***
Отто Дикс — Автократор — Сюда, сюда тащи её, да не в обычную камеру, а в ту, что в самом конце. В наш особый зверинец. Коренастый мужчина в разноцветной одежде махнул кнутом в указанном направлении, и Олю потащили по затхлому коридору мимо погружённых в сумрак клеток, освещаемых тусклым светом нескольких факелов. В некоторых клетках кто-то ругался, из других слышались стоны. Оля напрягала зрение, стараясь рассмотреть хоть что-то, сама не зная зачем. То ли, чтобы убедиться, что за решётками нет никого из знакомых, то ли, пытаясь по состоянию других заключённых понять собственную судьбу. Что-то выцепить из мрака удалось лишь единожды. Узник, которого смогла увидеть Оля, сидел на куче соломы и, обняв руками-ветками худую грудную клетку, раскачивался взад-вперёд, бормоча снова и снова: «Я не знаю, я не знаю, я не знаю…». В его выпученные округлившиеся глаза Оля не смогла смотреть дольше секунды. После такого зрелища она уступила малодушию и отвернулась, не успев даже устыдиться. Не следует думать, будто Оля сдалась без боя. О нет, она сопротивлялась со всем отчаянием, на какое была способна: пиналась, брыкалась, извивалась ужом, но не повезло — на сей раз ей попался стражник с на редкость стоическим характером. Из всех попыток сопротивления маленькой пленницы он отреагировал лишь на укус в запястье, обнажившееся из-за съехавшей перчатки, да и то — всего лишь немного сдвинув брови. В отличие от надзирателя с кнутом. Вот уж кто не отличался и каплей хладнокровия. Оля помнила этого истязателя, именно он возле зеркальных мастерских ударил потерявшего сознание Гурда, это ему было не жаль замученного до полусмерти мальчика, а теперь не будет жаль и Олю. Только вот странность, тогда с Гурдом он вёл себя с какой-то ленивой жестокостью, теперь же напротив почти полыхал от едва сдерживаемой ярости. — Тварь, маленькая змея, что ты едва тащишься! И он вытянул Олю кнутом. Удар пришёлся на щеку и шею, чудом не задев глаза. Да, попав в плен, Оля пообещала себе, что не порадует палачей криками, но ведь её ни разу в жизни никто и пальцем не трогал… Разве она могла знать, насколько это больно. — Не скули ты, дрянь, слёзы тебе ещё понадобятся. — Вы чудовище, настоящий монстр! — Оля опустила голову, не желая показывать врагу слабость, — Как вы только можете быть настолько злым! Надзиратель не ответил, велев стражнику поторапливаться, и через несколько минут Олю грубо швырнули на каменный пол одной из камер. Болью прострелило сразу в нескольких местах — сначала в левом локте от удара о плохо отёсанные плиты, затем в животе — после пинка тяжёлым сапогом. Девочка свернулась в позу эмбриона. — Ты будешь молить, чтобы я отправил тебя на самую грязную работу в мастерские… — Лакаш, уймись, она здесь не для этого. Оля с трудом приподнялась на дрожащих руках. В дверном проёме затхлого узилища стояла она — прекрасная дама из замка, так резко контрастирующая с окружающим убожеством, кажущаяся какой-то потусторонней, почти мистической. Оля была уже взрослой, да она и в детстве не верила во всяких ведьм и колдуний, но гладя на пламя факелов, пляшущее на гранях драгоценных камней в перстнях, серьгах и зрачках дамы, была готова поверить. — Простите, госпожа, — надзиратель опустил уже занесённый кнут и склонил голову, — эта девчонка — одна из зачинщиков, а вы же знаете, мои бедные старые родители… Они ничего не сделали… Прекрасная дама величественно кивнула. — Я понимаю, Лакаш, думаю, отец отдаст её тебе, когда она станет не нужна, но до той поры ты не позволишь себе лишнего. — Да, госпожа. Дама перевела взгляд на Олю и изящно выгнула правую бровь. — Может, ты облегчишь всем нам жизнь и сразу ответишь мне на несколько вопросов? К примеру, очень интересно узнать, к кому за помощью побежала твоя сестра и для чего вы с ней ехали к министру Абажу. — Мы уже говорили, он наш дядя… — Лжёшь! — кнут с размаху опустился на олину спину, и девочка закричала во всю силу лёгких, — Как ты смеешь лгать госпоже Анидаг! На сей раз прекрасная дама ничего не сказала своему слуге. — Давай-ка я немного помогу тебе, — с теплотой в голосе предложила она, — твоя сестрёнка отправилась в штаб мятежников, не так ли? Быть может, она даже знакома с человеком по имени Вел, и он не откажет ей в помощи? — Я ничего вам не скажу, будьте вы прокляты, — прошептала Оля севшим голосом и сжалась, ожидая нового удара, но его не последовало. — Жаль. Не упрямиться сейчас, когда с тобой говорю я, в твоих же интересах, но кажется, без отца нам не обойтись. Лакаш, оставайся здесь, не спускай с неё глаз, но имей в виду — держать в руках тебе придётся не только её, но и себя, слышишь? Если ты её покалечишь или убьёшь, отцу это совсем не понравится. — Конечно, госпожа, слушаюсь. Надзиратель поклонился, и прекрасная дама вышла, оставив в камере тонкий, едва ощутимый шлейф парфюма.***
Нушрок влетел в комнату дочери, едва не сшибая ударной волной всё, что имело несчастье подвернуться ему под ноги: от слуг до предметов мебели. — Анидаг, почему вы ещё здесь? Разве Аблок не передал вам моё распоряжение? Прекрасная госпожа Анидаг сидела за столиком трюмо и невозмутимо подводила чёрным уголок правого глаза. Причём делала это с таким видом, будто даже нападение мятежников на поместье не смогло бы отвлечь её от занятия. — Конечно передал, отец, как же иначе, разве кто-нибудь смеет вас ослушаться? Отправлено всё ценное: золотой запас, хранившийся в поместье, а не в центробанке; собрание коллекционного оружия; особенно редкие реактивы и оказавшиеся полезными побочные результаты вашей с Аблоком работы; уникальные экземпляры из библиотеки… — Анидаг сделала короткую паузу, закончив с одним глазом и принявшись за второй, — М-м, кажется, всё. — Вы кое-что забыли, дорогая Анидаг. — Разве? Ах да, насчёт конвоя не беспокойтесь, помимо отправки наших гвардейских частей, я запросила помощи у Дрофско. Они там тоже изо всех сил эвакуируются, но Клов вошёл в положение. — И всё же… — Управляющий нашим поместьем в Королевстве Семи Озёр предупреждён, он вышлет навстречу обозу личную гвардию замка. Железная дорога, насколько мне известно, не захвачена восставшими, так что не думаю, что наш шанс лишиться своего имущества слишком велик. Анидаг положила на трюмо кисточку и взялась за расчёску. Нушрок, незаметно для себя, мягко улыбнулся, наблюдая, как инкрустированный рубинами гребень гуляет по чёрному полотну волос дочери. — Ничего-то от вас не утаишь. Девушка удовлетворённо кивнула. — А разве у нас с вами есть тайны друг от друга, отец? Или я сделала что-нибудь неправильно? — Вы допустили одну возмутительнейшую ошибку. Анидаг положила гребень и резко повернулась лицом к Нушроку, встревоженно сдвинув брови тем самым единственным, характерным только для неё движением. «Вы ошиблись, подумайте, что сделали не так», — говорил Нушрок, и у Анидаг на переносице возникала маленькая морщинка, которая не разглаживалась, пока не удавалось найти верный ответ. Нушрок видел эту особенность на лице шестилетней малышки, решавшей первые арифметические примеры; и у тринадцатилетней юной леди, пропустившей укол учебной шпагой. Он видел эту морщинку снова и снова, пока Анидаг, сидя на его коленях, читала книгу на латыни, с трудом выговаривая слова; и пока она размышляла над следующим ходом во время шахматной партии. Нушрок любил это выражение лица дочери по тем же причинам, по каким любил достойное сражение особенно, если побеждал. В случае с Анидаг — никаких «если». Его Анидаг не может проиграть. — Отец, что с вами? Вам нехорошо? Она бросилась к нему, заглядывая в глаза уже почти со страхом, но Нушрок поднял ладонь, пресекая порыв. — Я в порядке, но вы забыли кое-что эвакуировать, и меня это сильно тревожит. — Правда? И что же это? Нушрок невесомо прошёлся костяшками пальцев по щеке и подбородку дочери. — Моё главное и единственное настоящее сокровище. Его маленькая девочка, какой же она стала… Не изменилось только одно — лукавая улыбка в тени опущенных долу ресниц да глаза, напоминающие о месторождениях чёрной крови. — Вы очень плохо обо мне думаете, если решили, будто я брошу вас здесь одного. — Ах, дитя, насколько свободнее я бы чувствовал себя, если бы знал, что вы в безопасности! Анидаг игриво стукнула отца кулачком в грудь. — Вы бессовестный эгоист и всегда таким были, только о своих чувствах и беспокоитесь. Впрочем, я вас прощаю. Итак, — девушка вздёрнула подбородок, всем видом демонстрируя деловитость, — одна из девчонок поймана, но кажется, она всерьёз намерена поиграть в героя. Как думаете, насколько хватит её игры после встречи с вами, дорогой отец? Заключим пари? Я ставлю на пять минут, кто даст больше? При упоминании о девчонке Нушрок резко подобрался, усилием воли отгоняя воспоминание о шестилетней Анидаг в своих объятиях. — Кстати об этом, я бы хотел попросить вас… — Да-да? —… Не вмешиваться в это дело. — Что? Отец, вам стоит почаще вспоминать, что от меня ничего не утаишь. Я знакома с ситуацией в стране, у меня, знаете ли, свои связи. И я прекрасно понимаю, что девчонка — источник информации о враге. Вы что, не доверяете мне? — Конечно доверяю, но дело не в этом. Вы не совсем чётко понимаете, какую роль я готовлю для этой девочки. — Роль? И снова та самая морщинка на переносице. На сей раз прочерченная даже глубже. Нушрок не удержался и успокаивающе поцеловал дочь в лоб. — Я всё вам объясню, обещаю, но сейчас прошу вас, не предпринимайте без моего ведома никаких действий. Если только вы в самом деле осознаёте всю серьёзность нашего положения. Анидаг закатила свои полные чёрной крови глаза. — Конечно, как скажете, даже заколку для волос без вашего ведома не выберу, только потом не жалуйтесь, что гонцы с посланиями от меня бегают к вам каждые десять минут. Погодите, прежде чем вы уйдёте, попытавшись запереть меня в этих покоях, я уполномочена вам кое-что отдать.***
Оля сидела на соломенной подстилке, обняв колени, и раскачивалась взад-вперёд, радуясь тому, что пока что хотя бы не воет от страха. Лакаш свято блюл приказ своей госпожи и больше не бил Олю, но вот рассказывать ей, какие ужасы ожидают её в этих застенках, и показывать богатый набор пыточного инвентаря ему никто не запрещал. Так что после демонстрации анальной груши и красочно описанной инструкции по её применению, Оля всерьёз начала опасаться за сохранность своего рассудка. К счастью, Лакаш тоже заметил в пленнице что-то такое, что заставило его прервать лекцию. И теперь Оля сидела и раскачивалась, раскачивалась, раскачивалась, изо всех сил стараясь не думать, но как в известной поговорке о белой обезьяне, все эти «железные девы», крюки и колья не желали выходить из головы. К тому же и время текло ужасающе медленно, прямо, как вода по стенам камеры. Кап-кап… Оле казалось, что эти капли падают прямо ей на мозг. Наконец, где-то в начале коридора лязгнула дверь, и у Оли замерло сердце. Неужели это за ней пришли? Уже? Так скоро? Время, казавшееся прежде гудроновой резиной, вдруг сжалось до размеров атомов, про которые рассказывали в школе. Нет, ещё слишком рано! Она не готова! Нет! Словно воплощая собой продолжение её кошмаров, в дверном проёме появился Нушрок. Проклятый коршун, душегуб, кровопийца, неужели же он никогда не насытится. Его тёмная фигура возвышалась, словно сама Смерть, не зря именно в её честь названа его любимая башня. Должно быть, именно так в средневековье люди представляли себе дьявола. Лязгнула решётка. Лакаш со злорадным оскалом согнулся в поклоне, не выпуская из рук огромных чугунных клещей. Впрочем, Нушрок почти не обратил на него внимания, сразу направившись к Оле. Следовало собраться. Сжать в кулак всё имеющееся мужество, посмотреть в глаза врагу свободно и гордо, с достоинством вынести всё, что уготовали ей палачи. Как Зоя Космодемьянская, как Лёня Голиков и Валя Котик, как… как… Рука Нушрока потянулась к шее Оли, вот-вот сомкнутся на горле скрюченные на манер когтей пальцы… — Что это? Пальцы сомкнулись. Но не на горле, а на подбородке, повернув при этом голову Оли влево. — Лакаш, я спрашиваю, что это? Знаменитые глаза Нушрока пристально рассматривали длинный след от кнута на шее и правой щеке Оли. — Г-господин главнейший министр, я не понимаю… — Лакаш, тебе известно, что ты — грубое неотёсанное животное, и место тебе в хлеву? — Да, господин главнейший министр. Опустивший голову Лакаш теперь выглядел совсем, как двоечник Петька у доски, с которым Оля училась в одном классе. — Прочь. Надзирателя, как ветром сдуло, и даже Оля подпрыгнула, повинуясь бессознательно возникшему желанию тоже вылететь за дверь, но тут же себя одёрнула. Так, не раскисать! Ведь прямо сейчас её пытать никто не собирается, а может и вообще до этого не дойдёт. Нушрок тем временем выпрямился, одним движением придвинул себе стул, на котором прежде сидел Лакаш, и опустился на него, закинув ногу на ногу. — Как ты? Оля подобралась, но чёрт возьми, как на этой соломе ни сядь, а всё выглядит так, будто стоишь на коленях. — Что-нибудь болит? Этот невежда тебя не покалечил? — Всё в порядке, — проблеяла Оля, но тут же откашлялась и добавила уже более твёрдым голосом, — Спасибо. — Замечательно, в таком случае поговорим предметно. Итак… Оля глубоко вдохнула и произнесла скороговоркой на выдохе: — Я ничего вам не скажу, каким бы чудовищем вы ни были, вам не удастся меня заставить, чтоб вам всем провалиться… — Тише, дитя, спокойно, тебе не следует так бояться, никто не станет тебя здесь мучить. Оля вспыхнула. Как он только смеет смотреть на неё с таким снисхождением и лыбиться! — Ну-ну, и смущаться не стоит. Это твоё первое попадание в плен? — Да… — О, можешь считать, что я восхищён. В первый раз в столь юном возрасте и такая стойкость. Ты отлично держишься. Абсурдность ситуации набирала обороты, и это уже не столько пугало, сколько злило. — Что вам от меня нужно? — Зачем тебе это знать, ведь ты всё равно не намерена отвечать ни на один из моих вопросов. Оля открыла рот, да так и закрыла его, не найдясь с ответом. Нушрок глухо засмеялся, как могла бы смеяться сама тьма. — Кроме того, если ты ничего не скажешь мне, я не обязан говорить что-либо тебе. Это будет честно, не так ли? — Отпустите меня! — Не могу, ты мне нужна. — Зачем?! Оля злилась всё сильнее и сильнее, а Нушрок откровенно потешался, но совсем не так, как до этого потешался Лакаш, лязгающий крюками у Оли перед носом. — Давай баш на баш? — предложил министр, — Один вопрос с тебя, другой с меня. Оля торжествующе улыбнулась и вскинула подбородок. — Так вот, как вы решили вытащить из меня ответы. Не выйдет! Нушрок равнодушно пожал плечами. — Не захочешь — не отвечай. Наказанием будет лишь отсутствие ответа на твой собственный вопрос. Отсутствие ответа! Да Оле и не нужны никакие ответы! Оле нужно на волю, скорее найти Яло или хотя бы Вела, а если не получится ни то, ни другое, то самой пробраться к Абажу и стащить ключ. — Ладно, давайте, я начну. Что вам от меня нужно? — Всего лишь поговорить. Оля не удержалась от смешка. Поговорить! Ну да, теперь-то так понятно стало. — Да, всего лишь. Вот ты назвала меня чудовищем, но почему? Чем я так ужасен? Оля снова открыла рот и снова его закрыла. Утверждение «Нушрок — воплощение зла» было настолько очевидным, что как-то сложно было вот так сразу его обосновать. — Ну… Вы делаете кривые зеркала! — Так, и? Оля почувствовала себя на коне. — Вы делаете их, чтобы обманывать народ и наживаться на его труде! Из-за вас люди голодают, работают с утра до ночи, а знать жирует. И всё это из-за вас, из-за таких, как вы, и из-за ваших стёкол! — Браво, — министр несколько раз хлопнул в ладоши, — Долго учила наизусть листовки Вела? — Я видела своими глазами. Ваш надзиратель избил Гурда, вы посадили его в Башню Смерти и хотите убить. Вы — чудовище. Оля выпрямилась, пылая праведным гневом, ей казалось, будто галстук на её шее отлит из чистейшей лавы и заряжает её энергией. Нушрок же упёр локти в подлокотники стула и соединил подушечки пальцев. — Я обманываю народ, и он из-за меня страдает, а знать жирует… — Да! — А знаешь ли ты, что кривые зеркалы были созданы как раз для того, чтобы народ не страдал. Что ты на это скажешь, девочка? — Как это? — Кривые зеркала показывают людям то, что они хотят видеть, и дают лишь лёгкий — хочу это подчеркнуть — лёгкий стимул к тому, чтобы в подправленную реальность поверить. Поддаваться этому стимулу или нет в конечном счёте решает сам человек. Именно поэтому твой Гурд в некотором смысле уникален. Он не поверил. Оля почувствовала новый прилив сил. Её кровь явно превратилась в раскалённую магму, глаза заискрились и, должно быть, именно поэтому Оле почудилось, будто между ладоней Нушрока что-то блестнуло. — Теперь это происходит повсюду. Люди не верят вам, пробуждаются, поднимают головы… — Да-да, но думаю, дело здесь не в людях, а в Гурде, Веле, в тебе и в вам подобных. Не преувеличивай влияние зеркал, рядовой человек всё это время выбирал верить им, с чего бы ему вдруг переходить на сторону неприглядной реальности. Такой холодной и жестокой, куда более жестокой, чем я. Удивительно… Оля никогда бы не подумала, но в лице Нушрока вдруг появилось что-то отеческое, почти ласковое. Тёплое… В Нушроке может быть что-то тёплое? — Если ты подумаешь чуть дольше, то поймёшь, насколько я милосерден. Людям, за душой которых нет ничего, кроме праздного тщеславия, я дал покой. Тем же, кто сумел распознать подмену… —… Приготовили Башню Смерти. Нушрок покачал головой, и Оля ощутила себя двоечником Петькой у доски, но тут же отогнала это ощущение. — Гурд — смутьян. Ему мало свободы для одного себя, он хочет осчастливить и остальных. А вот это уже проблема. — Да почему?! — Девочка, в твоём возрасте это понять довольно трудно, но люди тщеславны, глупы и озабочены лишь своим комфортом. Ты видела, что происходит на улицах столицы. Это люди начали удовлетворять три свои главные проблемы по-своему. Оля видела. Она знала и из объяснений Вела, и из собственного опыта пионерских собраний, что это нормально. В некотором смысле. Люди, много лет угнетаемые буржуями, имеют право этим буржуям отомстить. Так что Оля, конечно, видела и даже верила. Вот только всё равно не могла спокойно смотреть на плоды праведного народного гнева. — Вот, — менторским тоном заметил Нушрок, — а у меня были кривые зеркала, решавшие три главные проблемы мягко, эффективно и дёшево. — Даже, если это всё правда, то это всё равно был обман, — Оля запнулась, потому что фраза звучала одновременно правильно и неправильно, но Нушрока не смутила ни странность фразы, ни заминка Оли. Министр не выглядел ни виноватым, ни злорадно-торжествующим. — Да, ты права, — спокойно признал он, — но можешь ли ты с чистой совестью утверждать, что нынешнее положение вещей нравится тебе больше? Оля задумалась. Конечно, она искренне верила, что нынешнее положение вещей более правильно, но вот, что ей больше нравится… Оля помотала головой. Её личные симпатии и антипатии не должны приниматься во внимание, если расходятся с интересами народа. Только вот раньше такого несовпадения не было… — Но… — Оля прервалась и вздрогнула всем телом, не сумев закончить мысль. Нушрок смотрел на неё пристально, в упор, как… Коршун, выслеживающий добычу. Он смотрел прямо ей в душу, если бы только она верила в души. Он смотрел не на, а в неё. — Но? — подсказал министр, видя, что оппонентка застыла ледяной статуей. — Но… — Оля оттянула галстук и прокашлялась. Не так-то просто взять себя в руки, если кажешься себе лягушкой под микроскопом, — Но вы даже одному Гурду свободы не дали. — Не дал, — подтвердил Нушрок, — Но ты ведь исправишь это досадное недоразумение. — Исправлю, — вскинулась Оля, — и вам не удастся мне помешать! — Ты в самом деле думаешь, что я стану чинить препятствия? Что? Оля не задала этот вопрос вслух, но, судя по глухому смеху Нушрока, это и не требовалось. А затем министр просто вышел, напоследок обдав Олю ветерком, поднятым полами плаща. Лишь спустя несколько минут после того, как за чёрной фигурой закрылась решётчатая дверь, Оля осознала, что её так и не спросили о цели визита к Абажу. И вообще ни о чём не спросили.***
— Отец, вам письмо из дворца, — Анидаг приняла конверт из рук слуги и помахала им поднимающемуся из подземелий Нушроку, — Думаю, это последние известия с фронта. О, но вам, кажется, уже кто-то принёс добрые вести, и в обход меня. Поделитесь?