The Time I Call You Mine

      Их трудно не сравнивать.       Сначала с Адамом не было ничего, а потом — всё и сразу. Как ветер, разжигающий костер, так и они красочно перешли от школьных приятелей к дерьмовой маленькой кавер-группе и двум хедлайнерским участникам, трахающимся у стены раздевалки после концертов. У них не было нужды в ухаживаниях или романтической чуши, они знали о друг друге самое лучшее и худшее. Оба получали то, в чём тогда ещё нуждались — особенно ночь и остальную часть тяжелой недели, — а дальше как ни в чём не бывало мысленно шли каждый своим путём, прежде чем ветер поднимался и пламя снова разгоралось. Нил никогда не спрашивал, как Адам придумал некоторые из своих текстов, потому что явно не хотел знать, было ли о нём большинство сочинённых строф: «Мне, должно быть, не хватает удачи, потому что ты просто недостаточно пьян, чтобы трахаться». В ответ он был благодарен и Гонтье, который никогда не спрашивал о некоторых текстах Сандерсона.       Всё, чего он хотел — крепко сжать челюсть Адама, сильнее обычного, почувствовать щетину, впивающуюся в его мозолистые руки, когда поедающая взглядом ухмылка расплывается по лицу вокалиста, потому что точно знал, что будет дальше, когда они оба на пределе.       Но ветер так же легко может изменить направление, как и потушить огонь.       Первый раз с Мэттом был похож на твёрдую землю под ногами. Всегда было что-то, что он никогда не замечал и не ценил, пока это «что-то» не стало единственной вещью, которая поддерживала общение. Группа упала на самое дно, но даже это гораздо лучше, нежели вечно падать. Это и дало им возможность восстановиться до тех пор, пока те не смогут самостоятельно оправиться. И под давлением всё та же Земля даёт возможность напомнить, что у неё есть собственный разум. Небольшие толчки, мелкие вещи здесь и там, которые перерастают в нечто сейсмическое.       Нил — барабанщик, конечно, физически не слабый парень, поэтому, когда эти маленькие кулачки, лёгкие толчки и игривые удары превратились в кокетливое лапанье, мощные захваты и поцелуи — он ничего не мог с собой поделать. Разве Сандерсон не должен был влюбиться в того, кто не только спас группу от потенциального разорения, но и чьего прикосновения он теперь жаждал, тут же получая в ответ, почти постоянно? Не урывками и не по прихоти другого, а постоянно, как и сама почва, поддерживающая его. Затем произошло большое, к которому привели все эти маленькие землетрясения. Мэтт хотел, как ожидалось, больше Нила. Ещё больше. Не как скрытым другом с привилегиями, а чего-то солидного и официального.       Было приятно для разнообразия проявить в нём лучшее.       Как пламя свечи, безоговорочно следующее за фитилем, так и он сделал то, что от него ожидали. Всё то, в чем Сандерсон никогда не нуждался с Гонтье, над чем Адам неоднократно посмеялся бы, Нил хотя бы пытался заменить. Флирт, ухаживания, романтика, эмоциональная доступность — всё это хуйня. Взамен его наградой было то, чего барабанщик никогда не ожидал: стабильность. Постоянное, поддерживающее, любящее присутствие. Оглядывая Мэтта, прижавшегося к нему в полусонном состоянии к кушетке после выступления, он прекрасно знал ответ, но всё ещё не был уверен, как тому удавалось так долго удерживать своё внимание на нём. Какая-то часть его всё ждала, пока плед жадно не выдернут из-под грузного тельца и одному из них наскучит другой, как он привык. Другая часть его, которая раньше стремилась к перерывам, теперь тяготела к тому, чтобы их больше никогда не было. Сандерсон знал — это придет со временем, только вот всё, чего он хотел в тот момент, когда глаза прослеживали мелкие линии на щеках Мэтта — это стереть воспоминания об Адаме.