Терапевт

Наруто, приложив тыльную сторону указательного пальца к губам, читал открытую в интернете страницу. Он не уставал довольно долго. С тех пор, как ушёл из офиса, рассеянное в школе и на работе внимание вдруг пришло в норму. Единственное напоминание о прошлых неудачах во всём, что требовало сосредоточенности, — параллельные непроизвольные движения свободной руки: он щёлкал мышкой, листал вниз колёсико и в перерыве пытался пальцами нащупать что-то в собственном кулаке. Даже спустя много лет ощущения фантомного кольца жили в нервных окончаниях: через глаза он обрабатывал информацию от ноутбука, а сам в затылке видел себя со стороны. Оно было по скидке. Серебро — не лучшие его времена, хотя Неджи и предлагал «не позориться» перед их семьёй. Хинате подошло идеально, а его пара оказалась слишком большой. Вихлялось на ближней фаланге, грозясь соскользнуть в толчее или исчезнуть в ворсе ковра. Выбора всё равно не было — семья Хинаты и так спонсировала всю свадьбу, он взялся отвечать за кольца. От воспоминаний Наруто поморщился. Перечитал абзац. Он надеялся потерять кольцо при первой возможности. Но вскоре заметил, что оно обладало тем же отвлекающим свойством, которым отличался меч в школе. Не было запаха; точнее, он отличался. Запах сухой твёрдой травы, треснувшей по стволу ниже, и запах металла — сначала Наруто казалось, что кольцо не палец украшает, а душит шею. Он снимал его согнутым в суставе мизинцем, а затем помогал себе большим пальцем. Крутил между указательным и большим, клал на стол и тут же поднимал, надевая обратно. Кольцо перестало быть обручальным. Непригодное для перепродажи, Наруто использовал его как средоточение своего внимания. Вертя его на пальце, он легче концентрировался на действительно важных вещах. Узумаки кинул ручку на клавиатуру и потянулся. Плохие ассоциации с письмом на бумаге не оставляли его до сих пор — в школе разве что ленивый не шутил о его безграмотности. Саске тоже не ленился, по крайней мере, в начальных классах. В средней школе, когда они стали тренироваться вместе, стал сдержаннее. Теперь-то Наруто понимал, что его дружбой стали дорожить больше. Не только ею — простым его обществом. До тех пор, пока летом перед старшей школой всё сильно не изменилось. Стул скрежетнул по полу: Наруто встал размяться. Он дошёл до кухни, чтобы налить себе кофе, размышляя, как ему удалось зацепить одним эпизодом корочку на своём главном истончённом сосуде. На автомате щёлкнул капсулой в кофеварке и оперся о столешницу, держась за край. Его взгляд зацепился за незнакомый цвет в поле зрения. Вывернутая внутренней стороной наружу куртка Каваки лежала там, где он её кинул по приходе домой. Наруто поставил кружку рядом и аккуратно осмотрел разошедшийся шов. Для приюта ситуация не фатальная, но по-хорошему надо было просто выкинуть. Пальто, в которое Наруто одел Каваки, было, несмотря на возраст, сделано намного качественнее. В школе с ним в магазин сходил Джирайя: сам бы Наруто никогда не купил вещь из незнакомого материала, да ещё и по такой цене. Он кивнул сам себе, закрепив свой старый предмет гардероба за воспитанником, и на всякий случай проверил карманы перед тем, как выкинуть куртку в мусорку. И не зря: в правом действительно болталась какая-то цепочка. Наруто с трудом выловил её из дырки на дне. Держа меж пальцев за тонкие звенья, Узумаки выпутался из узла: цепочка расправилась и на конце звякнул четырёхконечный серебряный крестик. Сзади не было никаких опознавательных знаков, спереди не было распятия. Каваки его передали не из рук аббата или епископа: в их церкви детей одаривали совершенно другими. Наруто ещё раз встряхнул куртку, проверил карманы и затолкал её в мусорный мешок. Взялся за кружку и вернулся к компьютеру.

***

Когда утром всё шло не по плану, Наруто забывал обо всём, кроме как о желании наступления конца дня, уже очевидно не удавшегося. Если исповедь была необязательна до Мессы, то её обязательно нужно было проводить после. Так считал отец Джирайя, хотя в сущности правила по этой части службы сейчас не были такими строгими. Но иногда обстоятельства просто не зависели от них. Наруто стоял в полном облачении уже полчаса и выслушивал от своих братьев, ещё более дёрганных, бесконечные «не тревожься», отчего раздражался ещё сильнее. Органист пришёл слишком рано и отпросился с конца, хор — наоборот, опаздывал, и исповедь автоматически откладывалась на конец Литургии. Это задерживало прихожан, задерживало священников, но ничего поделать было нельзя. В конце концов, он решил подняться на балкон и подождать хор там. Поздороваться определённо следовало, но больше того он хотел услышать причину дикого опоздания. Пришлось замедлиться меж скамей, больше для спокойствия прихожан, чем собственного эго, впитывающему кожей любопытные взгляды. Далеко не все из них были чисты в умалчиваемых помыслах. Наверху его встретил невозмутимый отец Джирайя. Почему-то не слишком удивлённый тем, что в середине недели случился подобный форс-мажор. Но Наруто подошёл ближе и понял, что ошибся: Джирайя просто-напросто был чересчур стар для волнения о таких мелочах. Он смотрел на кого-то внизу. Узумаки встал чуть позади, рукой держа в согнутой руке Священное писание, и проследил за его взглядом вниз. Под ложечкой неприятно заскребло: он про что-то забыл в сегодняшней суматохе, и теперь факт упущенной мысли гложил его. — Хорошо бы Сарада-кун доучилась на органиста и осталась в нашей церкви, — задумчиво, но крайне довольно пробормотал Джирайя. Наруто ничего не ответил, привалившись спиной к стене и молча наблюдая вместе с падре за чёрной макушкой. Её нетрудно было вычленить из общей массы — всегда идеальная осанка, светящаяся в темноте накрахмаленная блузка. Узумаки поразмышлял и решил, что немного горькой правды самоуверенному старику не помешает. — Вы видели, кто её забирает, Святой Отец? — отозвался Наруто, не меняя позы. — Видел, — с задором похвастался Джирайя, будто чёрный мерседес был на самом деле его личным. — У нас что, по-твоему, не может быть богатых прихожан? На этот раз Наруто не стал доверять своей выдержке и отвернулся, хмыкнув и закатив глаза. — Будем отпускать её на работу, — какая у неё там работа? — а по дороге на неё будет заезжать к нам. Отыгрывать Мессу — большего не надо — и ещё денюжку получать! На этот раз Наруто хмыкнул шире, веселясь не на шутку: уж слишком вдохновлённо Джирайя вещал свои тайные фантазии. И что жалкая копеечка с прихода Сараде Учиха как мёртвому припарка его, видимо, тоже не смущало. — Значит, пожертвует её на реставрацию мозаики в восточном крыле, — гениально решил вопрос старик, продолжая вещать в довольно серьёзном, хоть и легкомысленном тоне. Но трёхметровая икона в восточном крыле, надо сказать, действительно уже давно молила о визите реставратора. — Ты бы поговорил с ней, Наруто-кун, всё-таки по возрасту вы не так далеко, как остальные. Ах вот оно что, старый ты извращенец, — кисло резюмировал Наруто, взвинченный утренними неурядицами. — Если представится возможность — обязательно. Отец Джирайя повернулся к нему и красноречиво намекнул: — А если не представится — создай. От дальнейшего спора Наруто спасла скрипнувшая дверь и топот пары десятков ног. Он спешно спустился вниз и, не найдя взглядом провожающую, решил не тратить ещё больше времени. Когда Наруто объяснял детям, что вложенный им в рот хлеб — плоть Христа, а глоток вина за ужином — его кровь, он видел ни с чем не сравнимое рвение послушания. Они не до конца понимали, что такое плоть и кровь зверски распятого Господа, не осознавали смысла заповедей и молитв, но уже свято верили в непогрешимость всех, кто это в них вкладывал. Долгое время, только начав принимать участие в литургиях и службе, Наруто чувствовал себя частью социального эксперимента. Он старался спокойно относиться к участию в мессе других людей — прихожан. Они читали куски священного писания только после согласования с отцом Джирайей, но для Наруто до сих пор оставалась тайной логика его выбора. Сарада не читала ещё ни разу. Между пресуществлением — единением верующих с Богом посредством хлеба — и исповедью был небольшой перерыв, и Узумаки использовал его для передышки. Перепалка с нервной сестрой Анко, опасно поглядывающей в сторону оставшегося хлеба, не способствовала душевному равновесию. Относиться к своей очереди Наруто старался по-мирскому. Он, собственно, ко всему так стремился относиться, даже если вёл себя со стороны возвышенно. Легче было переносить собственный грех, за который он порицал — и тут же прощал — других. Это смирение с собственной неидеальностью позволяло ему идти на сделку с совестью раз за разом — как он был уверен, шли и его братья и отцы, хоть напрямую и не говорили. Они вообще были на редкость глупы в своём лицемерии, и как следствие — неискренни перед Господом. К счастью, подобные тонкости существовали над их подопечными — им предстоял долгий путь единения со своим плохим и хорошим. Они не видели всего, что видишь только вдохнув наедине с собой пахучий дым от кадила. Не чувствовали в грехе более, чем порок. Старались так, будто уже находились в чистилище. Зрелище удручающее, но не фатальное. В их старании многие служители находили утешение. Наруто это лишь раздражало; он сам еженедельно каялся, как того требовало писание, одному из отцов, коим и сам являлся. Выбирал какое-нибудь «упущение» — невоспитанного сына-раздолбая, холодность к жене, равнодушие к дочери, которая была слёзной просьбой Хинаты на границе его терпения. В общем, что-то, за что он никогда не испытывал вины. Из всего, что он мог упомнить, лёгкий дискомфорт в затылке ощущался, лишь когда он видел на улице кого-то, чертовски напоминающего ему Учиха Саске (на Сараде глаз уже замылился — кроме цвета волос и глаз она мало взяла от отца). Он быстро пропадал — Наруто считал себя занятым человеком, слишком зрелым, чтобы предаваться бесполезному самобичеванию. Ситуация тогда сложилась достаточно сложная, и он вышел из неё так, как вышел. — Отец Наруто-сама. Наруто поднял подбородок, взглянув своими чистыми голубыми глазами, разоруживающими, на окликнувшего. Он снял лишнее, оставил писание и теперь оттягивал пыльную каторгу. Конечно, это было особой честью — быть посредником Господа и его устами через свои прощать, возвращая к вере. Но уже на вторую неделю, как Наруто стал пресвитером, слушать подростковые проблемы из разряда «не помыл посуду», «накричал на мать» или, вариант совсем уж смелых, «рукоблудствовал сразу после вечерней молитвы», мягко говоря, поднадоело. Месяцы растянулись на крошечные бесконечности (как самому Богу, он был уверен, они и представлялись), а Узумаки всё не находилось пристанища в потерянных душах — лишь там он видел своё предназначение. А бороться его заставляли с тем, чему он сам никогда не сопротивлялся. Он сам всегда выбирал что-то, за что ждут его покаяния. Погибший шурин — о, все очень ждали, что он возьмёт на себя вину и ответственность. Только вот не рассчитали, что Наруто не собирался расплачиваться за чужой выбор. Развод — во имя служения Господу нашему, но всё же не поощряется. Не уважающий отца сын — грех, принадлежащий исключительно Боруто, — он должен был разделить его. И он говорил, что разделял, как того требовали правила. — Разделяю и прошу прощения за нас обоих, — твердил он без конца, становясь на колени перед каким-либо из пресвитеров, находившемся за решёткой. Каждый раз он добавлял всё новые и новые детали, не замечая, как они становятся реальностью, когда он начинает упрекать в них Боруто за редкими звонками. С каждым разом было всё легче и легче — винного цвета штора скрывала его от остальных ожидающих, если кто-то опаздывал (он старался приходить последним, в ином случае подпирая плечом колонну до крайнего момента), и к концу исповеди глаза ему уже застилала злость за новые промахи сына, ещё не претворившиеся в реальность. Со временем стало понятно — даже среди священников, подобных ему, основная масса — зазря протирающие свои сутаны дураки. Раньше Наруто думал, что чего-то не понимает, отсюда все его проблемы. Но, как оказалось, понимает он с лихвой, так, что можно было смело отсыпать остальным. Из недели в неделю, когда он не успевал скрыться из виду старшего, его назначали вбивать детям в голову веру, когда многих из них она лишь путала. И хоть Наруто находился в своём монастыре со своими правилами, дослужившись до священника, многим из них доставало и бездумного декларирования библейских тезисов. Словом, подавляющее большинство дней здесь Наруто скучал. Даже выход в сутане в город, тем более зимой, не приносил какого-то облегчения, и он просто наворачивал круги вокруг района их церкви. Чтобы не напороться в баре на другого священника, приходилось вечерами развлекать себя вшивыми сайтами знакомств. — Уже иду. — А пока лишь вторник, ему следует послушаться нашедшего его старшего по их Божьей обители и проследовать до конфессионала. Он втиснулся в узкую дверь и, приподняв сутану за подол, сел на стул, приготовившись слушать. Спать в душной каморке захотелось тут же — полночи пришлось отвести на подработку, работая с документами на бывшей работе. Он положил ногу на ногу, но и это не помогло. Тень в любом случае прикрывала его силуэт: Наруто оперся локтем о выступ под решёткой и уложил голову в ладонь, прикрыв глаза. После выполненной работы оставшаяся часть ночи выдалась довольно жаркой: юные сердца нынче неугомонные по части переписок. А кто он такой, чтобы говорить им «нет»? — Святой отец, я согрешила. У Наруто в полудрёме дёрнулась бровь. Сарада, если ты думаешь, что я ничего не вижу, это не так. Видел даже Джирайя, чего уж там. Наруто не давал повода, потому никакого взыскания не следовало, но сам факт… сама перспектива их связи будоражила в нём совершенно не те моральные устои, которые предполагались. — Я прощаю всех и каждого, кто по неосторожности обидел меня… — завела она. Молодую наследницу Учиха даже голос выдавал: Наруто льстило, что одна косвенная встреча с ним, давшим обет безбрачия, толкает её на враньё перед самим Господом. Угол губ дёрнулся в ухмылке: знал бы, что всё обернётся именно так, не называл бы её при рождении всеми теми красочными эпитетами. — Прощай, сделав прощение актом своей воли, — пробормотал Наруто ясным голосом, хоть и с закрытыми глазами, — а не чувствуя вину. В воле — вера, в вере — собственное очищение и прощение. — Сегодня она почему-то заставила его прервать тираду, выпалив стандартную фразу о прощении слишком быстро. От её послушания, сквозившем во всём, скрипели в песок зубы. Хотелось при случае как-нибудь разузнать о её дражайшем отце, но они никак не могли пересечься вне исповедальни. Сарада всегда приходила аккурат в его очередь, а потом держалась как можно дальше. Во время песнопений рвалась в самую гущу толпы, никогда не садилась с краю боковой скамьи. Стеснялась. Она, как и отец, тонко чувствовала оттенки эмоционального отношения и прекрасно осознавала предел возможностей при таком редком взаимодействии. Она держала себя до тошноты идеально, иначе бы Джирайя не был так неосторожен в подкалываниях. Они были знакомы по вечерним чтениям: она тренировалась, стремясь всё-таки встать за амвон и читать куски из Священного Писания, заглядывая в буквы для приличия — её памяти не было равных. Она в красках, звуча крайне виновато, рассказала, как огрызнулась на этой неделе с мамой и отказалась помогать готовить ужин. Наруто закрыл зевок ладонью и еле как подавил сопровождающий его звук. Произнёс стандартные при таком развитии событий фразы про веру и соблазн, назначил пять терапевтических молитв и готовить ужин до конца недели самостоятельно. Сарада сложила вместе ладони и не поднимала от них лба. Ей не доставало роста до выступа рамы. Едва ли она когда-то задерживалась дольше положенного где бы то ни было в церкви. Но то, как она дышала ему в затылок, как только Наруто отворачивался, говорило больше, чем она хотела показать. Ещё немного, и ситуация должна была сдвинуться с мёртвой точки. — Не позволяй проблемам затмить собой всё остальное в твоей жизни, — произнёс Наруто напоследок с улыбкой, чуть не проронив в конце её имя. — Радость приходит с ответом Бога на твоё покаяние, дитя. Свистнул воздух меж её губами, задушив ответ. Он мог прощупать жар от её щёк. Сарада поднялась, поблагодарив его, и вышла. Отводя в сторону штору, она держалась одной рукой за опору деревянного конфессионала. Ноги затекли. Наруто выслушал по меньшей мере с двадцать человек, повторяя из раза в раз те же фразы, иногда меняя количество необходимых молитв и срок обязанностей. Много не ставил — иначе снова заявятся уже в конце недели. Некоторые выматывали вне всякой меры: Узумаки запрокидывал голову назад и дремал. Уже минут десять в деревянной кабине было тихо. В пробивающихся сквозь прохудившиеся доски полосках света парила пыль; Наруто сопел чуть громче. Наконец, его мозг сквозь сон сообразил, что спит он в не совсем предназначенном для того месте, к тому же уже давно пустом. Веки разлепились без труда; он выпрямился, хрустнув позвоночником в грудном отделе. Пятнадцатиминутная дрёма в исповедальне действовала, как всегда, чудодейственно-целительно. Наруто хотел было встать, как с другой стороны звякнули кольца, на которых висела штора. Его на секунду накрыла тень, а затем в конфессионале стало вновь сумеречно. Они стояли друг напротив друга, причём Наруто был уверен, что видно его чуть хуже, чем плохо. Посетителя он тоже не то чтобы мог подробно разглядеть: на секунду подумал, что началась исповедь священников, и достаточно высокий для ребёнка юноша был одним из них. Губы сжались в полоску. Этот наглец и дальше собирается стоять столбом и тянуть их время? Наруто опустился обратно на стул, подавая пример. — Склони голову перед Господом, сын мой. Наруто узнал его не сразу. А затем мгновенно сложил каждую деталь, как мозаику, удивляясь своей рассеянности. Юноша чуть ли не со скрипом опустился сначала на одно колено, а затем, погодя, сдвинул и вторую стопу назад. У него возникли значительные проблемы с тем, куда девать руки и, что сложнее, глаза. Прозрачные серые озёра нашли его лицо в прорезях ограждения. Узумаки, бодрый после сна, заинтересовался и не стал подсказывать. Он положил предплечье на выступ рамы и наклонился ближе к зарешеченному окну. Каваки знал, где искать глаза. Знал, чьи должен увидеть. А найдя, видимо, получил всё, что хотел. Он поднялся, не проронив ни слова, и вышел. Наруто знал, что нужно поспешить. Он окликнул отца Какаши, любезно и радушно согласившегося — у них не принято было отказывать. Даже поверил бы, что всё искренне, если бы не дёрнувшаяся нижняя губа: как будто он сам куда-то торопился. Узумаки накинул своё пальто и спрятал руки в карманы. Почему-то внутренние пуговицы были расстёгнуты, хотя он всегда их застёгивал: человек неосведомлённый даже не заметит, что они там есть. Он не знал, куда идти, но интуитивно свернул от места, где они вчера вышли, в сторону заднего фасада. За одним из углов, образованных выступами внешних колонн, Наруто заметил кусочек плеча. Узумаки обошёл его и встал напротив. Каваки отлип от колонны и смотрел снизу вверх побитым волком. — Я пришёл за своей курткой. — Он выглядел так, будто спал не в кровати, а пальто не снимал со вчерашнего вечера. Мятый, потерявший где-то шарф. Одно ухо почему-то покраснело. — Но не смог дождаться Вас на улице. В карманах ничего не было, потому что Наруто там ничего не оставлял. Сложно было объяснить прежде всего самому себе эту осторожность. Обоснованную, разумеется. Не хотелось попасться на мелочи, как его братья и отцы. Ещё чуть-чуть, и он пересядет на авто. По утрам становилось совсем зябко. Каваки стоял у кирпичной стены, источавшей холод сама по себе, с голым горлом и без шапки. От долгого ожидания кровь отлила от ушей и носа; кожа потеряла свою адаптационную способность. Исповедь Джирайи превращалась в полуторачасовую лекцию, а столько он не мог позволить себя ждать. Именно на неё и попал Какаши, следящий за каждым движением Наруто с предельной подозрительностью. Неустанно искал себе ответный козырь, но дело было, как назло, в собственной неудачной раздаче. — Ходи в пальто, скоро зима. Что-то колыхнулось в груди. Наруто присмотрелся к Каваки и продолжил разглядывать даже после ответа. Когда-то он поражался, что зрачки могут раствориться в радужке, а сейчас не мог надивиться этой крошечной точке, затопленной в насыщенной серости. Как зеркала, его глаза отражали матовые облака над церковью. — Мне не нужно чьё-то, когда у меня есть своё. У Каваки стукнули зубы друг о друга на окончании фразы. Наруто ощутил прилив жалости и приблизился, вытаскивая из карманов руки. — Оно моё, — пробормотал он чуть громче, накрывая ледяные уши дезориентированного Каваки тёплыми ладонями. Так и продолжил говорить: — Ничуть не хуже твоей куртки. Навряд ли, конечно, хор задержался, потому что ждал одного его. Новых детей часто теряли, не оттого, что они сбегали, а из-за собственной забывчивости. Как если бы все дети были щенками одного помёта. Задержка произошла не потому. Каваки сердито нахмурился. — Нет. — Запястья Наруто перехватили кулаки, настолько холодные, что суставы сгибались с большой неохотой. Наруто повернул голову в сторону, прислушиваясь и продолжая держать уши Каваки в ладонях. Они не согревались. Хоть Наруто того и не хотел, всё выглядело как обвинение во всех смертных грехах. Пальцы сжались сильнее и сбросили его ладони. — Не хочешь разговаривать? — спросил он вкрадчиво, не пытаясь идти дальше и давить. — Нет. — Хорошо, — легко согласился Наруто и убрал от его головы ладони. — Тогда иди грейся, а за курткой обращайся весной. Он развернулся на каблуках и зашагал обратно. — Это всё? — крикнули в спину едва не отчаянно. — Человека не заставишь что-то делать против воли, особенно такого, как ты, — бросил Наруто через плечо, ликуя. Он ступал по трясине, нащупывая мягкие кочки одну за одной. — Когда постучишься, тогда я тебе открою.

***

Наруто верил, что всё было не случайно. Чувство долга толкало его разобраться в неурядице в Божьей обители, а сочувствие — в самом Каваки. Да и, если прикинуть, другого, бóльшего развлечения у него пока не было. Потому особенно тяжело было выдержать паузу выходных. А затем понедельник, вторник и ещё три дня, когда о Каваки не было слышно и слухи. Что странно, потому как аббат тоже не появлялся в поле зрения. Что настораживало вдвойне. Вечерние чтения пришлись очень кстати. Сегодня они начались раньше последней службы. Ответственные за неё отсутствовали; ещё один, насколько помнил Наруто, отправился в Киото, чтобы повидаться с родными, служащими в тамошней церкви. Джирайя должен был знать больше. Он сидел за столом в общей комнате и заполнял документы для бухгалтерии. Наруто поднялся со своего привычного места и пересел в кресло с другой стороны стола. Джирайя прервался и вопросительно приподнял брови. — Позвольте помочь, — вкрадчиво предложил Узумаки. Его наставник смягчился в лице. — Я почти закончил, — тихо ответил он и опустил голову обратно к бумагам. В другой части комнаты двое играли в шахматы; периодически стучала бархатная обивка фигур о доску. Конохамару разбирал в углу, где стоял клавесин, ноты для органа. На закрытой крышке он расфасовывал их в основном для Сарады, делавшей наибольшие успехи. Иногда Наруто поражался сложившимся обстоятельствам. Тому, что так бывает. — Если ты и здесь разберёшься, — вдруг пробормотал Джирайя, параллельно читая цифры сквозь узкие стёкла очков и делая пометки на черновике, — то я лично заставлю тебя присягнуть ордену. У Наруто дёрнулся уголок губ. Джирайя поднял на него взгляд мутной радужки. — Боюсь, — осторожно начал Узумаки, — слишком люблю возвращаться домой. Кельи здесь уж очень холодные. «Да, Какаши?» Старик хмыкнул. — Опять не слушаешь крёстного. А вот если бы дал обет, — он шутливо погрозил Наруто пальцем, — такого бы не было.* Когда не было свидетелей, Джирайя мог сказать что-то личное. Узумаки на пару секунд даже застопорился, забыв о цели беседы. — Обещаешь подумать после конца исследования? — хитро проговорил крёстный. — Я его не собираюсь никуда выставлять, падре, — слегка неуверенно пробормотал Наруто, медленно трезвея от воспоминаний обратно. — До конца жизни растяну. Джирайя хмыкнул. Узумаки уложил предплечья на подлокотники и представил лицо Каваки в их последнюю встречу. Его странно зачёсанные наперёд волосы, прикрывавшие лоб и визуально создающие дополнительную тень на и так хмуром лице. Маленькая татуировка, чернила которой растеклись под верхним слоем кожи. Кольца, от одного взгляды на которые становилось холодно. «Нет». Малейшее равнодушие на фоне предшествующего особого отношения рождали в большинстве людей чувство сильной потери. Конечно, дело было не в самой куртке, а в кресте на цепочке, который Каваки забыл. Явно непреднамеренно. Но если и желал избавиться, сейчас его намерения изменились. Пока думал, Наруто не заметил, как двое отцов, ранее увлечённые шахматами, что-то начали обсуждать довольно громким шёпотом. — …прямо во сне! Аббат просто обезумел! Полез драться… Можно было показать крест Джирайе. — …вырывался так, что сам чуть не задохнулся — шарф скрутился в петлю. Или спросить про новых воспитанников и ненавязчиво предложить свою кандидатуру в качестве связующего звена между ними и церковью. — Вы о чём там шумите? — недовольно нахмурился старший, и тогда отвлёкся и Наруто, осознав обрывками услышанное. Братья сконфуженно притихли. — Сегодня детям не было управы, — нерешительно вступил один из них, — в приюте появился мальчик, который постоянно ругается с аббатом. — Никак он не приживётся. — Аббат придремал в кабинете под утро, и этот мальчик — этот мальчик! — подушкой пытался его придушить. — Завидев вытянувшееся лицо старшего отца, их коллега спешно выпалил: — Всё со слов аббата! — Завязалась драка, — подхватил второй, как заправская сплетница. — И дальше история расходится в показаниях… — Достаточно, — поднял руку Джирайя. — О ком вы говорите? — Из епископального управления… парень-сирота, нам так ничего путного и не рассказали. Каваки, кажется, зовут… Падре Наруто? Наруто замер у двери, схватившись за ручку. Он очнулся, не поняв, как так быстро подскочил практически в другую часть комнаты. Слушать их стало невыносимо. Его хватило только повернуть вполоборота голову. — Хочу послушать вечернюю службу. Джирайя кивнул, разрешая, но, сказать по правде, его одобрение ни на что не повлияло бы. Наруто стоял у окна, сложив руки на груди. Входная дверь больше не открывалась — все, кто хотел прийти, уже сидели в зале на скамьях. Падре Кабуто уже начал читать Священную Книгу, а он всё стоял. На ступеньках сидел Каваки. Который, несмотря на то, что Наруто никак себя не обнаруживал, обернулся именно в его сторону. Наруто думал, что знал, как повести себя правильно. Потому, отстранившись от всего, кроме голоса и музыки, направился к скамьям. Вечерами, когда не требовалось его присутствия на собраниях, трапезах, в будни Наруто позволял себе в одиночестве послушать последнюю литургию часов. Совсем как сегодня. В голову приходили одни и те же мысли, он вертел их по кругу, рефлексируя и зная, что чем больше он вытопчет яму в своём сердце, тем быстрее его отпустит. Этих ям было уже не сосчитать, но каждый раз Узумаки находил новое, ещё целое, место. Безусловный минус его нахождения в церкви был в том, что он не мог притвориться неверующим прихожанином. Чтобы не отвлекаться на вставание на колени, молитву, приветствия. Он мог бы просто сидеть на самой дальней скамье, слушая песнопения из динамиков. Не нужно было бы напрягаться и выполнять положенное — это стало бы его единственной честной исповедью. Кто-то подсел с другой стороны. Погружённый в размышления, Наруто не замечал ничего до тех пор, пока нарушитель спокойствия не придвинулся почти вплотную. Желание быть близко к другому человеку, совершенно незнакомому, в таких обстоятельствах даже способного навредить, в какой-то мере изумляло Наруто. Но он не стал отодвигаться. Каваки наблюдал за амвоном, от которого только что отошёл падре Кабуто. Всего на секунду у Наруто спёрло дыхание, зашумело в ушах. Болтать во время литургии, какой бы то ни было по важности, запрещалось. — Не хотите поговорить? — пробормотал Каваки сквозь зубы, но Узумаки его всё равно услышал. Он взвешивал в своей голове, насколько правильно нахождение столь близко в почти пустом зале, и не мог понять, почему никак не сообразит решение. Так откровенно тянуть время — Наруто давно не врал себе так беззастенчиво перед лицом Господа. — О чём Вы думаете? Готовый разозлиться, Наруто вдруг почувствовал себя опустошённым. Во рту выступила слюна, которую он еле заставил себя сглотнуть. Несколько секунд назад в его голове был ответ, а затем его будто оглушили прикладом. Ему просто повезло застать его в момент слабости. Но это было даже хорошо — Каваки не хватало чужой честности и спокойной беседы. Не было нужды в работе аббатом, чтобы понимать, какую желчную, отталкивающую смесь рождают патологическая неразговорчивость и конфликты со старшими на почве непослушания. Я не эгоист, — закрыв на несколько секунд глаза, прочитал про себя Наруто, — нет ничего плохого в честности. И этому он должен был научить Каваки. Людей было мало. Падре Кабуто смотрел в другую сторону. Наруто формулировал наиболее корректный ответ. — О том, — он моргнул, — как сложно оставаться верным и себе, и тому, во что веришь. И каким образом тебя ещё не поймали. — Вы не уверены в том, во что верите? — ровным тоном поинтересовался Каваки, и Наруто почувствовал, как в груди всё потеплело. Вторая мысль осталась проигнорированной. — А ты уверен в том, что всё возможно отмолить? Краем глаза Наруто уловил, как у Каваки дёрнулся в его сторону подбородок. — А Вы — нет? Хорошо, — решил Наруто. — Порой и я ищу в чужих грехах свой. Узумаки повернулся и столкнулся с ним взглядами. — И что будете делать, если найдёте? — Каваки смотрел без единой эмоции, но Наруто знал: если задал вопрос, он хочет получить ответ. Он действительно заинтересован. — Почувствуете облегчение? Наруто медленно моргнул. Его плотно сжатые губы изобразили подобие улыбки. Не сказать, что он был собой недоволен — подобные эмоции рождались, подкармливаемые задетой моралью. Свою Наруто давным давно посадил рядом за неимением лучшего собеседника и уже много лет выслушивал немного ворчливые нападки. Увлечённо: никто не мог уличить его в тех вещах, о которых знал лишь он, и никто не смог бы парировать каждую претензию столь же успешно. — Скорее страх, — честно ответил Наруто, осознавая, что Каваки сейчас всё равно ничего не поймёт. Станет старше, может, примерит ту же роль на себя. И тогда придёт осмысление. — Страх того, что перед Вами именно тот, с кем этот грех был разделен? — недолго думая, отзывается Каваки в той же манере человека, захотевшего докопаться до истины. От того, как сердце почти задумчиво делает тишайший удар, будто подготавливаясь, а затем ударяет его изнутри, наружу рвётся насильственный смех. Падре теряется на пару секунд, но в его голове они растягиваются до минут и часов. Он быстро берёт себя в руки, но усидеть и сохранить спокойствие уже не получается. Наруто заводится, едва идея Каваки обрабатывается мозгом до последней буквы. Приходится прикрыть глаза ладонью, разыгрывая драму. Мальчик просто ткнул пальцем в небо, это не должно было так сильно сбить его. Он даже не интересуется, всё ли с ним в порядке — довольно непрофессионально. А со стороны Каваки — по-хамски. Отец Джирайя бы разозлился. Наруто усмехнулся. Гнев — смертный грех — пресвитеров, аббатов, да даже дьяконов таковым не воспринимался, если кто-то вдруг мешал церкви тихо гнить в своё удовольствие. Разбивал вазу, всколыхивая тучу пыли и приводя в движение ржавые шестерёнки, едва помнящие, что такое — спокойствие настоятеля. — Приходи завтра, — пользуясь моментом, чересчур воодушевлённо выпаливает Наруто, едва держа себя в руках. — Вечером. Не надо убегать. Каваки встаёт, не прощаясь, и ныряет за колонну. В этот момент, занятый ранее чтением, падре Кабуто поднимает глаза на прихожан, и Наруто думает, как сильно мальчику везёт. Узумаки благодарит Бога, что сидит сейчас далеко от амвона. Он не смог бы сейчас воспроизвести и кратчайшей молитвы. Он не вспомнил бы и единого стиха.

***

* — Сарада-кун? Сарада, готовая скрыться из глаз, вздрогнула на полпути. Спрятаться за солисткой хора не получилось. Она медленно повернулась, не зная, куда смотреть. Наруто кротко улыбнулся, стараясь не думать, что оказывает услугу Джирайе. Он подошёл к Сараде ближе; она сделала полшага вперёд. — Падре Узумаки? Наруто коснулся пальцами её плеча сзади и аккуратно направил в сторону, из потока людей. Они оказались отгорожены колонной, за которой вчера вечером растворился в воздухе Каваки, и он отпустил её руку. На выдохе грудь Сарады просела под блузкой. — Сарада, могу я спросить тебя? — Конечно. — Ты свободна сегодня вечером?