободу! — продолжал давить на больное Мустафа. — Значит, вот кто я для тебя?! Рабыня. Наложница. Хасеки без прав. Бедная-бедная Александра, которая когда-то лишилась семьи, а теперь… вынуждена слушать такие речи из уст собственного сына. Ты считаешь меня своим врагом, верно?! Напрасно. Я любила, люблю и буду любить тебя всей душой. Может, ты и рожден другой женщиной, но воспитала тебя я. Я! Когда-нибудь ты поймешь, что твои сегодняшние слова причинили боль мне. Они лишены смысла. Поймёшь. Обязательно. Только бы поздно не стало, — грустная улыбка коснулась губ рыжеволосой. Сердце славянки разбилось. Но нет, слезам нет места. Здесь. И сейчас. — Валиде… — юноша хотел было что-то сказать, исправить, но… Хюррем не позволила. Нет, слишком больно. Слишком-слишком больно. Так больно, что хочется кричать.***
Хюррем прижала к груди сына. Джихангир родился несколько лет назад. Сразу же после рождения мальчика отдали на воспитание в семью Михримах султан и Рустема паши. Благо, последний отнесся к этому с пониманием. В разы труднее было объяснить Мустафе, что ребёнок появился от союза Валиде и великого визиря. Правда, из страха потерять матушку, он принял действительность. Но одному султану только известно, какой ценой ему это далось. — Валиде, а вдруг… всё это правда? — выразила догадку дочь хасеки. — Вдруг… паша предатель? — Я уже ни в чём не уверена, — отвечала султанша, перебирая золотые кудри Джихангира. — В любом случае, верить Лютфи — глупость! Всем известно, что Шах султан в молодости была влюблена в Ибрагима. Может, это план мести такой. Может, они всё и подстроили? А? — Может, — кивнула Михримах. — И всё же, не стоит обижаться на брата. Он… очень любит вас. Это тоже знают все. — Наверное, так оно и есть, — зерно сомнения поселилось в душе хасеки. Правда, она решила не делиться с дочерью событиями сегодняшнего дня. Нет, Михримах определенно не стоит ссориться с братом. Мустафа — султан. Нет в мире человека сильнее. К тому же, от него зависит судьба остальных шехзаде. Конечно, Хюррем привязана к Ибрагиму. Они многое вместе пережили. Однако нет ничего дороже жизни собственных детей. Хюррем всё и всегда делала ради них. Так будет и впредь.***
После казни великого визиря прошло несколько недель. Всё это время Хюррем провела во дворце дочери. Однако это не могло продолжаться вечно. Так или иначе, хасеки должна была выполнять свои обязанности. Все возлюбленные хасеки умирали, она к этому привыкла. Поэтому и сейчас смирилась. Лука, Сулейман, Ибрагим. Раз за разом. Всё приходило в итоге к одному и тому же. И всё же, Хюррем чувствовала какую-то неловкость. «Он очень любит тебя. Даже больше, чем сын должен любить свою мать. Намного больше. Слишком сильно…» — слова Ибрагима всё не выходили из головы. Может ли это быть правдой? Не сказано ли всё в порыве гнева и злости? В конце концов, она ведь воспитала Мустафу. Это совершенно неправильно. Да и… будь всё так, могла бы она не заметить? И вот — стук в дверь. Вот — на пороге он. Красивый, высокий и родной. Ещё, конечно, не мужчина, но уже и не мальчик. Как же быстро летит время. Казалось бы, был таким когда-то маленьким, бегал по бесконечно длинным коридорам Топкапы, а сейчас… уже почти совсем взрослый. И такой горячо любимый. И пусть, пусть убьет всех предателей. Только бы жил. Только бы… — Валиде? — это вопрос. Вопрос в его глазах цвета тёмных песков. — Сынок, — она улыбается и манит его в свои объятия. Как детстве. И в этот момент есть лишь они вдвоём. Только султан Мустафа и его царственная матушка — первая хасеки султан. — Ну, иди же ко мне! — и он идет. И растворяется в этом моменте. Будто не своими руками убил он брата-предателя, будто не на его руках кровь первого шехзаде Мурада и великого визиря. И будто не было ни ссор, ни злости, ни ненависти. Будто вернулись в детство. — Я буду с тобой. Всегда. Слышишь? Всегда с тобой буду. Ты, я, твоя сестра и братья. Мы все вместе будем. Одной большой и дружной семьей, — и Мустафа верит. Потому что эти слова принадлежат его матери. — Вы моя мать, Валиде. И моя любовь, — шепчет он в приступе какой-то небывалой смелости. И пусть теперь хоть убивает. Но нет ни палачей, ни острого кинжала, ни яда. Только нежность и забота. — Знаю, Мустафа, — твердит хасеки. — Теперь я точно всё знаю. Плевать на всё, только бы был он жив и здоров. Только бы вместе быть. А большего и не надо. — Теперь я навсегда останусь с тобой, сынок. Н-А-В-С-Е-Г-Д-А