«Любимая, душа, Ты знаешь, она болит из-за тебя. И ты заполняешь эту пустоту с самого рождения. Ведь ты — причина, по которой верю я в судьбу, Мой рай. И сделаю я все, чтобы быть твоей любовью или же стать жертвой. Потому что я люблю тебя. Люблю до бесконечности.» Jaymes Young
Три года спустя
— Нет, Хуан-и, этот кусочек не подходит сюда. Видишь, тут совсем другая картинка, давай искать дальше, — ласково объясняет трехлетнему альфочке Чонгук, поглаживая сына по темной макушке. Тэхен бесшумно откладывает на кофейный столик ноутбук, складывает перед собой на колени ладони, сцепив их в кулак и тихо наблюдает за Чонгуком, собирающим с Хуаном на ворсистом ковре пазлы. Прошло три года с рокового дня, а Тэхен помнит каждую минуту, пропитанную страхом от неизвестности, словно это было вчера. Он бы предпочел все забыть, но всякий раз, когда Тэхен пытался, его ждал провал. Миссия невыполнима, потому что он делит одну квартиру с живым напоминанием.***
Три года назад
— Что я сделал, Тэхен? — спрашивает Чонгук, сжимая кулаками простыни. — Ты о чем? — искренне спрашивает Тэхен. Его голос сквозит нотками волнения, глаза сосредоточенно смотрят в глаза Чонгука, в зрачки, с размером ушка иглы. Чонгук издает что-то похожее на хмыканье, с примесью всхлипа. Тэхен и правда не понимает или делает вид, что не понимает? — Где я оступился, что ты решил мне изменить? — бьет своим вопросом точно в сердце, глаза на мокром месте, что у одного, что у второго. Тэхен вдох делает — воздух застревает где-то в горле, не доползает до легких. Он открывает и закрывает рот, как рыба, выброшенная на сушу. Забывает буквы, предложения не строятся. В груди непонятное нечто, подобие огромной гирьки. Давит и давит. Тэхен откашливается, но оно не пропадает, подзывает приступ тошноты. Тэхен упирается лбом в койку, возле бедра Чонгука, смыкает губы и глубоко дышит носом в кулак, закрывающий рот. Чонгук не наседает, безразлично следит за метаниями Тэхена. Тело немного потряхивает, но не от страха или злости, — от мучительного ожидания. Полминуты Тэхен тратит на то, чтобы справиться с рвотными позывами. Горло сушит, альфа смачивает его вязкой слюной, хотя водой было бы гораздо лучше, но отметает эту идею, не подходящую под ситуацию. На лбу выступает испарина от излишнего переживания. Тэхен двумя руками зачесывает спавшие на глаза волосы назад, зарывается в них пальцами, немного оттягивает. Говорит он спустя еще тридцать секунд, когда выравнивает дыхание, а гирька уменьшает давление, расправляя легкие, пускает кислород. Пересказывает весь рассказ Сокджина, слово в слово. Не спешит: Чонгук должен правильно все понять, на пробу накрывает напряженную омежью ладонь своей, не встречая сопротивления. Отрывает ее от помявшегося покрывала, разминает каждый пальчик, оставляя мягкие поцелуи, параллельно вскрывая фразами-скальпелями. Чонгук внимательно следит за трепетными действиями, не пробуждающими в истощенном организме никаких приятных судорог. У него слой за слоем кожа облазит со следующим словом Тэхена. Сначала не больно, потом терпимо и вот он оголенный до мышц, открытый для ударов с обнаженными нервными окончаниями. Тэхен, в колоссальный противовес своим касаниям разрушает Чонгука. Тыкает иглами в самые болезненные точки, проворачивает несколько раз, хирургическими инструментами в добавок ковыряет. Сквозную дыру, где раньше сердце было, расширяет, перерезает все сосуды: капилляры, вены, артерии. Когда уже до мозга доберется? Когда скальп без анестезии снимет, чтобы Чонгук от масштаба боли испустил свой дух. Забывает про Счастье, про то, что все пройдет. Ему невыносимо сидеть на месте, в этом теле, где из внешних повреждений только синяки на запястьях и пястьях. В нем тесно, объем муки души не помещается, бомба терпения вот-вот взорвется. Хочется остановить все это, крикнуть пронзительное «молчи», но Чонгук продолжает вникать, глотает ложку, еще, уживается с болью. Он не сразу замечает, что Тэхен закончил. В полотно тишины вшиваются приглушенные звуки улицы и шумное дыхание двух людей. Тэхен руку Чонгука не отпускает, надежно держит в своей. Чонгук долго молчит, флегматично смотрит на их сплетенные пальцы. Анализирует по новой реплику Тэхена, прежде чем громко рассмеяться, а после расплакаться от несуразности. Тэхен замирает испуганным зверьком, безгласным зрителем впитывает в себя искаженные черты, хлюпанья, хрипы. Сбитый с толку, обескураженный, впервые увидевший лицо боли в ее чистом виде. Все тело покрывается гусиной кожей, волосы встают дыбом. Чонгука бы прижать к себе, приласкать, успокоить, но Тэхен не рискует. Чонгуку может быть неприятно и Тэхен сделает все только хуже. Он не находит ничего лучше, как позвать медперсонал. Никогда еще Чонгуку не было так больно, все прошлые разы — пустяки. Он-то думал, что просто наскучил Тэхену, а тут все гораздо серьезнее. Получается, Тэхен ему никогда не доверял, раз так легко отпустил, поверив глупой записи и словам отца. Может, любовь Тэхена была недолгой, а все сладкие речи превратились в привычку? И что же случилось? Узнал всю правду и простил, пока вина всего изводила? Даже если так, то Чонгук — не Тэхен. Тэхена никто ни чем не качал, в клуб он поехал по своей воле и мальчика трахнул потому, что сам хотел. Тэхен все сделал осознанно. Да, он не знал, что на самом деле стряслось с Чонгуком, но это его не оправдывает. Он мог просто напиться в хлам, уйти в забытье, но выбрал найти утешение в другом человеке. Наверное, не это сильнее бьет, а то, что Тэхен даже не проверил достоверность информации и стал жалеть себя несчастного. Но и себя Чонгук белым и пушистым тоже не считает — в том, к чему привели их отношения, есть и его вина. Не послушал Юнги. Друг ведь говорил, предлагал все выяснить с Тэхеном: все слишком странно совпало, а Чонгук что? Чонгук козерог, не переборовший гордость. Корона голову сдавила, теперь лопает то, что потопал. И себя не щадит, и Тэхена мучает, которому теперь не все равно. — Прости меня, прости, — только и говорит Тэхен, целует руки, живот, пока Чонгук содрогается в рыданиях, а в вену вонзают иглу. Не знает, что ответить. Простить? Однозначно нет. Чего, а на измену закрыть глаза Чонгук не сможет. Возненавидеть с новой силой? К чему нервы тратить, он ждет ребенка, которому нужен полностью здоровый. Хотя, на «полностью» он уже не рассчитывает, но в психушку попасть точно не целится. И поэтому просто отмалчивается. Медперсонал уходит, палата вновь погружается в тишину, разбавляемую утихающими рыданиями. Чонгук глотает слезы с минуту, извиняется перед Хуаном, что соврал, не справился с собой. Больше он ему никаких обещаний не дает — потерял доверие как к себе, так и к Тэхену. Тэхен все смотрит в глаза, ответ в них ищет, но Чонгук перекрывает ему все доступы, смахнув последнюю слезу. Возвращает прежнее равнодушие. Полностью закрывается, бережет себя для еще совсем крошечного Хуана, который обязательно должен родиться. Чонгук не восстановится, если потеряет его. Разлука с Тэхеном его так сильно не пугает, как угроза выкидыша. Он постарается, сделает все возможное, чтобы отгородить себя от внешних раздражителей, еще не до конца осознавая, что с главным ему придется разделить жизнь. Тэхен забирает Чонгука на следующий день, подумав, что омеге лучше еще отлежаться. Помогает сесть ему на пассажирское место, рядом с водительским и сам садится за руль. Едут в полной тишине, каждый в своих мыслях. Тэхен до чертиков боится отвозить Чонгука на их место встречи. Долго на это решался, ночь не спал, взвешивал все «за» и «против», рассматривал любые варианты реакции Чонгука и как в случае чего действовать. Пришел к логичному выводу, что Чонгук заслуживает, обязан знать, для чего изначально Тэхен купил пентхаус. Тэхен бдительно следит за дорогой, не спешит, никого не обгоняет: везет два ценных груза. В пробках и на светофорах бросает короткие взгляды, проверяя самочувствие Чонгука, смотрящего в боковое окно. Омега никак не реагирует на то, что его привезли в уже знакомую многоэтажку. Чонгука только интересует: — Зачем ты меня сюда привез? — спрашивает он, не отворачиваясь от окна, за которым находятся главные двери в здание. За всю поезду Чонгук ни разу не посмотрел на Тэхена. — Это должен был быть наш дом, Чонгук, — отвечает Тэхен, сжимая расслабленную ладонь в своей. — Позволь мне все тебе рассказать и показать. Чонгук коротко кивает и они выходят из машины. Весь путь до квартиры проделывают молча. Также разуваются, снимают верхнюю одежду. Чонгук оглядывает коридор, в котором никогда не задерживался и изумляется, сохраняя на лице равнодушие — стены, которые разум рисовал темными в ночном мраке, оказались светлыми. И Тэхен начинает рассказывать, проводив Чонгука в гостиную. На удивление, Чонгук его внимательно слушает, но никак не комментирует. Трогает немного ребристые обои, проходится пальцами по пустым книжным полкам, мнет мягкие подушки на диване, подбирает с прикроватной тумбочки в спальне специально оставленную «Обезьяну», вертит в руках, перелистывает страницы и, поняв, что проку от нее не было, выбрасывает в рядом стоящее мусорное ведро. Чонгук останавливается в пустой комнатке, отделанной под детскую. Глаза покрываются прозрачной соленой пленкой, дышать становится труднее. Тэхен стоит за его спиной, готовый, если что, подхватить. — Я не смогу здесь жить, Тэхен, — обращает на него внимание Чонгук, умоляюще смотря, вцепившись в предплечье Тэхена обеими руками. В его глазах столько страха, что Тэхену, которого и без того немного потряхивает, щемит сердце. Несколько секунд он не может дышать. Тэхен настолько сильно упал в глазах Чонгука, раз тот пришел к выводу, что альфа показывает дом, где теперь они будут жить вместе? Чонгук согласен на что угодно, но растить ребенка в стенах, хранящих в себе только ненависть — выше его сил. — Нет, нет, ты чего? — спешит успокоить Тэхен, обхватывая его лицо в чашечку из ладоней. — Мы здесь не будем жить ни в коем случае. Я привел тебя сюда для того, чтобы показать, как сильно я тебя любил и люблю, понимаешь? — он стирает большими и сухими пальцами крупные слезы. Чонгук и сам не знает, почему плачет: от слов или же воспоминаний? Его организм этого требует. Какое дело до ребенка под сердцем, когда душа воет по любви, которой больше нет и освобождается от тяжкого груза — раздирающей ярости к человеку, который снова держит надежно, когда уже поздно, ведь не этот Чонгук нуждается в защите. Нескончаемое «прости» сменяется на «люблю», на которые Чонгук не отвечает взаимностью. Сердце кульбиты не делает, бабочки живот не щекочут. Потому что их давно нет. Сердце сожрали, бабочки сдохли. Только маленький зверек меж ребер ютится, иногда дает о себе знать, когда в запахе истинного нуждается. Чонгук его прихотям перечить не смеет, подходит к Тэхену и без лишних слов обнимает альфу. Для Тэхена беременность Чонгука — тревожное время, когда от каждого слова, действия, последствия куда крупнее: Тэхен не помыл за собой посуду — этой посуды больше нет; Тэхен забыл купить молоко — Чонгук в час ночи сам идет в круглосуточный в начале весны в тапках и домашней одежде, в то время как заспанный Тэхен, имея чуткий сон, догоняя омегу, укутывает его в пуховик. Пока Тэхен строит дом на окраине города, поближе к лесу, они живут в апартаментах альфы. Чонгук не говорит, но и тут ему не очень хорошо: кровать, бассейн, кухня — каждый угол — толчок назад, но, во всяком случае, Чонгук не имеет права жаловаться. Из двух вариантов, менее болезненный именно этот. Лучше он перетерпит в месте, где жила любовь, чем в другом, впитавшем противоположное чувство. — Ты меня и правда любишь? — спрашивает в который раз Чонгук перед сном, лежа в объятьях Тэхена. — Люблю, — в который раз отвечает Тэхен, целуя его в макушку. — И тебе правда все равно, что Хуан может быть не твоим сыном? — Он в любом случае будет моим сыном. Нашим сыном, Чонгук. У нас будет семья, мне этого достаточно. Спи, — Тэхен выключает лампу, холодный свет полной луны ложится на укутанные в одеяло тела. Тэхен обнимает Чонгука за подросший живот, гладит, зарывается носом в линию роста волос, прикрывает веки. — Я не выйду за тебя, Тэхен, — он это говорит каждую ночь. Прижимается теснее к Тэхену, устраивается удобно, засыпает. А Тэхен, сон которого эти слова вновь перебили, лежит с закрытыми глазами, слушая мерное дыхание судьбы.***
Сейчас
— Отец, отец! Смотри, какую мы с папой картинку собрали, — звонкий голосок Хуана вырывает Тэхена из накрывших воспоминаний. Он встряхивает головой, чтобы окончательно избавиться от молочной дымки и опускает голову на сына, положившего ему на колени собранный пазл. Лиловые тона, фиолетовые ели, небо цвета индиго с изумрудной полоской северного сияния, нежно-розовый снег, сияющий тысячами бриллиантов и белые пушистые фигурки кроликов в центре зимней ночи. Тэхен улыбается краешком губ, переводит взгляд на радостное лицо Хуана, обнажающего ряд молочных зубов и у самого губы шире растягиваются. — Очень красиво, Хуан-и, вы с папой большие молодцы, — ласково треплет его пышные лоснящиеся волосы, переводит взгляд на Чонгука. Тот тоже улыбается, разделяя радость ребенка, но стоит столкнуться его глазам с глазами Тэхена — улыбка меркнет, словно ее не было и Тэхену она почудилась. Хуан активно кивает головой, довольно щурится от действий отца, откладывает пазл в сторону и, забравшись к Тэхену на колени, обнимает его своими короткими ручками, пригревается. Хуан его редко видит, потому что большую часть суток Тэхен проводит в компании: уходит до рассвета, возвращается в восемь, обязательно купив новый пазл, который они, вместе с Хуаном, собирают тем же вечером до тех пор, пока их не разгонит спать Чонгук. Тэхен, уставший, не принявший душ, только на скорую руку переодевшийся, чтобы подольше посидеть со соскучившимся сыном, отсылает не менее вымотанного Чонгука в спальню и сам укладывает Хуана, напевая разные мелодии. Хуан любит обоих родителей одинаково, но с самого рождения теснее общается с Тэхеном. Бывало, Хуан разбудит посреди ночи жалобным плачем, потому что зубки режутся, Чонгук его полчаса укачивал, ласковые слова шептал, а ребенок никак не успокаивался. Но стоило Тэхену прижать маленькое тельце Хуана к своей широкой груди, мурлыкая незамысловатые колыбельные, как ребенок притихал, практически сразу засыпая. Тэхен любит Хуана до невозможности. Не отрицает вероятность, что сильнее Чонгука. Всегда покупает то, что захочет Хуан, а хочет он не так уж и много. В игрушки он практически не играет, зато обожает яркие пазлы и необычные ботиночки. Тэхен защищает его от Чонгука, когда тот ругает альфочку в воспитательных целях. Вытирает заплаканное личико сына, поднимает на руку и идет в магазин за сладостями. В такие моменты Тэхен готов скупить ему все конфеты мира, только бы не видеть горе собственного ребенка. Посторонний человек бы подумал, что Чонгук совсем не любит сына, рождения которого так трепетно ждал. Но Тэхен не посторонний, он живет с Чонгуком три года, за которые по новой его выучил. Чонгук по натуре своей стал вспыльчивым. Его легко вывести из себя и стоит кому-то сделать или сказать что-то не то, как он срывается бешеной собакой на каждого, кто попадется под горячую руку. Такой жертвой часто становится Хуан, за что Чонгук себя чувствует виноватым. Ходит по пустой квартире туда-сюда, переживает, что обидел свое маленькое Счастье, что довел до слез и стоит Тэхену вернуться с сыном домой после короткой прогулки, — Чонгук притягивает Хуана к себе, целует везде, просит прощения, говорит, что очень сильно любит и будет стараться не ругаться. Хуан, конечно же, светится от счастья, отвечает, что никогда не обижался и тоже очень сильно любит. Чонгуку порой кажется, что он не заслуживает сына, что папа из него плохой и что ему бы не помешало купить успокоительное. Зарекается об этом, открывает новую упаковку таблеток, а потом маленькие пальчики тянут за штанину, блестящие глазки в душу и Чонгук убирает успокоительное в дальний угол шкафа, берет Хуана за руку и идет с ним в детскую, ложится на кровать и долго-долго обнимает. Хуан не противится, сам жмется к Чонгуку, не уходит, пока папа первый не встанет, будто понимает, как тому тяжело и служит ему персональным успокоительным, только с более действенным эффектом. За три года Чонгук ни разу не удостоил Тэхена ни добрым словом, ни теплым взглядом. Засыпает с ним в одной постели, ест за одним столом. Курьез. Он не хотел иметь что-то общее с тем, кто открыто послал его трусливыми буквами, а сейчас у них растет общий сын, который стал для обоих кислородной маской. После рождения Хуана связь между Тэхеном и Чонгуком стала прочнее и совсем не в худшем смысле. Для того, чтобы тело не ломало и не скручивало от недостатка запаха истинного, им не нужно заниматься сексом, как раньше. Теперь им просто достаточно сидеть близко, дышать в шею, главное, находиться рядом. Чонгуку было бы тяжело ублажать того, к кому испытывает пустой холод, делиться морозом, а в ответ получать тепло любовных ласк. Чонгуку все равно на чувства Тэхена, что он продолжает горячо любить его, но, почему-то в постели, во время интима, это демонстрировать никак не хотелось. Тэхен и без того побитой душой ходит, нежными действиями прошлые грехи отмаливает. Обнимает перед сном крепко, в висок целует долго, без всяких подтекстов. Это то самое, когда не заботит то, что тело жаждет большего — в приоритете только комфорт истинного. Тэхен достаточно его изуродовал, по сей день чинит. Желание тела он преодолеть сумеет. Чонгука бы только на ноги поднять. Тэхен расчесывает пальцами мягкие волосы Хуана одной рукой, пока вторую держит в кармане брюк, сжимая маленькую коробочку. Чонгук поднимается с пола, оставляет двух альф наедине, под предлогом, что времени много и пора обедать. Тэхен провожает его стройную фигуру тоскливым взглядом, затем рассматривает безмятежное личико заснувшего Хуана, приоткрывшего блестящие от слюны губки. Добрая улыбка вновь украшает печальное лицо Тэхена и он, достав руку из кармана, обнимает Хуана за спинку, аккуратно укладываясь вместе с ним на диван, не потревожив детский сон. Разрешает и себе немного отдохнуть, не думать о том, что вынашивает почти месяц, на что рано или поздно должен пойти.***
Хуан тихонечко сидит на пушистом ковре, собирает подаренный Юнги пазл, пока Чонгук вместе с другом распивают на диване чай. Чонгук часто приезжает к Юнги, когда Тэхен на работе. Хуан дома не хочет сидеть, да и Юнги одному скучно в отсутствие Сокджина. Юнги и Сокджин уже как год в браке и ждут своего первенца. После жестокого избиения Юнги очнулся только спустя три недели. Сокджин тогда с ним много говорил, в любви признавался, каялся, что раньше этого не сказал, что все это время, пока Юнги лежал без сознания, толком и не жил. Юнги на сбитую речь слегка посмеивался и совсем немного грустил, что из-за бинтов не может прикоснуться к любимому, почувствовать его тепло. Еще несколько недель Юнги пролежал под присмотром врачей, кости постепенно правильно срастались, синяки пропадали. Все вроде бы шло хорошо, даже замечательно, но в один день врачи сказали, что из-за сильных травм живота шанс забеременеть резко снизился. Юнги не показывал Сокджину, как ему трудно принять эту информацию, чтобы тот за него лишний раз не переживал, но Сокджин его всего чувствует. Сокджин его приласкал, сказал, что это не конец, что они будут пытаться и даже если не получится, Сокджин от него никогда не откажется, что дороже Юнги у него никого нет и не будет. Чонгуку было стыдно перед Юнги и несколько дней не светился перед ним, решив, что их дружба изжила себя и Юнги его возненавидит за то, что по его вине другу будет тяжело забеременеть. Чонгук ковырялся в себе до тех пор, пока Юнги сам ему не позвонил и не спросил, в порядке ли он и почему так долго не приходит. Чонгук мигом сорвался к Юнги, обнимал его и просил прощения. Юнги его нежно гладил по голове, называл глупым и сказал, что случилось то, что случилось и вины Чонгука в этом подавно нет. На Кан Ыну накопали еще множество грязных вещичек, статьи прибавились, к торговле людьми присоединились еще органы и наркотики. Суд приговорил Кан Ыну к наказанию в виде каторжных работ на сорок лет. После утешительного вердикта, все, наконец-то, смогли выдохнуть и вернуться к спокойной жизни, без страха. Три тяжелых года привыкания, налаживания быта, за которые Юнги не избавился от боязни алого цвета. Помидоры не жалует, от любых объектов красного цвета тошнит. Сокджин выбросил из своего гардероба все бордовые костюмы и рубашки, избавился от похожих оттенков постельного, посуды, вазочек, ламп и предложил Юнги переехать к нему. Юнги отказывался, полгода мерзнул в своей квартире, ума не мог приложить, что с ней делать, если переедет к Сокджину. Это же ведь их с Чонгуком дом. Чонгук утешил, придумал, что квартиру можно не продавать, оставить, они вместе будут за нее платить и иногда в нее приезжать, чтобы не пустовала. Юнги охотно поддержал его и в скором времени стал просыпаться в объятиях Сокджина. Потом скупал кучу тестов, каждый из которых был отрицательным. Как бы Сокджин не показывал Юнги всю свою любовь, не шептал о ней на ухо утром и перед сном, омега не переставал считать себя неправильным, даже после того, как Сокджин сделал ему предложение. Чем старше он становился, тем тяжелее его организму было забеременеть. Одним зимним утром, в январе, случилось чудо. Он вышел из ванной комнаты весь в слезах, сжимая в руках положительный тест. Не поверил. Сокджин был на работе, Юнги один дома. Он не стал звонить Сокджину, не хотел зря радовать, если вдруг тест ошибся, — поехал в больницу, а домой вернулся с черно-белым снимком совсем крошечного малыша, поселившимся у него под сердцем. Дождаться Сокджина у Юнги не получилось и он уснул прямо на диване, укутавшись в теплый плед, обнимая себя за живот. Сокджин вернулся в подозрительно тихую квартиру: обычно его встречали шипения из кухни, запах тушенных овощей, жужжание стиральной машинки. Он бесшумно прошел в гостиную и увидел мирно спящего Юнги, зарывшегося по нос в плед. Сокджин улыбнулся такой милой картине, подошел поближе, собирался присесть на корточки, как ему на глаза попалася маленькая квадратная фотография. Он взял ее без задней мысли, а когда понял, что это, замер. Водил по маленькой точке большим пальцем и не мог окончательно принять простую истину. Обратил на Юнги один из нежнейших взглядов, полный безмерного счастья и благодарности. Снял очки и положил их вместе со снимком на кофейный столик. Сокджин сел на колени, напротив живота Юнги, гладил его дрожащими руками, приподнял плед вместе со свитером и вжался в него лицом, содрогаясь в немых рыданиях. Юнги проснулся, его глаза вновь наполнились слезами. Он утешительно перебирал волосы Сокджина, который, почувствовав родные пальцы, поднял на Юнги заплаканное лицо и шептал: «У нас получилось.» Юнги закусывал губу и кивал. Да, у них получилось и это был их самый лучший подарок на Новый Год. Так и началась веселая жизнь Мин Юнги, наполненная каждодневными звонками с периодичностью в пятнадцать минут по поводу самочувствия; выбор между едой, когда хочется все и сразу; коллекционирование ароматизированных свечей, который раньше на дух не переносил из-за приторных ароматов. Много чего изменилось и он ни капельки не жалеет. Как он смеет, когда они с Сокджином так долго шли к этому? Он счастлив, по-настоящему счастлив и даже сейчас, увидев на дисплее телефона имя Сокджина, который звонил ровно пятнадцать минут назад. — Да, любимый, — растягивает гласные Юнги, поглаживая свой девятимесячный живот и ставит телефон на громкую связь. — Юнги-а, у тебя все хорошо? Малыш Яо не просится на свободу? — слышится взволнованный голос Сокджина на том конце. — Нет, любимый, Яо никуда не просится, все хорошо. В гости приехали Чонгук с Хуан-и, можешь работать спокойно и не отвлекаться, как только они уедут, я тебе позвоню. Из динамиков телефона доносится облегченный выдох. — Хорошо, передавай им от меня привет. Тебе что-нибудь купить после работы? — Секунду, — вскидывает пальчик Юнги и тянется к кофейному столику за каталогом из продуктового магазина, придерживая живот. Чонгук останавливает Юнги, сам берет каталог и подает его Юнги. — Спасибо, Чонгук-и, — улыбается ему Юнги и, облизав указательный палец, перелистывает тоненькие странички. — Нашел, — озвучивает он, перехватывая телефон поудобнее. — В магазине появились новые зеленые чаи. Один с жасмином, розой и лавандой, а другой с лимоном, календулой и базиликом. Купишь, пожалуйста, по упаковочке, попробовать? — Твоей любимой фирмы? — уточняет Сокджин. На фоне щелкает ручка, за ней скрежет о бумагу. Записывает. — Да, — довольно кивает Юнги. — Куплю, Юнги-а, не переживай. — Спасибо большое, любимый, — Юнги закрывает каталог, откладывает его на место. — Не за что. Не забудь мне позвонить, когда Чонгук с Хуаном уедут, прошу. — Не забуду. Удачной работы. Целую, — Юнги отправляет телефону воздушный поцелуй и сбрасывает звонок. Чонгук наблюдает за ним, согнувшись, умастив на коленке руку, опираясь на ладонь головой. Юнги, положив рядом с собой телефон, потягивается, разминает затекшие суставы. Хуан со стороны издает раздосадованные охи и вздохи: должно быть, не получается найти нужную детальку. Юнги обращает на него внимание, ярко улыбается и подзывает альфочку к себе: — Хуан-и, зайка, иди ко мне, дядя Юнги тебе поможет. Хуан без вопросов подбегает к дивану, кладет на него не до конца собранную картинку и кучкой доносит оставшиеся детальки и сам забирается, не без помощи Чонгука, подхватывающего его под попу. — Спасибо, папочка, — смеется Хуан и, пристроившись к боку мягкого Юнги, принимает серьезный вид, сосредоточенно перебирая кусочки пазла. Чонгук смотрит на них радостными глазами, улыбается краешком губ. Юнги души не чает в Хуане. С пеленок помогал с ним возиться, пока не забеременел. В выходные дни забирал Хуана к себе с Сокджином, чтобы Чонгук с Тэхеном немного отдохнули. Ему это было не в тягость, да и Сокджин не был против. Для них это было полезно и представление имели о том, что может ждать их в будущем. Они вместе думали, как запихнуть в него кашу, которая ему не нравилась, вместе искали способ, как уложить привередливого ребенка, засыпающего исключительно от голоса Тэхена. Попросили Тэхена записать несколько песен на голосовую, их и стали включать, от чего Хуан мигом засыпал. Легче всего было найти Хуану занятие на день: он мог долго сидеть и рисовать, мог часами смотреть «Маленькую рыбку Пузырек» или же «Пингвиненка Пороро», а уж когда Сокджин с Юнги выходили с ним погулять, то домой вернуться получалось с трудом. Юнги подкладывает Хуану под руку нужные кусочки и все удивляется, что совсем скоро они с Сокджином будут нянчиться со своим собственным чудом, которое вот-вот должно появиться на свет. — Когда тебе рожать, Юнги? Не лучше ли тебя положить в больницу, на сохранение? Сокджина часто не бывает дома, что будешь делать, если вдруг начнешь рожать в его отсутствие? — обеспокоенно спрашивает Чонгук, пододвигаясь поближе и тоже помогает с пазлом. — Доктор сказал, что Яо родится ближе к концу месяца, — вдыхает Юнги, накрывая живот руками. — А в начале месяца он говорил, что Яо родится не больше, чем через неделю, — недовольно хмурится Чонгук. Юнги испускает тихий смешок, поглаживая живот. — Да, я помню. Сокджин тогда еще отгул на неделю взял. Ходил за мной по пятам, от каждого моего тяжелого вздоха шарахался и к телефону тянулся. Я над ним потом долго смеялся, говорил, что будет забавно, если я разрожусь в день, как он уйдет на работу. — Но это ведь не смешно, Юнги. Неужели ты не переживаешь? — подтягивает к себе ноги Чонгук, положив на колени голову. Улыбка застывает на лице Юнги и с ней же поджимаются губы. — Переживаю, конечно, — соглашается Юнги, теребя подол домашней футболки. — Пусть доктор и говорит, что с Яо все хорошо, но мы с Сокджином все равно беспокоимся. Последнюю неделю Яо притих, не пинается и ты не представляешь, как, — он запинается. Произносить такое жутко, все нутро сжимается вместе с пальцами на футболке. — Как мне страшно, что он может родиться мерт… — Так, все, хватит, — останавливает его Чонгук, беря его руки в свои. — Не накручивай себя. Доктор врать не будет и прости меня, что заставил тебя волноваться. Юнги качает головой, прижимает к себе руки Чонгука, смотрит в глаза. Хуан между ними елозит, недовольно кряхтит, потому что неудобно, никак не высказывается. Этот ребенок эмпат и в три года хорошо различает настроение других людей и что сейчас Юнги с Чонгуком не должны на него отвлекаться. — Нет, Чонгук-и, все нормально, правда. Тебе не за что извиняться, — он поспешно отодвигается, когда обращает внимание на сгорбившегося Хуана. Виновато гладит его по спинке. — Прости, мой хороший. Больно? — Нет, — твердо отвечает Хуан и, подарив Юнги одну из своих широких и обворожительных улыбок, возвращается к пазлу. — Мой герой, — горделиво заявляет Чонгук, целует сына в обе пухлые щечки. Хуан смеется, подставляет Чонгуку свое личико и в ответ чмокает в краешек губ. Юнги любовно считывает их взаимодействия, обращает взгляд на свой живот, кладет на него ладони и замирает. В очередной раз ничего не происходит, ни малейшего пинка. Яо неизменно молчит. Юнги облизывает пересохшие губы, гладит живот и мечтает, чтобы его малыш наконец-то появился на свет и он смог его подержать на руках, зацеловывая крошечное личико. — Чонгук-и, — зовет Юнги, не отрываясь от живота. Чонгук отлипает от сына, наклоняет голову чуть вбок, показывая, что весь во внимании. Замечает удрученное состояние Юнги и отправляет Хуана пособирать пазл на ковре. Хуан без возражений кивает и перемещается на пол. — Что такое, Юнги? — придвигается к нему Чонгук, накрывая его ладони своими. — Хуан-и у тебя такой замечательный, мы так долго его ждали, но почему сейчас, когда он бегает в твоем доме, живой и здоровый, ты срываешься на нем? — печально спрашивает он, заламывая брови, поднимая на Чонгука лицо. — Ты все еще злишься на Тэхена? Хуан, заслышав знакомое имя, на миг перестает собирать картинку, любопытно прислушиваясь. Чонгук несколько секунд глядит на сына, — любителя погреть уши — и пересаживается с Юнги на другой край дивана. Этот разговор не для Хуана. Чонгук садится по-турецки, держит в обеих руках руки Юнги, массирует их немного. — Это трудно объяснить, Юнги, — тихо говорит Чонгук, чтобы Хуан не услышал, Юнги следует его примеру: — Объясни, как сможешь. Я все пойму, постараюсь, но мне очень важно знать, почему ты не ценишь того, кто любит тебя больше всех на свете. Чонгук поднимает на него обиженный взгляд и качает головой, сильнее сцепляя пальцы. — Ты не прав, Юнги, я ценю его. Я люблю его больше, чем он меня. Он же моя кровинушка, мой маленький и самый родной человечек. — А почему так часто кричишь на него за любую оплошность? Почему, когда я лепил с ним моти, он просил меня все солить и сахарить, потому что не хотел, чтобы получилось невкусно и чтобы папа на него не ругался? — быстро шепчет Юнги, смотря в стремительно наполняющиеся слезами глаза Чонгука. Чонгук часто-часто моргает, запрокидывает голову к потолку. Чонгук бы никогда не стал журить сына за то, что тот пересолил или пересахарил еду. Любую бы съел, потому что готовил его ребенок. Он ругает его всегда по делу: не убирает за собой вещи в комнате, долго и близко сидит возле телевизора, не доедает еду. Чонгук хочет вырастить из него хорошего человека, но он даже не догадывался, что Хуан так сильно боится сделать что-то не так для него. Считает, что получит от папы за любой косяк. Чонгук смахивает слезы, в сторону Хуана смотреть стыдно. Его ребенок и правда прекрасный, внимательный, каких только поискать, а Чонгук, если и дальше будет его воспитывать криками, погубит в нем всю доброту. — Дети все понимают, если с ними разговаривать, Чонгук, — будто читая его мысли, говорит Юнги. У Юнги глаза незлые. Чонгук с ними встречается и не боится — знает, что осуждения не получит, только совет. — Ты, наверное, думаешь, что я кричу на него, потому что вижу в нем того, кого больше не люблю, — еще тише говорит Чонгук. — Но это не так. Я живу с Тэхеном три года, его запах на мне четвертым слоем кожи, следы его ладоней, где он меня обнимает, глубокими впадинами. Мне тяжело с ним. Тяжело просыпаться, видя его лицо напротив, тяжело говорить с ним, когда рядом Хуан, тяжело засыпать с ним, каждую ночь чувствуя его горячие губы на моем виске. Юнги опускает его ладони на свой живот, а сам гладит Чонгука по голове, влажным щекам, по которым рекой стекают годами сдерживаемые слезы. Чонгук их не чувствует. Ему важно, что перед ним размытое лицо Юнги не меняется. Что от природы слегка прохладные руки друга опаляют его своей субтильностью. — Если бы от меня что-то зависело, я бы больше никогда с ним не встречался. Снял бы квартиру, работал бы дистанционно и один бы воспитывал Хуана. Но от меня ничего не зависит. Мы с Тэхеном друг без друга не можем, это бы звучало романтично, если бы не дерьмовость всей ситуации, — сквозь слезы разбито улыбается Чонгук. Ему смешно от самого себя. Каким оказался глупым, наивным. Любезничал с другими, всегда помогал, верил в то, что все в мире добросердечны, просто скрывают это, ради Тэхена готов был пойти на многое и чем для него обратилась его обходительность? Его душа стала калекой и сколько бы слов ласковых не сказали, сколько бы не поцеловали, не обняли, — ей ни чем не помочь. Вазу разбитую склеить можно, только красотой своей сиять, как прежде, перестанет. Цветы в нее поставь, — она на их фоне будет выглядеть ущербно. Чонгука три года склеивают, цветами заваливают, — он не меняется. Серый, обычный, с единственной радостью в жизни, что почти собрала пазл. — Как люди живут с нелюбимым? Как все это выносят? Я старался, держался, но, видимо, не так хорошо, раз Хуан начинает меня бояться, — Юнги его обнимает так крепко, насколько позволяет живот и утыкает носом в шею. — Люди такие мерзкие лжецы, Юнги. Пишут, что боль всегда проходит, время лечит, под копирку. Почему же оно меня не лечит? Почему мне все еще больно, хотя прошло три года и Тэхен меня любит? Я бы понял, если бы ненавидел его, ведь боль и ненависть ходят рука под руку. Но он для меня пустое место! — его бессвязный вой тонет в чужой шее, но Юнги все слышит. Качает его из стороны в сторону. — Если общество с ним приносит тебе такой дискомфорт, значит, ты все еще к нему что-то чувствуешь, — шепчет ему на ухо Юнги, поглядывая на сидящего к ним спиной Хуана. Чонгук отстраняется от него, с надеждой смотрит в глаза. — Что? Что я чувствую к нему, Юнги? — Это ты должен решить сам, Чонгук. Но перестань срываться на Хуане. Срывайся лучше на Тэхене, когда Хуан вас не видит и не слышит, но не травмируй ребенка, — просит Юнги. Его касания все такие же, нежные, убаюкивающие. — Плачь. Обязательно плачь, когда больно. Никогда не сдерживайся. Так ты делаешь себе только хуже. И определись, кто для тебя Тэхен. Метаться тоже не есть хорошо. Я его так и не простил, потому что он тебя очень сильно обидел, но мне на него все равно и он во мне не вызывает никаких эмоций. Ты же к нему неравнодушен и я, если честно, даже не знаю, правда ли ты его не любишь. Чонгук прикрывает веки, ластится к бархатной руке Юнги, пахнущей банановым маслом. Возможно, Юнги прав и Чонгуку стоит переоценить свое отношение к Тэхену. Трехлетний холод оказался и не холодом вовсе, а ярким пламенем, но горячим до растекающимся по телу теплу, или же обжигающим до пузырчатых волдырей, — Чонгуку предстоит узнать.***
Юнги сидит в коридоре, тепло одевшись, гипнотизируя взглядом телефон. У Юнги закончилась упаковка любимого зеленого чая, который ему внезапно приспичило попить, а ждать Сокджина с работы долго. Альфа вот-вот должен снова позвонить и спросить о самочувствие и тогда Юнги со спокойной душой успеет сбегать в магазин неподалеку и быстро вернуться домой, чтобы Сокджин ничего не узнал. Юнги потопывает ножкой, отсчитывая секунды. Раз, два. На дисплее телефона греющее сердце «Сокджин» и Юнги принимает звонок. Как по бумажке отчитывается мужу, просит не волноваться и что ничего покупать не надо — у них все есть. Вызов завершается и Юнги, немедля, покидает квартиру, спрятав нос в шерстяном хомуте. На его сроке довольно опасно выходить на улицу и лучше вообще не рисковать, но Юнги поглаживает живот, успокаивает себя, что за десять минут ничего не произойдет. В магазине довольно жарко и Юнги убирает с лица шарф, снимает варежки. Проходит мимо рядов с продуктами, старательно не смотрит на красные упаковки и, вчитываясь в названия чаев, случайно в кого-то врезается. — Ой, извините, пожалуй… — конец фразы застревает в горле. Юнги поднимается взглядом по клетчатому пальто с красными вставками выше. Дергается от ярко-красного шарфа на шее и такого же берета на голове его… — Папа? — Юнги в шоке распахивает веки, задержавшись на постаревшем за десять лет лице. То тоже не менее удивленно. Осматривает позабывшиеся черты, ниже, ниже и так и остается на девятимесячном животе. Недолгое замешательство превращается в морозное бездушие. Юнги режется о ледяные глыбы в глазах родителя, отступает на шаг. Папа еще раз пробегается по Юнги изучающим взглядом, словно впервые видит стоящего перед ним человека, поправляет пальто и, натянуто улыбнувшись, выговаривает чересчур слащаво: — Ничего страшного. И уходит. Разворачивается, скрывается за магазинными стеллажами, среди других людей и водруженных друг на друга коробок с не расставленными по полкам продуктами. Оставляет во второй раз одного. Юнги будто маленький мальчик, потерявший родителей, стоит на месте, не двигается, пока снующие люди, которых не волнуют чужие проблемы, обходят его. Юнги забывает причину своего прихода в этот магазин. Ему вообще кажется, что папа померещился, что от беременности разыгралась фантазия и он правда обознался. Но, даже если это так, он не перестает быть кинутым. Ему обидно до слезящихся глаз, до сдавливания грудной клетки и сводящего судорогой живота. Люди меняются? Это все пустозвон, сказки, нелепые оправдания. Меняются их хобби, увлечения, взгляды на жизнь, а то, что составляет их части души — нет. Убийца не перестанет убивать, насильник не перестанет насиловать, предавший однажды, предаст снова. Последний пункт для Юнги всегда был спорным. Он чутко наблюдает за Тэхеном, его поведением, как скоро он возвращается домой, словно это его альфа, а не Чонгука. Он вслушивается в то, как Тэхен говорит с Чонгуком, как смотрит и как касается и за все эти три года не заставлял Юнги его в чем-то подозревать. Внушил, что он и правда любит Чонгука с Хуаном и что плачевных ошибок больше никогда не совершит. Возможно и тут есть исключение из правил и папа Юнги в него не входит. Юнги выбегает из магазина, забыв натянуть шарф с варежками. Лицо пылает от холодных языков ветра, слезы бессчетным количеством омывают кожу. Юнги в тумане добегает до подъезда, достает ключи и они валятся из ослабших пальцев. Живот простреливает болью, низ ужасно тянет. Юнги вскрикивает, обнимает себя руками, присаживается на корточки, чтобы поднять ключи, но так и оседает на бетонной плитке, не сумея подняться. Он чувствует, как намокают джинсы, глаза расширяются в панике, а слезы текут новым потоком из-за страха. Юнги нащупывает в куртке телефон и быстро набирает скорую, а потом и Сокджина. Альфа отвечает после первого гудка, как знал. — Что такое, Юнги-а? — на фоне всполошенного голоса слышны шумные разговоры, протесты. Наверное, Сокджин занят, наверное, Юнги его сильно отвлекает, но, бросив трубку, он заставит Сокджина переживать еще сильнее. — Юнги, ты меня пугаешь, что случилось? Мне приехать? — спрашивает он, когда Юнги долго дышит в трубку. Юнги всхлипывает, живот опять прошивает невыносимым дискомфортом. — Сокджин-а, я, кажется, рожаю.***
Сокджину неймется. Нарезает круги возле родильной и дергается каждый раз, когда за дверью раздается истошный крик Юнги. Тэхен, который приехал вместе с Сокджином, сидит на лавочке и просит Сокджина наконец-то угомониться и сесть, потому что раздражает своим мельтешением. — Я не могу, Тэхен, не могу! — срывается до этого упорно молчащий Сокджин. — Как я могу спокойно сидеть, когда Юнги там больно? Тэхен понимающе смотрит на него, кивает и больше не пристает. Чонгук ничего не знает и Тэхен не стал ему звонить. Тот ведь мигом сорвется, через «не хочу» скинет Хуана своим родителям и помчится в больницу. Лишние беспокойства ни к чему, Тэхен ему вечером все сообщит, а сейчас тихо посидит для Сокджина, поможет ему пережить этот волнующий момент. Через пять часов Сокджин сторожевым псом сидит у двери, скребется жалобно о нее, рвется к Юнги, но его не пускают. Тэхен сидит рядом, держит его за плечо, чтобы не сорвался, не мешал. Голос Юнги почти не слышно, от частых и громких воплей он сорвался и до их ушей доносятся только плачущие стоны. Сокджину пытались вколоть успокоительное, но он ни в какую не давался, потому что хотел быть все это время трезвым. Принесенный Тэхеном кофе отвергал, есть, пить в падлу и спустя несколько часов ничего не поменялось. Ему к Юнги надо, родному, любимому, из чьих уст он изредка улавливает свое имя. Как он может есть, пить, дремать, когда его зовут, когда он нужен своему человеку сейчас больше всего? Еще протяжный стон и короткий вскрик. Сокджин вскакивает со своего насеста, обхватывает ручку двери, не успевает дернуть — его перехватывает быстро среагировавший Тэхен. Прижимает его спиной к своей груди за локти и призывает успокоиться. — Почему так долго, Тэхен? Я его с трудом слышу, почему меня не пускают к нему? Со мной ему бы было легче и не так страшно, да и я бы чувствовал себя лучше, видя перед собой его лицо, — Сокджин в руках Тэхена ослабевает, оседает коленями на холодный кафель. — Ты должен быть сильным, Сокджин и не бояться. Думай только о хорошем, не позволяй страху завладеть тобой. Юнги все чувствует и он должен чувствовать твою силу, — поднимает его на ноги Тэхен и переносит на лавочку. Сокджин дрожащими руками растирает вспотевшее лицо, подворачивает горло свитера. Тэхен прав, Сокджин должен собраться, перестать драматизировать и как все обычные люди с замиранием сердца ждать хороших новостей. Но что он может с собой поделать, когда на него шквалистым ветром налетают воспоминания, как они долго с Юнги пытались сделать Яо, как тряслись первые месяцы и как продолжал трястись Сокджин. Потому что это их первый долгожданный ребенок, потому что у Юнги проблемы с организмом и потому что Сокджин их очень сильно любит и очень сильно боится потерять. Перелистывая, как фотоальбом кадры их с Юнги жизни, Сокджин не сразу обращает внимание, что звуки за палатой стихли и весь коридор погрузился в глухую тишину. Ни топота ног персонала, ни скрипа тележек, ни новорожденного крика. Кажется вся больница замерла вместе с Тэхеном и Сокджином, в волнительном ожидании новостей. — Почему он не кричит? — шепотом спрашивает Сокджин, боясь прослушать малейший писк. — Почему Яо не кричит? — уже громче повторяет Сокджин. Нижняя губа предательски подрагивает, а крепкая хватка Тэхена на плече не помогает. Долго. Слишком долго. Почему из-за двери никто не выходит? Почему не поспешат успокоить беснующееся сердце Сокджина? Ему пяти часов было мало и его решили окончательно с ума свести? Доктор выходит спустя минуту тишины. Сокджин подрывается к нему и Тэхен его на этот раз не останавливает. Спокойно поднимается и ровняется с Сокджином. Сокджин раскрывает рот, готовый завалить доктора вопросами, но его опережают: — Вы муж Мин Юнги? — Да, да, доктор, что с ними? Губы доктора растягиваются в доброй улыбке. — С папой и малышом все хорошо. Поздравляем, у вас родился милый омега, совсем крошечный, пятьдесят два сантиметра, весит два килограмма триста грамм. Глаза Сокджина наполняются слезами и он опирается на плечо Тэхена, скрывая в нем свое лицо. — Спасибо, — за Сокджина благодарит Тэхен, положив ладонь на голову Сокджина. Доктор понимающе кивает, не перестает улыбаться и оставляет их одних. Облегчение накрывает их прозрачным покрывалом, Сокджин с Тэхеном одновременной выпускают тяжелые вздохи. Все опасения были напрасны. Запоминать тяжесть минутной тишины не пришлось. — Я стал отцом, Тэхен, — оторвавшись от плеча Тэхена, заявляет радостно Сокджин, не вытирая слез. — Я стал отцом! — улыбаясь дураком, восклицает он и на эмоциях захватывает Тэхена в плен своих рук. Тэхен не сильно похлопывает его по спине, поздравляет. Там, за белой дверью, лежат два самых дорогих и любимых человека Сокджина. Прекрасные омеги, его семья. Маленькая, но со всеобъемлющей любовью. Они с Юнги справились. У них все получилось и дальше у них будет все хорошо. Сокджин уверен, а после увидит это в заспанных глазках-пуговках маленького Яо, не заплакавшего после первого вдоха. Совсем кукольного, но сильного духом. Как тот, в кого Сокджин быстро и беспамятно, но навсегда. Юнги тоже. Быстро и беспамятно, но навсегда.***
«Издавна большинство родителей повторяет такие слова: «Я, в конце концов, неудачник. Но мой ребенок должен добиться успеха». Восемь вечера, Хуан, притомившись, сопит в две дырочки в своей комнате, пока Чонгук вчитывается в строчки Рюноскэ Акутагавы, которого не открывал три года. Не было надобности. Слова Юнги посадили в Чонгука семя сомнения по поводу своих чувств и чтобы помочь себе разобраться, он обратился к творчеству того, кто всегда помогал. Но, погрузившись в таинственные миры японского классика, Чонгук забыл о своей проблеме. Он теперь не в реальности, а там, в древней Японии, по которой так безумно, оказывается, соскучился. Пять минут девятого. Через тридцать секунд послышится звук открывающейся двери, бесшумный хлопок. Тэхен аккуратно снимет верхнюю одежду, повесит пальто на свой крючок, что находится ближе, туфли уберет на нижнюю полку в ящике и без тапок пройдет в ванную комнату, помоет руки, заглянет в гостиную проверить домашних и скажет привычное: — Я дома. Чонгук нехотя отрывается от книги, смотрит на застывшего возле дивана Тэхена и сухо отвечает: — Привет, — закладывает книгу салфеткой и кладет на кофейный столик. Обращает внимание, что Тэхен пришел с не пустыми руками: в одной руке держит сумку с логотипом детского магазина. — Где Хуан? — ожидаемо спрашивает Тэхен, не слыша обычно встречающих его топота ножек и радостных визгов. — Спит. Мы с ним сегодня много гуляли и он устал. Тэхен кивает и оставляет сумку на прозрачном столике, бросив быстрый взгляд на автора книги. — Ты снова начал читать Акутагаву? — удивляется под растерянный взгляд Чонгука, переворачивающего книгу задней стороной вверх. — Еда на кухне, тебе просто нужно ее разогреть, приятного аппетита, — тараторит Чонгук, убегает от вопроса. Встает с дивана, доходит до арки, совмещающей гостиную с коридором и останавливается после просьбы Тэхена: — Поужинай со мной, пожалуйста, — Тэхен сжимает в кармане привычную коробочку, не надеется на положительный ответ, который получает. Чонгук молча кивает и проходит на кухню. Накладывает себе порцию и разогревает. Едят в очень не комфортной тишине. Такой, когда в заполненном помещении людьми все молчат. Когда они последний раз что-то обсуждали? Чонгук и не вспомнит. Они с Тэхеном редко остаются наедине, возле ног всегда вертится Хуан. Но сейчас альфочка спит, а Чонгуку кусок в горло не лезет, как ему с Тэхеном молчать тяжело. Странно. Раньше он с этим человеком часами мог безмолвно проводить время, разговаривать жестами. Сейчас же это даже представить сложно. Первым непосильную нагрузку не выдерживает Тэхен и сообщает, что Сокджин сегодня стал отцом. Чонгук от такого заявления откладывает палочки и во все глаза глядит на Тэхена. — И ты мне не позвонил? — обиженно тянет Чонгук. — Мне и без тебя хватало неугомонного Сокджина, который несколько раз угрожал выбить чертову дверь, если его не пустят к Юнги, — объясняет Тэхен, ухватывая палочками кимчи с рисом и отправляет в рот. — Вдвоем бы было легче его усмирить. Я понимаю, что у нас с тобой плохие отношения, но учись на них забивать, когда дело касается друзей. Тэхен быстро пережевывает, чтобы разъяснить всю ситуацию и избежать назревающий конфликт. — Роды были очень тяжелые, Чонгук. Пять часов. Мы с Сокджином, альфы, кое-как их перенесли, а потом еще минуту, потому что Яо не закричал. Я думал, Сокджин там свихнется, а что было бы с тобой? Я не хотел, чтобы ты лишний раз переживал. Чонгук приструнивает распаляющегося зверька внутри себя и смиренно прижимает губы. Есть в словах Тэхена доля правды. Нервы и так не к черту, а за Юнги бы Чонгук очень сильно волновался. — Сейчас с Сокджином все хорошо? — Да, весь светится от счастья, Яо из рук выпускает, только чтобы его покормили. Чонгук улыбается почти незаметно. Уголок его губ еле-еле вздымается наверх. Тэхен это никак не комментирует и долго не смотрит, чтобы не спугнуть Чонгука и продолжает есть, сохраняет внешнее спокойствие, хотя внутри все пузырится, лопается, щекочет. Чонгук к своей и на половину не съеденной еде больше не притрагивается — поужинал перед приходом Тэхена — и просто слушает рассказ о сегодняшнем дне. У Тэхена очень интересная работа и каждый день случаются интересные кадры. Сегодня нужно было избавиться от ненужных документов, чтобы не путались с другими. Этим обычно занимается Сокджин и, по воле судьбы, на него случайно налетел менеджер со стопкой своих договоров, акций. Бумаги, как по закону подлости, перемешались, несколько минут все собирали, но, заговорившись, через шредер пропустили совсем не то, что нужно было. Повезло, что тот был пуст и они вместе быстренько склеили необходимые для ксерокопии документы. — Какой это уже раз за месяц на Сокджина так «случайно» налетают? — изображает в воздухе кавычки Чонгук. Тэхен испускает смешок, отвечает, что не считает, но точно много. — Эх, знал бы Юнги, такую взбучку ему устроил. С Тэхеном несложно разговаривать. Чонгука это крупно удивляет. Никакая неловкость не присутствует. Со стороны они напоминают давних знакомых, встретившихся спустя несколько лет. В этом и загвоздка. Они не должны так выглядеть. Точно не они, живущие три года под одной крышей и воспитывающие сына. Тэхен рассказывает, что купил Хуану зеленые ботиночки, которые тот очень хотел. Чонгук оборачивается за спину, врезаясь взглядом в пакет и снова улыбается. Мысли о сыне всегда вызывают в нем нежность и любовь. Поужинав, Чонгук убирает со стола, Тэхен ему помогает. Комнатой вновь завладевает тишина и только шум воды разбавляет весь ее вес. Когда со всеми делами покончено и стеклянная поверхность кухонного стола сверкает чистотой, Чонгук собирается пойти принять душ и лечь спать, но его притормаживает рука Тэхена, аккуратно схватившая его за руку. Чонгук косо смотрит на длинные, узловатые пальцы, полностью обхватывающие тонкое запястье, не поворачивается. Так и стоя к нему спиной, спрашивает: — Что такое? Вместо ответа, Тэхен притягивает его к своей мощной груди и обнимает, крест накрест сложив руки, сжимая плечи Чонгука. Несильно, не до хруста костей. Осторожно, как фарфоровую куколку, склеенную по кусочкам, угрожающе подрагивающую от одного дуновения ветра. Чонгук слышит его шумное тяжелое дыхание в свою макушку, чувствует тепло его горячего тела. И опять эта неподъемная тишина, два человека в просторной комнате и приглушенный свет гостиной лампы в полумраке. У Чонгука кровь шумит в ушах и он на этом звуке концентрируется. На сетчатке формируется песчаный пляж, на линии горизонта бескрайнее море, волны плавно разбиваются о берег и приносят с собой причудливой формы камни и ракушки. Летний ветер обдувает тело, пробирается под футболку и Чонгуку удается поверить, что он там, где морской воздух дух очищает, но легкие наполняются кориандром с петитгрейном и Чонгук дышит Тэхену в шею, вернувшись в грустную осень. Ему от него не сбежать, не спрятаться, а если и получится, Чонгук сам верной собачкой вернется, умирающей от недостатка запаха истинного. Таких унижений Чонгуку не надо и сына разлучать с отцом, которого тот так сильно любит в столь маленьком возрасте, для него кощунство. Чонгуку терпеть и во благо чего? Во благо семьи. — Чонгук, — глубокий голос в подкорку сознания. Чонгук открывает глаза и находит черные Тэхена, отливающие янтарным в мягком свете лампы. — Я люблю тебя. Я очень сильно тебя люблю. Люблю почти десять лет и каждый день сильнее. Люблю и Хуана, который сейчас тихо спит в своей комнате. Я люблю вас самой сильной любовью, ей никогда не будет конца. Ее хватит на нас троих, — он не спешит. Говорит четко, медленно, добирается до самых недр разума, чтобы его услышали, вняли. Чонгук его понимает. Всегда понимал и смысл слов не утерял. Он прекрасно знает значение «я тебя люблю». И все также не может ответить. Вроде бы и нет ничего сложного, просто повторить, слово в слово, но мозг данную фразу утерял в камере хранения, конкретно к Тэхену и выдает «ошибка». Голова Чонгука испещряется множеством «ошибок», когда Тэхен отходит на шаг, запускает руку в карман и, встав на одно колено, выуживает красную бархатную коробочку. Щелк. Чонгук видит золотой обруч кольца, на внутренней стороне гравировка «моя судьба», а в Чонгуке что-то за живое режется. — И я хочу спросить: будешь ли ты моим мужем, Чон Чонгук, чтобы Хуан жил в узаконенной семье? «Я не выйду за тебя, Тэхен», — по-прежнему ясно и свежо, Чонгук не сомневается, что Тэхен сам отчетливо помнит каждый день, завершающийся этим коротким предложением, которое перестало повторяться после рождения Хуана. На что Тэхен рассчитывает? «Брак полезен для успокоения чувственности. Для успокоения любви он бесполезен». Тэхен устал от безответной любви? Или весь спектакль ради Хуана? Стать мужем Ким Тэхена, каждый день рядом с которым — пытка? Ради семьи? А как же чувства? Тэхен думает, что за эти три года Чонгук его успел полюбить? Чонгук его совсем не понимает, у него «ошибка» на «ошибке», красная лампочка истерично мигает и орет без умолку. Что же Чонгук к нему чувствует? Чонгук делает глубокий вдох, прикрывает веки. Бабочки не воскресли, их трупики прахом вывелись из организма, дыхание не спирает, сердце… Чонгук от неожиданности распахивает глаза и чутка отшатывается. Терпеливо ожидающий Тэхен, у которого уже нога онемела, придерживает омегу за руку, чтобы тот не упал. Чонгук в панике бегает глазами по комнате, ухватывается ими за кольцо, а потом и за взволнованное лицо Тэхена. Он мелко качает головой и слышит. Бум-бум. То, что давно уничтожили, вырвали с корнем, что Чонгука живым не делало. Бьется трепетно и быстро, кровь приливает к щекам. За три года успело прорасти, поливалось чужой заботой и любовью, а теперь радостно долбится. Чонгук в неверии качает головой. Как такое возможно? Тэхен же его предал. Точно. Его. Того Чонгука. От которого ничего не осталось. Этот ненавистью жил, но и ее вытравил. Принял нейтралитет. А сейчас что? Потерял бдительность и… Страшное слово, страшнее ненависти, но одинаковое по силе. «Если любовь и ненависти — это одно и то же, то я…» Что? Чонгук в жизни не признает и не скажет. Это будет его самая большая тайна, которая никогда не найдет выхода. Играть счастливую и полноценную семью ради маленького Счастья? Огородить его от паршивых лап этого большого и ужасного мира, пока есть шанс? Чонгук согласен. — Да.