Терапевт

Наруто философски относился к вечерним чтениям: совместная трапеза по будням предполагала, что все служившие церкви падре собираются вместе и успокаивают душу, делясь новостями из своей жизни послушника церкви. Отец Джирайя, как самый старший среди них всех, пересказывал происшествия, рассказанные аббатом. Узумаки все вечера без исключения сидел в кресле, медитируя с одной из утверждённых церковью книг, количество которых можно было пересчитать пальцами одной руки. Всё больше слушал своего наставника, который привёл его к вере когда-то. Сначала наблюдал со стороны, вникая. А затем погружался в себя, когда понимал, что ничего в общей гостиной не менялось десятилетиями, да и в этот конкретный вечер не изменится. За много лет Джирайе не надоело ежедневно твердить про одни и те же вещи, это не могло по-своему не восхищать. Наруто даже в какой-то мере завидовал его непоколебимой уверенности в мире и людях, в их камнях преткновения с верой. Но годы забирали у его наставника трезвость и самокритичность. На собственном примере Наруто прочувствовал от начала и до конца, что происходит с обычным человеком, из которого насильно пытаются выдрессировать собаку. Узумаки смотрит на складки поплывшего старческого лица, не отрываясь. Размышления так даются проще; он связывает их одно за одним с тем, что рассказывает отец Джирайя. Плетёт мыслями, словно крючком, факты уважаемого отца, надевая на них свои пассивные кивки и согласия. Довольно легко. Секунда забытья — и косу мыслей плотным канатом опутывают его вопросы и, самое стесняющее, его собственные ответы. Ему приходится напоминать себе моргать. Кивать. Задавать нейтральные уточняющие вопросы, иногда чуть посложнее, чтобы представить себя действительно заинтересованным лицом. А сегодня они были весьма уместны — причастие и исповедь от начала до конца вёл падре Джирайя. Все его истории были скучны и банальны, какими он их и услышал. Никогда в его рассказах не фигурировали грехи плоти, возжелавшей чужую плоть — что было довольно иронично, когда Наруто случайно уличил его в просмотре видео с двумя девушками в довольно недвусмысленных обстоятельствах; не постучав, он заглянул в щель между открытой сквозняком дверью и косяком, став свидетелем чужой слабости. Самое интересное, что он мог предложить своим слушателям, — проповедь Божьей дружбы. Ненавистная Наруто тема пропаганды стала предметом его глубочайшей заинтересованности. — Благодать — быть друзьями с Господом. — В этот раз сдержаться от улыбки было сложнее. Хотелось спросить, а насколько сам Джирайя хотел с ним дружить. — Иисус дал нам заповеди, чтобы мы жили и следовали им, и тогда станем достойны его снисхождения. Хорошо, — подумал Наруто, откладывая книгу и всем своим видом показывая, что готов включиться в обсуждение. Сидящий напротив отец Какаши даже не обратил внимания, занятый своей литературой. Настроение было… скучающее. Не лениво, как во время молитвы, а утомлённое бездействием. Слабость, нуждающаяся в изгнании из головы. Из сердца. Джирайя повернул подбородок в его сторону. Правила ставили табу на именах, на ситуациях, позволено было лишь обсуждать отдельные стороны веры и так называемые «примеры». — Нельзя быть одновременно другом и Богу, и миру, — довольно резко, если судить по вытянувшемуся лицу отца Джирайи, озвучил свои неосторожные мысли Наруто. — Быть другом миру — забывать правила. Наруто сложил на груди руки, но голос его звучал невинно и высоко, смягчая и позу, и взгляд. Ежедневная разминка в односторонних дебатах с одним и тем же концом — обычное дело. Без разницы, с кем — сегодня не повезло старшему отцу. Если её не было, от Узумаки ускользала польза нахождения в подобном времяпрепровождении. Скажи он, что хочет уйти со скуки — слукавил бы. В действительности ему было совсем не скучно. Его развлекала сама возможность пустить круги по неприкосновенной глади священного озера. Джирайя поправил на носу очки, уже готовый простить своего младшего по вере брата. — Господь хочет для нас одного — счастия. Он не создавал «мир» как что-то, причиняющее боль. Он не может мешать верить. Он помогает уверовать. Наруто стоило колоссальных усилий удержать беспристрастное выражение лица. — При этом мир желанен людьми и даруем Богом? Джирайя разочарованно нахмурился — так бы и описал появившиеся на лице дополнительные складки любой взглянувший. — Падре Наруто-сан, — обратился старший к нему, продолжая, потому как с Наруто промолчать — значило согласиться, — если только под миром мы имеем в виду не мирские соблазны снаружи. «Снаружи» — дословно всё за пределами филиалов Рая. Формулировка веселила из раза в раз. На этом этапе нужно было замолчать. Позволить себя научить, но выразить заинтересованность в диалоге, в чужом обществе. Некоторые части Библии были довольно красноречивы, что только доказывало: всё двусмысленное есть ничто иное как задуманное таким. Практически каждое наставление дольше пяти слов можно было понять иначе, чем шло оно по умолчанию, то бишь «хорошим». Ничто не приносило Наруто большего счастья, чем жизнь по закону Библии. По восхвалениям Псалтиря, по нотам Градуала, становясь другом прежде всего себе. Когда он только пришёл на порог церкви, отец Джирайя сказал ему: «Чтобы наставлять других, нужно стать уверенным учителем самого себя». Простота урока запала ему в душу, но, как кирпичики тетриса, в своём собственном, особом порядке. Наруто переставлял их, смотрел со стороны, добавлял больше. Мир был всё тем же, и наблюдать его сквозь витражные окна в темноте, а затем и через пустоты в сетке исповедальни — он со страстью этномолога брал людей за хрупкие крылья и прикалывал булавкой в альбом в своей голове. Рядом с каждым писал мелким шрифтом жизни и возвращался, открывая Книгу Часов и примеряя ноты на буквы. Отец Какаши закрыл свою книгу. Удивительно, что он вообще заинтересовался. — Каждый из нас — друг лишь для Одного него? Джирайя кивает. — Всё так. Разве может быть жизнь благословеннее? Наедине со словом Господнем, наедине с Ним, разве есть время и мысли думать кроме как о служении Ему? Быстро среагировав на довольно конкретный вопрос отца Какаши, Джирайя хитро улыбнулся, глянув на него и на Наруто по очереди. Существование ответа красноречивее и правдивее (по его собственному мнению) он, видимо, допускать не желал. Узумаки расцепил руки на груди. — Благодарю, отец Джирайя. Вы, как всегда, развеиваете сомнения. — Если бы не тон, удивительно выверенный до полутона, эту благодарность можно было принять за издевательскую. Наруто встал и наклонил в уважении голову. — Если позволите, Падре. Хотел бы подготовиться к завтрашней Литургии. Старшего всегда радовали подобные отговорки. Он изумлялся рвению, как будто Наруто вёл мессу первый раз, и неизменно отпускал его раньше. Узумаки, открывая дверь, переглянулся незаметно с отцом Какаши — тот так же бросил на него равнодушный взгляд. Такой, как Какаши, всю жизнь жил в страхе, хотя само Священное писание было полно как якорей, так и ключей к их оковам. Вместо того, чтобы пытаться совершить невозможное, — не грешить, Наруто уже давно был свободен от страха, и в том заключалась его страховка от поражения перед собой и перед Господом. Что такое мир, если не счастье поддаться его соблазну? Если Он хочет для своих детей только его. Разумеется, он не собирался задерживаться в церкви дольше положенного. Наруто захватил из крошечной комнатушки у лестницы наверх своё пальто и уже намеревался пойти домой, но кто-то с другой стороны со всей резкостью, возможной для двухметровой тяжёлой двери, дёрнул железную ручку на себя. — Чтоб тебя, паршивец! — прилетело в лицо Наруто вместе с вечерним порывом прохладного ветра. Он сразу понял, что несмотря на плотно запахнутую сутану хочет застегнуться. — Ох, Падре Наруто-сама! В проёме стоял раскрасневшийся от криков на холоде аббат. Приземистый слизняк с бородкой и в очках, достигший пятидесятилетия явно не без усилий: Наруто знал, что в приступе сумасшествия таких козлов душили первыми. — Что с вами, аббат? — нахмурился Наруто, держа руки в карманах. Своими реверансами парочка не давала ему пройти. — Куда вы направляетесь? Он опустил взгляд на того, кого держал под вывернутое в неудобном неестественном положении плечо руководитель приюта. — Этот паршивец!.. — задохнулся в смачных выражениях он, на всякий случай дёрнув его ещё раз за плечо, видимо, надеясь вывернуть его из сустава. — Веду его к отцу Джирайе, сил моих больше нету, такого исправит только бесконечная ночная молитва! Это ж надо!.. Наруто поморщился от скользнувшего в рукава ветра. Вечерами воздух остывал до практически морозного, и вся слякоть в городе застывала. Мальчик дёрнулся вслед за потянувшей его вверх и в сторону рукой настоятеля. На лице и мускул не шелохнулся. Наруто оглядел его с ног до головы и почувствовал прилив негодования. Рукав куртки был порван по шву и расходился дальше по мере того, как тряс его аббат. — Падре, позвольте… — Уже довольно поздно, — перебил его Наруто, — давайте я сам. Лицо аббата исказилось, непроизвольно вытянувшись гримасой. Он явно почувствовал потерю от того, что не сможет теперь нажаловаться самому старшему в церкви, а молодой падре был слишком спокоен для такого вопиющего непослушания. Судя по заминке, аббат захотел настучать и на святого отца. Наруто ускорил процесс принятия решения: обошёл провинившегося воспитанника, встав между ним и настоятелем приюта, и мягко толкнул мальчика в спину. Шагнул вперёд, спрятав за собой подростка. — Я провожу его, — для верности уточнил Наруто, мягко намекая, что церковь на ночь закрывается. Аббат потоптался, создавая сквозняк, но увидев, что причина его злости шагает перед радикально настроенным пресвитером, перестал держать дверь и остался на улице. В тот же момент Наруто развернул мальчика, добросовестно вознамерившегося дойти до исповедальни и скамей. Кусок подкладки торчал наружу. — Пойдём, у тебя кутка порвана. — Не было никаких сомнений, что это не случайная неосторожность. Узумаки ожидал хоть какой-то реакции, но парень угрюмо зашагал теперь уже в изменённом направлении. Заглянуть ему в глаза не получалось: подбородок был опущен под тяжестью, видимо, расстройства от сложившихся обстоятельств. Наруто видел его впервые — в церкви запрещалось выделяться так, как это делал он — выбритыми висками и излишне «модной» стрижкой. И хотя чёрный цвет не слишком подходящей причёски мог быть одобрен, кольца в брови и ухе — совершенно точно нет. Украшения считались признаком эгоцентризма, что порицалось с самого детства. Не ему было устанавливать правила, но патологическая схожесть мальчиков-хористов в мантиях скорее отталкивала потенциальных прихожан. Он видел, как в их взгляде расцветает страх потеряться. Узумаки притормозил его перед одной из дверей. Парень громко натужно сопел, как будто готовился отбиваться, когда его начнут запихивать в кладовую. — Как тебя зовут? — между делом спросил Наруто, открывая комнатушку, служившую шкафом со старыми вещами, которые сами священники сдавали на благотворительность. В нос ударил запах залежалого драпа. Сироты и воспитатели, как и церковь, существовали по большей части на приход, получая отчисления из Рима по минимальной ставке, потому обслуживание приюта лежало на плечах самого приюта. Мальчик молчал, и Наруто на всякий случай обернулся проверить: всё ещё здесь, только играет в партизана. — Меня — падре Узумаки. — Наруто сначала пытался найти на глаз, но вскоре сдался и в полутьме начал перебирать куртки и пальто: он точно помнил, что где-то здесь лежало его старое пальто из шерсти. Древнее, как дед Джирайя, но всё ещё хорошее. Если бы не вытянулся в девятнадцать, как он помнил сейчас, носил бы и дальше. — Ты же уже знаком с порядком? — Воспитанник должен был представиться первым. Из-под чьего-то дождевика выглянула заклёпка — Наруто едва на сорвался в своём торжестве на неподобающее выражение эмоций. Из-за того, что пальто лежало под клеёнкой, почти не воняло пылью и затхлостью. Узумаки вытащил его из кладовки, захлопнул дверь и хорошенько встряхнул, расправляя и проветривая. Ни одного дефекта — ещё и воротники такие снова в моду входят. — Каваки. Наруто ещё раз встряхнул пальто и перевёл взгляд на сдавшегося молчуна. Его обветренное лицо выглядело совсем не дружелюбным, но и злобным его назвать было нельзя. Глаза поблёскивали от выступившей на ветру влаге, однако веки обрамлял красный ободок — точно не от злости его слизистая покраснела. Наруто погорячился с подначиванием. По росту он дотягивал до старшеклассника, но овал и мелкие черты выдавали в нём ученика средней школы. Узумаки, чуть ли не поднимая кверху руки в качестве доказательства своей безоружности, помог вывернуться из потрёпанной не только аббатом, но и временем куртки. Когда-то разноцветная, ткань выцвела и впитала в себя грязь улицы и общественного транспорта. Каваки стянул рукава и неохотно отдал в чужие руки. Наруто закинул её себе через плечо, обещая зашить и вернуть. Пальто пришлось как раз: он защёлкнул заклёпки и перевязал узкую полоску, единственно оставшуюся от понятия «шарф», поверх воротника. Каваки замер, хмуро уставившись в пол. Наруто полагал, что уже более-менее умеет определять примерный год рождения. По крайней мере припухлость на щеках выглядела скорее как детская круглость. Нужно было что-то сказать, не спустить всё на тормозах: он выглядел как человек (уже взрослый человек), не забывающий подобных выходок ни с вещами, ни с собой. Наруто поощрительно улыбнулся, зная, что оборону замкнутости таким не растопишь. Они вместе пошли по узкому коридору к лестнице, следуя жесту Узумаки. — Что ты там натворил, Каваки, раз аббат был в такой ярости? — в шутливой форме закинул удочку Наруто. Мальчик достаточно долго молчал, чтобы насторожиться и забеспокоиться. Он всё ещё смотрел в пол перед собой, погружённый в себя. В тусклом свете еле держащихся на стене канделябров с подделкой свечей в виде мигающих лампочек его ресницы отбрасывали длинные тени. Наруто три раза присматривался: под одним глазом размазалась какая-то грязь, оказавшаяся крошечной татуировкой. — Вазу… разбил. Пришлось сжать губы, но смешок вырвался раньше. Каваки в ту же секунду дёрнулся, резко и рассерженно посмотрев наверх. Наруто слегка смутился; теперь его очередь была смотреть перед собой в пол. В такую ярость в пору было приходить, если бы Каваки в туалете шилом и чернилами от ручки набил себе под глазом какие-то полоски. — И всё? — уточнил Узумаки, чтобы как-то объяснить своё веселье. Смакуя тишину, Наруто воспользовался ожиданием и не стал расспрашивать. Не то чтобы ему очень хотелось знать. Каваки, как и до этого, ответил с опозданием. Его медлительность перед тяжёлыми в тоне ответами перестала быть предметом беспокойства. — Сегодня — да. Всё равно, — думал Наруто, — какая-то ваза мало тянула на последнюю каплю в пиале терпения аббата. Общаясь с хористами, можно было узнать много нового о людях, с которыми он работал. Настоятель приюта служил явно не на своём месте: он и за меньшие проступки таскал мальчиков на воспитание к отцам. В большинстве своём дети только плакали от обиды; приходилось делать круг, выходить из исповедальни и успокаивать. Хорошо бы так поступали все отцы, или хотя бы не следили друг за другом, чтобы позже наябедничать отцу Джирайе. — Вы ведёте меня на исповедь? Если бы не настойчивое желание попасть поскорее домой, Наруто не упустил бы возможности поиздеваться. На словах, разумеется. — К чёрному ходу. — Наруто дёрнул в его сторону подбородок и подмигнул. — Ночью следует спать, чтобы утром были силы на служение. Проверив карман на наличие ключей, Наруто случайно поймал взгляд Каваки, разительно отличавший его предыдущие настроения. Губы всё так же плотно сомкнуты, но глаза раскрыты шире. Ничего от прежнего презрения ко всему вокруг. — Приходи завтра на Мессу, поговорим о твоей вазе. Или ещё о чём-нибудь, о чём пожелаешь рассказать. Он сморгнул изумление и вернулся к прежней угрюмости, не направленной ни на кого конкретно, кроме скрипящих досок под ногами. Они дошли по сужающемуся с каждым метром коридору до одного из запасных выходов в полуподвальном помещении. Наруто открыл дверь маленьким ключом из связки и пропустил Каваки вперёд. На улице было уже довольно темно, хоть фонари и работали. Дом Наруто — совершенно в другой стороне, но он специально выбрал путь в обход, чтобы случайно не столкнуться с аббатом. Перед тем, как свернуть за дерево на углу, выглянул меж веток. Чисто. — Дальше я сам, — бросил Каваки, бесстрашно проходя мимо быстрым шагов. — Ворота закрыты, тебя не пустят без меня, — со знанием дела парировал Наруто, следуя за ним, но парень вдруг взглянул на него через плечо со снисходительно опущенными веками. — Мне это не нужно, — буркнул он и рванул с места. Расстёгнутые снизу пуговицы не мешали задирать ноги при беге — Наруто помнил это приятное преимущество по молодости. Каваки достиг ворот и с разбегу вскочил на железные балки, подтянулся и перепрыгнул ограду, скрывшись в кустах. Наруто забавлённо хмыкнул. Ему повезло, что на приюте экономили изо всех сил и на красивую ограду со штырями просто не хватило средств. Узумаки на всякий случай подождал пару минут, пока одно из окон первого этажа не блеснуло отражением фонаря, открываясь, и отправился, наконец, домой.