Замерзающий

Кэйа был не из тех, кто стал бы игнорировать проблемы до последнего. Именно поэтому, как только к нему впервые пришло осознание произошедшего, он нервно сжал губы прямо посреди улицы, отказавшись от привычной ухмылки, и быстро скрылся от чужих взглядов на крыше собора. Ему было холодно. Это казалось таким невероятным, глупым, что поначалу он даже списал всё на ветер — уж его в Мондштадте всегда было достаточно. Но спустя пару минут ощущение его не покинуло, более того, стало прямо-таки зябко. Нестерпимо захотелось сделать то, чего он не делал уже долгие-долгие годы — обнять себя руками в попытке согреться. Глаз Бога должен был защищать своего обладателя от мороза и сделать тело невосприимчивым к любым холодам. Так и было с того злополучного вечера, когда мир Кэйи был разрушен. Сегодня же ему впервые стало холодно: будто вышел в метель в одной лишь рубахе. Он бы соврал, если бы сказал, что не ждал этого. Всю свою жизнь он жил в страхе, зная, придёт день — и его душа начнет замерзать. Даже получив глаз Бога, он не избавился от этого беспокойства. Он плохо помнил детали, знал лишь, что все его родные закончили свой жизненный путь глыбой льда. И всё же поначалу он решил заглянуть к Сахарозе, на худой конец — к Барбаре. Вдруг холод был вызван обычной простудой? Противный внутренний голос шептал: «Ты знаешь, что это, не ври себе»! И всё же, если была хоть маленькая надежда, Кэйа готов был хвататься за неё до последнего. В его жизни было не так много хороших моментов, самого себя он не считал героем или, например, хорошим человеком; и всё же у него тоже были мечты, цели, чувства, в конце концов, и умирать так рано он не хотел. Он спустился ко входу в собор, столкнулся там с Барбарой, и с милой улыбочкой попросил ту осмотреть его. Она принялась за работу без лишних вопросов: что такого, рыцари Ордо Фавониус часто получали травмы в бою, и осмотр раненых был делом для неё привычным. — Что-то беспокоит? — спросила всё же она, когда не нашла никаких следов боевых действий. На минуту рыцарь даже подумал — а не сказать ли девушке правду? Пусть она совсем ещё юная, её таланты поражали, и был крохотный шанс, что она сталкивалась с подобным. «Возможно, я скоро замёрзну насмерть», — невесело подумал Кэйа, но вслух сказал другое: — Вовсе нет! Джинн вечно просит нас присматривать за своим здоровьем, так что я заглянул просто на всякий случай! Не стоило пугать девушку своими проблемами. Для пущей убедительности Кэйа улыбнулся одной из своих фирменных «всё-просто-отлично» улыбок. Если в его улыбке и промелькнула фальшь, Барбара ничего не заметила. * Первые дни он успешно боролся с противным холодком — выполнял поручения, болтал с жителями, улыбался; и лишь иногда, в полном одиночестве, позволял себе растереть руки или поёжиться. Серьёзных проблем холод не доставлял, и Кэйа знал — у него ещё полно времени. Отправиться с рыцарями в лагерь монстров, сражаться, вернуться и заполнить отчёт занимало обычно целый день; но Альберих терпел и не подавал виду. Никто ничего не замечал, ни одна живая душа не заподозрила бы, что владелец крио глаза Бога мёрзнет. Его крио-способности работали исправно, даже стали словно бы сильнее, и рыцарь решил использовать их по максимуму. Джинн и Лиза переглядывались в недоумении, когда третий раз за неделю Кэйа приходил в штаб за заказами на монстров; но молчали. Каждая победа приносила не желанное удовлетворение, а лишь огорчение — хотелось сражаться дольше, выпустить из себя всю магию, заморозить всё вокруг. Внутри него поселилась вечная жажда действий, иногда он даже боялся стать похожим на Эмбер с её гиперактивностью. Раз за разом он пытался понять, насколько тяжело сегодня. Враги словно чувствовали его ауру, рычали и атаковали со всей силы, коллеги же по ордену только радовались сильному союзнику. Никто, казалось, не замечал в нём изменений. Да и нечего было пока замечать, Альберих справлялся прекрасно, не выдавая своего плохого состояния. В его действиях не было ничего необычного — разве что, стал много работать и почти не пил вино. Но такое его поведение только радовало всех вокруг: Джинн смотрела с одобрением (правда, Лиза с её пронзительным взглядом всегда маячила поблизости…), Эмбер была близка к признанию в Кэйе своего идеала рыцаря, ну, а жители города то и дело шептались — вот, мол, взялся за ум, а вы говорили. По вечерам вместо привычного пути к таверне Кэйа залезал на колокольню собора, туда, где мог не бояться быть обнаруженным, откуда Мондштадт был как на ладони. Кому бы пришло в голову искать его там? Здесь было всегда тихо, ветер, правда, становился словно бы морознее, но это было меньшим из неудобств. Здесь он мог облокотиться на колонну, сложить ладони в молитвенном жесте и пытаться согреть их дыханием, мог не прятать свою слабость ни от кого — а птицы вряд ли стали бы сплетничать. Обычно Кэйа просто смотрел за жизнью города, примечал знакомые лица, а когда город погружался во тьму, мог видеть Полуночного героя в действии. Иногда хотелось спрыгнуть со своего пристанища, помочь давнему другу в особо опасные моменты, или наоборот — подшутить, вывести того на эмоции. Но Кэйа не мог справиться со своими: всё чаще холод пробирался под кожу, заставляя дрожать от мороза как цветы на ветру. Показаться в таком состоянии перед Дилюком было бы просто стыдно. * Часто Кэйа думал — а вспоминает ли о нём Дилюк? Заметил ли, что рыцарь перестал появляться в «Доле ангелов»? Беспокоился ли, что случилось с названым братишкой? Может, прислушивался к сплетням? Конечно, Кэйа знал — от внимательного, пусть и вечно равнодушного взгляда Дилюка ничего не скрыть. Тот явно был в курсе, что Альберих перестал появляться в его таверне, и ему даже не надо было работать барменом, чтобы знать это. Всё же, знать всё и обо всех — работа не только рыцаря ордена, но и таинственного защитника Мондштадта. Каждый раз, видя знакомую тень, Кэйа не мог не погружаться в печальные мысли. Он знал: как раньше близки они с Дилюком никогда не будут. И становилось совсем тяжело, когда он представлял будущее — то, в котором он, Кэйа, замерзает навсегда. Будет ли Дилюк сожалеть о его смерти? Или лишь вздохнёт с облегчением? Ответа не было ни в первое его появление на колокольне, ни в пятое, ни в двадцатое; а позже он сбился со счёта. Точно прошёл месяц, как холод впервые коснулся тела рыцаря, но не прошло двух. Выходило, уже месяц он не видел Дилюка? Похоже, он и правда превратился в трудоголика, раз не заметил. Впрочем, встречи Кэйа не искал. Ему было достаточно видеть того по ночам, следить за ярко-красными всполохами на окраинах города, пока глаза не начинали слипаться. Тогда, чтобы не свалиться во сне с собора, он разминал затёкшие ноги, бесшумно спрыгивал вниз и через окно пробирался к себе в комнату. Было только совсем чуть-чуть обидно, что Рагнвиндр словно бы забыл о его существовании. * Его череда одинаковых дней с похожим наполнением была прервана Эмбер, которая ни свет ни заря разбудила Кэйю в своей манере — пиро-взрывом рядом с его окном. — Святые архонты, ну что ты творишь? — недовольно пробурчал он, вылезая в полном боевом облачении на улицу. — Джинн дала нам особое поручение! — бодро отрапортовала скаут и сунула едва ли не в лицо Кэйе сложенную пополам бумагу. Возможно, для Эмбер оно было особым, для Альбериха же совершенно обычным — всего-то ликвидировать два лагеря на границе с Ли Юэ. — Хорошо-хорошо, уже бегу, — пошёл следом Кэйа, не став портить девушке настрой. Для неё это было первое задание подобного уровня — ранее от стен города она так далеко не уходила. Всю дорогу Эмбер напевала что-то своё, любовалась природой, резко подпрыгивала при любом шуме, а Кэйа лишь понуро плёлся следом. Сегодня ему было гораздо хуже. Целый месяц ему везло, холод приносил мало неудобств, и на задании ордена можно было его игнорировать. Сейчас же ему хотелось разжечь костёр и просидеть возле целую вечность. Когда руки стали дрожать слишком заметно, Кэйа готов был просить свою спутницу использовать пиро-способности; что угодно, лишь бы согреться. — Берегись! — закричала внезапно Эмбер, и зарядив магией свой лук, выстрелила куда-то влево. Кэйа лениво перевёл туда взгляд — за деревьями был обрыв, а внизу искомый ими лагерь. В попытках унять дрожь в руках он и не заметил врага. Но опыт сражений никуда не делся, и спустя мгновение Кэйа уже был в самом эпицентре битвы. Враги окружили его со всех сторон, и он готовился применить свои способности, но тут его опередила Эмбер. Она из засады стреляла огненными стрелами по башням, сбивая оттуда врагов, но, видимо, в какой-то момент споткнулась, а может враг подошёл слишком близко к ней — причина была не столь важна. Россыпь стрел, окутанных пиро-энергией, летела прямиком в толпу монстров, в центре которых стоял Кэйа. Он уже приготовился к элементальной реакции, готов был ощутить жар огня, но когда вокруг него поднялся огненный вихрь, когда бушующее пламя коснулось его, он не ощутил совсем ничего. Ни боли, ни тепла, ни капли согревающей стихии. Огонь касался его голой кожи, там, где она была не скрыта одеждой, но Кэйе было безумно холодно. * Эмбер извинялась всю обратную дорогу, смущенно косилась на почерневшую одежду рыцаря, переспрашивала постоянно, не ранила ли она его. Кэйа убеждал её, что все в порядке, демонстрировал кожу без единого ожога, заверял, что успел использовать крио-щит вокруг себя. На середине пути он устал от разговоров и погрузился в тяжёлые размышления: себе можно было не врать, и он знал — никакого щита он не использовал, не успел, не подумал. Но огонь не ранил его, лишь испортил одежду и напугал своим бездействием. Хотелось прямо сейчас проверить ещё раз, убедиться, но просить Эмбер просто так что-нибудь поджечь было слишком странной просьбой. «Похоже, всё становится хуже быстрее, чем я ожидал», — подумал он на входе в город. В штабе ордена Джинн была одна, поэтому никто более не увидел Кэйю в столь печальном виде. Она выслушала рассказ Эмбер, подкреплённый замечаниями Альбериха, покачала головой, но ничего не заподозрила. Да и что странного в том, что такой сильный и опытный рыцарь, как Кэйа, поступил самым логичным образом и остался невредим? Быстро заполнив отчёт, мужчина вышел на улицу и быстрым шагом направился к себе домой. Ему было холодно, но мысли о случившемся были на первом месте, поэтому он даже не пытался закрыть мерзнущие участки тела. До сегодняшнего дня он ещё надеялся, что пиро-энергия может его согреть. Надежда сгорела, как лагерь врагов. Теперь в его голове не было ни единой оптимистичной мысли. Похоже, проклятие стало действовать, и теперь о тепле можно было лишь вспоминать, не мечтая ощутить его вновь. * Из детства у него почти не осталось воспоминаний о Каэнри’и, не только счастливых — вообще никаких. Об отце в памяти остался лишь один день, и тот был днём прощания. Лицо было скрыто метелью, маленький Кэйа запечатлел лишь широкий шарф, губы, шепчущие последние наставления, и руки на своих хрупких плечах. Отец исчез в непогоде, а затем появился мастер Крепус, новая жизнь, и лишь в голове засели прочно слова «постарайся избежать нашей участи». О матери воспоминаний было чуть больше, Кэйа помнил её голос, пропитанный любовью и, как ни странно для обладательницы крио глаза Бога, теплом. Помнил её яркие голубые волосы, собранные в небрежный пучок. Помнил её прикосновения, обжигающие не морозом, а огнём. И, к сожалению, помнил её заледеневший навсегда взгляд. С самого детства он знал, что его народ обречён на одинокую смерть во льдах. Рано или поздно каждый житель Каэнри’и уходил, чтобы пасть перед силами холодов и остаться лишь ледяной скульптурой. Не было какого-то кладбища, каждый выбирал себе место сам в приятном сердцу уголке Тейвата. Правило было одно: место последнего пристанища должно было быть скрыто от людей. Умирая, его близкие замораживали не только своё сердце и тело, но и всё вокруг. Из чувства то ли долга, то ли справедливости, никто не хотел заморозить случайного прохожего. Конечно, истории были разные. Кэйа слышал, что одни «скульптуры» разбивались спустя тысячелетия, иные превращались в беспощадных монстров под эгидой Ордена Бездны. — И я стану льдом? — спрашивал Кэйа у родителей. Матушка смиренно улыбалась, гладила его по голове, и говорила мягко: — Если тебе повезёт, ты получишь глаз Бога, и, возможно, доживёшь до глубокой старости. Это было не лишено оснований — в их народе почти все, кто имел глаз Бога (пусть таких и были единицы), проживали счастливую долгую жизнь, и замерзали тихо во сне. Кэйа хотел бы в это верить. Отец был не столь тактичен и не уставал напоминать, что подвергались проклятию даже новорождённые дети. Не доживая до года, они становились лишь кусками льда, как бы грубо не звучала такая правда. Когда Каэнри’ах пала, когда горстка выживших спасалась бегством, отец не уставал повторять: — Выживи, Кэйа. Спаси наш народ. Стань частью этого города Свободы, найди свободу нашим людям. Потом, правда, их становилось всё меньше, и в один день даже отец покинул его. Оставив после себя лишь пустоту и непонятную миссию. Оставив больше вопросов, чем ответов. Оставив Кэйю единственным выжившим из народа Каэнри’и. * Мондштадт жил своей жизнью, не замечая, как капитан Ордо Фавониус умирал. Кэйа не делал драмы из своего проклятия — ну в конце-то концов, он знал, как закончит своё существование. Прощаться со всеми знакомыми и уходить умирать он пока не планировал. Намечалось что-то интересное: вернулся Венти, появился загадочный Путешественник, хиличурлы и Маги Бездны замышляли что-то грандиозное. Джинн радовалась становлению Кэйи на верный путь защитника города, разочаровывать её не хотелось. Как девушка она его не привлекала, как друг была лишь «другом по Ордену», но её светлый, ничем не запятнанный взгляд и непоколебимая вера в справедливость заставляли Альбериха прятать собственные проблемы и продолжать приносить хорошие новости с поля боя. Джинн заслуживала всего самого лучшего. Они были не то чтобы совсем близки, но, засидевшись однажды вместе с ней за отчётами, Кэйа не удержался: — Магистр, уже давно стемнело, неужели не хотите провести время в более приятной компании? Кэйа и сам понимал — задавать такие вопросы на грани вежливости, но, тем не менее, Джинн внезапно смутилась, пролила часть чернил и отвела взгляд. — Ваша компания вполне неплоха, — вежливо ответила девушка. — Но ты явно мечтаешь о другой, — снова не удержался от подкола Кэйа. Это была его маска — всезнающего рыцаря, готового пошутить на самые запретные темы, свободного от предрассудков. — Текущее положение дел меня устраивает, — лаконично закрыла тему Джинн. — Конечно, — оставил он последнее слово за собой. — Но я слышал, что завтра у тебя нет неотложных дел, а Лиза собиралась посетить собор. Джинн покраснела едва заметно, улыбнулась и попрощалась. Кэйа продолжил заполнять отчёты в одиночестве, довольный — может, ему уже не суждено испытать подобных чувств, но он ещё мог успеть свести слишком правильную Джинн с таинственной Лизой. Их чувства были очевидны — Гуннхильдр заботилась о благополучии библиотекаря слишком активно, а Лиза всегда была рядом с магистром молчаливой тенью; даже тогда, когда ситуация того не требовала. Ещё одной жертвой сводничества Альбериха стала Донна. В один день он просто подошёл поговорить, узнать, возможно, новые сплетни, но та настолько увлеклась своими переживаниями о Полуночном Герое, что Кэйа готов был засмеяться. Девушка разрывалась между красавцем Дилюком и своим неизвестным спасителем, и рыцарь подумал — почему бы не обратить внимание девушки на кого-то более близкого к ней? Кэйа знал — Дилюк не был заинтересован в отношениях: как ночной защитник Мондштадта тот спасал всех без разбору, и вряд ли даже запомнил восхищенное лицо Донны. — Ах, как же мне тяжко! — вздыхала девушка. Кэйа для приличия поддержал её переживания, а потом словно бы случайно выловил из патрулировавших город рыцарей Хоффмана. Наговорил им обоим какую-то ерунду, лишь бы заставить их провести время вместе. И кто бы мог подумать — спустя несколько дней с крыши собора в ночи Кэйа заприметил их двоих — гуляющих по городу, не замечающих никого вокруг. Донна буквально позабыла и о Дилюке, и о Полуночном Герое, и теперь при встрече с Кэйей говорила лишь о Хоффмане. — Как же я влюблена, капитан, вы бы знали! Будь я бардом, я бы спела вам… К слову о бардах, Кэйа не раз видел в пределах города Венти, но всё никак не мог поймать момент для разговора. Архонт постоянно пропадал с Путешественником, а когда был в городе, засиживался до поздней ночи в таверне, в которой рыцарь старался не появляться. Вместо этого он как-то провёл целый день с Эмбер и её новой знакомой Кли. Сводить с кем-то Эмбер не было смысла — та была слишком юна и, казалось, любила только полёты да поиски чего бы то ни было на благо города. Где она встретила маленькую Кли, оставалось загадкой, но ещё больше вопросов вызывали способности девочки. Кли взрывала всё вокруг, Эмбер не видела в этом проблемы, и лишь Кэйа думал — может, пиро-способности этой девочки смогут его согреть? Но этим надеждам не суждено было оправдаться — как-то раз Кли подорвала бочки возле штаба ордена, Кэйа как раз был совсем близко; но опять ничего не почувствовал. Огонь Эмбер и Кли был холоден, словно лёд. * Как-то раз Путешественник случайно оказался в штабе, Паймон случайно изъявила желание помочь, и вот Кэйа сопровождал их к очередному лагерю. По пути присоединился Венти, и теперь их компания была похожа на сборище неудачников. Венти — потому что как архонта его никто не воспринимал, Путешественник — потому что потерял сестру, Паймон — потому что звание консервы перебивало все её заслуги; ну, а он, Кэйа, просто мёрз. Крио-маг, который рефлекторно тянулся к огню, — что могло быть смешнее. Их путь длился более суток, и скрываться было тяжело. Поначалу Паймон хихикала над попытками Кэйи завернуться плотнее в одежду, затем Путешественник учтиво предложил согревающее зелье, ну, а потом Венти в таверне в Ли Юэ открыто просил нагреть вино «для моего замерзающего друга». Венти, конечно, шутил, но и предположить не мог, как близок был к правде. Кэйа задумался — так ли сильно стали заметны его попытки быть ближе к теплу? Впрочем, как только они добрались до постоялого двора, стало всё равно: холод пробирал насквозь, и отдельная комната не спасала — не было в ней ни камина, ни достаточного количества свечей, и Кэйа согревался лишь собственным дыханием, что раз за разом становилось всё холоднее. Ночью Венти и Паймон испробовали местное вино, не такое изысканное, как в Доле Ангелов, но всё же утром Кэйа и Путешественник потратили больше часа, чтобы привести своих спутников в чувство. — Ешь что попало, теперь и пьёшь? — возмущался искатель приключений, расталкивая свою летающую подругу. Венти пришёл в себя быстрее, удивился, что Кэйа в этот раз остался абсолютно трезвым, но заострять на этом внимания не стал. Путь их закончился в Заоблачном Пике, где новые сведения о Магах Бездны не могли не расстроить. Похоже, пора было готовиться к масштабной битве. На обратном пути Путешественник постоянно спорил с Паймон о способе приготовления мяса, а Кэйа боролся с желанием стащить чужой плащ и завернуться в него. Шёл он достаточно бодро, шутил в своей манере, но только Венти всё замечал. — Знаешь, сила архонта даёт много знаний, но не нужно быть мной, чтобы заметить. Кэйа дрожал сильнее обычного, хватался руками за плечи, пытался защититься: — О чём это ты? Анемо архонт выдержал этот притворно-лёгкий взгляд и сказал, попав в цель: — Ты замерзаешь. Проклятие Каэнри’и, да? Кэйа не видел смысла спорить — не с архонтом же, в самом деле. — Угадал, — безрадостно констатировал он, пытаясь завернуться в свою накидку. Венти задумался на минуту, а потом грустно кивнул: — Ты же знаешь, что одежда не согреет? * Конечно, Кэйа знал. Если бы одежда согревала, его народ бы не исчез. Если бы пиро-способности согревали, он бы провёл вечность рядом с Эмбер или Кли. Если бы архонт мог помочь, Кэйа прирос бы к Венти. Если бы таинственный Путешественник со способностями ко всем видам элементальных сил мог бы его согреть, Альберих бы прирос к нему. Но не было, казалось, никого, кто мог бы согреть несчастного рыцаря. * На подходе к городу им встретился новый лагерь хиличурлов. На улице ночь, и предчувствие Кэйю не обмануло — из города тенью выскользнул Дилюк. Пока Паймон носилась вокруг башен врага, пока Путешественник бежал вперёд, пока Венти доставал свою лиру, Кэйа боролся с собой. Ему хотелось — до дрожи в кончиках пальцев хотелось, — разнести тут всё в хлам, заморозить все здания, всех тварей, вообще всех без разбору. У него больше не было сил сдерживаться: он готов был выпустить лёд из своей души, заморозить всё вокруг, заставить всех почувствовать тот холод, что он ощущал день за днём. Кэйа готов был сдаться, заморозить всех вместе с собой прямо тут; но яркие красные глаза появились перед ним внезапно, и рыцарь упал на колено. Он был поражён. Битва прошла почти без его участия — он лишь лениво замораживал тех, кто подошёл совсем близко (врагов, конечно). В итоге Паймон и Путешественник наперегонки побежали в штаб, надеясь застать там Джинн, а Кэйа надеялся просто добраться домой без приключений. Но тут Венти словно заметил его тяжёлое состояние, и едва ли не насильно затащил в Долю Ангелов. Кэйа не волновался — Полуночный Герой же только что участвовал в битве, наверняка придёт уставшим и либо сразу вернётся на винокурню; либо просто проверит со стороны состояние таверны. Нет. Дилюк стоял на месте бармена (и когда успел?), смотрел на вошедших равнодушно. Кэйе стало больно. Хорошо, Венти тут проводил едва ли не каждый вечер; офицеры-завсегдатаи заполняли таверну, Путешественник привёл Эмбер, та позвала своих друзей — и вот Кэйа смог затеряться среди гостей. Но Дилюк смотрел ему прямо в глаза. Кэйа фальшиво улыбнулся — надо бы подойти к барной стойке, пошутить, пофлиртовать с дамами, улыбнуться, обсудить с Венти новые сплетни, угостить Паймон — в общем, дел полно. Надо было делать что угодно, лишь бы пронзительный взгляд Дилюка перестал за него цепляться. Но этот взгляд не отпускал, от него чувствовался жар, и Кэйа не выдержал — сбежал позорно прямо посреди вечера. Внутри у него был мороз, он хотел бы заморозить всю таверну, весь штаб и собор, но держался. Бежал наверх, к своему безопасному месту, только на пути затормозил — ему стало так холодно, что приходилось тяжело дышать, прижиматься телом к стене; и пока он пытался согреться, спиной касаясь горячих от дневного солнца кирпичей, перед ним возникла до боли знакомая фигура. * Дилюк стоял перед ним с самым что ни на есть невинным выражением лица — мол, случайно тут оказался. Тут — в темноте между стен, между зданий, один на один. — Так и знал, что ты хочешь побыть со мной наедине, — пошутил Кэйа. Рагнвиндр нахмурился, сжимая кулаки, ткань дорогих перчаток затрещала, но он сказал только: — Сэр Кэйа, вы не оплатили ваш напиток. Альберих готов был закричать. Что-то вроде «иди ты на все семь континентов со своими оплатами, я умираю, идиот, не видишь, тебе совсем плевать, да», но это было бы ниже его достоинства. Только он готов был сказать колкость в ответ, как мороз с невиданной силой прошиб тело, и Кэйа упал — как унизительно! — на землю. Их никто не видел, но Кэйе было стыдно, он не мог даже поднять взгляд. Дилюк не знал, что делать, хотел бы упасть рядом, протянуть руки — только он давно сам себя лишил такого права. Он видел — ну не слепой же! — что его когда-то названый брат мёрз. Они замерли. Кэйа сидел на холодной земле, Дилюк смотрел сверху вниз. Прошли долгие минуты, прежде чем Рагнвиндр развернулся и ушёл, не коснувшись рыцаря. Кэйа встал и словно во сне, медленно, добрался до своей комнаты. Дилюк старался забыть этот вечер как можно скорее. Кэйа старался сохранить тепло — призрачное, едва ощутимое, но такое родное. Он не был уверен, но ему казалось, что от одного только присутствия Дилюка становится теплее. Он больше не хотел умирать.