***
Обед впервые за долгое время подали в трапезной. Тайвин занял место во главе стола, Санса сидела по одну его руку, Джейме — по другую. К Арианне в последнее время возвратился аппетит, а может, присутствие свекра заставляло ее сдерживать свои вспышки раздражения. За веселый разговор за столом как обычно отвечала Дженна, делясь новостями, которых у нее в запасе всегда было больше, чем у Сансы и кого бы то ни было еще. Она заодно расспрашивала Тайвина о последних событиях в столице, о Джой, Мирцелле и Томмене, и Тайвин кратко, но все же отвечал. Из-за того, что все были заняты трапезой, Дженна в кои-то веки не фыркала в ответ на немногословность брата, и семейный обед общими усилиями прошел весьма неплохо. Покончив с трапезой, Тайвин направился в кабинет, и Санса последовала за мужем. После долгой разлуки она хотела как можно больше времени проводить вместе с Тайвином, пусть даже это означало просто сидеть в его кабинете и молчать, пока он занимался делами. Ей просто нужно было видеть, что он наконец-то здесь, с ней рядом, потому что она все еще в это не верила. Тайвин подошел к столу, чтобы просмотреть письма, которые пришли в его отсутствие. Он делал все так уверенно, будто и не отлучался никогда, будто просто пришел сделать то, что делал каждый день, привычную рутину. Может, на самом деле он все время был здесь и никуда не уезжал? Санса заметила небольшой сундук, который стоял на краю стола. Несмотря на привычную взору картину, сундук этот был ей незнаком. Она подошла поближе и провела пальцем по рельефу на темном дереве. — Что в нем? — поинтересовалась Санса, играясь с резными завитушками. Тайвин поднял взгляд от письма, которое успел начать просматривать. — Бумаги. Привез их из столицы. Сердце Сансы подпрыгнуло с самому горлу. Конечно, она верила ему с самого начала, но именно теперь осознала, что Тайвин действительно отказался от цепи десницы и забрал из Королевской Гавани свои вещи, потому был намерен быть с ней. Санса едва сдержала порыв подойти к мужу и снова ощутить его объятия, которых ей так не хватало все это время. — Ты будешь их сортировать? — полюбопытствовала Санса. — Позже, когда будет время, — Тайвин взялся за новое письмо. — Я могла бы помочь. Тайвин кивнул, Санса увидела смешинки в его глазах, когда он раскрыл ее делание просто побольше времени провести с ним рядом, пусть даже они будут заниматься каждый своим делом. Получив разрешение, Санса открыла сундучок и аккуратно стала перебирать хрустящий пергамент, какие-то свитки и письма, пока в глубине ее пальцев не коснулось что-то холодное. Санса достала со дна золотой овальный медальон с изящными узорами. Ей показался знакомым этот медальон, но она не могла вспомнить, где она прежде его видела. Санса скосила глаза на мужа, который был занят чтением. Может, это подарок для нее? Но Тайвин редко дарил ей драгоценности без бархатного футляра. Луч послеобеденного солнца, попавший в окно, пробежал по узорам на крышке медальона. Сансе показалось, что в центре луч скользит по узорам особенно весело. Она плавно повернула медальон и поняла, что сияние, выделяло на фоне узоров букву «Д». То ли дело там было в другой огранке, то ли отполирована центральная часть медальона была лучше, но это явно была первоначальная задумка, хотя буква будто перечеркивалась вертикальной линией. Присмотревшись, Санса поняла, что это еще одна буква, «Т». Первой ее мыслью было уйти и поплакать где-нибудь в одиночестве. Но Санса не хотела уходить — она только что воссоединилась с мужем и не хотела ссориться с ним из-за медальона, на котором были инициалы его и его любимой женщины. Она сжала медальон в руке, и он открылся, видимо, под воздействием скрытого механизма. Внутри оказалась миниатюра красивой молодой женщины с золотыми волосами. Но это не был обычный портрет. Это было нечто более личное. Рукав белого платья был спущен с плеча, будто нечаянно, но поворот головы, поза женщины — все говорило о том, что этот момент был запечатлен специально именно таким и именно для ее мужчины с намерением вызвать в нем определенный порыв. Санса смотрела на леди Джоанну, на ее длинные золотые волосы, ее зеленые глаза, красивое лицо. Мраморная статуя на крышке саркофага тоже была красива, но все же не похожа на эту Джоанну. Такой ее мог видеть только Тайвин. Санса вспомнила, где видела такой же медальон. На шее мраморной Джоанны. Там букв не было видно. Видно, работа была слишком тонкая или это была деталь, которую скульптор не уловил. Но суть была ясна. Этот медальон принадлежал Джоанне, он остался с ней и после смерти, высеченный скульптором на шее статуи. А оригинал сохранил Тайвин — часть Джоанны, что он всегда держал при себе и привез из столицы, когда покинул ее. Санса не знала, почему внезапно в ней загорелась обида. Она всегда понимала, что такая любовь не забывается. Своим присутствием в жизни Тайвина она не стерла все его воспоминания о первой жене. И умом Санса понимала, что это нормально, но чувства ее были расстроены и ранены. Может, всему виной беременность — Санса многое списывала на нее в последнее время. Она положила медальон на стол и принялась разбирать сундук дальше. В одной из стопок писем она узнала свой почерк. Это были те ее письма, которые она когда-то давно писала Тайвину. Сверху, правда, лежали свежие, но чем дальше, тем больше Санса узнавала свою старую писанину. Она развернула одно из своих первых писем и принялась его читать. Она посмеивалась над остроумными, какими они, должно быть, тогда ей казались, формулировками. Не слишком ли смелой она была тогда? Возомнила, что свекру интересно читать ее размышления о трудах великих мейстеров. А Тайвин же отвечал ей, разъяснял непонятные моменты, был терпелив… Вдруг из стопки писем что-то выпало, скорее даже выпорхнуло, невесомо скользнув под стол, и Санса неуклюже наклонилась, чтобы поднять. Живот мешал. — Санса? Что ты делаешь? — Тайвин поднял на нее взгляд. Санса с облегчением выпрямилась. — Там что-то упало, — объяснила она. — Сейчас. — Тайвин наклонился и застыл на мгновение, но потом выпрямился, держа в руках засушенный цветок и протягивая ей. Санса с удивлением узнала в цветке белую лилию. Она посмотрела на мужа озадаченно, пока в ее голове выстраивалась цепочка. — Ты сохранил ее? — Как видишь. Тайвин перевел взгляд на письма в ее руке. — Тогда я писала тебе такие глупости. — Ты только училась. Санса осторожно провела подушечкой пальца по сухому лепестку. Значило ли это, что уже тогда?.. Она не решалась спросить, просто смотрела на лилию, а Тайвин стоял рядом. Подняв голову, она увидела, что он тоже пристально смотрит, но не на лилию, а на лежащий на столе медальон. Их взгляды встретились. Он будто ждал ее реакции. Санса решила не лукавить. — Я видела, что там внутри и инициалы, — призналась она. Тайвин протянул руку и взял медальон. Снова щелкнул механизм, и медальон раскрылся на его ладони. Санса невольно подумала, сколько раз он делал это после смерти жены. И сколько раз — до ее смерти. — Я немного расстроилась и не знаю, почему. Тайвин перевел взгляд с миниатюры на нее. Он бережно притянул ее к себе, и Санса оказалась прижата к его боку. Она снова увидела леди Джоанну и ей стало еще более грустно, будто сейчас их стало трое, и именно Санса была лишней. — Это был мой ей подарок. Эти буквы — такая сентиментальность, какой я не мог выносить, но я знал, что ей бы такое понравилось. Я попросил ювелира сделать так, чтобы буквы были, но их не смог бы увидеть посторонний. Со стороны казалось, что это был просто блеск. Джоанна любила шутить из-за этого. Наши чувства были очевидны всем, про нас сочиняли невесть что. «Лорд Тайвин правит королевством, а лордом Тайвином правит леди Джоанна» и все в таком духе. Однако буквы все еще казались мне чем-то слишком откровенным. Все и так знали. Но это был мой подарок, а я не слыл человеком сентиментальным. Сансе становилось все легче, пока Тайвин рассказывал ей эту историю спокойным негромким голосом. Она не могла накручивать себя выдумками, когда Тайвин рассказывал все так, как это было. Он всегда внимательно подбирал подарки и для нее. Не только украшения, но и платья. А значит, он ценил ее не меньше леди Джоанны. — Потом нам пришлось расстаться. Я остался в столице, а Джоанна уехала в Утес Кастерли. Она была беременна близнецами тогда. Я приехал, когда ее срок подходил, но мы оба понимали, что мне скоро придется вернуться в столицу. Когда я уезжал после рождения близнецов, Джоанна отдала этот медальон мне. Она сказала, чтобы я открыл его, когда начну скучать по ней. В дороге мысли были заняты, но в первую же ночь, когда мы остановились на постоялом дворе, мысли о ней меня настигли. И я открыл медальон. Мне трудно было подавить порыв тут же снова оседлать лошадь и вернуться в Утес. Ее вид меня побудил на это, но он же и вразумил. Я не мог быть с ней рядом и все же я мог увидеть ее, когда бы ни пожелал. Это было небольшим, но утешением. С тех пор медальон оставался со мной. Тайвин редко бывал так откровенен и многословен, и Санса ловила каждое его слово, почти не дыша. В ее воображении расцветали картины прошлого. — Но последние несколько лет я его не открывал, — добавил Тайвин, задумчиво глядя на миниатюру. Он защелкнул медальон. Сердце Сансы затрепетало. — Мне становится легче, когда ты мне немного открываешься, — призналась Санса. Тайвин поцеловал ее в висок.***
Тайвин еще не спал, когда Санса уже мирно сопела у него под боком. Он обнимал жену одной рукой, слышал ее дыхание, чувствовал ее присутствие рядом, но к нему сон не приходил. Перед его глазами темноту рассеивал белый шелк платья с миниатюры. Он не открывал медальон так давно, а сегодня вновь увидел Джоанну, как живую, и воспоминания наполнили его разум. Тайвин не забыл Джоанну, никогда не смог бы забыть. Особенно в Утесе или в Королевской Гавани, где они так много времени проводили вместе и где так много напоминало о ней. Он не мог не замечать произошедшие за годы изменения и не вспоминать, как было раньше, когда она была жива, когда маленькой девочкой бегала по коридорам Утеса, как забиралась на качели в саду, совсем по-ребячески, не обращая внимания на задранную юбку. Тайвин помнил как, будучи фрейлиной, Джоанна с достоинством сопровождала принцессу, а после и королеву Рейеллу. Он не забыл, как покрывал в септе алым плащом ее плечи, как она сидела вечерами перед камином, шурша страницами книги, как приходила к нему с маленькими просьбами, несомненно переданными ей другими. Он помнил, как она лежала в этой самой постели с ним рядом, как принимала гостей, стоя на главной лестнице в платье с золотой вышивкой, а на ее шее висел золотой медальон, поблескивающий от каждого движения язычков пламени от свеч в канделябрах. Как она вела светскую беседу с лордами и леди, ее взгляд был направлен на него сквозь толпу гостей, а пальцы поглаживали невидимые для других инициалы, о которых знали лишь они двое. Тайвин не забыл, как Джоанна приходила к нему вечерами, держа за руки близнецов, чтобы они провели время вместе в то короткое время, что у них было до его возвращения в столицу. И как, стоя в дверях детской, он наблюдал, как Джоанна читает близнецам сказки. И после пиров и торжеств, когда Джоанна утомлялась из-за большого количества гостей, он шел читать сказку на ночь вместо нее, а возвращаясь в свои покои видел жену спящей с полураспущенной прической. Как он осторожно, чтобы ее не разбудить, вынимал шпильки из ее волос. После ее смерти Тайвин часами смотрел на ее лицо на миниатюре, чтобы избавиться от образа ее мертвой в его объятиях на окровавленных простынях. А после — от ее неподвижного лица, почти белого на фоне красного платья, в которое ее нарядили для похорон. Он смотрел в ее зеленые глаза, такие живые, что он забывал, что это всего лишь картина. Он хотел запомнить ее такой, живой… Сейчас у него были и другие воспоминания. Тронный зал хранил в себе дух Сансы, пришедшей на суд в белом платье и с белой лилией в руках, и ее прогулка по галерее с Маргери Тирелл, когда Санса была в красном платье. И невозможно было смотреть на качели в саду Утеса и не видеть взлетающую на них ввысь Сансу. И глядя на берег внизу, нельзя уже было обойтись без образа молодой рыжеволосой женщины, смотрящей на беспокойные волны. Тайвин помнил их долгие беседы в Башне Десницы о прочитанных Сансой книгах, помнил ее взгляды на него исподтишка. Ее слезы, кровь на ее руках, которую он бережно стирал ее испачканным пеньюаром. Ее голос, когда Санса пела, сидя возле колыбели новорожденного сына, как он дважды покрывал ее плащом Ланнистеров, обещая защиту и покровительство. Их объятия на самом верху Стены в водовороте ледяного ветра и после пламенную страсть на мягких шкурах постели. Ее игры, поддразнивания, заботливое касание рук, когда сначала она, а после и он наносили крем на израненные морозом руки друг друга. Его признание в слабости, ее попытки унять его беспокойство, их несогласия и противоречия, постепенно сглаженные. Воспоминания перемешивались, заменялись другими, однако рыжие волосы сияли пламенем, приковывали к себе, не давая оторваться. Образ Джоанны с годами поблек, но миниатюра была также ярка, и она воскресила кое-что сегодня. И все же настоящее было ярче, манило больше, чем образы далекого прошлого. Тайвин знал, что это правильно. Не будь оно так, он не был бы рядом с Сансой. Она была важнее призраков прошлого. Однако Тайвин не был уверен, что она об этом знает. Санса заворочалась в постели, будто услышала его мысли. — Почему ты не спишь? — сонно пробормотала она, щурясь, чтобы пламя свечи на прикроватном столике не отогнало ее сон. — Я люблю тебя, — ответил Тайвин, пробегая пальцами по ее волосам. — Интересная причина, — буркнула Санса, пребывая в полусне. Тайвин задул свечу и заключил жену в объятия. Может, утром она не вспомнит его слова, посчитает их сном и забудет. Возможно, ему придется повторить их. Наверное, он уже был готов для этого.***
Они оставались в комнате втроем, каждая занимаясь своим делом. Алис сидела в кресле и вышивала, леди Кейтилин писала письмо за столом, а Вилла Мандерли устроилась на подоконнике вместе с книгой. С тех пор, как Эдрика увезли из Винтерфелла, Алис вынуждена была найти себе другие занятия. Без детского смеха, невинных капризов, да и вообще без Эдрика здесь было скучно. Однако после возвращения на Север Гавена Гловера, который служил в замке чашником, и Виллы Мандерли, оба семейства периодически являлись в Винтерфелл, чтобы побыть со своими чадами после долгой разлуки. Алис могла бы уехать в замок Сервин — и это доставило бы ей огромное удовольствие, однако теперь у нее снова был долг, держащий ее в Винтерфелле. В одном из писем Санса попросила ее позаботиться о Вилле, с которой произошло нечто ужасное в Королевской Гавани. Алис едва ли не со слезами всякий раз смотрела на Виллу, так жаль ей было эту девушку, которой пришлось пережить надругательство от одного из Ланнистеров, а потом выйти замуж за лорда Болтона. Однако сама Вилла ничем не показывала того, что в ее жизни что-то случилось. Алис вспоминала, как она долго не могла прийти в себя после нападения на нее бастарда Русе Болтона, как она едва могла вставать с постели и в голове у нее были мысли только о случившемся, а по ночам ее мучили кошмары о том же самом. Вилла же демонстрировала поведение, присущее леди ее положения. Она уважительно относилась к леди Кейтилин, под чьим кровом жила, и с мужем была почтительна — в те разы, когда Алис видела их вдвоем, а такое бывало нечасто. Вилла была образцом учтивости и уверенности и ни словом, ни действием не показывала, что глубоко в душе у нее кровоточит рана. Если бы не письмо Сансы, Алис никогда бы не догадалась, что что-то не так. Вилла была хладнокровна настолько, что могла бы посоревноваться в этом со своим мужем. Алис до встречи с Виллой знала о ней как об «одной из внучек лорда Белой Гавани, ту, что с зелеными волосами». Естественно, что по приезде Виллы в Винтерфелл, где к предстоящей свадьбе уже собрались все ее родственники, все спрашивали ее про зеленые волосы и отсутствие прежнего веселого нрава. Конечно, никто не считал, что в столице заложникам жилось хорошо, но даже и проклиная Ланнистеров, Мандерли вряд ли знали, насколько пострадала Вилла от их львиных лап на самом деле. Об этом знала только Алис и постоянно думала о том, как она может помочь Вилле. Казалось, новоиспеченная леди Болтон вовсе не нуждается ни в чьей помощи, но Алис не могла позволить себе оставаться в стороне. В комнату вошел Гавен Гловер и что-то прошептал на ухо леди Кейтилин. Она тут же поднялась из-за стола и, заверив обеих юных леди, что им необязательно прерывать свои занятия лишь потому, что она вынуждена их оставить, вышла вслед за чашником. Обе девушки кивнули, но как только шаги леди Кейтилин затихли в коридоре, Вилла отложила книгу и, оставив свое чтиво на подоконнике, тоже ушла. Алис, отбросив вышивание, последовала за ней, почти не раздумывая о том, насколько разумен ее поступок. Санса доверила ей секрет Виллы, и Алис знала, что не имеет права подвести свою леди. Алис не знала, что будет говорить или делать, если Вилла заметит ее присутствие, но она была уверена, что должна сделать хотя бы что-то. Если бы в трудный период она осталась без поддержки, она бы погибла. И пусть Вилла ничем не показывала, что эта поддержка ей нужна, Алис была убеждена, что она в ней нуждается, просто не знает, у кого ее просить, или боится, что ее признание дорого обойдется всем. Ее репутация будет погублена, а Мандерли могут счесть себя оскорбленными настолько, что решат разорвать помолвку Виларии с Эдриком, потому что в нем течет кровь Ланнистеров. И, наверное, это было самое невинное из последствий. И Санса тоже наверняка это понимала, потому и попросила позаботиться о Вилле, чувствуя стыд за одного из своих приобретенных родственников. Вилла вышла из замка, и Алис последовала за ней, ежась от холода. Снег тонким слоем все еще покрывал землю, верх зубчатых стен, крыши башен и крытых переходов и внешние лестницы. Во дворе замка как всегда было многолюдно, и Алис могла не бояться быть пойманной на слежке. Однако, чем дальше шла Вилла, тем меньше людей встречалось на их пути. Видимо, она направлялась в богорощу, предположила Алис. Но она ошиблась. Вилла зашла в септу, ту самую, что когда-то Эддард Старк построил специально для своей жены. Алис в нерешительности остановилась у дверей септы. Как только она войдет внутрь, то разговора с Виллой избежать не получится. Может, это было к лучшему, потому что другой возможности могло и не быть. Алис вошла в септу. Звук ее шагов отражался от потолка и гулко разносился по септе. Виллу она заметила сразу — та стояла возле алтаря Матери. Алис подумала, почему Мать? Может, Вилла молилась, чтобы поскорее зачать ребенка? Ее отношения с мужем казались… никакими. Конечно, лорд Болтон был с женой подчеркнуто вежлив на людях, но Алис могла предположить, что за дверью их покоев поговорить супругам было не о чем. Впрочем, вряд ли они оба горели желанием. Лорду Болтону был нужен наследник для Дредфорта, и Вилла, как хорошая жена, вероятно хотела дать мужу желаемое. Или она просто хотела закончить ритуал исполнения супружеской долга. Если написанное Сансой — правда, то едва ли у Виллы этот процесс ассоциировался с чем-то хорошим. Беременность избавила бы ее от этого. — Прости, если помешала. Если ты пришла в септу на Севере, то ты, наверное, очень сильно хотела побыть одна, — начала Алис дружелюбным и немного извиняющимся тоном. Она чувствовала себя виноватой за то, что прервала уединение Виллы. — В Белой Гавани верят в Семерых, и в столице тоже, — отозвалась Вилла, показывая, насколько неубедительны были слова Алис — и Алис сама это понимала. — Это моя вера. А вот что ты здесь делаешь? Алис уже бывала здесь, причем не так давно. Вилла и лорд Болтон женились и по обычаю Семерых, и Старых Богов, чтобы почтить веры обоих супругов. Произнеся клятвы здесь, перед септоном, потом они пошли в богорощу Винтерфелла, чтобы завершить церемонию согласно северным обычаям. — Я знаю, что случилось с тобой в столице, — прямо призналась Алис. — И я… так вышло, что я понимаю, каково это… Точнее… я думаю, что понимаю… — Я слышала про историю с болтоновским бастардом, — прервала ее спутанные объяснения Вилла. Она все еще оставалась неприступна, как Стена, и Алис не знала, как пробиться сквозь эти толщи льда. — В таком случае, я просто хотела спросить, не нужно ли тебе чего-нибудь? Если я могу что-то сделать, ты только скажи и… — Да что сейчас можно сделать? — спросила Вилла снисходительно, и Алис почувствовала себя полной дурой за то, что вообще решила вмешаться. — Что сделано, то сделано. — Я понимаю, но иногда людям необходим друг, чтобы выговориться. Близкий человек. — У меня есть муж. Алис не смогла скрыть удивления. — Лорд Болтон не похож на того, кто стал бы… — Именно, — снова прервала ее Вилла. — Он единственный, кто не задает мне вопросов, кто не спрашивает, почему я так изменилась. Почему цвет моих волос не тот, почему мой характер не тот. Он не знал меня прежнюю, и ко мне нынешней у него нет ни вопросов, ни навязчивого сочувствия. — Я поняла. Прости, — Алис посмотрела себе под ноги на выложенный цветной плиткой пол септы. Она не знала, что еще сказать, но Вилла неожиданно задала ей вопрос. — Как ты узнала? Алис замешкалась на мгновение, но поняла, что любая ложь будет бессмысленна. — Санса написала мне об этом. Она желает, чтобы я позаботилась о тебе. Ты права, все уже произошло и изменить это нельзя, однако важно и то, что происходит после. Ты не должна проходить через это в одиночку. Вилла снова повернулась к алтарю, глядя на статую Матери. Алис показалось, будто она услышала тяжелый вздох Виллы. — Он хотел жениться на мне, — сказала Вилла, не оборачиваясь, и Алис сразу поняла, о ком идет речь. — И не придумал ничего лучше, чем… «обесчестить тебя», — мысленно добавила Алис. — Все могло быть гораздо хуже, если бы меня выдали за него. Смотреть на его лицо изо дня в день, вспоминая, что он сделал… Вынашивать его детей… Почитать его как супруга… Я бы не смогла. Я скорее прыгнула в Закатное море, чем вышла за него. К счастью, мое возвращение на Север и брак с Русе оказались важнее, чем моя честь. И я благодарна за это. Благодарна своему мужу за то, что он изъявил желание на мне жениться. Благодарна леди Сансе за то, что она наверняка способствовала моему возвращению. Она Ланнистер, но она также заботится о северянах, даже если Ланнистеры были теми, кто оказался нашими мучителями. Как бы то ни было, ее союз с Ланнистерами способен принести пользу. Я понимаю это, потому что мне тоже принесло некоторую пользу сотрудничество с… Возможно, я не должна была пользоваться этим, тогда бы все закончилось иначе. Мне следовало кому-нибудь рассказать, сразу дать ему отпор, тогда… — Это не твоя вина, — мгновенно откликнулась Алис. — Ни на секунду не сомневайся, что ты ни в чем не виновата. Ты лишь пыталась выжить, будучи заложницей. То, что случилось, произошло не по твоей воле, а против нее. — Да… — согласилась Вилла тихо. — Но невозможно не думать о том, что все могло быть по-другому. Алис медленно приблизилась к Вилле, не вполне уверенная, что имеет на это право. Она опустила дрожащую от волнения руку на плечо Виллы. Она не знала, какие слова утешения сказать. Алис тоже когда-то была пленницей таких мыслей. Избавиться от них помогло только время. Алис собиралась было озвучить эту мысль, не надеясь, впрочем, внушить Вилле надежду этими неубедительными словами о туманном будущем, как Вилла повернулась к ней и крепко обняла, уткнувшись головой в плечо Алис. Ее тело сотрясалось от беззвучных рыданий. Потрясенная, Алис обвила руками талию Виллы, пытаясь сообразить, что она должна сделать. Однако сейчас она просто должна была позволить Вилле выплакаться, чтобы вместе со слезами ее покинула хотя бы малая часть той боли, что хранилась внутри. — Ты больше никогда его не увидишь, — прошептала Алис. — Он больше не причинит тебе вреда, здесь ты в безопасности. Вилла продолжала надрывно всхлипывать, хватая ртом воздух, ее тело дрожало. Алис крепче обняла ее, прижимая к себе и стремясь немного облегчить ее боль.***
После отъезда Мирцеллы в Долину Аррен при дворе произошли существенные изменения. Джой назначили главной фрейлиной будущей королевы, и теперь она все свое время посвящала Ширен, с которой прежде виделась не так и часто, особенно после именин принцессы. Тристану было все сложнее улучить момент, чтобы побыть с Джой наедине, и она эту задачу ему никак не облегчала, напротив, будто избегала его. Джой все свое время проводила с Ширен, кажется, даже ночевала в ее покоях. У Ширен уже было несколько фрейлин, но Джой сразу взяла шефство над всеми ними, конечно, не без вмешательства лорда Тайвина. Десницу на его посту вновь заменил его брат, на этот раз сир Киван привез в столицу жену и свою маленькую дочь. Тристан надеялся, что отсутствие лорда Тайвина сделает Джой решительнее в своих действиях. Он не ошибся, но Джой стала уверена отнюдь не в своем с Тристаном будущем, но в своем долге перед семьей. — Хватит, — самым твердым тоном, какой от нее слышал Тристан за все время их знакомства, сказала Джой. Она пришла к нему сама, но не успел Тристан обрадоваться, как понял, что ее появление связано совсем не с романтическими намерениями. — У меня есть долг. На мне лежат важные обязанности. Брак с тобой, может, и принес бы пользу лично мне, но не моему Дому. А интересы Дома всегда стоят выше интересов личных. Тристан опешил от такого заявления. Он вспомнил, как однажды в Дорне Мирцелла произнесла эти слова, копируя интонацию своего дедушки. То была шутка, но Джой была совершенно серьезна. — Теперь ты рассуждаешь так? А как же чувства? — А как же Мирцелла? Думаешь, я не знаю, почему она уехала? — Тристан снова потерял дар речи от ее прямоты. Эта была совсем не та Джой, которую он встретил в Утесе Кастерли. У той Джой не было цели, она стремилась быть невидимкой и не доставлять проблем своим благодетелям. Теперь она была полна решимости быть полезной своему Дому и едва ли кто-то мог заставить ее свернуть с этого пути. — Между нами ничего не было. Только поцелуй. — Это недопустимо. Она помолвлена, и она принцесса — лицо королевского двора. К счастью, Мирцелла сама осознала свою ошибку и отправилась исполнить свой долг, — степенно ответила Джой. Тристан кашлянул, но не стал упоминать, что Мирцелла поехала в Долину только затем, чтобы разорвать помолвку. Если бы он сказал об этом Джой, то она наверняка не преминула бы донести об этом прямиком лорду Тайвину или сиру Кивану. А в планы Тристана совсем не входило предавать принцессу. — Лорд Тайвин назначил меня главной фрейлиной Ширен. И я буду следить за тем, чтобы репутация королевского дома и королевских особ была чиста, — продолжила Джой, будто знак доверия лорда Тайвина в виде такой значительной должности дал ей план действий, в который Тристан и его чувства очевидно не входили. — Значит, теперь будешь следить за благопристойностью будущей королевы, раз за принцессой не уследила? — едко спросил Тристан. Его слова, казалось, поубавили ее пыл, и он тут же пожалел о сказанном. Несмотря на изменения в Джой он вовсе не хотел обидеть ее, потому что все еще был полон к ней нежных чувств. Конечно, возобновившаяся дружба с Мирцеллой заставила Тристана многое переосмыслить, но это вовсе не значило, что он готов был оставить свою надежду жениться на Джой. — Главное, следить за собой и уметь вовремя остановиться, — тихо и убежденно ответила Джой. — Не я, а ты строил планы о нашем союзе. Когда Мирцелла призналась тебе в любви, ты пошел целовать меня. А когда я сказала, что не выйду за тебя, ты целовал Мирцеллу. По-моему, тебе стоит определиться, чего ты хочешь. — Ты, кажется, уже определилась за нас обоих, — с горечью ответил Тристан. Он понял, что переубедить ее не выйдет, и отчасти это была его вина. Джой тряхнула головой, будто избавляясь от остатков сомнений. — Возможно, это к лучшему. Ты еще поблагодаришь меня за то, что я не дала тебе наделать глупостей и посрамить твой Дом.***
Под впечатлением от своего примирения с Тристаном, Мирцелла была вдохновлена настолько, что смиренно приняла наказание. Она с гордостью сделала это сама, высоко подняв голову. Получив подарок богов, она решила сама быть такой же милостивой и поступить правильно по отношению к Роберту. В Долину с ней отправилась только Элейна Вестерлинг, но Мирцелла не скучала по Джой, какими бы ни были у дедушки причины оставить ее в столице. Мирцелла уже успела пожалеть, что Джой была в курсе ее дел. С Элейной было гораздо веселее, всю дорогу они сплетничали, а Элейна строила глазки сопровождавшим их красным плащам, и те смущались, а девушки хихикали. Мирцелла давно уже не путешествовала, тем более в эту сторону. В последний раз по этой части Королевского тракта она ездила на Север, когда королю потребовался новый десница. Мирцелла замечала изменения, произошедшие за эти годы. Стояла весна, и принцесса гордилась сама собой за то, что решилась на такой благородный поступок. Однако ее настрой пошатнулся, стоило только ей узнать, что в замок нужно подниматься прямо по врезанным в склон горы ступенькам. Такой путь не осилить было даже верхом на лошади, а про карету, в которой Мирцелла удобно путешествовала со своей фрейлиной большую часть пути, тем более оставалось только забыть. По узкой лестнице подняться в Орлиное Гнездо можно лишь было верхом на мулах. Начало пути показалось Мирцелле не столь страшным — мулы были послушны, и Мирцелла разглядывала все вокруг с любопытством, вдыхая запах хвои. Ветви елей и сосен нависали над головами путников, источая дивный аромат. Потом деревья сменились стеной Каменного замка, и смотреть здесь кроме как на железные острия для защиты и пару башен было не на что. Мирцелла, правда, уже начала уставать и с тоской глядела вверх, где возвышалось Орлиное Гнездо. Они начали путь ранним утром, но будто так и не приблизились к этому диковинному сооружению из белого камня, состоящего из тонких башен, уходящих ввысь. Покуда они поднимались все выше, ветер усиливался. Мирцелла больше не могла слышать голоса Элейны, которая пыталась сделать путешествие интересным путем беседы. А может, Элейна тоже устала и говорить ей не хотелось так же, как Мирцелле не хотелось отвечать. Принцесса ежилась от холода, ветер настойчиво кидал ей в лицо ее же волосы, но Мирцелла не смела поднять руку, чтобы их убрать. Вцепившись в мула, она надеялась, что не свалится в ущелье под порывами ветра. Однако не эта часть пути оказалась сильнейшим испытанием. К вечеру стало темнеть, ветер стал еще неистовее, а тропа — уже. Теперь с обеих сторон зияла пропасть, и Мирцелла, закрыв глаза и затаив дыхание, проклинала себя за то, что вообще согласилась на эту поездку. Она уже не боялась обидеть Роберта и намеревалась сразу же высказать ему все, что она думает о нем, о его замке, в который так трудно попасть, и вообще о его владениях. Единственным утешением служило то, что будто светящиеся в темноте белые башни Орлиного Гнезда становились все ближе. Когда Мирцелла наконец слезла с мула, то чуть не упала. Ее ноги от долгого сидения стали как каменные, пальцы онемели от холода, и кожа на костяшках стала шероховатой. — Что ж, наконец мы на месте, — с вымученным энтузиазмом сказала Элейна, желая подбодрить принцессу. Однако и тут их ждало разочарование: оставшуюся часть пути нужно было преодолеть пешком прямо внутри горы. Элейна обменялась со своей принцессой взглядом полным душевной муки. — Ну, мы так долго сидели, что пройтись как будто не помешает, — как можно бодрее произнесла Мирцелла. — Обычно подъем по ступенькам занимает час, но можно подняться в корзине для припасов, — уведомили ее, будто слишком хорошо понимали эмоции путниц. Мирцелла поймала на себе полный мольбы взгляд Элейны. Конечно, она должна была всюду следовать за своей принцессой, и сейчас от Мирцеллы зависело, будут ли они час подниматься вверх по ступеням или качаться в корзине для провизии. Второй вариант звучал как будто унизительно, но Мирцелла так устала, что согласилась бы остаться спать прямо в конюшне, если бы это спасло ее от дальнейшего подъема. — Моя фрейлина утомилась. Думаю, нам будет лучше подняться вторым способом, — решила Мирцелла, надеясь, что Элейна не будет в обиде за переложенную на нее ответственность. Когда они наконец оказались в Орлином Гнезде, стояла уже ночь. Мирцелла потребовала отвести ее в предоставленные ей покои. Она рухнула на постель не раздеваясь. У нее не хватило сил даже натянуть на себя одеяло, как она забылась мучительным сном. Ей снилось, как она преодолевает путь до Орлиного Гнезда снова и снова, падает на скользких ступенях, вновь поднимается и идет дальше. Когда Мирцелла проснулась, за окнами снова было темно. Отдохнувшей принцесса себя не чувствовала. Элейна любезно сообщила, что Мирцелла проспала целый день и сейчас уже вечер, а в Великом чертоге начинается празднество в ее честь. Мирцелла с трудом слезла с кровати. Ее конечности так болели, что ей не хотелось никуда идти, а хотелось только оставаться в постели. Впрочем, вид горячей ванны с поднимающимся над водой паром переубедил ее. Мирцелла с удовольствием забралась в ванну и позволила себе расслабиться. Мирцелла не верила, что в самом деле преодолела этот путь, поднялась сюда. А если она станет женой Роберта, ей до конца жизни придется то вверх, то вниз подниматься и спускаться по этим ступеням на мулах и пешком или в корзине для фруктов. Или же вообще не покидать замок никогда. Сейчас Мирцелла и помыслить не могла о повторении путешествия. Служанка принесла ей подарок от Роберта — новое платье. Оно было голубым, украшенным лентами кремового цвета, с отороченными белым мехом рукавами. «Как будто я уже стала его женой и надеваю цвета его Дома», — подумала Мирцелла, но решила не спорить. Ей было все равно, в каком виде говорить с женихом и признаваться ему, что она никогда не станет его женой. Однако, чтобы увидеть Роберта, ей сперва пришлось спуститься в Великий чертог, который оказался длинным залом с тонкими и высокими резными колоннами вдоль стен. Казалось, здесь собрались все лорды Долины со своими женами, детьми и родственниками, потому что за длинными столами, расставленными вдоль стен, не было ни одного свободного места. Мирцелла, привыкшая к вниманию, невозмутимо прошла по ковру из синего шелка к концу зала, где перед вырезанным из чардрева троном Аррена стоял стол, за которым сидел Роберт, а также его самые близкие советники — леди Анья и лорд Джон. При появлении принцессы все гости поднялись со своих мест, а Роберт обошел стол, чтобы встретить ее на полпути. Он галантно поцеловал ее руку и проводил к ее месту — рядом с его собственным. Мирцелла снова почувствовала себя так, будто она уже его жена. — За мою невесту, принцессу Мирцеллу! — провозгласил Роберт, поднимая свой кубок. Его слова пролетели эхом по рядам гостей, десятки голосов повторяли их, поднимая свои кубки. Роберт смотрел на принцессу, поэтому Мирцелла тоже подняла кубок и сделала глоток. — Добро пожаловать, — улыбнулся ей Роберт, садясь на свое место и наклоняясь к ней, чтобы его слова не услышали леди Анья или лорд Джон, сидевшие рядом. — Ты прекрасно выглядишь в этом платье. — Спасибо, — учтиво ответила Мирцелла, понимая, что сейчас не время для выяснения отношений и разрыва помолвки, когда только что треть Долины поднимала кубки за ее здравие. И ей было слегка совестно ломать праздник Роберту сейчас, который выглядел таким радостным из-за ее приезда и устроил целый пир в ее честь. — Я хотел увидеть тебя еще вчера, но решил, что после такого подъема тебе захочется отдохнуть, — снова обратился к ней Роберт. Теперь гости принялись за еду, заиграла музыка, и на них никто не смотрел. — Да, путь сюда был утомителен, — согласилась Мирцелла, обращая взгляд на свою тарелку. Она не помнила, когда ела в последний раз. Вчера она так устала, что забыла о голоде, но он дал знать о себе теперь, когда перед ней источало аромат мясо с хрустящей корочкой. — Стоит ли мне в таком случае освободить тебя от участия в танцах? — спросил ее Роберт веселым тоном. Мирцелла не поняла, какой ответ он хотел услышать, но она в любом случае не стала бы ему потакать — ее ноги все еще невыносимо болели. — Пожалуй, так. Между белыми мраморными колоннами в узких арочных окнах было видно ночное небо. Зал освещали факелы, которым во многом помогало то, что и стены, и высокий потолок были белыми. Из-за этого возникало ощущение холода, хотя в чертоге было тепло. Мирцелла принялась за еду, а Роберт рассказывал ей что-то и о чем-то ее расспрашивал, но ни на чем не настаивал и постоянно интересовался, все ли ей нравится, не хочет ли она другого вина или перейти к следующему блюду. Мирцелла почти ничего не отвечала, только кивала или качала головой, слушая его. Она не могла говорить с ним, когда вокруг было так много людей, которые вскоре начали танцевать. Мирцелле понравилось звучание музыки и движения в танцах. Они немного отличались от тех, что она привыкла видеть в Дорне или в Королевской Гавани. Был здесь танец для юных девушек, которые еще не были замужем или помолвлены. Все они были одеты в светло-голубые платья с длинными полупрозрачными рукавами. Под музыку девушки кружились в танце, то плавно поднимая, то опуская руки, отчего полупрозрачная ткань взвивалась вверх, а потом плавно опускалась вниз. Мирцелле очень понравилось, как смотрелись девушки в голубых платьях на фоне белых мраморных стен чертога. — Так они показывают свой статус. Если какому-нибудь мужчине приглянется девушка, он будет волен пойти просить ее руки, — объяснил Роберт. — Если она в голубом платье, то она свободна, и не стоит бояться нарваться на разозленного жениха. — Роберт хмыкнул и Мирцелла улыбнулась, размышляя, не себя ли он представлял на месте разозленного жениха. — Разве мужчина не хочет прежде познакомиться с девушкой, которой он собрался делать предложение? — спросила Мирцелла. — Чаще всего они уже хорошо знакомы. Однако предложение, сделанное после Танца Дев считается предвестником счастливого брака, — ответил Роберт. — Некоторые девушки любят этот танец и танцуют его с удовольствием. Для них это возможность вложить в танец всю свою душу, зная, что для нее он будет последним. — Только ее жениху нужно успеть подойти к отцу девушки до того, как это сделает кто-то другой, неосведомленный о планах парочки, — пошутила Мирцелла. — Точно, — рассмеялся Роберт. До конца вечера Мирцелла так и не смогла поговорить с Робертом о том, зачем она на самом деле приехала, и решила, что это может подождать до утра. На следующий день в ее покои постучалась служанка после завтрака. Роберт приглашал Мирцеллу в зал для аудиенций. Он заканчивал принимать у себя лордов и хотел, чтобы она к нему присоединилась. Войдя туда, Мирцелла застала с Робертом все тех же лорда Джона и леди Анью, с которыми он о чем-то совещался. Как только они ушли, Роберт все свое внимание сосредоточил на своей невесте, и его серьезное лицо озарилось улыбкой. Что вчера, на пиру, что сегодня, видя его во главе стола принимающим советы, Мирцелла подумала о том, как Роберт изменился с момента их последней встречи. Он стал выше ростом, увереннее и все меньше напоминал того слабого мальчика, который много лет назад жил в столице вместе со своей матерью, когда его отец еще служил десницей. Сейчас Мирцелла, глядя на него, уже не могла воспроизвести в памяти образ того жалкого ребенка со слезящимися глазами, цепляющегося за материнские юбки, который выглядел в два раза младше своих лет и вел себя соответствующе, а леди Лиза только поощряла это. Мирцелла уже было собралась заговорить с ним, но тут Роберт обратил ее внимание на огромное окно, за котором был виден прекрасный водопад. — Этот водопад называется Слезы Алиссы, — объяснил Роберт, подводя Мирцеллу к окну. — Она тоже Аррен? Кажется, я слышала о ней. — Да. Она видела смерть своего мужа, братьев и всех детей, но при жизни не проронила ни слезинки, поэтому после смерти боги велели ей «не знать усталости, пока ее слезы не увлажнят черную землю Долины, в которые ушли люди, некогда любимые ею. Однако до сих пор ни одна капля потока еще не достигла почвы долины», — процитировал Роберт какой-то сборник легенд. — Как-то это жестоко, — засомневалась Мирцелла. — Может, она вовсе их не любила, а боги обрекли ее вечно оплакивать их. — Именно за жестокосердие боги ее и осудили. И не может быть, что она никого не любила, — возразил Роберт. — Если она не плакала, это еще не значит, что ей не было больно. — Может, она просто любила кого-то другого. — А может, это просто легенда и просто водопад. — Почему водопад так и не достал до Долины? — переменила тему Мирцелла, все еще жалея Алиссу, которой и после смерти боги не давали покоя. — Из-за ветра, — пожал плечами Роберт. — Он рассеивает воду прежде чем она успевает коснуться земли. — Может, Алисса плакала только внутри, поэтому ее слез не было видно? — предположила Мирцелла. Эта история слишком задела ее. — Тогда боги не наказали бы ее. — Роберт, знавший эту легенду чуть ли не с младенчества, явно мало сочувствовал Алиссе и уже не принимал близко к сердцу ее судьбу. — В саду есть еще статуя Алиссы. — Там она тоже плачет? — Пойдем, сама увидишь. Даже во время прогулки по саду, который располагался вокруг семи башен замка, Мирцелла не решилась сказать Роберту то, что собиралась. Они спорили из-за Алиссы Аррен и ее потерянных любимых, Роберт рассказывал ей другие легенды и истории, которые знал каждый житель Долины, но которых не знала она. Не хватило у нее духу и в следующие дни. Роберт приглашал ее на прогулки, показывал ей каждый уголок замка, рассказывал об истории своей семьи и беспрестанно повторял, как он рад ее приезду, что Мирцелле оставалось только ходить за ним и кивать головой. Никто никогда не относился к ней с таким обожанием, никто не смотрел на нее так, даже Тристан, когда она приехала в Дорн. Каждое утро Роберт присылал ей цветы, и Мирцелла просыпалась, вдыхая запах очередного букета на прикроватном столике. Почти каждый вечер был какой-нибудь пир или другое увеселение в ее честь. Каждый раз она наблюдала Танец Дев, который ей не суждено было танцевать, и думала о том, сколько девушек обручатся за время ее присутствия в Орлином Гнезде. Поначалу Мирцелла была польщена таким вниманием, потом ее попросту начало снедать чувство вины. Она не могла после всего, что Роберт для нее делал, просто сказать ему, что она не собирается выходить за него замуж. Это следовало сказать сразу, но она не решилась, а теперь понимала, что каждый принятый от него букет, каждый пир и каждая прогулка усложняют ее задачу многократно. После такого Мирцелла считала себя обязанной Роберту, но в то же время все ее существо противилось этому. Она не была для него верной невестой, и она была бы очень плохим человеком, если, принимая подарки и участвуя в балах, она знала все это время, что не собирается становиться его женой. Лорды уже обращались к ней как к будущей Леди Долины, Роберт даже приглашал ее участвовать в аудиенциях и сидеть с ним рядом, и Мирцелла выучила несколько танцев, чтобы не сидеть на месте во время пиршеств. Мирцелла чувствовала себя так, будто она обманывала их всех своим молчанием всякий раз, своей трусостью признаться во всем Роберту. Чувствуя ее борьбу и из всей истории зная лишь то, что в свое время Мирцелла любезничала с Робертом скорее из чувства долга, нежели из-за искренней привязанности и не зная ничего про Тристана, Элейна как могла пыталась подбодрить принцессу, указывая на всяческие преимущества. Роберт еще больше прибавил в росте и регулярные тренировки подарили ему привлекательно проглядывающие сквозь рукава мускулы, он был хорош собой, галантен, обожал Мирцеллу и был готов ради нее на все… И это еще больше вгоняло Мирцеллу в уныние. Роберт был хорош во всем, кроме того, что он не был Тристаном. И вскоре ее начали раздражать его знаки внимания, прогулки с ним и все остальное. Его внимание выводило ее из себя. Ей хотелось накричать на него, увидеть, как любовь в его глазах сменяется разочарованием, как он впадает в гнев и прогоняет ее из Гнезда или даже выталкивает в Лунную дверь. Это было бы заслуженно. И она перестала бы испытывать вину. Мирцелла понимала, что на самом деле не Роберт ее раздражает, а собственная нерешительность. Она знала, что была неправа, оттягивая момент признания. И она подолгу не могла заснуть, мучаясь от чувства вины и вспоминая каждое свое резкое слово, сказанное Роберту. Наконец, одним утром, она собралась с мыслями и пришла в зал для аудиенций тогда, когда кроме Роберта там больше никого не было. — Я тебя не люблю, — с порога на одном дыхании заявила Мирцелла, пока трусость снова не заставила ее притворяться. Роберт поднял взгляд от свитка, который читал. — Я знаю, — спокойно ответил он. Мирцелла опешила. У нее были заготовлены ответы совсем на другие слова. — Знаешь? Тогда зачем все это? Зачем пары, балы? Для чего? — Ты моя невеста. Я хочу показать тебе, что рядом со мной ты никогда не будешь ни в чем нуждаться, — невозмутимо объяснил Роберт. Его нервозность выдавали лишь его дрожащие пальцы, которыми он скатывал свиток в трубочку и тут же снова распрямлял его. Он встал и прошелся по залу. — Я понимаю, что здесь не Красный замок, не королевский двор, но ты для меня королева, и здесь будет твой двор. Ты ничего не лишишься, все, что было у тебя там, будет и тут. «Кроме Тристана», — снова подумала Мирцелла и разозлилась на себя за эту мысль. Ее поразило, что Роберт после ее признания и не подумал отказаться от нее. Напротив, он, даже зная правду, стремился сделать все, чтобы она полюбила Орлиное Гнездо. — Неужели ты не хочешь найти кого-то, кто будет любить тебя в ответ? — спросила Мирцелла, в неверии качая головой. Она надеялась, что они договорятся, сойдутся во мнении, что он заслуживает кого-то, кто сможет предложить ему взаимность, что он отпустит ее, как только узнает, но… — Но я люблю тебя. И есть шанс… — Нет. Нет шанса, — поспешно перебила его Мирцелла. — Ты этого не знаешь, — возразил Роберт с неожиданным упрямством. — Мне все равно. Я дам тебе все, что ты захочешь. Ты будешь счастлива здесь, я сделаю для этого все. — Я люблю другого. Это видимо все же пошатнуло его решимость, но мгновение спустя Роберт снова упрямо мотнул головой. — Это не имеет значения. — Это имеет значение для меня. Я хочу выйти замуж за другого человека, — начала говорить Мирцелла со все большей уверенностью. — И я прошу тебя отпустить меня. Я знаю, что поступаю несправедливо, дурно по отношению к тебе. Однако я надеюсь на твое понимание. Я ценю то, что ты делал для меня все это время, какой прием ты мне оказал, но я не хочу тебе больше врать. Не хочу причинять боли больше, чем уже причинила. Роберт смотрел на нее, сжимая в руках туго скрученный свиток, а Мирцелла чувствовала себя так, будто в своих пальцах он сейчас сжимал ее сердце. Какая же она дура, что не может принять его дар. Она могла бы быть самой счастливой женой во всех Семи Королевствах, если бы только чувствовала что-то по отношению к Роберту. — Ты можешь оставаться в Гнезде столько, сколько захочешь. И я прошу тебя еще раз все обдумать. Мирцелла кивнула и ушла, прокручивая в голове их разговор. Она говорила Тристану, что на самом деле не хочет выходить за него замуж, что ей достаточно его дружбы. Видимо, Роберту тоже было достаточно лишь дружбы. Однако Мирцелла солгала, и она не знала, лгал ли Роберт. Наверняка он лгал и надеялся, что все изменится. Мирцелле и правда начинало здесь нравиться. Здесь она всегда была бы первой, а не второй, когда Томмен и Ширен поженятся. И не второй после Маргери, которая вышла замуж за Квентина. Роберт мог дать ей то, что она хотела, когда она отчаялась влюбиться. Он был подходящим женихом. Возможно, ей действительно стоило подумать.