Когда пойдет снег...

Я держу твою руку, но пальцы твои что лед — в них тоска и потерянность в этом погасшем дне. Мимолетным сочтя прикосновение мое, ты не чувствуешь что я готов продолжать держать — сколько нужно — и не отпускать ее. Пусть ладони мои слишком слабы и слишком хрупки, ничего, кроме них, у меня, честно признаюсь, нет. В одиночестве ночи ломит печаль виски. Но я все еще здесь, так что падать если — то только вместе со мной. Потому что пускай вокруг душным маревом пустота растеклась и пытается придушить, пусть не чувствуешь, что я тебя держу — я держу. Я держу. Насколько хватает сил. TimeLоrd

      Всю следующую неделю, уже по-настоящему летнюю и жаркую, Гарри провёл в школьном саду. Удивляясь сам себе, он с большой радостью высаживал цветы, обустраивал клумбы, поливал, удобрял, взрыхлял, в общем, занимал себя простой работой руками, не обременяя при этом голову. От этого мысли его текли неспешно, как вода в Чёрном Озере, едва касаясь будущего, еще пока неопределенного, но как-то точно для него тесно связанного с обустройством своего дома на Гриммо и, возможно, записью на курсы или консультации, чтобы определиться с выбором профессии.       Иногда размышления уводили его в прошлое, но не тревожное и горькое, а в светлые дни полные дружбы и радости: Рождество у Рона, смех друзей, душевные беседы с Сириусом, проказы близнецов, дурацкие стычки с Драко... Драко.       Незаметно мысли Гарри устремились в больничное крыло, и, повинуясь им, он поднял глаза и посмотрел на ту часть замка, где находились палаты, и где сейчас одиноко лежал Малфой, всё так же глядя в голубое сегодняшнее небо.       Окно и правда было раскрыто, Гарри даже увидел лёгкий край занавески. Он воткнул в клумбу маленькую лопатку, которой рыхлил землю, и утер влагу со лба — солнце палило нещадно. Сощурившись и прикрывая глаза ладонью на манер козырька, он вгляделся в небо, в ту его часть, что предположительно видел со своей больничной койки Малфой.       — Что же ты там видишь? — спросил вслух Гарри, разглядывая лазурно-чистый, словно умытый, летний небосвод.       Почему-то вдруг он так отчетливо вспомнил одну их встречу — ничего особенного, так, просто трёп. Отчего-то ругались друг с другом они только на людях, но в те редкие случаи, что судьба сталкивала их тет-а-тет, они могли спокойно поговорить и — о, Мерлин, Рона, наверное, инфаркт бы хватил, если б он узнал — порой даже обсудить квиддич или домашку. Не то чтоб и по дружбе, но так, от скуки, что ли...       Это было на шестом курсе, и Гарри уже и не помнил от чего, но он был рассержен и шёл из Хогсмида один, утопая в свежих сугробах и субботней неспешности. Не желая в гневе кого-то задеть ненароком или обидеть, он не пошёл сразу в школу, а свернул вглубь сада и там-то и застал, к своему удивлению, сидящего на скамейке Малфоя, тоже одного.       — Где же твоя свита? — привычно окликнул его Поттер, впрочем, беззлобно и скорее на автомате.       — А твоя? — был такой же банальный ответ.       Гарри не искал ссоры, но и уходить не хотелось. Он плюхнулся на скамейку рядом с Малфоем, тут же отмечая, что камень совсем промёрз, и сидеть так долго не выйдет — отморозишь зад как нечего делать. Гарри поморщился и поёрзал на попе, устраиваясь так, чтобы меньше касаться камня, и тут почувствовал густую волну тепла — чужая магия окутала его, словно обняла, и в миг сидеть стало приятно и удобно, и руки отогрелись, и нос.       — Спасибо, — хмыкнул он, но удивления не было, скорее чувство досады от того, что сам не додумался. Тоже мне волшебник!       Драко сидел, откинувшись на руки, и, задрав голову вверх, смотрел в небо. На голове у него была обычная чёрная шапочка, простая, вязаная, и из под её края выбивалось несколько прядок волос, которые белизной своей сливались со снегом вокруг.       — Поттер, я так устал. Просто за-е-бал-ся от всего. — Гарри обернулся, но тот и не шелохнулся, только чуть скосил глаза в его сторону. — Что смотришь? — губ Драко коснулась лёгкая улыбка. — Ты ведь знаешь, скоро всё полетит к херам... — на полминуты он замолчал, и только бегающие желваки на лице нарушали его неподвижность. — А небо останется, — выдохнул он белый пар морозного воздуха, — небу всё равно. На тебя, на меня… Хорошо, наверное, там.       И Гарри почувствовал, услышал, запомнил эту интонацию, этот обертон горечи. Он не мог объяснить ни тогда, ни теперь, но он точно понимал в тот миг, что Драко... Что он...       Начался снегопад, как всегда непредсказуемо и внезапно. Просто повалили с неба крупные хлопья, укрывая мир тишиной и покоем. Гарри словно и не специально, невзначай, накрыл своей ладонью руку Драко и чуть сжал его пальцы. Он хотел, хотел в тот миг, чтобы Малфой понял, что Гарри понял. Да, вот так. Чтобы им обоим было всё понятно. Прозрачно, выбелено, как этот снег.       Драко вздрогнул, и Гарри уже приготовился к ругани, а то и к удару, но тот лишь резко обернулся к нему, развернул голову и посмотрел, посмотрел прямо в глаза, открыто и как-то взволновано, тревожно. Глаза его бегали по лицу Гарри, а ладонь, всё ещё накрытая рукой Поттера, перевернулась, раскрылась навстречу, на долю секунды сплетая их пальцы между собой.       — Мне надо тебе кое-что рассказать...       Громкий смех у ворот сада и приближающиеся голоса отбросили их друг от друга электромагнитной волной, но осталось жжение на кончиках пальцев и горечь недосказанности... Гарри припомнилось это так ярко и чётко, и осознание пришло тоже чистой и ясной молнией: «Он хочет умереть». И тогда хотел, и сейчас. Он смотрит на это чёртово небо целыми днями не просто так — он стремится туда. Не ест, не пьёт, не говорит. Он почти мертвец.       От этой совершенно простой и страшной в своей очевидности мысли у Гарри похолодело внутри. От затылка по всей спине, несмотря на жару, прошел разряд ледяного испуга. Драко не хочет жить! Просто не хочет. Не хочет, мать-перемать, жить!!! И никто ничего не делает. Мадам Помфри пичкает его зельями, чтоб он не двинул кони от обезвоживания и прочей физиологической мути. Невилл рассказывает ему про Хогвартс, и на том спасибо, но разве это поможет!? И всё! Никто больше не подумал о Драко. Все заняты, все строят новую жизнь и куют свою радость, даже не зная, что в нескольких десятках метров от всего этого апофеоза победы над тьмой лежит одинокий, сломленный человек, ненавидящий себя и свою жизнь настолько, что просто день ото дня медленно и мучительно сжигает себя изнутри, капля за каплей выжимая постылую жизнь.       Почему-то перед глазами так и встала тёмным обелиском эта дурацкая, такая обычная мальчишеская чёрная шапочка... И тут Гарри представил, как если б он смотрел какой-нибудь фильм на перемотке, мир без Драко. Его мир. Мир, в котором уже не было его родителей, Сириуса, Римуса, Тонкс, Фреда, Добби и Букли. И теперь в этом новом «беспечно счастливом» мире вот-вот не станет Драко. Смеющегося Драко, язвительного Драко, умного Драко, Драко не выдавшего, Драко, не успевшего рассказать... Драко в чёрной простой шапочке с выбившимися прядками в цвет снегопада.       Гарри вновь поднял глаза на окно больничного крыла, всё так же распахнутое, с пузырящимся за ним белым тюлем. Сколько помнил, он ни разу не сказал это вслух, никогда, ни единого раза за все семь лет... и вот сейчас, глядя на это такое далёкое и такое близкое окно, Гарри едва слышно выдохнул, а ветер подхватил и стремглав унес робкое, непривычное:       — Драко...