Одинокая птица

У тебя нет птенцов, у тебя нет гнезда, Тебя манит незримая миру звезда, А в глазах у тебя неземная печаль. Ты сильная птица, но мне тебя жаль.

Промаявшись после той памятной перемены два дня, Захар, жутко злясь на себя непонятно за что, догнал Натку во дворе после уроков. — Да ты задрал меня, — огрызнулась блондинка, не давая разинувшему было рот однокласснику хоть что-то сказать. — Чё ты злая такая? — казалось, не обращая внимания на грубость, щурясь протянул Захар, — Как собака… Давай провожу, портфельчик донесу… «Портфельчик» у Наты был тощенький, с двумя тетрадками на все предметы, одной ручкой и тюбиком рижской губной помады. Учебники Натка в школу не носила, для этого существовал брат-двойняшка, хлипкий, тощий, отжать у которого необходимое было легче лёгкого. Когда Натка в очередной раз цапала с его парты учебник, он тихо бесился, обещал вырасти, стать самым крутым и «всем показать», утирал нос и молча придвигал к себе учебник соседки по парте, отличницы Люськи… — Иди лесом, — не повышая тона и даже не глядя на Захара с высоты своих каблуков, посоветовала Натка, кого-то высматривая в толпе скатывающихся с крыльца школьников. «Кто-то» не замедлил появиться. — Ну чего, пошли? — успевшим сломаться баском спросил как-то незаметно материализовавшийся перед Натой Гришка, — Тебе чего? Захар хотел и даже пытался ляпнуть в ответ что-то ядовитое, едкое, что-то насчёт того, чтобы голубки предохраняться не забывали, такое, после чего Натка пошла бы красными пятнами от злости и стыда, а Гришка побелеет и кинется на брата с кулаками — Захар любил и умел провоцировать, находил в этом отдушину для собственной злобы, недолюбленности, неудовлетворённости… Но отчего-то получилась только кислая гримаса и идиотское замечание брату: — Не шатайся долго. Я за тебя комнату убирать не стану. — А если заплачу? — с мерзкой, сдержанной, абсолютно взрослой улыбкой уточнил Гришка. Захар повертел у него перед носом пальцами сложенными в кукиш. — Видал? Шиш съешь! Натка заливисто расхохоталась. — Смотри-ка, у тли зубки отрастают, — заметила она. Захар сжал кулаки и побледнел. — Три рубля, — небрежно обронил Гриша. — Сам уберёшь, не барин, — пересилив себя, заявил Захар, втайне гордясь собой — прозвучало хорошо, издевательски, независимо. — Как знаешь, — Гриша пожал плечами, забирая у Натки тощий ранец, второй приобнимая одноклассницу за костлявые плечи. Глядя вслед удаляющейся парочке, Захар продолжал сжимать кулаки, так, что ногти в ладонь впивались, и недоумевал, отчего это он так странно реагирует на выпендрёж Гришки. Впрочем, он собой гордился — пусть знает, пусть оба знают, что Захар не продаётся! По крайней мере, за три рубля! Шаркая огромными ногами в растоптанных ботинках, к нему подвалил Наткин брат. — Чё ты, к сеструхе подкатываешь? — противно растягивая гласные и то и дело шмыгая носом, поинтересовался он. — Не твоё дело, Лютик, — совсем беззаботно отрезал Стрельников — пусть это чмо тоже знает, что Натка Захару по барабану! — Я Лютый, — привычно занудил Лютиков — он всех просил называть себя так, воображая себя крутым, типа вечно трущихся на дискотеке в ДК студентов ПТУ, разодетых в кожаные куртки и цветные олимпийки. Тощего, прыщавого, вечно сопливого и вообще выглядящего гораздо младше своих пятнадцати Лютикова поднимали на смех, но он не сдавался. Детское прозвище «Лютик», как и тупое, по его мнению имя Наталий — в честь одного из основателей города — он ненавидел. — Стручок ты обглоданный! — не выдержал Захар, — Сопли вылечи и в качалку запишись, хомяк-дистрофик. — Запишусь, — прогнусавил «Лютый», — А к Натке можешь не подкатывать, она с Гришкой. Он ей подарки дарит и в кино водит. У Захара, неизвестно почему, впервые в жизни остро заболело сердце. Плюнув на землю, он отрешённо зашагал в сторону дома. К удивлению не только Захара, но и многих, у Гриши с Нателлой всё оказалось серьёзно. В злую минуту, лёжа далеко за полночь на кровати в темноте, кусая губы, Захар думал, что Гришке хорошо — у него водятся деньги, вот он и поймал Натку на подарки и другие заманухи, а она, продажная душонка, рада купиться… Да пропадите вы оба пропадом! Когда Гришка привёл Натку на свой день рождения, Захар демонстративно старался быть весёлым, глупо шутил, хотя и без пошлостей, в какой-то момент даже схватил гитару и с общего одобрения сбряцал пару сопливых песен, подслушанных с Гришкиного магнитофона, и радовался, что в эти несколько минут Натка смотрела не на Гришку, а на него — правда, с очень странным выражением на усталом личике. Все старания Захара пореже видеться с этими двумя полетели к чертям, когда уже в десятом классе родители как-то заполошно стали готовиться к свадьбе едва справивших шестнадцатилетие Натки и немного отставшего от неё Гришки. Захара никто ни во что не планировал посвящать, он сам разнюхал, что Натка, оказывается, умудрилась залететь. Захар подозревал, что вовсе не от его тупого братца. Расписали их быстро, Натка родила уже летом. Никто из троицы родственничков, окончивших десятый класс, естественно, не стал поступать ни в какие институты. Разглядывая новорождённого племянничка, Захар с неудовольствием отмечал, что, скорее всего, ошибся — в Лёшке — так назвали этот вечно пищащий кулёк — не было ничего от Натки, зато он был вылитый Гришка, даже родинки на виске и подбородке были один в один. Сама Натка никакой особой любви к отпрыску не выказывала, кисло сидела дома, пялилась в телик или в окно, подурнела. Так продолжалось где-то полгода, потом Гришка увёз своё семейство на свою новую хату. Захар окончательно плюнул на них, как только за родственничками закрылась дверь. Время шло своим чередом. Захар по настоянию матери окончил ПТУ, числился автомехаником в убогой мастерской, про Гришку слышал урывками. Вроде, они с Наткой переехали в Ялту, потом в Ленинград, потом вернулись, осели в Катамарановске. Гришка занимался какими-то совсем уж незаконными делами, водился с настоящими бандитами, сколотил свою шайку. Захар злорадствовал, воображая, как ненавистного братца однажды заметут — и братца замели. Дали год по какой-то несерьёзной статье. Отец братьев к тому времени уже умер, мать к досаде Захара не отнеслась к аресту старшего сына как к чему-то ужасному, поохала и… предложила Натке с семилетним Лёхой перебраться к ним, чтобы той было легче. Натка отказалась, но внука привозила часто. Сама сидела на кухне, курила тонкие папироски, перебрасывалась с Захаром ничего не значащими фразами, пока бабушка тетёшкалась с Лёшей. Захара ломало, Захара возило по клеёнке кухонного стола, Захара выворачивало наизнанку, хотя внешне ничего не было заметно. Натка вновь похорошела, стала даже лучше, чем была. Дорогие шмотки добавили лоска, и вся она стала такая ухоженная, дорогая, совсем как бабы на страницах журналов, которые Захар иногда листал. Такая взрослая, такая далёкая, такая чужая. Ему было странно находиться рядом и воспринимать как живого человека. Когда Гришка вышел, он неожиданно пригласил брата в гости. Захар нагрянул в чистенькую, слишком по-столичному вылизанную для Катамарановска квартирку — не чета родной хрущёвке с вечно текущим краном и отклеивающимися с картонных стен обоями. Захар даже припёр с собой дешёвый вафельный торт, при взгляде на который Ната скривилась, зато Лёшка обрадовался. Сладкоежка, весь в отца… С трудом отсидев дежурный час в неуютной квартире, в неуютном обществе, Захар позорно сбежал и зарёкся иметь с ними дело. Шли годы. Братья Стрельниковы похоронили мать, Гришка с Наткой два раза порывались развестись, Гришка отсидел ещё два раза — полтора года в общей сложности. Захар влачил неспешное скучное существование, почти не ощущая неприятного свербления в груди. Звонок от Наты раздался, как гром среди ясного неба. — Приезжай, — отрывисто бросила она в трубку. Этого оказалось достаточно, чтобы Захар всё бросил и приехал. Натка носилась по квартире в длинном халате, нервно курила. Лёшки дома не было, наверное, ещё в школе, запоздало подумал Захар, приземляясь на мягкое неудобное кресло в гостиной. Следующие полчаса он терпеливо, даже с долей интереса, выслушивал гневную отповедь Нателлы, которая впервые кому-то вслух жаловалась на мужа. Впрочем, жалобой это было сложно назвать. Поток ругательств, перемежающихся с нецензурной бранью, столь искусной и витиеватой, что весьма искушённый в этом деле Захар даже заслушался. «Скотина» и «мерзавец» Гришка, как он уже уяснил, на поверку оказался совсем не таким, как хотелось и представлялось Натке, не опасным крутым бандитом, жизнь с которым будет похожа на фейерверк. Занимался тёмными делами, вечно пропадал на стрелках, сходках и в командировках. Натку в дела не посвящал. Дома превращался в чёртову квашню, сюсюкающуюся с сыном и женой, в бесхребетное сентиментальное чмо. Нередко заваливался в баню со своими дружками, возвращаясь, клялся, что не изменял. Натка не верила. Захару казалось, что потому, что не хотела верить в безупречность мужа. Денег в доме было хоть жопой жуй, Ната могла ни в чём себе не отказывать, в отличие от детских лет, но это давно стало само собой разумеющимся и не особенно радовало. Нате хотелось власти, острых ощущений, опасностей, хотелось участвовать в серьёзных делах, якшаться с серьёзными людьми, в ней был такой потенциал — Захар знал наверняка! — она была способна в одиночку подмять под себя полгорода, а вместо этого получила пелёнки, кастрюли и равнодушие Гришки к её талантам… — Видели глазки, что покупали, теперь хоть повылазьте, — издевательски развёл он руками, когда Нателла выдохлась, — Чего не свалишь от него? Только не пой, что любишь. Вижу, какая у вас любовь неземная. Нравится тебе такая житуха, с жиру бесишься. Конечно, это было не совсем то, что имел в виду Захар. Но, во-первых, долю истины в этих словах он, как ни крути, видел, а во-вторых, отчаянно хотелось насолить Натке, не видящей, судя по всему, в отношении Гришки разницы между «Хочу быть с ним» и «Хочу быть им». У Гришки уже своя ОПГ, Гришка делает деньги, Гришку боятся и уважают, а ей, хоть и дико нравится всё это, но остаётся быть лишь приложением к крутому мужу. — Чё ты там пьёшь? Портвешок? Хорошо. И мне плесни. Ната молча выполнила эту просьбу, хотя было видно, что она с большим удовольствием расколотила бы полупустую бутылку о башку деверя. — Ну и нахрена ты мне это всё рассказала? — бодро поинтересовался Захар, ничуть не смущённо хлопнув рюмку недурного портвейна, — Нет, не так… Почему именно мне? Маникюрше бы поплакалась… Или… Тебе что-то от меня надо? — он оскалился с каким-то бесстыжим блеском в глазах. У Нателлы был такой странный вид, точно ей действительно было что-то нужно от Захара, потом она передумала, а теперь… снова передумала. — Ненавижу его, — вдруг тихо и чётко заявила она с тоской и горечью, — Ненавижу. Для него всегда на первом месте будет Лёшка. На втором — его грёбанная ОПГ и их делишки. А уже на третьем я… если вспомнит… Ну ничего! Он ещё узнает!.. Я ему покажу!.. Нужна ему идеальная жена? Хрен ему! — и подкрепила своё решение парой непечатных выражений. Захар смотрел с восхищением. Вот такая Натка ему нравилась больше всего — с горящими глазами, непокорная, свободная, сильная, опасная… Властная. Гришка-размазня такую женщину не заслуживает. Никто не заслуживает! Никто! Не успел Захар укрепиться в этой мысли, как Натка вскочила, стоя опрокинула ещё рюмку портвейна и нервно выпалила: — Чего сидишь? Раздевайся! Захара словно окатило волной кипятка. Он искренне подумал, что ослышался, что это вопит ему в уши его подсознание, его собственный внутренний голос, потому что Натка ни при каких обстоятельствах не могла предложить такое. Не ему. Не она. — Оглох что ли? Захара не пришлось уговаривать дважды. Даже если он ослышался или не так понял, пусть лучше Натка врежет ему по морде или между ног, чем он просрёт такой шанс! Стараясь не спешить и не отрывая взгляд от Наты, он стянул с себя свой вечный кепарик, пригладил отросшие рассыпающиеся волосы, сбросил потёртую кожанку и застыл. Натка резко скинула халат, и от её вида в одном только дорогущем, бог весть на что похожем белье, Захар едва не ослеп. Справедливо решив, что после такого и помереть не жалко, он решительно затолкал Натку в их с Гришкой спальню, позволяя ей на ходу стащить с него через голову свитер. Потом они заполошно опрокинулись на широкую, мягкую до вязкости кровать. Дальше всё было как в тумане. Вдавливая Натку в пахнущую свежестью постель, он думал о том, что это не может быть с ним. Не должно. Не он. Не он имеет право скользить шершавыми мозолистыми пальцами по атласной коже. Не ему жадно и жарко впиваться влажным горячим ртом в эту трепещущую лебединую шею. Не ему сдавливать безупречную грудь, нисколько не испорченную, правда, непродолжительным, кормлением сына. Не под ним эта невероятная, неземная женщина должна извиваться и стонать — под кем-то другим (не Гришкой, конечно!), кем-то властным, ценящим её, достойным её… Захар таких людей не знал и знать не хотел — она была с ним. Под ним. Над ним. Его. Когда оглушённый, едва дышащий Захар опрокинулся на подушки, Натка поднялась и, не удосужившись что-то на себя накинуть, закурила. Он не спешил подниматься. Во-первых, пока что его никто никуда не гнал. Во-вторых, никогда прежде тело Захара не было таким невесомым, разморенным, разнеженным. Да, наставлять рога родному брату с его женой-богиней на их же супружеском ложе — это совсем не то, что тискать полупьяную сокурсницу на вписке, или за гаражами задирать подол некрасивой продавщице из ларька, или скидываться с мужиками из автомастерской на дешёвую путану — одну на четверых. — С Гришкой не пересекайся теперь, — буднично бросила вернувшаяся в спальню Натка, — Он узнает — по пакетам тебя расфасует со своими дружками, ищи-свищи тебя потом по лесу. — А он узнает? — уточнил Захар, приподнимаясь на локтях. — Узнает. Расскажет, понял он. Специально так преподнесёт, мол, ты такое ничтожество, что я, пока тебя нет, с твоим братом кувыркаюсь, с нищим, грязным, убогим механиком. — Сама-то не боишься? Натка нервно хихикнула. — Мне эта тряпка ничего не сделает, — уверенно заявила она, — Особенно, если хочет сына видеть. А я потом уйду от них. Видеть их не могу, обоих! Два сапога пара! Ненавижу! — Куда подашься? — неизвестно зачем спросил Захар — очевидно, затем, что ему просто нравилось разговаривать с Наткой. — Тебе какая разница, — фыркнула та, гася окурок в пепельнице. Захар с сожалением понял — сейчас его будут гнать. Всё, закончилась лафа. И снова ошибся. Ната просканировала его задумчивым взглядом, быстро посмотрела на часы. — Ну что, повторим, любовничек?