Шелби проснулся от противного верещания будильника, который никак не хотел затыкаться даже после того, как по нему прилетело два прицельных, наполненных утренней ненавистью ко всему, что может издавать пронзительный звук, удара ладонью. В голове шумело так, словно он и не спал вовсе, а лишь задремал на пару минут в неудобной позе, сковавшей все мышцы тела. Не открывая всё ещё сонных глаз, он потянулся, мысленно проклиная понедельник за само его существование. Превозмогая себя, щурясь от света, льющегося в окно и слепящего яркостью, выкрученной на дьявольский максимум, сел на кровати и потёр лицо руками. Будто одного этого действия должно было хватить, чтобы окончательно проснуться.
Уже несколько дней подряд Роберт места себе не находил, пытаясь не съехать с катушек. Плохо спал, мало ел, литрами вливал в себя кисло-горький кофе из всех возможных автоматов в участке и на заправках, чтобы заглушить внезапно появившиеся голоса и бесконечную череду странностей, которым он пока не находил логического объяснения. Но был твёрдо уверен — разгадка лежала на поверхности и заключалась во внезапном безумии Локвуда, в чёртовом лесу, в который ни один, находящийся в здравом уме человек не полез бы, особенно после серии исчезновений людей.
Поднявшись с кровати, Шелби окинул взглядом свою спальню, что являла собой памятник одиночеству и трудоголизму. Он, зевая и пошатываясь, проследовал к письменному столу, стоящему у глухой стены. На графитно-серой поверхности висела доска для расследований, вроде тех, что всегда мелькали в полицейских участках из фильмов, но для Шелби это было практичным и действенным инструментом при распутывании особенно сложных случаев. Подобных делу Локвуда. Стол, заваленный бумагами, слегка просел под их весом и количеством. Ксерокопии медицинских документов Тео, текстовые расшифровки видео с допросов, скомканные и исписанные неаккуратным почерком линованные листы ежедневника Роберта — создавали памятник его непрекращающемуся мыслительному процессу. Рядом с еле шумящим ноутбуком стояла кружка с остывшим и недопитым кофе, тут же неподалёку маячил оранжевый контейнер с седативным, которое пришлось пить перед сном каждый день из-за назойливых галлюцинаций, без сомнений, вызванных стрессом.
Взгляд агента задержался на ярком цветастом квадрате — стикер с временем посещения и адресом городской библиотеки, а также телефоном специалиста из архива, с которым он договаривался о встрече позавчера. Судя по цифрам, что светились в нижнем углу монитора, у Шелби было всего около часа, чтобы собраться и отправиться за ответами на вопросы о том, что за несусветицу из раза в раз нёс Локвуд.
Этот парень вселял первобытный ужас и страх перед ничтожностью и беспомощностью человека в борьбе с собственным рассудком, покинувшим физически здоровое тело. Шелби много раз пролистывал записи из медицинской карты, в которых не раз описывались припадки и случаи беспричинной лихорадки Локвуда, его бессвязные разговоры с терапевтами. Он часто переходил на латынь, которого по его собственным заверениям в редкие минуты просветления сознания, никогда не знал.
В многочисленных отчётах врачей отмечалось, что Теодор часто был подвержен кататоническому возбуждению: пытался нанести себе увечья, из-за чего был перемещён в изолятор, и часто повторял одно и то же слово «Кальма».
Нечто — судьба или провидение — бесцеремонно вмешалось в размеренную жизнь агента Шелби, расковыривая ржавым ножом воспоминания о пережитой трагедии и бередя старые раны, которые, казалось, только начали затягиваться. Но кошмар Пайн Барренс появился снова, остервенело вгрызаясь в мозг и заставляя Роберта копать усерднее, пока этот чёртов лес не сведёт его с ума.
Путь до библиотеки занял минут двадцать, даже несмотря на утренние пробки и занесённые снеговыми шубами дороги просыпающегося города. Морозный воздух щекотал ноздри, а яркое солнце било в глаза, грозя выжечь сетчатку. Припарковавшись, Шелби вышел из автомобиля и поправил идеально сидящее на высокой и крепкой фигуре серое пальто. Он поднял взгляд на трёхэтажное здание библиотеки, отделанное бежевыми пластиковыми панелями, по высоким окнам которого плясали солнечные блики. На широких каменных ступенях снег местами подтаял, а с оставшимися последствиями вчерашней метели успешно боролся пожилой мужчина с широкой лопатой в руках. Быстро миновав высокие пролёты, Роберт оказался внутри, остро ощутив контраст шума улицы и тихого спокойствия этого места. Здесь было намного теплее и пахло по-особенному — бумагой и деревом.
Сняв перчатки, он достал из кармана телефон и напечатал сообщение сотруднику архива, с которым договаривался о встрече. Через несколько минут к нему подошла миловидная невысокая девушка лет двадцати пяти, в тёплой, молочного цвета шали, накинутой поверх угловатых плеч, и с улыбкой поприветствовала агента. Кларисса, так она представилась, полушёпотом пригласила пройти за ней — в специальный отдел, где хранились интересующие Роберта записи.
Сладкий фруктовый аромат парфюма девушки смешивался с запахом книжной пыли, типографской краски и застарелых бумажных страниц. Их шаги эхом разносились по залам с немногочисленными в столь ранний час посетителями. Шелби чувствовал странный трепет в груди, разрастающийся и отдающийся покалывающим током на кончиках грубых пальцев. Он облизнул пересохшие губы, нетерпеливо следуя за Клариссой по узким коридорам, которые петляли, словно заячья тропа. Миновав несколько лестничных пролётов, ведущих к специальному отделу и даже немного вспотев, Роберт увидел широкую деревянную дверь, украшенную резными узорами по периметру.
— Это читальный зал для спецлитературы, — пояснила девушка, обернувшись и проследив за взглядом шедшего позади неё агента. — Специальные датчики терморегуляции, работа исключительно в перчатках, вас проинструктируют.
— Не вы? — Роберт сам не понял, как так вышло, но губы изогнулись в кривоватой, но искренней улыбке.
— Нет, — смущённо произнесла девушка, смяв уголок шали в ладони, — я принесу книги и записи, которые вам были нужны, — с этими словами она толкнула массивную дверь от себя, пропуская Шелби вперёд, пообещав вернуться через пару минут.
Дверь захлопнулась, а воздухе остался сладковатый шлейф ландыша и чего-то ещё, чему он не смог дать определения. Загадка. Определённо, Кларисса выглядела очаровательно-таинственно для рядовой сотрудницы городской библиотеки — разговоры шёпотом и её быстрая, почти бесшумная поступь. Роберт, покачал головой, рассеивая образ милой девушки архива, стоявший в мыслях бесплотным силуэтом.
Комната, где он оказался была буквально залита светом, вот только отнюдь не дневным. Конечно, про себя согласился он, прямые лучи солнца пагубно влияют на состояние древних и редких изданий, а потом в множестве ламп — потолочных и настенных, не было ровным счётом ничего удивительного.
Высокие подрамники окон были украшены разноцветными витражными стёклами. При первом взгляде, могло показаться, что это всего лишь хаотичное скопление кристаллов калейдоскопа, но при ближайшем рассмотрении нескольких таких ниш целиком, можно было увидеть масштабное полотно, изображающее что-то вроде борьбы ангелов и демонов. Правда, все белокрылые существа держали в руках книги и свитки, в то время, как у демонов такого «оружия» он не заметил. Шелби понравилась эта тонкая аллегория и он, улыбнувшись шагнул налево, прямиком туда, где за небольшим письменным столом сидела женщина средних лет, уткнувшись в книгу и заметно сгорбившись.
— Вы агент Шелби? — она подняла на него уставшие и слегка покрасневшие глаза.
— Да, мэм, — протянул значок и учтиво кивнул головой.
— Хорошо, — женщина поднялась из-за стола и протянула ему пару перчаток и одноразовую маску, запакованных в вакуумные пакеты. — Это вам понадобится, когда приступите к изучению очень старых и ценных образцов книг, что вы запрашивали. Мы работаем до восьми, так что… — она оценивающе посмотрела на Шелби, — постарайтесь не задерживаться.
— Вы очень любезны, мэм, — сухо поблагодарил он, забирая предназначавшиеся ему предметы.
— А вот и Кларисса, — библиотекарь плеснула руками и с намертво приклеенной к круглому лицу улыбкой уселась на прежнее место, снова погружаясь в чтение.
Девушка неторопливо подкатила тележку с книгами к широкому письменному столу, на котором сиротливо сгорбилась лампа, очерчивая золотистым сиянием небольшой круг.
Шелби подошёл к Клариссе, на ходу натягивая перчатки, и с её молчаливого согласия, что выразилось в скромной полуулыбке, помог выложить всё ровными стопками на рабочей поверхности. Когда тележка почти опустела, на самом дне осталась совсем небольшая книга в тёмно-коричневом кожаном переплёте, теснённом золотом.
Роберт потянулся за ней, и тут же ощутил на руке, даже через ткань перчаток, ледяное прикосновение женских аккуратных пальцев. На секунду замерев, Кларисса порывисто вздохнула и подняла взгляд ореховых глаз на агента, в то время, как её пальцы продолжали крепко держаться за корешок, обжигая холодным касанием.
— Извините, — прокашлявшись, она выпустила книгу из сильной хватки. Шелби грешным делом, уже решил, что девушка с ним откровенно заигрывает, но что-то в пристальном взгляде сочилось прохладой, как и её прикосновение. На секунду ему показалось, что оно отнюдь не случайное. Спешно развернувшись на каблуках, Кларисса направилась к выходу из читального зала, обернувшись у самых дверей, будто забыла сказать нечто очень важное.
— Надеюсь, вы найдёте то, что ищите, — почти что пропела она, взглянув на агента. Он замер возле стола, всё еще прижимая к себе книгу в кожаном переплёте, ту, что совсем недавно они держали вдвоём. Ему показалось, что воздух в помещении стал прохладнее на несколько градусов, и по спине пробежал еле уловимый озноб, когда Кларисса, взмахнув, волосами, удалилась за дверями.
Роберт, будто очнувшись от гипноза, подёрнул плечами и украдкой посмотрел на смотрительницу зала — она, как и прежде, была увлечена своим чтивом, не обращая на агента ни грана своего внимания. Разместившись за столом, Шелби решил начать с книги, которую не выпускал из рук уже добрых пять минут. Он отрегулировал направление света лампы и принялся за изучение довольно потрёпанного вида фолианта. Выпуклый шрифт на обложке гласил «Дьяволы семьи Лидс», страницы были датированы концом восемнадцатого века.
Раскрыв книгу, Шелби увидел вложенную в неё старинную газету, Атлантик Монсли, где его внимание привлёк заголовок. Взгляд забегал по странице, жадно впитывая каждое напечатанное на старинном станке слово. Чем дальше читал Роберт, тем больше ощущал вокруг себя прохладное дуновение ветра и едва уловимый аромат хвойных деревьев. Где-то вдалеке послышался шум негромких голосов, а реальность вдруг ускользнула от него, растворяя читальный зал, где совсем недавно сидел агент, в туманной дымке чьих-то оживших воспоминаний.
Роберт не помнил момента, когда вдруг очутился на открытой лесной поляне. За высокими соснами можно было различить приземистые дома с соломенными крышами, звуки — животных и людей, разносились повсюду, а запах костров и домашней еды вызывал урчащие звуки в желудке. Воздух — прохладный и влажный, заполнял лёгкие, как вьющееся растение, проникая внутрь и обживаясь там, вытесняя городской смог.
Перед глазами, будто быстро сменяющие друг друга слайды мелькали образы и люди — незнакомые, странно одетые, словно вышли со страниц учебников по истории, и разговаривающие с невероятным английским акцентом, присущим ранним колонизаторам, живущим здесь несколько веков назад. Казалось, сознание уплывало стремительным потоком, потому что жалкие попытки Шелби ухватиться за ниточки реальности оборачивались прахом. Он нёсся в пучину чужих воспоминаний, переставая противиться и отпуская себя в этот бурлящий поток галлюцинаций.
***
Когда-то давно, в те времена, когда леса Пайн Барренс были густо населены и обитаемы, на окраине поселения мормонов жила одна девушка. Невероятной красоты и робкого нрава — она была мила всем мужчинам деревни, которые наперебой бросались к ней, пытаясь урвать хоть толику внимания, или удостоится робкого взгляда голубых, как горный родник, глаз из-под длинных ресниц.
Катарине, так звали девушку, было всего пятнадцать лет от роду, но отец, воспитывавший достаточно жёстко, готовил её к замужеству, чем вызывал тихий и молчаливый гнев дочери. После особенно плохих дней и ссор с родителями, она тайком сбегала по ночам в лес, где в тишине сосен могла выплакать все свои слёзы, не боясь быть непонятной и осуждённой. Молчаливый лес был её единственным свидетелем и тихим, понимающим другом, развевая по ветру горести и печали молодой девушки. В нём она находила успокоение для души, отдавая ненастье в пушистые хвойные лапы и выполаскивая свои беды в лесном озере.
Но если все парни души не чаяли в скромной и учтивой молодой Катарине, то женщины — сплетницы с недобрым взглядом, всеми фибрами души желали ей быть растерзанной волками, что иногда забредали в деревушку. Те, кому в мужья выбрали не самых статных и не слишком успешных, затаили злобу на красавицу, что была обещана Дэниелу — высокому и широкоплечему мужчине на несколько лет старше. Смоль его волос блестела на солнце, а жгучий взгляд карих глаз сводил женщин с ума. Он был торговцем, а потому в доме его расцветали достаток и благодать. Трудолюбивый и добрый — он посватался к отцу Катарины, предложив приданое, немыслимое для простых семей.
Злые языки, брызжущие ядом, как могли, наговаривали торговцу на девушку, позабыв о человечности и собственных душах. Тень сомнения прокралась скользкой змеёй в мысли Дэниела и посмел подумать он о том, чтобы не жениться на молодой крестьянке вовсе.
Однажды холодным октябрьским днём — промозглым и серым, как сердца завистниц, позвали они девушку прогуляться в лес, завели её в самую чащу — возле обрыва, откуда шумным потоком бросался с горы ручей, превращаясь в пенящийся водопад у подножия скалы, и бросили, в надежде на то, что она не найдёт дорогу домой.
Но они даже не помышляли, что лес, как мог, помогал той, что часами разговаривала с ним, моля о лучшей доле. В ответ на истошный крик девушки, полный страха и боли, разрезавший ночное полотно Пайн Барренс, пришёл спаситель Катарины. Голос его был скрипучим, как стволы деревьев, что так переговаривались в лесной чаще, а волосы, будто сотканные из ночного тёмного неба, падали на широкие плечи. Взгляд кошачий искрился в лунном свете, отражая его и мерцая золотом в непроглядной темноте. Багряный плащ развевался на осеннем ветру, будто алое марево огня. Он был высоким и статным, больше похожим на тех мужчин, что обладали не дюжей властью, повелевая армиями.
Его слова утешали и дарили покой, дотрагивались до сердца Катарины, и она откликнулась на ласку и заботу, предложив за своё спасение лишь то, чем наградила мать-природа. Незнакомец был добр и нежен, его вкрадчивый низкий голос укутывал в тёплое облако, где девушка позабыла свои печали. Он взял её медленно и без боли, под сенью звёзд и высоких макушек сосен, что будто шептали вместе с ним: «Готова ли ты быть моей и служить мне?»
Мир пошатнулся и стал раскачиваться, словно деревянные качели, на которых весело кружились сельские дети. Её тело, прижатое весом мужчины, будто воспарило над лесом, а перед взором блестел одинокий и бледный полумесяц. Катарина вторила каждому движению незнакомца и тихо шептала, словно в бреду: «Да, господин», отдаваясь не только плотью и кровью.
Поутру она проснулась в своей постели в отцовском доме, будто и не плутала одна по лесу в ночи, и словно не было того незнакомца. Узнав о том, что Дэниел расторг помолвку, Катарина с горя решила наложить на себя руки, да в последний момент верёвка в сарае порвалась, и привиделся ей снова тот незнакомец. На сей раз красивый профиль скрывал капюшон багряного плаща, а на голове его показались ей рога. Янтарные глаза лукаво блестели, а рука, холодная как лёд, опустилась на живот девушки, погладив. Губы бесшумно прошептали что-то, и морок тот час исчез, оставляя её одну с ветхой верёвкой в руках.
Погожим летним днём родила Катарина мальчика. Красивого и здорового, да только про отца никто и слухом не слыхивал в округе. Только вот не одна девушка была в полнолуния, без спроса уходя в лес с малышом и возвращаясь засветло, пока вся деревня ещё спала. С новой силой заговорили завистницы, обхаживая дом красавицы и её сына, заглядывая в окна, да пугая до полусмерти обоих. Слухи пошли, будто неспроста старик-отец её немым стал, да мать с ума сошла, убравшись за пару месяцев после рождения ребёночка. Стали Катарину за глаза ведьмой звать, да вот только те, кто осмелился чего дурного про неё и мальчика её сказать — загадочным образом исчезать стали и находили их, месяцы спустя замёрзшими и растерзанными в лесу.
А когда малыш ходил начал, заявился к Катарине несостоявшийся жених. Пьяный был, поговаривали, да за словами не сильно следил. Кричал, обзывал девушку, клял её на чём свет стоял. На следующую ночь сгорел его дом, да и сам торговец в страшных муках помер — двери и окна заколочены были, когда деревянные стены языки пламени красного ласкать стали. Крики его слышны были возле самого водопада, а кто Катарину видел, тот клялся, что смеялась она громко, заливисто, словно животное какое.
Не выдержали жители деревни, да выкрали младенца, пока девушка за водой ходила, и оттащили мальчонку в лес на съедение волкам. Другие же говорили, что на вилы его подняли и оставили так на площади. Вернулась Катарина в дом, и, не застав там сына, совсем от горя обезумела. Тем же днём сгорела вся деревня — старики и дети истошно вопили в своих домах, запертые неведомой силой.
Алый закат поедал нечестивых и злобных людей, оставляя после себя лишь безжизненное пепелище. Посреди площади, хохотала Катарина — растрёпанные волосы её взлетали вверх, а взгляд пылал яростью. Проклинала она всю деревню, держа мёртвого сына на руках, что скалил окровавленные зубки, да с ней забавлялся, смеясь. Пальцы на руках девушки стали длинными, будто когти хищной птицы, а по милому лицу паутиной расползались чёрные полосы, сходясь у самых глазниц, поглощая некогда ясные и добрые глаза. Позади них стоял высокий господин в алом плаще, обнимая обоих, да нашёптывая девушке что-то.
Один лишь человек уцелел от пожарища — паренёк, что скот тем днём пас, а когда вернулся, да увидел, во что родное село превратилось, то бежал оттуда, сломя голову, пока не обессилел. Да вот только привиделась ему ночью в лесу Катарина и рассказала мальчонке, за что свой гнев на них обрушила. Плакала она в том сне и стонала, проклиная себя за ту ночь, что с Нечистым провела и понесла от него тринадцатого сына, да не уберегла. За что и забрал он её душу, обрекая служить ему под именем Кальма, быть сосудом для него и ждать столько, сколько потребуется, принося жертвы во имя Хозяина.
***
— Закрываемся через пять минут, — недовольный скрипучий голос разрезал плотный воздух, подобно ножу. Шелби очнулся так стремительно, будто на него ведро с ледяной водой вылили. Тело гудело, как высоковольтные провода, а в ушах стоял шум как после глубоководного погружения. Он попытался резко вскочить на ноги, но быстро осел, почувствовав, как все конечности занемели, и теперь кровь в отместку бежала игольчатым потоком по венам, пронося по телу колючие импульсы. Бросив короткий взгляд на книгу, которая была так же открыта на первой странице, он с ужасом понял, что всё это время находился в отключке.
Пошевелив под столом затёкшими ступнями, он размял пальцы и снова встал, направляясь к выходу и порывисто хватая своё пальто. Библиотекарь мрачно буркнула пожелание отличного вечера, а Роберт просто шёл вперед, желая как можно скорее оказаться на улице, пока в ушах слышались крики горящих заживо жителей Пайн Барренс. Фоном, уже знакомый и скрипучий шёпот повторял ненавистное имя снова и снова, загоняя Шелби в клетку безумия.
Когда Роберт уже открывал входную дверь, за спиной послышались тихие шаги. Он интуитивно обернулся, стараясь отогнать зудящую головную боль и слуховые галлюцинации. В широком арочном проёме стояла Кларисса, ухмыляясь. Не произнося ни слова, одними губами она сказала то, что в голове Роберта раздалось как: «Надеюсь, вы нашли то, что искали, агент». Ужас — первобытный и дикий прошил всё его тело, а сердце, будто схватили ледяной рукой, сжав до боли. Морщась, Шелби наощупь нашёл ручку двери и навалился на неё со всей силой, что смог найти в беспокойном порыве.
Выбежав из здания библиотеки, он всё никак не мог надышаться вечерней прохладой, будто нос забился сажей и пылью с пепелища. Ему казалось, что даже сквозь закрытые двери, он физически ощущал чужое присутствие, а голос в голове не давал сосредоточится на чём-то более важном. На другой стороне улицы, там где напротив стоял его автомобиль, в тусклом отблеске фар он увидел высокую фигуру, чьё лицо скрывал багряный капюшон. Незнакомец стоял неподвижно посередине оживлённой дороги. Глаза его и половина головы были скрыты тканью, из-за чего Шелби, щурясь, не смог разглядеть лица. Но он совершенно ясно видел — незнакомец угрожающе улыбался.
