рядом

Дима ничего не боится. Хотя, нет; конечно, каждый чего-то боится. Невозможно быть бесстрашным с головы до пят. Просто кто-то боится чего-то настолько мелочного, что от этого аж смешно, кто-то — типичных пауков-змей-мышей-замкнутыхпространств-темноты-высоты, а кто-то, казалось бы, и не боится чего-то особенного, но в глубине души его на самом деле обуревает дичайший страх при мысли о одиночестве, неизлечимой болезни или смерти. И Дима, безусловно, чего-то боится. Просто, может, настолько редко говорит об этом и всегда старается держать себя в руках в моменты слабости, что начинает казаться, будто он в самом деле кремень. И это, конечно, иллюзия — иллюзия неприступности, бесстрашия, серьезности и хладнокровного спокойствия. Но Сударь на Диму смотрит: и почти готов поклясться, что у него фобий нет. Нет чего-то извне, заставляющего в ужасе замирать на месте и быть парализованным полностью окутавшим его страхом. Что бы ни случилось, Масленников переступает через себя; идет смотреть даже мимолетным страхам в лицо и — поразительно — всегда их побеждает. Дима сильный, в отличии от него. Никита мягкий, без внутреннего стержня, на который можно опереться, если вдруг что-то выходит из-под контроля. Он до смешного трусливый — и черт его дернул связаться с Димой, вечно находящимся где-то на грани жизни и смерти; в опасности меж двух огней; с человеком, пытающимся (и буквально своей идеей одержимым) нарушить все законы невесомого потустороннего мира, лишь бы позлить всякую нечисть и полтергейстов (если они, конечно, существуют). Две противоположности, ухватывающиеся друг за друга, как за последнее спасание, но, как ни странно, тем самым друг друга и дополняя. Физика не врет; химия тем более. Сударь боится очень много. Банальных насекомых — шугаясь любой мошки, он ненавидит долгие пребывания за городом, где полно всяких мерзких существ, и всегда скрывается за углом, стоит хоть одному из них появиться на горизонте. (Дима постоянно убивает возникших поблизости букашек еще до того, как он это заметит, и выпускает ни в чем неповинных мотыльков и пауков на свободу, лишь бы душа Сударя была спокойна). Темноты — как бы глупо это ни звучало, Никита всегда спит со включенным ночником или светильником и ненавидит ходить по погруженному во мрак коридору до кухни или туалета по ночам, посему частенько оставляет свет там включенным (и получает за это от Масленникова массу нравоучений и откровенных пиздюлей) или освещает себе весь путь фонариком с телефона. (Как бы Диму это ни бесило, он смирился со своей участью и не только научился спать при включенных лампах и не забывать включать их перед сном, но и успокаивать Сударя одним касанием, когда в какой-нибудь заброшке внезапно обрубится все их освещение). Грома и молнии — и пусть это прошлый век, на всех домах стоят громоотводы и в нынешних реалиях опасность почти сведена к нулю, яркие вспышки молний и ужасающий сопровождающий любую грозу грохот селит в Никите сильную тревогу и чувство беспокойства, невзирая на здравый смысл. В такие моменты Сударь буквально становится параноиком, и от мыслей о катастрофе, опасности и смерти его отвлекает только громко играющая в наушниках музыка, заглушающая предвестника апокалипсиса за окном. (Ну и еще чуть больше, чем музыка, его отвлекает тактильный контакт; Дима уже давно выяснил, насколько Сударь тактильный и быстро успокаивается от любого прикосновения или объятий). Список фобий у Никиты безграничный: и как только ему или Диме кажется, что дело дошло до предела, они натыкаются на что-то новое. Змеи, иглы, кровь, смерть, предательства, зеркала, микробы, огнестрельное оружие, приведения. Может, не все из этого делает его параноиком или заставляет паниковать, но факт остается фактом и страх никуда не девается. По Сударю не скажешь, — вечно на позитиве, он широко улыбается, много шутит и подстебывает окружающих, поднимая настроение каждому, кто находится рядом, — но он страдает повышенной тревожностью. И прячется за маской беззаботного, веселого парня, пытаясь скрыть за этим все страхи и тревоги, грызущие его изо дня в день. Он душа компании, заводила, готов на любые авантюры вместе с Димой; и все же каждая их поездка стоит ему титанических усилий и внутренней борьбы со собственными страхами. Дима это знает. И поэтому — хотя, может, и еще по ряду причин, но в основном - поэтому, — не может позволить себе дать слабину. Никита доверяет и может положиться только на него. И Масленников считает себя обязанным быть для него опорой. Идти вперед, в темноту, в опасность, в огонь и воду — лишь бы знать, что Сударь всегда за его спиной; в безопасности. И все же главный его страх — здесь, всегда рядом, никуда и никогда не исчезает. Ведь страшнее всего не оказаться в закрытой темной комнате или встретиться лицом к лицу с призраком, а подвести того, кто дорог; не справиться, не защитить, не быть рядом вовремя. И это гложет его изнутри куда сильнее любого страха смерти или острых клыков дикого зверя, разрывающих на части. Дима сильный, — думает про себя Никита, осторожно, шаг в шаг, следуя за ним по пятам и таща за собой аппаратуру. Перед ним широкая спина Масленникова, закрывающая от всех невзгод и страхов: от всего неизвестного, тревожного, угнетающего, пугающего, жуткого. Одно его присутствие рядом оберегает, и Сударь ощущает это всем своим нутром. Никита идет, глядит то ему в спину, то — под ноги, и украдкой улыбается в ворот своей куртки, размышляя, как же ему с Димой повезло. — Дим, — негромко зовет Сударь, и Дима заметно напрягается и вздрагивает, прежде чем обернуться. — Все нормально? — Да, все окей, — кивает ему Никита. — Просто хотел спросить. Ты чего-нибудь боишься? Губы Масленникова расходятся в ехидной усмешке. — Конечно, я чего-нибудь боюсь. — Очень многозначительный ответ, — фыркает ему в ответ Сударь. Дима резко останавливается, и Никита едва не впечатывается в него. Масленников смотрит на него сверху вниз, и Никита почему-то именно сейчас очень остро ощущает их разницу в росте. — Правда думаешь, что ничего не боюсь? — с иронией спрашивает Дима. — У меня пульс скачет с каждого Гост-Бастера. Я ошибиться боюсь. Смерти боюсь; одиночества. Ничего не успеть — тоже боюсь. И упустить возможность. Прожить жизнь зря. Но больше всего я за тебя боюсь. Они молча смотрят друг на друга какое-то время. Сударь открывает рот, собираясь что-то ему сказать, но не находится с ответом и закрывает обратно. — За меня? — Кто-то же из нас должен быть сильным и смелым? — улыбнувшись, скорее утверждает, чем спрашивает, Дима. Свободной рукой он ухватывает Никиту за предплечье и нежно проводит большим пальцем от запястья к его ладони. Сударь слабо улыбается в ответ и, делая шаг в его сторону, обнимает. Масленников шумно вздыхает, приобнимая его все той же одной рукой в ответ. — Ну, все, пошли телячьи нежности. Мы идем дальше? — Хватит портить момент. Я уже придумал клевую фразу на продолжение, как во всяких романтических фильмах. — Неподходящий жанр для подобного рода локации, если честно, Сударь. И вообще, мы на работе. — Поздравляю, ты получил звание главного зануды этого месяца. И теперь эту фразу не услышишь, потому что слишком много выебываешься.