Когда пойдет снег...

Я забыт и отвергнут Вселенной был слишком давно. Я летел слишком долго — так, что замерз насквозь. Я отравлен всем тем, что могло бы, но не сбылось. И свободным падением переломана каждая кость. Но я встал — и теперь под моими ногами лишь дно. Есть ли что-то во мне, что цело хоть бы на треть? Есть ли что-то внутри, кроме мутных тяжелых снов? Кроме душащих душу осколков чужих миров — тем, что в них есть чему продолжать будоражить кровь, когда мой обречен пепелищем безмолвно тлеть. Я стою и смотрю на Вселенную над головой — ее купол пронзает неотделимая времени ось. Сводит зубы и связки, что льдом, бессильная злость. В ней невысказан прямо сакраментальный вопрос: почему, столь изломанный, я до сих пор живой? TimeLоrd

      В коридоре было темно. Освещение ещё до конца не наладили, и потому Невилл шёл в свете своего Люмоса, шёл быстро и уверенно, как человек, не раз ходивший этим путём и свободно ориентирующийся даже в темноте. Из-за поворота он услышал отдающееся от стен эхо приближающихся шагов. Вслед за звуком шагов не замедлила появиться и фигура, хорошо знакомая Невиллу и легко узнаваемая даже в этом полумраке.       — Нев, — поприветствовали его негромко.       — Гарри, — Невилл замедлил шаг и пробормотал: — Люмос Максима.       — Ты чего тут так поздно? — чуть щурясь от резкой смены освещения, спросил Гарри, — я внизу всё закончил, из правого крыла тоже все уже разошлись.       — Я знаю, — кивнул Невилл, — я в больничное крыло иду.       — Зачем? — в голосе Поттера тут же появились тревожные нотки, — поранился?       — Н-е-ет, — отмахнулся Невилл, — навестить кое-кого иду.       — Кого? — брови Гарри взметнулись вверх. — Всех же вроде либо выписали, либо в Мунго отправили уже. Разве кто-то остался? Кто-то из наших?       Невилл замялся и даже на секунду отвёл глаза, что не укрылось от Гарри и вызвало сильное удивление: Невилл слишком явно что-то не договаривал, а Невилл и тайны — это что-то новенькое!       — Не хочешь говорить? — участливо уточнил Гарри, видя, как друг отчего-то смутился.       — Да… Нет, — поморщился тот, — не то чтобы это секрет... — Невилл улыбнулся и на выдохе сказал: — Я хожу туда к Малфою. Он остался совсем один. Родителей-то его, ну, ты знаешь, ты там был... А он... Ну и вот... — он совсем сбился к концу своих туманных объяснений.       — Малфой тоже тут остался?! — Гарри быстро поправил очки, как делал всегда, когда раздражался или нервничал — компульсивный жест, легко выдающий его состояние наблюдательному человеку.       — Ну а куда ему? — развёл руками Невилл. — Директор, конечно, оставила его. Он ведь теперь как мы с тобой... — поджал губы Лонгботтом.       — В смысле? — вновь удивился Гарри.       — Сирота, — как отрезал пояснил Невилл.       Почему-то это знакомое с детства и такое, в общем-то, простое слово, сказанное Невиллом, больно хлестнуло Гарри своей прямотой и очевидностью. Гарри был сиротой с младенчества, Невилл нёс свой груз тоже очень давно, и вот теперь Малфой пополнил их список обездоленных.       Сиротство — такое неприятное слово, само по себе тут же обдающее холодом, серостью, тусклостью и безличием. Сиротка Поттер. Сиротка Невилл. И вот на тебе, теперь... сиротка Малфой. Это словосочетание обескураживало. Нет, конечно, Гарри знал о судьбе родителей Малфоя, всё произошло на его глазах — их арестовали сразу же, в тот же день, в день его, Гарри, победы над Тёмным Лордом. А спустя неделю Поттер уже знал, что все без исключения приспешники Великого Темного Мага были приговорены к поцелую дементора. Быстрый суд, быстрая расправа, словно Министерство, да и вся страна, стремились как можно скорее избавиться от любых напоминаний о случившихся трагедиях, о нападениях, о войне. Гарри знал также, что единственным, кого из обладателей «грязной метки», не тронули, был как раз Драко. Директор за него вступилась лично и отстояла! Всё же в самый роковой момент сражался Драко на стороне добра, и это учли, оставив его на поруки Минерве Макгонагалл, а та, в свою очередь, ни секунды не сомневалась в своём решении и правоте. Она помнила и знала как никто, что её дорогой друг и наставник Альбус Дамблдор всегда считал юного Малфоя хорошим мальчиком и верил в то, что свет внутри этой запутавшейся души победит. И Минерва Макгонагалл тоже верила в это. Так Драко Малфой остался в Хогвартсе... Впрочем, как и многие другие студенты.       Восстановительные работы в Школе Чародейства и Волшебства начались сразу же, буквально на следующий день после триумфальной победы Гарри Поттера. И некоторые студенты остались в дорогой им школе добровольными помощниками. Конечно, не все, конечно, бо́льшая часть разъехалась по домам сразу после битвы, но все же группа ребят осталась помочь, образовав что-то вроде студенческого лагеря. Они вместе трудились днём и отдыхали вечерами в общей гостиной, устроенной в одной более-менее уцелевшей комнате факультета Когтевран. Работы было много — любая помощь, любые руки оказались нужны. Но для большинства оставшихся это был ещё и своего рода терапевтический момент. Словно они все взяли необходимую паузу, позволив себе замереть, подумать, остыть, освоиться с новой жизнью. И было приятно делать все это в родных стенах, не покидая зону комфорта.       Уже наступили первые летние дни, солнце пригревало серые камни замка, ласкало его своими лучами, дарило свет и надежду на безоблачное наконец-то будущее. Впереди было целое лето — лето, полное забот, трудов и хлопот, но таких правильных и приятных. Строить, восстанавливать, созидать было чертовски здорово. Словно они переписывали задание набело, исправляли, делали работу над ошибками. Все вместе и каждый свою. Но эта возможность, это чувство сопричастности дарило покой. Долгожданный, выстраданный покой и простое счастье мирного неба и обычных хозяйственных хлопот.       — Можно сходить с тобой? — спросил Гарри, сам не зная, зачем вдруг это ему понадобилось. Он не вспоминал о Малфое с дня победы и тут вдруг...       — Если хочешь, — отозвался Невилл, — но только... — он замялся, — я знаю, ты его ненавидишь, а ему и так... В общем, он болен, Гарри, и если ты намерен его, ну, подначивать, то лучше не надо.       Гарри нахмурился и даже немного, не подав виду, конечно, обиделся на друга.       — Ничего такого я не собирался делать, — немного по-детски буркнул он, — и я никогда не ненавидел Малфоя. Он, конечно, вредный и тот ещё кретин, но я не ненавижу его.       — Вредный, это да, — улыбнулся Невилл, но тут же скис. — Был вредный, — он вновь чуть погасил Люмос и пошёл по коридору, теперь уже в компании Гарри.       — А что с ним? — поинтересовался тот в свою очередь. — Он ранен был, что ли? — удивился Гарри, не припоминая, что что-то такое случалось с Малфоем во время битвы.       — Это сложно объяснить, — пожал плечами Невилл. — Мадам Помфри говорила мне, как это называется, но я, если честно, забыл. Если своими словами, то он, по-моему, не хочет ничего. Не ест, не пьёт, не шевелится. В общем, лежит как неживой, но пока ещё живой. Мадам Помфри вливает в него насильно зелья для поддержания сил и всяких там функций организма, но... Сам все сейчас увидишь.       — И он не говорит? — спросил Гарри.       Невилл лишь утвердительно мотнул головой.       — И давно он так? — уже у самой двери в больничное крыло уточнил Гарри.       — Так с того дня так и лежит. Как семью его забрали, так и всё, считай, не стало и его, — Невилл потянулся к дверной ручке, и в этот миг Гарри понял, что не хочет входить, не хочет видеть всё это.       Он понял, что сейчас, вот прямо сию секунду, его такая хрупкая, новая счастливая жизнь исчезнет, пропадёт под суровым безжалостным гнётом чужого нестерпимого горя, но отступать было поздно, и он шагнул в палату следом за Невиллом.       Помещение больничного крыла было восстановлено одним из первых. И сейчас там уже всё было так же, как и до войны. Ряды коек, ширмы, тумбочки, стерильная чистота, хруст белоснежного белья и вечный запах лекарственных зелий. В этот час свет уже везде был погашен, Мадам Помфри давно ушла к себе, и помещение казалось пустынным. Только в самом дальнем углу, у большого открытого настежь окна, на узкой больничной постели лежал единственный пациент. На тумбочке возле его кровати был оставлен включенным ночник. В открытое окно долетали звуки вечерней жизни насекомых из сада — стрекотание и жужжание на все лады. В самом окне обзора никакого не было. Гарри знал, что больничное крыло, расположенное на верхнем этаже, окнами хоть и выходило в сторону леса и озера, но видно их отсюда не было, разве что перегнуться через подоконник, а из положения лежа, скорее всего, видно было только узкую полоску неба. Это было первое, что заметил Гарри. Первое впечатление, первая мысль: «Что он там может разглядывать?»       Конечно, Гарри без труда узнал в единственном пациенте мадам Помфри Драко Малфоя. Тусклый свет ночника мгновенно вырвал из темноты серебряные пряди волос, рассыпанные по маленькой неудобной подушке. Драко лежал и впрямь как неживой. Очень бледный, очень худой. Щеки впали, скулы торчали как лезвия. И без того острый подбородок теперь казался просто углом. Драко был укрыт по пояс тонкой простынёй, но даже через неё и сквозь ткань простецкой больничной пижамы Гарри разглядел торчащие тазовые косточки, жутко выпирающие, болезненно, ненормально. Кисти рук, мирно покоящиеся поверх простыни, казались просто прозрачными, словно они были сделаны из подкрашенного белилами льда. Вообще, выглядел он страшно. Большие, словно увеличившиеся на общем фоне глаза с залегшими вокруг тенями не моргая смотрели в небо, в самую даль, в саму черноту этой ночи.       Когда они с Невиллом подошли к койке, Невилл вполне привычно сел на стул рядом с окном и поприветствовал Драко, а Гарри смог рассмотреть того ещё ближе и ужаснулся. Драко был не просто худой и бледный, он словно исчезал, прямо на глазах истончался, превращаясь в хрупкую оболочку, попросту в тлен. Неподвижность его тела пугала, но куда более страшной была неподвижность его глаз и лица — они были словно из воска, будто уже сейчас это была посмертная маска, а не живой пока ещё человек. Живой из плоти и крови, и косточек этих почти что птичьих...       — Я сегодня не один, — тем временем говорил как ни в чем ни бывало бодрым голосом Невилл. — Вот и Гарри тоже пришёл тебя навестить. — Нев робко улыбнулся и чуть кивнул Поттеру, давая понять, чтоб тот что-нибудь сказал.       — Привет, Малфой, — чуть откашлявшись и поправив очки, поздоровался Гарри и хотел было дотронуться до его ладони, но Невилл остановил.       — Не надо, Гарри. Он не любит, когда до него дотрагиваются, может устроить припадок.       Гарри отдёрнул руку как от огня.       Драко за всё это время не шелохнулся, не моргнул даже ни разу, так и смотрел через окно в небо. Они посидели с полчаса. Невилл просто рассказывал Драко о событиях в школе, о том, что было на обед и ужин, что они сегодня ремонтировали, какие кусты высаживали. Потом Невилл встал, прикрыл окно, выключил ночник и, пожелав окаменевшему словно надгробная статуя Малфою, доброй ночи, вышел. Вместе с Гарри, конечно, который больше не произнёс ни слова и только и делал, что всё время пялился на этот заточенный, как смертельный стилет, профиль, измученный, печальный, словно уже и не принадлежащий этому миру. Профиль, знакомый ему с малых лет, профиль язвительного задиры и насмешника, изводившего его добрых шесть лет. Столько драк, столько склок, столько шуток и нелепостей между ними. И столько боли и смертей, и отваги, и недосказанной дружбы, молчаливой, невероятной, но явно присутствующей вопреки всему, особенно последние два года... Гарри знал, знал совершенно точно, что Малфой никогда не желал ему зла. И так же он знал, что Малфой тоже это знает. Нет, не так... Знает, что Гарри знает. Но они никогда не говорили об этом. Может, не было случая, может, не было и нужды... Но буквально месяц назад Гарри не задумываясь влетел в самое пекло адского огня за этим человеком, и не было даже тени сомнения ни до, ни после, что он поступил бы так тысячу раз, потому что в глубине души всегда считал придурка Малфоя своим другом и был абсолютно уверен, что и сам придурок Малфой так считает. И видеть теперь его таким... По ощущениям было так же, как если б Гарри сам себе воткнул вилку в ногу — глупо, бессмысленно и очень больно.