Одинокая птица

Одинокая птица ты летишь высоко В антрацитовом небе безлунных ночей, Повергая в смятенье бродяг и собак Красотой и размахом крылатых плечей.

Гриша не воспринимал Захара всерьёз. Никогда. Ни когда младший (всего-то на год) лупил его в песочнице пластмассовым самосвалом по голове — всё равно Грише было запрещено давать брату сдачи («Ты ведь старший!»). Ни когда Захар в одиночку съедал немногочисленные сладости, купленные к Новому Году для обоих. Ни когда младший брат пакостил — разбивал окно, поджигал мусорку во дворе, подкладывал кнопки учителям и одноклассницам, срывал уроки — и всегда валил всё на Гришу. С той поры, как старший остался на второй год после пятого класса, это стало совсем легко. Почему изворотливый гаденький Захар всегда выходил сухим из воды — для Гриши так и осталось загадкой, впрочем, его это особо и не интересовало. Брат вообще его не интересовал — Гриша с раннего детства понял, что брат мелочен, злобен, хитёр и злопамятен, и потерял интерес к Захару. Однако его стукачеств терпеть не стал — бил жестоко, втайне ото всех, один на один, не лишая, впрочем, брата возможности защищаться. Захар всегда предпочитал вытерпеть побои и тут же нёсся к родителям или учительнице, чтобы нажаловаться на «обидчика». Гришу наказывали, сильно, после одного такого происшествия его и оставили на второй год — как отпетого хулигана, несмотря на сносную учёбу — сплошные тройки, четвёрку по физкультуре и твёрдую «пять» по литературе и рисованию. Так он оказался в одном классе с Захаром. От своей «системы» Гриша, впрочем, так и не отказался — за пакости в его сторону продолжал бить Захара, пока до того наконец не дошло, как до жирафа — Гришу лучше не трогать. Между братьями Стрельниковыми началась «Холодная война». Одним из любимых занятий шестиклассника Захара было дёргать за тощие косички белобрысую соседку по парте. Подкладывать ей кнопки он зарёкся год назад, когда плюхнувшаяся не глядя на стул Ната сперва завизжала, как резаная, потом, игнорируя протестующие крики учительницы, ругавшейся почему-то на саму девочку, сгребла ухмыляющегося соседа по парте за загривок и от души приложила лбом об парту, после чего схватила ранец и пулей вылетела из кабинета. Извиняться перед Захаром, несмотря на настойчивые просьбы учительницы, она на следующий день отказалась, с удовольствием оглядывая здоровенную шишку на лбу противного мальчишки. Впрочем, тот тоже не спешил просить прощения за свою выходку. В итоге в школу вызвали родителей обоих. Нату это не слишком волновало, судя по всему, а Гриша злорадствовал — наконец-то виноват не он! Радость слегка притупилась, когда вернувшиеся из школы мама с папой устроили выволочку обоим сыновьям — Захару за хулиганство, Грише — за то, что не приглядывает должным образом за младшим братом. Захар тоже никогда не воспринимал Гришу всерьёз. Дружбой между братьями с ранних лет и не пахло, а, чем старше становились Стрельниковы, тем больше, казалось, образовывалась между ними пропасть. Подросший Гриша якшался с сомнительными личностями — куда сомнительней, чем дворовые хулиганы из компашки Захара — и уже к восьмому классу начал прифарцовывать шмотьём. Захар пробовал было стукнуть родителям, но пришлось быстро заткнуться — у Гришки водились деньги, он не жмотничал, покупал домой еду, завёл себе магнитофон, приоделся — с таким братом лучше было если не дружить, то сохранять ровные отношения. После восьмого класса оба брата, неизвестно почему, не сговариваясь, решили не сваливать в ПТУ, а доскрипеть до выпускного. Захару было откровенно влом выбирать специальность, статус школьника его вполне устраивал — минимум ответственности. Мотивы Гриши оставались неясными. Первое сентября в девятом классе ознаменовалось тем, что одноклассницы — все как одна — явились в школу как-то неожиданно повзрослевшими и похорошевшими. Особенно выделилась соседка Захара Натка, отчекрыжевшая косички, щеголявшая густой чёлкой и невесть как отрастившая просто сногсшибательные ноги, которые подчёркивала ставшая вдруг неприлично короткой юбка старенького форменного платья. Захар был так занят пусканием слюней на парту, украдкой разглядывая натянувшийся на груди Наты кружевной фартук и чуть задравшийся подол, что не заметил, как с задней парты на Натку не отрываясь смотрит его заклятый брат. Впрочем, заметить было мудрено. Гришка уже давно взял моду щеголять в пир и в мир в идиотских солнцезащитных очках, отбрыкиваясь от учителей справкой о хрен пойми какой болезни глаз. Болезнь и вправду была, но в таком раннем детстве, что Захар уже и не помнил. А вот очки остались, и за любое прикосновение к ним Гришка бил смертным боем, не разделяя на мальчиков и девочек. — Чё пялишься? — вырвал Захара из его малопристойных фантазий голос Натки, — Дыру протрёшь. Почти не смутившись, тот оскалился и прошепелявил: — А чё, жалко, что ли? Ты… ничё такая стала. Ответом была волна ледяного презрения. — Только заметил? Захар не нашёлся, что ответить, и после последнего урока подлетел к Натке в школьном дворе и со всей дури огрел Натку портфелем по затылку. — Идиот, что ли? — заверещала та на весь двор. Захар с хохотом отскочил на несколько спасительных метров, ожидая, что Натка кинется догонять его, чтобы дать сдачи. Но соседка его огорошила. Поправив чёлку, она обронила сквозь зубы: «Когда ты уже повзрослеешь?» и, грациозно покачиваясь на каблуках маминых туфель, удалилась. Захар остался в растерянности стоять посреди двора в нелепой позе. На следующий день длиннющие ноги Натки, как и сама Натка, никуда не делись. Захар не находил себе места и не понимал, почему. — Чё, больно было, — наконец прошептал он, наклонившись к соседке, не обращая внимания на то, как она в этот момент поморщилась, — Ну, портфелем? Натка не сочла нужным отвечать, только фыркнула и вернулась к решению уравнения. Захару стало обидно. — Ты чё, глухая, что ли, герцогиня… — начал было он, но тут его вызвали к доске. После уроков он снова догнал Натку во дворе, но огревать ранцем уже не спешил. — Чего тебе? — с явным неудовольствием поинтересовалась она. Захар осклабился. — Проводить, мадемуазель? — развязно предложил он. Ната сморщила хорошенький носик и неожиданно расхохоталась. Захар уязвлённо молчал, украдкой пуская слюни на круглые коленки, обтянутые дефицитными тонкими чулками. — Не интересно, — заявила Ната, отсмеявшись, — Свободен, мальчик, — и вновь оставила Захара, сжимающего кулаки, посреди двора. «Очень надо, подумаешь, цаца», — подумал он, с досадой сплюнув на землю. Мысли о Натке и обиду на её холодное презрение Захар задвинул далеко и надолго. Делать ему было нечего, кроме как думать о какой-то ногастой фре! Дома и в школе проблем хватало и без того. Контрольная по алгебре свалилась, как снег на голову. Обычно такие вещи Захара не волновали, но заканчивать четверть с годовой двойкой не хотелось. Училка и так косо на него смотрела и не упускала возможности на каждом уроке брякнуть что-нибудь неприятное на его счёт. Отчего-то Гришку эта участь миновала, наверное, из-за того, что он в последнее время перебивался с тройки на четвёрку. Конечно, денежки-то считать надо, не то надуют. Захар злился, бесился, огрызался. Никакой шпаргалки на контрольную он, ясное дело, подготовить не успел. Повертевшись пол-урока и измазав тетрадь несколькими жирными зачёркиваниями, он решил забить. Постреляв глазами по сторонам, он со скуки бросил взгляд через плечо — Гришка корпел над тетрадкой, тоже изгвазданной многочисленными исправлениями, он перевёл взгляд на соседку. Натка, воровато поглядывая на бдящую сквозь очки училку, лихо скатывала формулы со шпаргалки, явно заныканной под партой. Неслышно присвистнув, Захар решил, что она обязана поделиться — при социализме живём, ёпта! — скосил хитрый глаз под парту — и обомлел. Сентябрь выдался тёплым, даже чересчур, поэтому Натка, как и другие девчонки, в школу ходила пока без чулок и колготок, щеголяя в туфлях, надетых на носочки. В данный момент Натка аккуратно приподняв подол форменного платья, лихо списывала формулы, накатанные в столбик прямо на ноге, повыше колена, ручкой по молочно-белой коже… Захар судорожно сглотнул. Незаметно пнув соседку в бок, он шепнул сквозь зубы: — Натка, дай списать! — Отвали, — ничуть не смутившись, буркнула та, не прерывая своего занятия. — Дай списать! Жалко, что ли? — Отвянь! Захар поёрзал, бросил взгляд на позёвывающую училку и, отметив походя, что до конца урока осталось минут пятнадцать, решительно запустил руку под парту. Почти вслепую нащупал ногу соседки, вцепился в круглую коленку — Натка вздрогнула — и прошипел: — Ща спалю тебя! Списать дай! Натка испуганно вскинула глаза на учительницу, чуть шевельнула ногой, которую продолжали стискивать холодные пальцы и, не глядя на соседа, злобно выдохнула: — Чёрт с тобой! Давай, быстро только. Пальцы Захара осторожно, чтоб не смазать, двинулись вверх по Наткиному бедру. Формулы перед его глазами расплывались, тонули в непонятно, откуда взявшемся алом тумане, под ладонью мелко вздрагивала горячая нога Натки с гладкой, какой-то нереальной на ощупь кожей. Стрельникова вело, не то от жары, не то от чего ещё. В какой-то момент Захар так сильно в забытьи стиснул нежную кожу Натки, что та протестующе пискнула — негромко, но достаточно, чтобы услышала училка. — Лютикова, Стрельников, в чём дело? Всё уже решили? — Я — да! — отрапортовала Натка, не дав Захару, всё ещё плавающему в красном тумане, опомниться. — Сдавай, — кивнула учительница. Ната выскользнула из-под руки соседа и, схватив свою тетрадку, и, шустро процокав каблучками, опустила её на учительский стол. Училка вцепилась в тетрадку, как коршун. Когда Натка вернулась на место, Захар, выждав для проформы пару секунд, снова ткнул соседку в бок. Ната злобно зыркнула на него — Захар в ответ скрипнул зубами и вновь полез левой рукой под парту. — Быстрей давай, — шикнула Натка, не глядя на него. Рука ходила ходуном, но Захар, почти не глядя в тетрадь, строчил формулы с пулемётной скоростью. Ната про себя решила, что, если его поганая ладонь дёрнется выше, хоть на миллиметр — она ему врежет. И плевать, что он её спалит. Но Стрельников не зарывался. «Не хватало, чтобы синяк остался», — успела подумать Натка перед тем, как прозвенел звонок. На большой перемене Ната тщательно мыла ногу с помощью куска земляничного мыла и носового платка. Предбанник с рукомойниками для мужского и женского туалетов был смежный, но Натка не боялась, что за её занятием её кто-то застукает. Однако, когда из мужского туалета вывалился изрядно надоевший Захар, она с досадой заскрипела зубами. Стрельников настолько залип на её задранный подол, что из плена разыгравшейся фантазии его вырвал только мрачный голос Натки: — Не насмотрелся ещё? — Так я не смотрел, — развязно подмигнул Захар, придвигаясь ближе, — Я щупал. — Руки помой, свинья. Пристроившись у соседней раковины, Захар старательно потёр ладони одну о другую под противной струёй холодной воды и мстительно встряхнул их несколько раз, с удовольствием отметив, что несколько капель попали-таки на платье Натки. Та брезгливо поморщилась, но промолчала. Вытерев руки прямо о форму, Захар сделал шаг к ней, почти затирая Натку в угол предбанника. — Я это… Ну, типа, спасибо. За шпору… и за… — он сально хмыкнул. Натка скривилась. — Дай пройти, олух. — Да я ж от души, мамзель. Дай поцелую. Это вылетело почти случайно и прозвучало развязной шуткой, которую Натка, впрочем, не оценила. — Пропусти, урод! — Да чё ты, рассыпешься? — не отставал Захар и, не чувствуя особенного сопротивления, со странным восторгом и ощущением чего-то нереального чуть ли не с размаху вдавился своими губами — обветренными, покусанными — в Наткины. Захар до этого никогда не целовался, да и то, что происходило в предбаннике туалета, нормальным поцелуем назвать было нельзя. Натка накрепко стиснула зубы, в которые безуспешно пару раз врезался язык Захара, но ему всё равно дико нравилось. Во-первых, Натка не успела накрасить губы, после того, как химичка на позапрошлом уроке потребовала стереть помаду. Во-вторых… Это ж Натка! Эдакая цаца, фу-ты, ну-ты — а Захар её в туалете зажимает. А до этого за ляжку помацал. Ну просто два счастливых лотерейных билетика в один день! Захар тискал бы Наткины губы ещё долго, но ей, видимо, надоело. Отпихнув от себя одноклассника, она поправила платье и, так и не накрасив губы, двинулась к выходу. — Не боишься, что растреплю? — прилетело ей в спину. Ната хмыкнула и не смогла отказать себе в удовольствии бросить взгляд через плечо. — Да кто тебе поверит? Ещё секунду назад сыто-самодовольная, а теперь позеленевшая от злости мина Захара в этот момент была бесценна.