Цвет моего сердца

      Отношения с родителями — странная штука. Вроде вы похожи наполовину, но в то же время абсолютно разные. Иногда выходит так, что мы и вовсе как не родные. Я считаю это нормально. В плане… почему мы должны быть похожи во всем. Я не обязана быть умной или глупой, не обязана носить натуральный цвет волос, не прокалывать уши, если этого не делала моя мать и отец. Это немного эгоистично со стороны родителей запрещать то, что конкретно на них никак не отразится. В конце концов никто не спрашивал у меня какой я хотела родиться. Я имею полное право что-нибудь изменить в себе. Почему? Потому что хочу. Зачем придумывать оправдания. Это сугубо мое желание. Я могу выслушать ваше мнения, но окончательное решение буду принимать самостоятельно. В конце концов отвечать за это тоже мне. Возвращаясь к родителям… стоит рассказать о своих. Возможно и стоило сделать это раньше, но сейчас, когда вы уже лучше знаете меня саму, рассказ о родителях не вызовет у вас столько вопросов, как если бы я рассказала об этом в самом начале.       — Трисс, через пару минут я буду у твоего дома. — осведомил меня Зей, и на этом наш телефонный разговор был закончен.       — Что за дурацкая привычка бросать трубку до того, как тебе успеют ответить. — я откинула телефон на кровать и снова открыла книгу, но, сколько бы я не перечитывала строчку, не могла понять не слова, — Черт, — шикнула я и, забросив книгу в портфель, а телефон в карман, поплелась в коридор. Портфель был, кажется, одной из тех вещей, без которой я чувствовала себя не то, чтобы странно, но определенно как-то неуютно и глупо. За многие годы учебы в школе и профилированном лицее я так привыкла иметь что-то у себя за плечами, что, когда этого чего-то не было, я словно терялась и сжималась. Я прошла мимо зала и увидела маму. Салли стояла возле окна, придерживая и поглаживая белоснежную Матильду, от чего та урчала. Волосы женщины были заплетены в высокий хвост, и я как-то про себя отметила, что давно уже не видела ее с распущенными. Волосы у нее были не очень длинные, после определенного момента в жизни она обстригла их и теперь не давала им вырасти до прежней длинны. — Я пошла, мам. — Матильда открыла свои голубые глаза, снова заурчала и потерлась о мамину ладонь. Я не ждала, что она ответит мне. Салли перевела взгляд карих глаз на меня и тихо кивнула. Мне нравились мамины глаза. Глубокие и такие… как бы объяснить. Понимающие возможно. На самом деле в ней не было это черты, наверное. Мы не очень много общались. Но карие глаза почему-то всегда ассоциировались у меня именно с пониманием. Возможно из-за того, что я хотела, нет, даже не так. Жаждала, чтобы моя мама была такой. Возможно.       — Может, подождешь, пока… — она посмотрела на меня как-то неуверенно, сжавшись, скорее не физически, но мне отчего-то показалось так сейчас. Я обычно не могла прочесть ни единую эмоцию мамы. Она всегда держалась довольно стойко и серьезно, в некоторые моменты даже надменно. И никогда нельзя было сказать, что из этого напускное, а что правдивое.       — Пока что? — спросила я. Это прозвучало так глухо и неуверенно, как будто я только-только обрела голос. Женщина лишь помахала головой и, повернувшись, вновь посмотрела в окно. На долю секунды мне показалось, что ее непроницательное лицо стало каким-то таким жалким. Наполненным отчаяньем и чем-то таким горьким, чего никто не может выдержать. Мне показалось, что она еще сильнее прижала к себе кошку и стала тихо покачиваться. Она показалась такой маленькой и совсем-совсем беззащитной. По-настоящему жалкой, но не в плохом смысле. Вовсе нет. Почему-то именно сейчас я поняла, насколько была глупой и слепой. По-настоящему. Я улыбнулась и пообещала себе самой поговорить с матерью немного позже. Наверное, после того, как дам себе время на то, чтобы осознать свою собственную глупость и заблуждения на ее счет. Я поняла, почему она заговорила со мной только когда вышла.       — Трисс! Наконец вышла. — послышался мужской голос, сразу после того, как я открыла дверь. Услышав его, это было скорее всего уже простым рефлексом, я так сильно хлопнула входной дверью, что сама же от этого и вздрогнула. Мужчина на пороге оживился. Он встал со ступенек и отряхнул свои штаны. — Думал придется долго здесь сидеть.       — Сколько ты здесь пробыл? — недовольно спросила я, вглядываясь в знакомые черты. Темно-русые густые волосы, спадающие на лицо, серые с металлическим блеском глаза и тонкая линия губ. Я с волнением посмотрела в окно, в котором виднелось мамино лицо. Теперь я точно могла сказать, что оно было искажено гримасой.       — Час. Представляешь. Целый час. — «Она явно ждала тебя дольше», — подумалось мне, и я сосредоточила взгляд на мужчине. Глаза сами по себе блуждали по лицу. Не знаю, что я искала там, но все это определенно вызывало во мне незнакомые порывы неприязни.       — Зачем?       — Милая, дай мне шанс. Еще один. Я прошу тебя. Я ведь прошу о малом, правда?       — Не называй меня «милой», папа, — это слово я, наверное, просто выплюнула. Так исказилось лицо напротив. — Знаешь, ты приходишь сюда каждую неделю. И каждую неделю. Абсолютно каждую я отвечаю тебе отказом или и вовсе игнорирую. Ты начинаешь злиться, иногда замахиваешься на меня. Но знаешь, что? Мне надоело. Надоело, что ты приходишь сюда. Надоело видеть тебя. Надоело. Ты думаешь, что я не даю тебе шанс из-за мамы? Потому, что она сказала мне? — мне не нужны были его слова согласия. Я знала: о чем он думает и как. Этого человека я читала с легкостью. Все-таки годы обучения дали свои плюсы в понимании человеческой психологии. Все это отражалось на его лице. — Но ты ошибаешься. Мы с мамой совсем не разговариваем, и я не хочу сказать, что это из-за тебя, — на самом деле хотелось, но я знала, что это ни к чему не приведет, — Хотя так и есть. Знаешь, я хотела быть милой и спокойной девочкой. Совсем такой наивной, какой ты меня считаешь. Только вот я не наивная. Мне давно не пять, и я не глупа. Шанс? Ты давно использовал все шансы, которые я тебя дала и даже больше.       — Что ты несешь?       — Вот видишь, — я махнула на него рукой и отступила назад, — Ты начал раздражаться, и я в этот момент обычно убегаю, чтобы не видеть тебя, но сегодня я все выскажу тебе. У каждого есть три шанса, для тела, души и духа. Первый шанс — это шанс симпатии, второй доверия, а третий поддержки. Смешно, что самый ничтожный мы почему-то даем в первую очередь и всех тех, кто способен был осилить остальных два, мы попросту отсеиваем. Первый шанс тебе дала моя мать вместо меня, когда выбрала тебя в мои отцы. Второй шанс. Знаешь, когда я дала его тебе? Когда просила рассказать мне сказку, когда просила помочь, когда просила отвезти в парк. Когда я просила тебя просто провести со мной время. Я тогда не замечала, что ты всегда игнорировал меня, всегда находил что-то важнее меня. Но знаешь, что? Ты не воспользовался им. Ни разу. У тебя все время не было этого самого времени, уж прости меня за тавтологию. У тебя никогда не было для меня и секунды. Ты сидел возле телевизора, но, когда я подходила к тебе с просьбой, у тебя тут же появлялись дела. Каждый день вместо тебя мама рассказывала мне сказки. Мама гуляла со мной, она помогала мне, в то время, когда у тебя были дела. Знаешь, я отчетливо помню тот вечер, когда мы с мамой уже знали все. Знали, что ты предал нас. Предал и даже не вспомнил. Не задумался о нас. Ты пришел тогда, я помню подвыпивший и от тебя прилично несло перегаром. Ты тогда еще сильно хлопнул входной дверью, от чего я тихо вскрикнула. Ты этого конечно же не заметил. Мама сидела совсем расстроенная, с красными от слез глазами на кухне. Ты подошел тогда, поцеловал ее в щеку и, надо же, не заметил того, что она плакала. Как скажи мне этого можно было не заметить? Ты прошел в зал и развалился на диване. Тогда я и вправду была наивной. Наивной глупой девочкой. И мне действительно стыдно за это. Стыдно несмотря на то, что я была маленьким ребенком. Мне стыдно, что я могла надеется на тебя. Хотя даже не стыдно. Скорее до невозможного противно. Отвратительно. Мерзко. Но сейчас я поняла, что ты ни разу не интересовался нашей жизнью. Поняла, что это мы всегда спрашивали, как прошел твой день, а ты никогда. Тебя не беспокоило, хватает ли нам денег или хорошо ли мы питаемся, хорошо ли спим и проводим время. Тебе было все равно. Но я дала тебе третий шанс. Я протянула тебе рисунок. Я дала тебе что-то чрезвычайно личное для меня. Я никому не показывала своих рисунков. Хотя ты и этого не знаешь. Я до сих пор редко кому могу доверить увидеть их, хотя и ходила в профилированный лицей искусств, а, впрочем, ты не знаешь и этого. А знаешь, что ты сделал со своим шансом? Ты скомкала его и выбросил в мусорку. Я помню ты тогда попал в мусорку, которая была почти в конце комнаты. Похлопал сам себе и ужасно засмеялся. Знаешь до того момента мне твой смех казался забавным, но в тот момент. В ту секунду. Я поняла, что в твоем смехе нет ничего. Ничего кроме издевки. Но я и тогда, тогда я все еще не верила, что ты предал меня. И я подумала, что прощу тебя. Прощу потому что люблю. Потому что ты мой папа. Ты попросил что-то у мамы, а она, за это я горжусь ею. Я, наверное, никогда ей в этом не признаюсь, но как же сильно я горжусь ее за ту волю и силу, что она проявила тогда. Она не принесла тебе. Не стала унижаться. Поняла, что ты тряпка. Тряпка и подонок. Помню ты ушел куда-то. А мама громко закричала. Так она не кричала никогда. И я побежала в комнату. Помню я тогда распахнула дверь, и она ручкой ударилась о стену. Ты стоял посреди комнаты и улыбался. Улыбался так, словно выиграл. А мама лежала. Она лежала на полу рядом с кроватью, а из ее носа текла кровь. И вот тогда, тогда я поняла, что я ошиблась. Поняла, что не дам тебе шансов больше. Не прощу тебя. Поняла, что, сколько бы я не бежала к тебе, ты оставался стоять на месте. Поняла, что это не я виновата, что не сумела добежать, а ты, потому что лишь уходил.       — Все мужчины одинаковы, Трисс. — я, анализируя все произошедшее, так и не поняла к чему это было сказано, но меня охватила злость такой силы, что захотелось закричать.       — Замолчи. От тебя я не хочу этого слышать. Одинаковы? Я не верю в это. Поверь, у меня было и есть множество друзей. Возьмем, например, Зейна. Я могу позвонить ему и попросить просто помолчать, и мы будем молчать. Я, пожалуй, до сих пор бегу к нему, но знаешь, что? Он бежит мне навстречу. Ты приходишь сюда каждую неделю, и каждую неделю просишь дать тебе шанс. Просишь дать то, что сам выбросил. Ты выбросил мое доверие и поддержку, в которой я нуждалась. Ты попросту взял и выкинул все это. А сейчас. Чего ты хочешь сейчас? Ты хоть задумывался. Хотя бы раз. Почему мы переехали в другой город. Я знаю, что не думал. Ты не умеешь думать ни о ком кроме себя. В таком случае я скажу тебе почему. Потому что ни я, ни мама не хотели, не хотим и никогда не захотим видеть тебя. Ты причинил нам боль тогда, и мы сбежали, сбежали не от боли, а от тебя. От нашей собственной глупости. А на следующий год ты появился у нас на пороге и вновь заставил пережить весь этот кошмар. Всего за секунду ты перевернул счастливую жизнь в ад. Снова и снова. На том листке, что я дала тебе. Была всего одна фраза. Первая фраза, написанная мной в надежде. В надежде, которую ты скомкал. Там был вопрос «Ты любишь нас?». А теперь. Спустя столько времени. Спустя столько лет, я хочу спросить тебя, ты хоть раз просил у нас прощения? Просил ли ты прощение за то, что предал, за то, что врал, может, за то, что ударил. Накричал? Просил? Конечно нет. Ты даже и думать забыл об извинениях. Ты никогда не думал о нас и сейчас не думаешь. Тогда для чего ты здесь? Чтобы казаться хорошим отцом? Ты никогда им не станешь. Мне лучше совсем без отца, чем с таким, как ты. Только посмей еще раз прийти сюда, и я попрошу друга привести Мию, немецкую овчарку с работы его отца, Паскаль же тебя просто сожрет. И поверь Мия очень любит бегать. Надеюсь, на этом все? Мне пора.       — Подожди, — он схватил меня, и я скривилась. Все мое отвращение к этому человеку показалось на моем лице. Внутри меня что-то переворачивалось раз за разом, когда я ощущала его руку на своей. Мне хотелось отдернуть его. Хотелось раз за разом смывать его прикосновения. Хотелось стереть кожу в том месте, которое коснулось его руки. Хотелось убрать, уничтожить все то, что только могло связывать меня с этим человеком. В следующую секунду моя рука оказалась свободна, а сзади меня придерживал Зей. Меня трясло.       — Не прикасайся к ней. Как она и сказала, я могу привезти Мию, хотя даже проще, она прямо сейчас в машине моего отца, вместе с ним на переднем сидении. — и парень указал на машину дяди Патрика. В его голосе тоже сквозила злость, но я поняла это не сразу. Только потом, когда я немного успокоилась. Только спустя некоторое время.       — Глупая, — цыкнул мужчина на меня, но не успел ступить и шага, как оказался поваленным на землю. Мия пронзительно залаяла, и дядя Патрик вышел из машины. Зей опрокинул Маркуса и бил его по лицу.       — Зей, господи. Умоляю прекрати. Это того не стоит. Он этого не стоит. Зей! — кричала я. Он впервые ввязался в драку при мне. Я впервые видела, ради чего он занимался боксом, я впервые видела, как он бьет человека с готовностью убить. Я впервые видела, как он бьет. И в этот момент мне стало страшно не за Маркуса, а за Зейна. Я обняла его со спины и заплакала. Меня все еще потряхивало. Сквозь слезы я посмотрела на свои руки и поняла, что они, не переставая, трясутся. — Перестань, пожалуйста. Умоляю. Ты сбил все костяшки. Прошу… — шептала я. Мои слезы пропитали куртку друга и, кажется, он даже остановился. Зей повернулся, обнял меня и поднялся. Маркус сплевывая кровь и шатаясь поднялся.       — Ублюдки, я подам в суд! — Зей было рванул снова, но его придержал дядя Патрик. Он не хотел, но явно собирался извиниться, но я шагнула вперед. Я, честное слово, выглядела жалко. Все лицо было зареванным, но мои слова прозвучали так убедительно, что я сама удивилась.       — Только попробуй, подонок, я собственноручно отправлю диагностику матери в суд, вместе с фотографиями и видео, снятым видеокамерой в тот вечер. В тот вечер, когда ты поднял на нее руку. В тот самый вечер, когда меня доставили в больницу с рваной раной, когда вместо матери ты швырнул меня в тумбочку с такой силой, что у меня остался шрам. — дядя Патрик и Зей стояли как громом пораженные. Я приподняла байку и показала заживший шрам отцу. — Память освежилась? Уходи. Уходи навсегда. Ты меня понял? — он развернулся и ушел. Глаза снова заслезились, и я осела на землю. Сердце бешено колотилось, а руки тряслись от страха. Зей обнял меня, и я положила свою голову ему на плечо, зарыдала.       — Почему ты не рассказала? Почему не сказала, что это был не аппендикс? Почему вы с матерью не подали на него в суд.       — Не хочу. Никогда больше не хочу его видеть. Никогда больше не хочу вспоминать. Никогда больше не хочу чувствовать. Не хочу трястись от страха каждый раз, когда он приходит. Не хочу переживать за мать. Не хочу видеть его грязное сердце. Не хочу видеть в его сердце ничего. Не хочу видеть его.       — Занесите ее в дом, — послышался голос моей матери. Меня подняли и занесли в гостиную. Я начала задыхаться, когда меня посадили в кресло. В ногах появилась мама и в упор посмотрела на меня. — Смотри на меня. Беатрисс. Трисси! Смотри на меня, пожалуйста! Расслабь горло, милая. Слышишь. Давай, как с Феридом. Ну же милая, давай.       — Спазм спал, и я начала дышать спокойно. — Вот так, умница. — Мама подняла байку и посмотрела на покрасневший шрам. — Снова, — вздохнула она и, поправив волосы, легла мне на колени. Я что-то спрашивала, а она что-то отвечала мне. Я не помню, что говорило ей мое сознание, которым я не владела. Вскоре я отключилась.       —Мамочка, мамочка, — плакала я, — мамочка, он не тронул тебя?       — Нет, солнце. Он меня не тронул. Не тронул, солнце.       — Мамочка, я так испугалась. Так испугалась, когда увидела тебя возле кровати. У тебя из носа кровь шла.       — Трисс, это было давно. Сейчас все хорошо. Да, милая?       — Мамочка, так животик болит. Мамочка. А шрамик останется, да?       — Нет- нет, милая. Засыпай. Спи. Хочешь купим тебе кошечку?       — Назовем ее Матильда. Да?       — Да.       — А Ферид?       — Он не будет ревновать, не бойся, милая. Засыпай.       — Что… Что это было…       — После встреч с ним у нее каждый раз панические атаки. Первый год она совсем не могла заснуть, постоянные кошмары, а потом Маркус снова появился.       — Почему вы ее не предупредили?       — Он однажды просидел здесь неделю под дверью, пока я не показала ему дочь. В последнее время она избегала его, но в этот раз решила видимо все высказать. — Салли тихонько, с такой нежностью гладила дочь по коленям, что Зей не узнал в ней ее прежнюю. Сейчас она была совсем другой. Ранимой и напуганной. И Зей улыбнулся этому. Все-таки иногда одна секунда может поменять мнение о человеке, которого знаешь многие годы.       — Это мы слышали — проговорил Патрик, — Зейн позвонил ей, а телефон сам ответил. Мы слышали весь разговор. Но, что за панические атаки?       — Каждый раз она переживает то время, когда ее везли в операционную. После она не помнит не того, что задыхалась, не того, что вспоминала. Ничего. — голос Салли дрогнул, и она посмотрела на Зейна, — Спасибо тебе. Я… спасибо.       — Не за что, — произнес Зей поправляя волосы подруги, — Вы знаете. Она очень дорожит вами. Очень сильно, правда. — сказал парень, когда на него подняли не верящий взгляд.       — Да и вы тоже, верно? Передайте ей, что я заеду завтра. А сегодня побудьте с ней, хорошо? Ей, она вам в этом не признается, очень нужно ваше внимание, хотя бы иногда. Просто будьте рядом. — Зей улыбнулся и, попрощавшись, вышел вместе с отцом, — У Трисс с матерью не очень, да, парень?       — Не очень, — кивнул Зей и оглянулся на окно дома, — но знаешь, мне кажется все станет лучше. Просто знаешь. Им нужно было время.       — И силы.       — И силы, — кивнул парень и улыбнулся, разворачиваясь к машине. — У родителей с детьми обычно попроще, но тоже трудно. Так что. Она справится. Трисс сильная. — Патрик посмотрел на сына и ухмыльнулся.       — Когда ты повзрослел? Такие мысли. — Зей только пожал плечами, вновь улыбнувшись и вновь оглянувшись на свет в знакомом, приоткрытом окне, откуда на улицу лилась нежная колыбельная. И музыка, голос и слова переплетались между собой и создавали вместе нечто совершенно особенное. Мия рядом с ним посмотрела на то же окно и, прикрыв глаза, положила голову на лапы.