И за все воздастся им

Часы мерно стучат. Качающийся медальон блестит в закатном свете, падающем сквозь дыру в крыше. Лианы ползут ростками вниз, движутся, как движутся жуки под полом и птицы где-то там, в небе. Свободные. Чистые. Гарри не видит этого с закрытыми глазами, но чувствует, слышит, осязает. Вечера стали холодными. Его знобит, по его расчетам он еще не должен вставать с кровати, но изувеченное сердце тянет его в этот старый бальный зал. Его знобит, от жара еще не отступившей болезни. Он закашливается, сильнее кутаясь в плед, и зевая, думая, что нужно возвращаться. Поттер-холл, на удивление мальчика, отапливает его крыло. Не самая комфортная температура, но если достаточно закутаться и захотеть, станет нормально. Возможно, его кожа уже привыкла не дрожать, а зубы- не стучать спустя столько холодных лет. Уже в комнате он вновь закрывает глаза. Где-то шумит река, дышит лес, еще поют птицы пока не улетевшие на юга. Он представляет, что его отец- просто охотник, берущий сына в охотничью избушку. Что отец, которого он представляет, добр к нему, показывает ему, как листья звучат в капели дождя, показывает ему эти серые тучи и говорит, что скоро станет светлее, ведь солнце всегда возвращается. Этот мир, полный мечт прерывается, когда он слышит дребезг стекла внизу. Чарли, похоже, опять разбил пару окон его крыла. Он не думает, что солнце когда-нибудь вновь тронет его белую кожу своим нежным касанием. Он заперт в этих стенах, навсегда, пока не потеряет рассудок или не умрет. Только вот, похоже, проще совершить первое. Он все так же не знает, что его спасло, или кто. В бальном зале закаркали вороны. Чарли добрался и до них. Благо, они могут себя защитить. Гарри лишь надеется, что они не нанесут Чарли много вреда. Это воспоминание находится тоже в столовой, что странно. Том лишь слегка прикоснулся к странно-темному подсвечнику, как был в него затянут. Дальнейшее крыло было закрыто темной пеленой, оставалось только крыло Гарри. Почему оно закрыто? Реддл не знает. Возможно, наследник там никогда не бывал. Многие воспоминания приходятся на эту треть здания. Он, тем не менее, видит тени, снующие за пеленой. Их три, что не слишком-то удивительно. Том уверен- это не последний фронт. Волк еще воет где-то здесь, скребется, звенит цепями и роет, роет, роет под какой-то из дверей. Какой? Какой, черт возьми? Их тут довольно много. Что-то ему подсказывает, что в настоящем Поттер-холле их не более трех, а не с десяток на одну сторону холла. Что-то осыпалось с лестницы. Дом разваливается, Том видел это, когда только зашел: сырость разъедает его, откусывает массивные куски мрамора и странного ковра, и не важно, что мрамор вечен, а ковры персидские, и вряд ли когда-либо здесь лежали. Здесь все перевернуто вверх дном, нужно помнить об этом. Морозный налет появляется в этой стороне, становится зябко, противно холодно, будто на нем мокрая одежда. Он не поднимался по лестнице и оказался перед одной лишь дверью. «Кладовая», услужливо подкинул ему вой ветра за окном. От неё мерзко пахло, чем-то гнилым, не этой сыростью штукатурки, но чего-то прежде живого. Голова домовика? «Нет». Нет? Интересно. Дверь слегка приоткрывается, жутко скрипя, окатывая смрадом вырвавшегося оттуда затхлого воздуха. Запах муки перемешался с железом и мокрой шерстью. Том открыл дверь шире, видя трупики животных. Какие-то свалены в одну огромную кучу. Какие-то подвешены на кресты. Эта кладовка похожа на склад, полуразрушенный. Сквозь странный деревянный потолок светила луна. Между досок, из которых состояли стены, Том видит пустошь, горячую, недавно облитую холодом ночи. Духота душит. Кресты, множество их, увенчанные крыльями, хвостами, головами, казались живыми, они опутывали это пространство. Откуда они здесь? Звери открыли свои глаза, пустые, без глаз, с одной лишь пустотой глазницы. Их шерсть лоснится от жира и воска. Их шкуры, раскиданные по углам, полотном поднимаются на лапы, и Том смотрит на них, но не со страхом. Он знает, они не причинят ему вреда. Самая маленькая, обычная мышка, выпотрошенная кем-то, влачит свои внутренности за собой, и подходит к чужим ступням близко-близко, тянется наверх, сломанной лапкой тянясь к голой коже чужой ладони. Лорд Марволо наклоняется, со странной тоской смотря на бедное существо, протягивая палец, и как только они касаются друг друга… Вороны. Мыши. Крысы. Даже змеи. Это все лежит перед его ногами. Это не его рук дело: он слишком любит этих созданий, тех, которые никому не нравятся, которые воспринимаются суеверием, паразитом, недобрым знаком. Он видит их у порога своей комнаты, хотя уверен, если бы его брат захотел, они бы оказались в его комнате- там, в конце концов, есть дверца внизу для пищи. Ему, вообще-то, запрещено выходить из комнаты, но Чарли, очевидно, слишком рад издеваться над своим младшим братом. Звери. Они смотрят на него мертвым взглядом. Он оживил их. Он просто захотел этого. Он знает, это не решает проблему. Они продолжат гибнуть, Чарли хватает и того, что они на территории поместья. Он их находит, он их убивает, а потом отдает Гарри. Ради чего? Белый удав жмется к нему. Его пустые глазницы (Чарли выкалывает им глаза) отражали свет заходящего солнца из-за крови в них оставшейся. Он думает. Думает. Первые звезды загораются в небе, синем, рассыпаются млечным путем, как река. Вороны, старые, смотрят. Из шестерых осталось только двое: Чарли и до них добрался. Их уже не оживить, он разбил их окончательно. Что они ему сделали? В следующее утро, вместе с единственным блюдом на сегодня, коим оказалось мясо какой-то птицы с пюре и горошком, мать передала ему крест. Крест? К чему ему он? Неужели она думает, что он- нечистая сила? Деревянный, сколоченный за пару секунд, он уверен, его сделал отец, и то, только потому, что мать попросила. Он так и не притронулся к еде. Она кажется ему глухой монашкой в капюшоне, послушной, не дерзящей, замаливающей грехи своей семьи, твердо веря в свою веру. Знает ли она, что вера её прогнила? Кресты приходили каждый день. Она даже передала записку, что молится о его душе. Маги не верят в бога. Гарри тоже не верит. Если бы он был, мальчишка бегал бы в саду, распугивая голубей, а не оживляя их, кое-как перематывая их переломанные лапки. Чарли зашел дальше, он стал приматывать бедные трупики к крестам. Гарри не верит, но это богохульство. Это преступление против веры. Он готов в неё обратиться лишь бы показать им, как это делается. Однако, он не настолько глуп. Облака дыбятся волнами, надвигаются на него и его маленькое царство мертвых. Вокруг мороз, иней, а он давится духотой, кашляет, кровь падает с его губ, слегка растапливая ледяную кромку на ламинированном полу. Его кровь такая же холодная, как кровь этих животных, навсегда застывшая в жилах, удивительным образом оживленная, вновь побежавшая по венам, но все еще холодная. Странное дело. Мир плывет в его глазах. Звезды падают с крыши особняка, падают мелкими льдинками, остывшими, убитыми. Существа смотрят на него. Они будут ждать. Том вынырнул, смотря на собственные руки. В воспоминании они были тонкими, он мог видеть сквозь кожу, мог видеть кости и легкую вздыбленность вен. Длинные пальцы, увенчанные перстнями, которые прямо сейчас венчают его фаланги, но не дальше второй, а там они свободно висели на третьей. Эти руки, покрытые ссадинами, царапинами, казались фарфоровыми, такими легкими, словно перышко. Он огляделся. Странного склада уже нет, как и двери туда. Лишь пустое углубление. Волк снова рыл и выл где-то недалеко. Впереди хода нет. Он возвращается к распутью около лестницы и поднимается наверх. Пройдя немного, он оказывается в бальном зале, который видел так много раз в чужих мыслях. Он глядит на балкончик, зная, что он выходит с комнаты Гарри. Есть ли туда ход в этом искаженном мире? Бальный зал дышит свежестью. Это место незапятнанно и выглядит гораздо лучше. Здесь даже есть люстра. Луна отражается в ней тысячами мелких осколков, кристалликов и слезинок. Этот зал цельный, нетронутый гнилью, но весь подернутый трещинками инея. Люстра висит опасно, на тонкой цепи, совсем хрупкой. В оркестровой яме натужно скрипит дерево, Том знает: там множество инструментов, которые ждут не дождутся своего часа, в который они вновь запоют своими старыми изношенными телами. Однако его совсем не это удивляет. Вороны. Те самые, оставшиеся двое. Они опираются друг на друга, с двумя лапками на двоих и одним глазом. Они матовым черным пятном выделяются на фоне темного дерева и редкой позолоты, таинственно блестящей в темноте. Глаз блестит, подернутый мутной плёнкой. Птицы молчат. Люстра качается ровно над ними. Том будто в замедленном движении видит, как дом встряхивает, и длинная трещина проходит по сферическому потолку, и люстра падает, и прежде чем заколоть воронов, его кидает в новое воспоминание. В этот раз это будет другое заклинание. Иниуриам (Инауриам? Аниурам? Он забыл: оно было на одно использование) был хорош, но этого, видимо, было недостаточно. В Гримуаре огромное количество родовых заклятий, тех, которые никому неизвестны, да и не нужны, даже отцу, раз он не заметил пропажи такой важной книги. А он ведь Лорд Поттер. Проклятие сотен игл, заклинание давления, заклятье ледяного тела, ритуал вечной жизни, все это было здесь, вместе с рецептами зелий, советами по очистке ядра и нитей, которыми он хотел воспользоваться, но не мог, ведь Родовой камень не видел его, почему-то. Проклятие игл ему понравилось. Он направил палочку на палец. «Хороам далос». Пара мгновений, и из кожи выросли ушки швейных иголок, и только он подумал, что оно не работает, как десятки иголок пронзили его до кости, а некоторые и насквозь. То, что нужно. Многие заклинания звучат на латыни, но это- не латынь. Что-то другое, более древнее. Кто-то смог по кусочкам собрать его сердце. Он не знает кто, и как, его не очень то и интересует, если честно, ведь его цель- окончательно себя уничтожить. Он не мог полностью разбить свое тело- тогда заклинателем должен быть кто-то другой, не он, а его палочка откажется убивать его всего, без права на восстановление. Окружающий вокруг мир не важен, но вот они, звери, смотрят на него пустотой глазниц. Он не хочет их подводить, но отлично понимает, что не может все оставить вот так. И вновь, он наводит палочку на сердце, чтобы вновь ощутить это тянущее чувство, вновь пропасть. Люстра упала. Сияющий зал стал тем, что он видел в чужих воспоминаниях. Что же это такое? Сколько еще раз Том должен видеть чужое самоубийство? Он задается вопросом: а почему Гарри не стал обскуром? Подавление его всеми вокруг, особенно членами его семьи, должны были вывести его из-под контроля, его и его магию, но в какой момент решилось, что он им не станет? Зал покрылся пылью. Многочисленные черные трупики лежали тут и там, безглазые и раненные. В сферической крыше дыра, но ветер не проникает сюда, так как дует с другой стороны. Света луны больше нет. Гроза щелкнула вдали, и гром затряс здание. Может ли быть дело в том, что его магия была для этого слишком загрязнена? Том сел на край сцены, смотря на гниющую древесину музыкальных инструментов. Он положил ногу на ногу и голову в ладони, думая. Наоборот, чужеродная магия стала бы катализатором превращения в обскура. Её обилие тем более. Что было в остальных детях, ими ставшими, чего нет в Гарри? Может ли в этом сыграть его слабый контроль заклинаний, которые не являются родовыми? Тогда тем более, вспышки бы были постоянны и в конце концов разорвали бы его тело, обращая в черную массу. Быть может, воля к жизни? Все они, ставшие самой магией, остро желали жить, настолько остро, что готовы были умереть, лишь бы жить нормально. А Гарри… Слабый отклик чужого разума пробудил его от раздумий. Он чувствует, как что-то холодило его ядро, но не трогало. Черная, густая магия, чувствовавшаяся чище, единее, расплывалась рядом с его ядром и нитями, но не цепляла их. Что он пытается сделать? Ответа не последовало в этот раз. Том поборол желание дернуть свою магию навстречу. Ему еще нужно обследовать этот бальный зал второго этажа. Животные теперь мертвы окончательно. Во тьме люстра не блестит: все её крошечные кристаллики отсутствуют, однако какие-то все же валяются мелкими осколками вокруг. Здесь мало чего-то, что и правда цепляет. Он видит полу-стертый крестик на сцене, лопнувшие струны скрипок в оркестровой яме, лианы плюща, единственные здесь радующие живостью и зеленью. Где прячется следующее воспоминание? Насколько темным оно будет? В оркестровой яме что-то упало. Звякнуло, разбившись об ламинат. Звучало как гитара. Том, конечно же спустился туда, чтобы вздохнуть, в уме подсчитав цену всех этих инструментов. Они все детализированы, но ни на одном из них нет пылинок. Скрипки с разбитыми грифами, виолончели с лопнувшими струнами, флейты с треснувшими клапанами, разорванные барабаны, частично сожженные и обоженные колокольчики и трубы, все это блестело, светилось, казалось святым. Лишь пара скрипок были относительно целы: одна полностью черная, без каких-либо деталей, совершенно простая, с парой белых царапин на лакированном покрытии, вторая же пошарпанная, багрового цвета, и, чувствует Том, она багровая не от краски. Обе абсолютно похожи, не считая цвета. Он касается черной и вновь утопает в чужих видениях. Прекрасная акустика разносит песню по всем уголкам бального зала. Она простая, созданная им самим, так как он знать не знает о других произведениях. Он уверен, они есть, но ему их не видать. Он просто запоминает мелодию и раз за разом, по наитию проигрывает её, бесконечную, меланхоличную, тихую. Отец не должен узнать. Он знает, тем не менее. Смычок падает на пол, когда кто-то хватает его за шею сзади. Тонкая, хрупкая, он почти уверен, что она сломается под таким напором грубых рук. Его приподнимают над полом, отчего и скрипка следует за смычком, отскакивая от пола, царапаясь об обломки пюпитра. Ему даже жаль её- она единственная здесь уцелела. — И что же ты делаешь здесь, паршивец? — Отец… Рука сжалась, и он зашелся в хрипе. — Я не давал тебе право говорить. Если я не говорю отвечать, значит ты не отвечаешь. Ты совсем потерял страх, да? Забыл, для чего изначально создана твоя комната? Дрожь прошла по телу. Он не хочет вспоминать, и закрывает слезящиеся от недостатка воздуха глаза. Его отпускают, и он тяжелым мешком падает на пол, больно ударяясь коленями. Нога прижимает его к полу неожиданно, отчего кисть левой руки хрустит, и он теряет равновесие, ударяясь еще и лицом, наверняка поцарапав его об деревянные щепки и железную стружку. — Знай свое место. А теперь усвой урок. Краем глаза он видит, как любимый инструмент поднимает тяжелая рука. Он готов, но удар по голове все равно сбивает с толку. Пространство качается в глазах, от каждого предмета расходится цветная волна. Звездочки пляшут вокруг них черными огоньками. Он чувствует как кровь хлещет из затылка, что-то упирается в него, и второй удар погружает весь мир в темноту. Он пытается открыть глаза, но они и так открыты. — Истинные Поттеры неубиваемы. Странно, что этот дар получил кто-то вроде тебя. Ни я, ни Чарли, мы слишком светлы для такой дряни. Мы достойны постигнуть то человеческое, что осталось в магах. А ты- нет. Третий удар приходится точно в место первых двух. В этот раз тьма забирает его полностью. Ровно перед этим он слышит, как скрипка вновь падает на пол, да так, что что-то отлетает с её корпуса. Том с испугом отталкивает черную скрипку, и та рассыпается в прах об пол. Он видит теперь на багровой эти подтеки, а повернув её увидел недостающую часть бокового покрытия. Тому противно. Ему мерзко. Он силой себя успокаивает, почувствовав, как чужая магия вновь всколыхнулась. Мир в глазах Гарри не был серым. Цвета кричали и горели, выжигали собой сетчатку, плыли и кружились. Он видел чужие лица в отражениях, они смеялись, снимали с себя кожу, вытаскивали кривые зубы и смеялись еще сильнее. Мир Гарри был цветным, но сам Гарри в нем- черное пятно, выжженное сигаретой. Он- серый. И весь этот мир старается его выжать, выжить отсюда. Густая магия всколыхнулась вновь. Что-то щелкнуло этажом выше. Том поднял голову. Дверь на балкончике распахнулась. Волк перестал скрестись. Он поспешил на выход из бального зала, застопорившись на странном перекрестке, которого тут раньше не было. Лестницы, такие же, как в Хогвартсе, но в большем количестве, заслоняли весь вид. Куда ему идти? Волк вновь зацокал когтями. Он слышит этот звук и идет на него, чтобы спустя пару лестниц оказаться в темном коридоре с одной лишь дверью в конце нее. Она открыта, видно по тому, как она немного приоткрыта, но за проходом- туман. Волк вновь зацокал об пол. Что бы там ни было, ему придется это узнать. Лишь он хотел пройти вперед, как чужое сознание отталкивает его, выкидывает обратно в реальный мир.

***

Дом на площади Гриммо когда-то был пристанищем ордена феникса. Старый дом с не менее старым наследием внутри него был, в сущности своей, темен и неизведан. Дамблдору здесь не понравилось, поэтому они перенесли встречи в другое место. Ремусу об этом знать не дано. Его, в отличие от Сириуса, дом принял с распростертыми объятиями. Его темное ядро послужило этому, он, в конце концов, оборотень, не совсем чистый, но и до обращения его ядро светлостью не блистало. Вальпурга не кричит на него, лишь изучает издалека, иногда подкидывая что-то в духе «Где твой муженек?». Он не говорит, что Сириус ему не муж, и вообще, штора на её картине должна быть завешена, но он и сам задается похожим вопросом. Бродяги не видно уже месяц. Он сидит в столовой, недавно проснувшись, думая, что вообще можно сварганить из имевшихся довольно скудных запасов, как дверь распахивается. Люпин подскочил и уже собирался было спросить, кто такой смелый решил помешать его спокойствию, как стукнулся носом об один конкретный лоб. — Сириус! От тебя воняет! Он конечно был рад видеть друга, но от того несло яркой, очень противной магией. И мокрой собакой, конечно же. — Я тоже рад тебя видеть, Ремус. Сириус выглядит устало, но все так же красиво: небрежные кудри его собраны в хвост, четкие скулы не утеряли легкого румянца, а грязь на лице нисколько не мешала, наоборот, подчеркивала темные серые глаза. Его собственное серое ядро резонировало нормально, так что беглый осмотр не выявил никаких проблем. — Где ты был все это время? Я беспокоился, ты ушел ничего не сказав! И не отвечал на письма, к тому же. — Успокойся уже, Лунатик. И достань огневиски. Расскажу тебе все за завтраком. Он быстро вбежал по лестнице, собираясь, видимо, в собственную комнату. Ремус нахмурился, определенно не собираясь подавать взбалмошному другу огневиски в 10 утра, поэтому с него хватит и чая. К появлению Сириуса на столе стояла конфетница, пара бутербродов и чай. Ремус же очень серьёзно смотрел на него, весь взъерошенный. — Я же просил огневиски. — Сядь уже. Против недовольного Ремуса идти опасно, так что Бродяге пришлось подчиниться и лишь мечтать о заветной бутылочке любимого напитка. — Я следил за стариком. Ремус поперхнулся и уже хотел огреть друга парой ласковых, но тот вовремя поднял руки. — Знаю я, что глупо! Сначала они были рядом, не уходили далеко, да и принимали меня за своего, так что я мог знать, что они там задумывают. Потом они стали встречаться все реже и все дальше, так что приходилось постоянно аппарировать. В итоге, я ушел от тебя на целый месяц. — Все это время был собакой? — Последние недели. И проверь, пожалуйста, заклинания на доме. — Я их недавно переставил, так что не беспокойся. Что такого произошло, что ты вернулся? — Твой крестник. Ремус отшатнулся, ударившись об стул. Сириус крестил Чарли, о чем жалел. Ремус же- крестный Гарри. «Проклятого» ребенка. Он по-своему любил мальчика, но потерял с ним связь многие, многие годы назад. — Темный лорд искал себе партнера, чтобы продолжить свою «сильную ветвь» рода. — И он нашел Гарри? — Нет. Но нашел Чарли. Судя по тому, что я видел их всех вместе, вместо Чарли уехал Гарри. Ремус сначала обрадовался, подумав, что наконец его крестник свободен, как потом осознал, что он там под личиной брата. — Как? — Ритуал. С самой середины лета уже как там. Поттеры скрываются теперь вместе с Дамблдором. Не знаю, что там происходит в имении Марволо, но обман еще не раскрылся, раз Том еще не объявил их в розыск. — Ты уверен? — Нет. Ты не встречался с крестником много лет, правильно? Мы не можем знать, кто он сейчас. — Ты прав, но как это влияет? — Когда в последний раз мы были у Поттеров, мы его не видели, правильно? — Да, но это было всего полгода назад. — Я увидел кровь у Джеймса на рукаве. Ремус закрыл рот рукой. — Ты же не хочешь сказать… — Я не исключаю этого. Доели они уже в тишине. Ремусу нужно было купить продуктов, Сириус же ушел спать, наконец в мягкой постели с жесткими подушками, а не на асфальте или траве. Люпин смотрел в хмурое небо, понимая, что доверял Джеймсу слишком сильно.