Martyr

That the way you hold me, hold me, hold me, hold me, hold me Как ты меня обнимаешь, обнимаешь, обнимаешь, обнимаешь, Feels so holy, holy, holy, holy, holy, Это свято, свято, свято, свято, свято, On God!

      Что можно успеть сделать за две недели?       Можно дважды до отказа забить холодильник, а потом дважды его опустошить, потому что готовить по-прежнему некому, а ради себя не хочется и стараться, и продукты просто пропадают. Можно перевезти уйму вещей из одной квартиры в другую, не получив на это разрешения, но взяв на себя смелость так поступить, потому что присутствует уверенность, что так будет лучше. Можно накупить домой кучу тёплых флисовых костюмов и пижам в надежде, что размер подойдёт, и тот, кому это всё предназначено, не откажется носить. Можно успеть снова встретиться и переговорить с отцом, нормально поговорить, со взаимным уважением и без шуток про перчик халапеньо. Можно успеть с тем же отцом и семейным юристом составить документы на продажу кальянных. Да, они закрыты до сих пор, да, продать их получится за копейки, едва окупив то, что в них вложено, да, нужно срочно думать, чем заниматься дальше. Но бумаги, несмотря на все эти моменты, подписать. Потому что нет больше желания вести бизнес под девизом «лишь бы ничего не делать», нет желания заниматься тем, чем не хочется дышать, во что нет желания погружаться, нет желания иметь дело с каким бы то ни было дымом. Та сигарета у Чонсондон 44/2 была явно последней. Завершающей.       За две недели можно успеть привести себя в порядок, чтобы быть готовым встретиться с тем, с кем хочется до дрожи в пальцах сильно, при полном параде. Можно успеть по совету отца сходить на четыре сеанса к психологу, который поставит диагноз «лёгкое посттравматическое расстройство», и начать прорабатывать всё досконально и быстро, ведь нужно быть морально собранным для того, с кем хочется встретиться больше всего в жизни, на максимум. А ещё за две недели можно оглянуться на свои двадцать четыре года за спиной и внезапно понять — с ужасом отчасти — что друзей-то у тебя и нет. Потому как после очередного дня в больнице, когда врач непоколебимо покачал головой и отказал Тэхёну в визите, а он, кажется, поломался от тоски и пустил насмарку сеанса два, не меньше, у психолога, забирал его — злого, протестующего и разбитого совершенно — почему-то снова его не-друг Мейцо.        Чонгук пришёл в себя в больнице через день после случившегося. Тэхён за это время извёлся. Той ночью он не стал и дальше волновать семью своей тревогой. Заверив всех, что будет в порядке, горячо поблагодарив отца за помощь в поисках, позволил Мейцо отвезти себя домой и просидел в ванне три часа кряду, пытаясь копоть эту мерзкую отмыть. После уселся на пол у окна и не сдвинулся с места, изнывая от переживаний, до тех пор, пока не взошло солнце. А потом начался день. День в прострации, с похмельем от выпитого на голодный желудок соджу и с трясущимися от страха за Чонгука руками. Тэхён никогда в жизни никого не терял, разве что в раннем возрасте дедушек и бабушек, поэтому каким образом он пережил этот самый день, а потом ещё одну ночь, тоже практически бессонную, неизвестно. Нет, он спал, конечно, но сон был каким-то рваным. Будили кошмары и ощущение, что сейчас должен прозвонить будильник, и срочно нужно будет куда-то ехать. Просыпаясь, приходилось снова и снова вспоминать о произошедшем, мириться с тем, что никаких будильников не будет, ибо на работу не нужно, а потом стараться хоть немного успокоиться. Расслабиться он разрешил себе только после звонка Намджуна, которому сообщили, что Чонгук пришёл в себя. Но радоваться было рано. Тэхёна не подпустили и на пушечный выстрел. Даже пока спит не разрешили посмотреть. Сколько бы он пороги больницы ни околачивал.       Каждый день Тэхён просыпался с мыслью, что вот-вот, и он наконец начнёт готовить завтраки Чонгуку, а его самого кормили в больнице завтраками под соусом «мы ещё за ним понаблюдаем, приходите через день, и поговорим о визите». И каждый раз отказывали. Каждый грёбаный раз отправляли домой. Тэхён грешным делом задумывался даже — а не сам ли Чонгук против того, чтобы видеться, но доктор уверил, мол, разговаривал тот только с полицейскими, пересказывая события страшной ночи, больше ни с кем. Врачи против, а желание Чонгука роли не играет.       Удивительно, на самом-то деле, — Тэхёна к нему не пускали, хотя он и не стал бы затрагивать болезненные темы, посидел бы просто молча. А полицейских, которые наверняка разбередили вопросами всю душу, пустили.

***

      …Прометей. В древнегреческой мифологии — мученик, титан, защитник людей от произвола богов на земле. Двоюродный брат Зевса, подаривший, по легендам, древним грекам огонь. Древнегреческого мученика покарали за помощь людям сами боги, приковав его цепями к скалам и оставив на съедение птицам. Сеульский Прометей, он же молодой сотрудник двадцать восьмого отделения Корейского национального полицейского агенства Пак Чимин, покарал себя сам. Настоящая трагедия в семи актах развернулась в Сеуле в последние месяцы, сотни тысяч людей наблюдали за расследованием, с замиранием сердца ожидая комментариев от полицейских и разгадки этой запутанной истории. Всё завершилось самым неожиданным образом — захватом в заложники сотрудника полиции, самоубийством преступника и передачей следствию по-настоящему чудовищных данных. Этот случай абсолютно уникален и беспрецедентен в истории криминального Сеула: не только появление серийного убийцы, скрывавшегося в полицейском отделении, произошло впервые, уникален в целом факт того, что корейский социум так и не смог склонить чашу общественного мнения в какую-то одну сторону. Чудовище или герой? Насколько опасной может оказаться культивация личности маньяка в обществе…       Тэхён выключает телевизор. За последние пару недель он слышал разные варианты этой пылкой речи десятки раз, раз пять смотрел интервью Намджуна и Мейцо полностью, раз десять выключал, не досматривая. Да, Прометей. Да, для кого-то убийца, для кого-то герой. Ничего нового. Во всём, что произошло, пока наблюдается два положительных аспекта: карьера Мейцо стремительно пошла вверх, оттого ли что сотрудников отделение потеряло или оттого что управление отметило его заслуги — неизвестно, но Тэхён за него рад. Кан мечтал об этом. И за то, что тот для них всех сделал, повышение — самая незначительная награда. Второй позитивный момент: реклама и продвижение всевозможных горячих линий и телефонов поддержки взлетели до небес, постоянная огласка дела без утайки подробностей, конечно, всколыхнула в отрицательном плане общественность не хило, но даже сейчас заметно — спровоцировала подвижки в решении проблемы скулбуллинга. Спасибо Чонгуку, который, несмотря на чудовищный стресс, вынес в своей голове из пожара всё, что Чимин ему рассказал. Тэхён не составил какого-то определённого мнения о Чимине после всего, что в итоге обнародовала полиция. У него миллион вопросов. И… Чимина жалко. Чисто по-человечески жалко. Но простить то, что тот оставил в горящей комнате беспомощного человека, — его, Тэхёна, любимого человека — конкретно за это простить не получилось. И он уверен, что не получится. Какими бы ни были причины. Всё что угодно, пусть даже убийства, хоть серийные, хоть какие, Тэхён не воин справедливости, чтобы порицать со своей колокольни, не имея понятия о том, что творилось в этой больной голове, но только вот Чонгука трогать не нужно было. Чонгук такого потрясения просто не заслужил. Он, блять, заслужил всё спокойствие и счастье этого мира хотя бы потому, что уже много пережил.       У города появился свой (анти?)герой. Потихоньку начали назревать вопросы в обществе, на которые никто пока не мог дать ответ. Должна ли история Чимина пробуждать в людях сочувствие к нему? Нормально ли оправдывать убийства благими целями? Да и благие ли это цели вообще?       Тэхён на эти вопросы решил наплевать. У него наконец появилась возможность от этого всего откреститься, и сейчас он вспоминает свою первую догадку о греческих богах так, будто бы это и не с ним происходило вовсе. Он закрыл глаза, уши и мозг для любой информации после первой недели и просто ждал, каждый день искал себе хоть какое-то занятие и ждал. Ждал чёртового звонка из больницы с одним коротким: «Забирайте». Тэхён уже миллион раз представил, как увидит, как обнимет так, чтобы надышаться Чонгуком и поверить, что вот он, живой. Как потом приведёт Чонгука домой, укутает в плед, нальёт какао, если, конечно, его можно, в одну из тех странных больших кружек с глупыми надписями, что он купил, как и хотел когда-то, как приготовит самый вкусный обед или ужин и возьмёт с Чонгука обещание никогда больше не заставлять за него вот так сильно волноваться.

***

      — Ким Тэхён?       — Да? — Тэхён отвлекается от телефона. Он снова в больнице, все врачи были заняты, когда он пришёл поговорить, и его попросили подождать, поэтому он снова занялся забиванием холодильника и сидел бездумно скидывал в корзину онлайн-магазина всё, что казалось ему интересным.       — Лечащий врач дал разрешение на посещение. Он попросил передать, что вы можете пройти в палату.       — Когда? — Тэхёну почему-то становится безумно волнительно и даже страшно. — Сегодня?       Медсестра — невысокая молодая женщина с улыбающимися глазами — усмехается и кивает головой, продолжая:       — Сейчас. Палата номер пятьдесят восемь.       — Что? — сердце начинает колотиться как бешеное. Он так привык приходить сюда и слышать отказ. Это уже превращалось в традицию. Каждый день проходил одинаково: Тэхён приходил в больницу, приносил фрукты и то, что ему в первые дни разрешили приносить, отдавал всё это добро медсестре, чтобы отнесла в палату, после Тэхён шёл к врачу, спрашивал разрешения на визит, стабильно получал отказ и предложение прийти в другой день, потом он немного сидел в холле на лавочке, потому что ему каждый раз было необъяснимо тоскливо и грустно уходить, так и не увидев Чонгука и одним глазком. Приходил в себя, покупал чай в кофейне у больницы, садился в чонгуков краун, потому что передвигался в последнее время, хоть и без разрешения, но только на нём, дальше он ехал домой, готовил себе что-то простое, ел, прибирался и… ничего, в общем-то, больше не делал. Не хотелось. Всё продолжало крутиться вокруг Чонгука и больницы, на большее Тэхёна не хватало. Психолог сказал: «Это нормально». Ничего не хотеть после пережитого стресса. Психолог сказал: «Нужно дать себе отдохнуть и позволить себе прокрастинацию». Этим Тэхён и занимался каждый день и уже почти привык к подобному распорядку.       — Вы пойдёте?       — Ой, да, конечно, извините!

***

      Чонгук лежит, завёрнутый в одеяло, лицом к окну. Того, что вошёл Тэхён, не видит и не слышит. Тэхён окидывает взглядом светлую палату, отмечает пустую капельницу, стоящую у постели, видит на прикроватной тумбе какой-то мерно попискивающий аппарат, на экранчике которого дрожит неровная линия. На секунду парализует страхом и неверием, он даёт себе ментальную пощёчину и заставляет внутренности, устроившие торнадо, успокоиться.       Медсестра, не говоря ни слова, покидает помещение, снова улыбнувшись одними глазами. Что за корейская версия Тайры Бэнкс? Он выдыхает и быстро пересекает разделяющее их с Чонгуком расстояние, не позволяя себе медлить, мягко опускается на край кровати.       — Чонгук-а, — осторожно кладёт ладонь на обтянутое больничной одеждой плечо, что выглядывает из-под одеяла.       Тот медленно, словно сонно, поворачивается.       Чонгук.       Его Чонгук.       Заметно похудел и щёки больше не кажутся мягкими, кожа бледнее, чем обычно, взгляд немного рассредоточенный и словно медленно фокусируется, но под глазами — удивительно — больше нет этих вечных страшных синяков.       Тэхён молча поглаживает его по плечу и, по правде говоря, понятия не имеет, что нужно сейчас сказать или сделать. Столько раз представлял себе этот момент, и вот он, Чонгук, смотрит осмысленно, чего-то будто бы ждёт, а у Тэхёна всё обрывается внутри от противоречивых чувств. Страшно, что Чонгук возьмёт и говорить не захочет. А что, если забыл что-то? Хотя, со слов врачей и полиции, Чонгук не помнит только сам момент смерти Чимина, потому что был не в себе, а информация очень травмирующая, но помнит всё, что было до.       Тёмно-карие уставшие глаза внезапно загораются окончательным узнаванием, и Чонгук слишком резко для человека, к которому не пускали аж целых две недели из-за якобы тяжелого состояния, подрывается с постели, выпутываясь из одеяла.       — Тэ… — Тэхён едва успевает распахнуть объятья, и Чонгук влетает в них, сцепляя свои руки у него за спиной и крепко утыкаясь лицом в шею, прерывисто задышав.       Тэхён пугается немного такой реакции, а потом чувствует, как по венам сиропом растекается не то счастье, не то любовь, не то другое какое-то чувство, но внутри всё замирает так сладко и так сильно, что он начинает немного беспокоиться о своём собственном сердце, когда прижимает Чонгука к себе в ответ, носом зарываясь в пропахшие больницей волосы на макушке. Тэхён перестаёт дышать, сам не знает почему.       А Чонгук затихает совсем ненадолго, резко отстраняется, обеспокоено заглядывая в лицо, ощупывает заполошно его голову, шею, осматривает со всех сторон.       — Ты в порядке? У тебя всё хорошо?       Тэхён ловит его холодные руки и прижимает к своим щекам.       — Тсс, если ты будешь волноваться и заставлять эту штуку так пищать, меня отсюда выгонят взашей, — целует в раскрытую ладонь. — Со мной всё хорошо, я не пострадал.       — Тогда почему не приходил так долго? — внезапно сникает Чонгук.       — Чонгук-а, меня к тебе не пускали, я каждый день тут пороги околачивал, — бросает взгляд на нервно пищащий аппарат… чёрт, это нормально, что он так пищит? — Успокойся немного, ладно? Эта штука…       — Тэ, забери меня отсюда, — внезапно тихо и сломленно шепчет Чонгук, и от его тона то светлое и нежное, что до этого по венам разливалось, внезапно застывает и сковывает изнутри морозом. Почему он такой?       — Чонгук, — испуганно вторит ему Тэхён и тянет опять в объятия, — что такое? С тобой тут плохо обращались?       Чонгук снова прижимается крепко, обнимая за шею обеими, обклеенными на запястьях пластырями, руками, рискуя повыдирать все эти напальчники и катетеры.       — Просто забери, я не могу тут находиться, я по горло сыт больницами, прошу тебя.       — Тихо-тихо, тшшш, всё будет хорошо, любимый, — Тэхён не думает, что говорит, — всё будет хорошо, я сейчас поговорю с доктором. Дыши медленно, ладно? Постарайся не нервничать, иначе тебя со мной никуда не отпустят. Приляг, хорошо?       — Тэхён, я не инвалид, не нужно с меня пылинки сдувать. Ладно?       — Ну, знаете, уважаемый, я тут явно не вашу пыльную жопу сейчас успокаиваю, а грёбаную пищалку, которая последние пару минут орёт громче, чем было, пока ты меня не увидел. Это норма?       — Не, не норма. Это потому что волнуюсь.       — Значит, не волнуйся. Я никуда без тебя не уйду. Всё, успокаивайся давай, — Тэхён легонько поглаживает по плечам и груди, укрывает одеялом и не знает, что тут ещё сказать можно. Нужно поговорить о множестве вещей. Но ни одна из этих тем сейчас для разговора не подходит. Чонгук прикрывает глаза… и правда постепенно успокаивается. Словно впитывает мягкие поглаживания, словно привыкает снова чувствовать Тэхёна рядом, словно ему легче теперь, когда не один, собирать себя в кучу.

***

      — Нет, извините, мы не можем отпустить господина Чона под вашу опеку.       «Я никуда без тебя не уйду», — бьёт по мозгам ответственностью.       — Но почему? После того, что он пережил, ему нужен рядом человек, чтобы помочь восстановиться, позаботиться и всё такое. Почему это не могу быть я? Диета, препараты, прогулки, сон, физические нагрузки, моральное спокойствие — я всё это могу контролировать. Я полностью здоров. В чём проблема? Вы сами мне пять минут назад сказали, что при соблюдении предписаний ему нет необходимости здесь находиться.       — Вы родственник?       — Я его партнёр. Этого недостаточно?       — Партнёр? — врач скептично выгибает бровь, и Тэхён борется с желанием всечь ему в глаз.       — Послушайте, мой отец знаком с директором клиники, они в хороших отношениях, вся наша семья лечится здесь уже лет пять, не меньше. Если вам нужны гарантии, вы можете запросить их у директора. Пациент — совершеннолетний гражданин, вам не должно быть дело до того, куда и под чью отвественность вы его отпускаете. Давайте, позвоните директору и уточните, — Тэхён, конечно, блефует, если доктор решит уточнить, директор Богом — близкий друг его отца — ничего хорошего про Тэхёна из прошлого рассказать уж точно не сможет. Но ведь он сейчас совершенно другой человек, так ведь?       — Хорошо. Давайте поступим так…       На то, чтобы уговорить доктора отпустить Чонгука, ушло чуть больше десяти минут, чуть больше времени занял путь Тэхёна до дома, чтобы взять Чонгуку одежду на выписку, и обратно.       Спустя час тот, одетый в один из купленных Тэхёном тёплых костюмов, сидел в своей машине на пассажирском и безразлично разглядывал парковку за окном.       Сеул пару дней назад накрыло ураганом, чёрт его знает, откуда пришёл тайфун, но синоптики обещали дожди на ближайшие пару недель точно. Это в целом было ожидаемо, конец июня в Корее — всегда начало сезона дождей. Однако в этом году он пришёл раньше и планирует серьёзно так затянуться.       Тэхён гнал от себя мысли о том, что природа начала лить слёзы сразу после захоронения останков Чимина. Он при этом, разумеется, не присутствовал, но слышал обо всём в подробностях от Мейцо. И адрес колумбария на всякий случай взял.       — Мы, кстати говоря, едем ко мне домой, а не к тебе, ты же не против?       — Почему?       — Ну… у меня больше места, возле дома парк хороший, и я всё подготовил, ты не волнуйся, я убрался в твоей квартире, выкинул всё из холодоса, чтоб не пропало, вещи привёз, я даже кактус твой…       — Тэ, — перебивает его Чонгук на полуслове, — остановись. Я не против. К тебе, так к тебе. Спасибо за костюм, кстати, в такую погоду самое то.       — А я ещё много похожих таких купил… — Тэхён улыбаясь, замолкает. — И пижамы, — и ещё погодя: — И кружки большие такие для какао. Надо же было на что-то зарплату тратить, у меня столько денег, оказывается, накопилось за три месяца, ты бы знал.       — Смотрю, во всю гнёздышко вил, пока я в больнице валялся? — слабо улыбается Чонгук. И Тэхён усмехается, кивнув, во-первых, потому что это правда, во-вторых, Чонгук шутит — это уже очень хорошо.

***

      Тэхён, сложив зонтик, оставляет его в подъезде и пропускает Чонгука, не успевшего ни капли промокнуть, к себе в квартиру. Она не такая уж светлая, все стены выкрашены в серые тона, мебель тоже тёмная и в большинстве своём кожаная, потолочные светильники создают уютный полумрак, цветов в доме, кроме чонгукова кактуса да букета лаванды на кухне, что Тэхён купил у женщины на улице, никаких нет, плотные шторы в спальне и гостиной приоткрыты, и видно, как большие панорамные окна заливает снаружи дождём.       Чонгук заканчивает бродить по квартире и возвращается к Тэхёну, который всё ещё копошится в прихожей. Выражение лица у Чонгука странное, и Тэхён волнуется.       — Не нравится? Слишком темно? Можем всё тут перекрасить.       — Нет… всё классно, очень уютно у тебя.       — Отлично, я сейчас быстренько приготовлю тебе что-нибудь. Что ты хочешь? Говяжий бульон? Куриный? Может быть, рис и овощи? Я кучу продуктов купил. Всё что угодно могу приготовить.       — Тэхён, — Тэхён замирает, сжав в руках свой бомбер, — можешь… — опускает голову и шепчет почти, — можешь мне свой рамён приготовить? Ты говорил, он у тебя вкусный, — и совсем затихает.       — Эй, Чонгук-а, — в мгновение ока оказывается рядом и прижимает Чонгука к себе, такого сейчас хрупкого и маленького. — Что случилось? Ты плачешь?       И, чёрт, да, плачет. По щекам бегут прозрачные дорожки, а выражение лица не меняется, словно сам не понимает, что плакать начал.       «Давайте ему выражать эмоции, не нужно торговаться с ним и заставлять успокаиваться, давайте плакать, если он хочет плакать, это абсолютно нормально. Главное — вовремя предупредить истерику, не дать ей начаться. В крайнем случае связывайтесь с врачом, он объяснит, как действовать. Препараты и специалисты понемногу стабилизируют его состояние. Но поначалу придётся потерпеть. Не ведите себя с ним как с инвалидом, вы доведёте его своими действиями до срыва сами, если будете так поступать. Будьте рядом, когда ему нужно, выполняйте предписания, а остальное за вас сделают врачи»       — Иди ко мне, иди ко мне, мой хороший, — Тэхён снова жмёт к себе крепче, гладит по спине, чувствуя ладонью торчащие лопатки, умирая внутри от тягучей необходимости помочь и успокоить. Пугает ещё тот факт, что Чонгук много веса потерял за эти две недели. — Всё будет хорошо, я приготовлю тебе самый вкусный рамён, я рядом, я люблю тебя, слышишь?       — Слышу, — отвечает тот спустя минуту молчания, постепенно успокаиваясь. — Спасибо тебе. Я тоже тебя люблю.       Не в такой, конечно, обстановке Тэхён хотел признаться. Но обстановка, по сути, дело десятое, куда хуже, когда признаваться некому.

***

      И Тэхён приготовит свой фирменный рамён. И он действительно окажется запредельно вкусным: с грибами, замаринованной в соусе и обжаренной затем куриной грудкой, с идеально проваренной лапшой и яичком сверху. Всё как надо.       А потом начнётся долгий период реабилитации. Который, если закрыть глаза на медсестру раз в три дня, психолога дважды в неделю у обоих и пригоршню таблеток у Чонгука каждый день, — фантастическим образом оказался похожим на отпуск.       Первое время они очень много спали. Буквально целые дни проводили в постели в обнимку. Чонгук редко довольствовался своей подушкой и постоянно искал физический контакт. Чонгук спал из-за препаратов по большей части, Тэхён же, потому что наконец появилась возможность выспаться. Он чертовски устал, его жизнь перевернулась за пару месяцев с ног на голову, он поймал по-настоящему чудовищный стресс, и те две недели, что ждал возможности увидеть Чонгука, он тоже не отдыхал, мало спал из-за кошмаров или просто из-за бессонницы. А сейчас, когда рядом, уткнувшись в шею и обняв поперёк груди, посапывал в очередном домашнем флисовом костюме его любимый человек, живой, тёплый, мягкий, которого можно легко разбудить и посмотреть в ясные глаза, Тэхёну спалось совсем уж замечательно.       Их дни протекали абсолютно одинаково: Тэхён отключил телевидение, оставив только канал «Дискавери», они мало говорили, целыми днями лежали в кровати. Если не было дождя — ходили гулять в парк у дома, потому что Чонгуку показаны были прогулки, если был дождь — сидели дома. Тэхён готовил еду, уже не рамён, — это роскошь, когда ты на диете — а что попреснее, чтобы врачи не ругались. Они вместе ели, вместе лениво ходили чистить зубы или принимать душ. А ещё, по вечерам особенно, когда снова начинался ливень, они часто усаживались на полу на подушках, стащенных с дивана, укутывались в один на двоих плед и просто сидели с огромными несуразными кружками чая или какао в руках, провожая взглядами капли, сбегающие по стеклу.       Да, у них пока не всё нормально. Они откровенно не в порядке. Да, о многом нужно поговорить, но пока получается только молчать вместе. Всё придёт со временем, сейчас же они друг друга лечат безмолвной поддержкой и присутствием, и пока этого достаточно.

***

      Они снова в кровати, время где-то около пяти часов вечера. Чонгук сегодня проснулся достаточно рано, поэтому позавтракали тоже рано, посмотрели пару передач про саванну по телику и увалились обратно спать. Тэхён вообще-то выспался. Он уже устал спать за эти две недели, но Чонгука сняли пару дней назад с капельниц полностью, а таблетки пока оставили, поэтому тот всё ещё много спит — восстанавливается. Тэхён лениво листает ленту инстаграма, который прилично так почистил на днях. Убрал всех, с кем был знаком и дружил в универе, всех, с кем последний год тусовался, удалил все свои самые позорные и похабные сториз из актуальных, оставив в профиле только красивые фотки еды и пейзажей.       У Тэхёна в последнее время произошла тотальная переоценка ценностей. Он совершенно себя не узнает сейчас, как и Чонгука, впрочем. Знает прекрасно, что дело в лечении, и скоро Чонгук — внимательный, сильный, напористый и крутой Чонгук — вернётся. Просто нужно дать прийти в себя. Сам же он чувствует, что изменился необратимо.       Тэхён каждый день готовит и раз в три дня убирается в квартире, он теперь предпочитает прогулки с Чонгуком в парке у дома любому своему прошлому досугу, он мечтает в ближайшее время свалить не на острова какие-нибудь потусоваться или просто спрятаться от людей и побыть в одиночестве, а уехать с Чонгуком в какое-нибудь тихое и романтичное место. Уже даже присмотрел одно. Фиолетовая деревенька. Они обязательно туда съездят, когда Чонгук выздоровеет. Тэхён подписался на кучу тревел-блогеров, на — не смеяться — бизнес-коучей, потому что решил-таки взяться за свою жизнь. Сейчас есть ради кого стараться. И пускай тренеры по личностному росту по всему миру продолжат орать, что не стоит искать мотивацию в людях, чтобы её не потерять вместе с ними, пускай дальше учат независимости и внушают необходимость развиваться для себя любимого. Тэхён всё равно уверен, что в мире есть и такие, как он. Люди, которым нужен рядом кто-то, без кого что угодно будет бессмысленным. Он не виноват, что он вот такой, не знает, почему и в какой момент смог изменить своё мышление и перестроиться на режим настоящей жёнушки. Но Тэхён не видит в этом ничего плохого. Он видит в этом своё спасение и грёбаный смысл жизни. Если делать что-то не ради счастливого общего будущего с любимым человеком… то зачем вообще?       Поэтому постепенно пришёл к выводу, что упор сейчас стоит делать на такие сферы жизни, как бизнес и путешествия, чтобы вернуть себе желание эту самую жизнь жить полно и подарить Чонгуку новые эмоции, впечатления и, конечно же, комфорт.       Тэхён широко зевает и блокирует экран телефона. Нет, он только недавно проснулся, и мозг пока не готов потреблять новую информацию. Передвигает руку, которой приобнимал устроившегося на его груди Чонгука. Тот возится немного, утыкается лицом Тэхёну в шею. Выдыхает, а Тэхён зажмуривается — это очень приятное ощущение — и поправляет сбившийся в кучу капюшон толстовки, в которой Чонгук спит. Обнимает крепче, он в последнее время часто так делает, отгоняя прочь меланхолию и мысли о том, что мог ведь Чонгука потерять. Навсегда.       А потом Тэхён слышит, как открылась входная дверь. И следом — шуршание пакетов, негромкие голоса. Почти сразу становится понятно, что это отец и хён. Он судорожно соображает, как бы ему быстро выбраться из-под Чонгука, не разбудив при этом, а отец уже приоткрывает дверь спальни и, улыбаясь, заглядывает в комнату. Тэхён тут же прикладывает палец к губам, умоляющим взглядом давая понять, что вести себя нужно тихо, затем изображает пальцами цифру два, мол, через пару минут выйду. Отец кивает и прикрывает дверь. Тэхён принимается осторожно перекладывать Чонгука на свою нагретую подушку, чтобы тот не сразу почувствовал, что остался один, и поспал ещё хоть немного. Это уже привычка — Тэхён делает так каждый день, просыпаясь пораньше, чтобы приготовить еду. Он накрывает Чонгука одеялом до самого носа и, пригладив непослушные волосы, быстренько удаляется из комнаты.

***

      — А ты, я смотрю, совсем домашним стал? — насмешливый голос брата. Тэхёна передёргивает, хён никогда с ним не разговаривал в подобном тоне.       Они так и не поговорили. Впрочем, Тэхён предупреждал, оставлял выбор, Минхо свой выбор сделал, и нельзя его осуждать. Тэхён думал об этом, пытался понять, как такое могло произойти, как с этим можно разобраться и прочее, но он не знает. Он правда не знает, да и проблем, помимо этой, сейчас выше крыши. Хён — взрослый мальчик, разберётся со своими чувствами сам. Единственное… их взаимоотношения такими, как прежде, навряд ли когда-нибудь станут. Минхо, судя по всему, решил общаться через сарказм и с толикой какого-то недовольства. Оно, может, и к лучшему. Веди себя брат привычно, Тэхён уже не смог бы воспринимать многие его действия спокойно, искал бы подтекст. Но, если честно, неприятно это осознавать, ведь хён никогда в жизни ему ничего плохого не делал.       — Чонгуку нужно пройти полную реабилитацию. Я прохожу её вместе с ним, потому что, во-первых, мне тоже нужна небольшая помощь и отдых, во-вторых, мы вместе, и это правильно… что сейчас всё так, да.       — Я не узнаю тебя, ты как будто курица-наседка уже. Знаешь, становиться отцом в двадцать четыре рановато.       Тэхён смотрит на раскинувшегося на диване брата. Сука, ну вот чего добивается?       — Цель визита какая? Обидеть меня? — Тэхён звучит устало, но уверенно, смотрит только на брата, не замечая, каким гордым взглядом на него смотрит отец. — Хочешь считать меня курицей-наседкой — считай. Хочешь ещё как-то обозвать — пожалуйста. Только не в моём доме, не там, где за стенкой спит мой любимый человек. Да, он сейчас не совсем в форме. Да, пока что ничего общего, кроме внешности и привычек, с тем следователем, в которого я влюбился, нет, но он обязательно будет в порядке. И я буду рядом. Я люблю его. Для меня этого достаточно, чтобы верить, что всё наладится. Я готов выслушать в целом любые твои претензии и оскорбления, можешь говорить всё, что тебе хочется, я немало тебе проблем доставил, заслуживаю, но, повторюсь, не здесь. И не смей затрагивать его. Ты не имеешь никакого права его сюда впутывать, потому что он перенёс миллион, блять, страданий, ни одно из которых не заслуживал. Как у человека, всю жизнь прожившего под крылом отца и поднявшегося только благодаря этому, у тебя нет, повторюсь, ни малейшего права даже открывать свой рот в сторону Чонгука, — переводит наконец взгляд на отца, сидящего в кресле. — Как дела, пап? Почему приехали? — не оставляет брату даже возможности ответить, невозмутимо отворачиваясь в момент, когда замечает, что брат собирается возмутиться.       — Ах, да, что это мы. Тэхён, мы привезли вам продуктов, уже загрузили всё в холодильник, ты говорил, что заказываешь доставку, но… Там готовая еда в контейнерах. Твоя мама настояла на этом. Если ты не сильно против, она могла бы заехать на днях, ей очень хочется познакомиться уже с твоим парнем, ну, сам понимаешь.       — Да-да, конечно, я дам знать, когда Чонгук будет готов к тому, чтобы мы принимали гостей.       — Хорошо. И ещё вот, я принёс бумаги, — отец протягивает небольшую папку. — Нашёлся покупатель, тебе нужно подписать все листы с двух сторон, послезавтра агент подпишет документы с противоположной стороны, в течение недели мы будем передавать бизнес, и к концу её деньги уже будут на твоём счёте. В целом получилось выбить даже больше, чем мы предполагали, вам можно будет годик-два не работать даже.       — Спасибо большое, пап, — Тэхён кланяется, согнувшись почти в девяносто градусов, а отец поднимается с кресла и заставляет распрямить спину.       — Перестань, перестань, ну что ты, в самом деле. Как не родной.       — Я подумаю в ближайшее время, куда вложить эти деньги, пап, начну работать и мне не нужны будут твои счета, я больше не буду сидеть на шее…       — Тэтэ! Остановись. Хватит, слышишь? Я понимаю, что ты многое переосмыслил и сейчас считаешь, что что-то мне должен. Мне искренне жаль, что я своими наказаниями и, возможно, где-то словами заставил тебя так думать. Потому что это совершенно не так, и у тебя не должно быть подобных мыслей. Я всю жизнь занимался бизнесом, чтобы у вас, у моих детей, был какой-то пассивный доход в будущем. Минхо унаследует компанию рано или поздно, но у вас с Миной также останутся счета, пополняемые из дивидендов. На всю жизнь. Потому что так правильно. Не заставляй меня думать, что дело всей моей жизни для тебя не имеет значения. Я хотел, чтобы мои дети жили в комфорте. Если ты хочешь заниматься чем-то самостоятельно и строить свой бизнес, то это очень похвально, я безумно этому рад и горжусь тобой. Только не отказывайся от моей помощи. Не заставляй папу чувствовать себя ненужным, ладно?       — Прости, что снова расстроил тебя, пап.       Ответить отец не успевает.       — Тэхён?       — Чонгук, — Тэхён испуганно оборачивается и, оторвавшись от отца, кидается к дверному проёму, в котором застыл помятый и сонный Чонгук. Ну наседка и наседка, и что теперь? — Ты зачем встал? Что-то болит?       — Нет, просто проснулся. У нас гости? — выглядывает из-за его плеча. — О! Здравствуйте, — отстраняет Тэхёна от себя и, весь такой взъерошенный и плюшевый в тёплом флисовом костюме, идёт к отцу. Пожав руку, глубоко кланяется. Тэхёну приходится останавливать себя, чтобы не подскочить к Чонгуку и не проверить, не закружилась ли у того голова.       Чонгук здоровается за руку и с Минхо, надо отдать брату должное — тот даже не кривится в ответ, спокойно отвечает, будто бы не он несколько минут назад нёс всякую чушь.       — Чонгук, здравствуйте-здравствуйте, давненько не виделись, в прошлый раз когда? В больнице я вас видел, спасибо, что поддержали тогда моего сына.       — Что вы… не нужно благодарить. Как сейчас здоровье вашей жены? И, пожалуйста, можно на «ты»? Я больше не начальник вашего сына, и мне неловко, правда.       — Жена в порядке, что с ней станется, всё обошлось почти без последствий, и слава богу. Сам как себя чувствуешь, Чонгук-а? — мгновенно переходит на дружественный тон отец, и Тэхён видит, что Чонгук если и теряется от резкого перехода, то виду не подаёт.       — О, спасибо большое. Мне гораздо лучше, думаю, в скором времени уже можно будет подумать о работе, если доктор позволит, спасибо за заботу.       Отец усмехается и мягко похлопывает Чонгука по плечу.       — Тэтэ побеспокоился уже, чтобы в ближайшее время вы с ним могли спокойно разобраться со всем и не задумываться о работе, не переживай.       — Он что?..       — Давай я потом об этом расскажу, — Тэхён подключается к разговору.       — Простите… простите, пожалуйста, что позволил вашему сыну подвергнуть себя опасности и втянул его в расследование такого опасного дела. И за то, что он чуть не погиб, спасая меня, тоже простите, — Чонгук снова кланяется. А Тэхён обомлевает. Они не обсуждали, но выходит, всё это время Чонгук знал, кто нашёл его во время пожара. Тэхён не то чтобы был против, чтобы тот знал, но и рассказывать желанием не горел.       — Чонгук-а, — отец снова похлопывает по плечу, побуждая распрямиться, — прекрати, не нужно извиняться. Виноваты в том, что мой сын оказался в опасности, в первую очередь я и Намджун, который мне потворствовал, ты же просто выполнял приказ. А Тэхён уже давно взрослый человек. Почти пять лет как совершеннолетний. Поэтому не думаю, что ты несёшь ответственность за то, какой выбор он сделал. Я тебе ещё и спасибо должен сказать. Ты так быстро перевоспитал его.       — Ну пап…       — Ну что? Неправда, что ли? Сто лет прошло с того момента, как ты вежливо обращаться перестал, а тут на тебе, исправился. Кого прикажешь благодарить? Уж не тебя самого, это точно.       Тэхён фыркает что-то насмешливо, а Чонгук, стараясь не привлекать внимания, легонько растирает висок, но незамеченным это не остается. В конце концов, спросонья поклоны раздавать не такая уж хорошая идея, когда есть склонность к головным болям, а последний приём пищи был часов пять-шесть назад, не меньше. Тэхён давно знает — Чонгук часто так делает, когда начинает болеть голова. И отец понимает прекрасно, что этот жест означает, потому как мама Тэхёна раньше часто мучалась головными болями и тоже постоянно пыталась растереть себе виски.       — Так, ну, продукты занесли, Чонгука проведали, Тэхёну всё, что надо было передать, передали, давай домой, Минхо, ребятам отдыхать нужно, мы и так подзадержались, — старший брат без экивоков быстро, натянуто улыбнувшись, прощается и уходит обуваться в прихожую. Чонгук и Тэхён тепло благодарят отца за визит. — И обязательно съешьте всё, что мама передала. А то орать будет на всех. И ждите её в гости. А ты, Чонгук, береги себя, понял? Лучше тебя мы зятя точно уже не найдём, к этому оболтусу до тебя одни прохиндеи и липли, Минхо устал разгонять.       Тэхён морщится при упоминании этих ситуаций и своих бывших. Теперь уже опять-таки не получается относиться ко всему этому по-прежнему и везде чудится подтекст.

***

      — Ну что, есть? А потом чем заняться хочешь? — Тэхён возвращается из прихожей в комнату после того, как закрыл за родственниками дверь.       Вместо ответа Чонгук почему-то подходит ближе и обволакивает теплом, обнимая. Нежно целует в шею. Тэхёна моментально ведёт до дрожи, и он обнимает в ответ чуть крепче, чем позволял себе последние две недели.       — Чонгук… — выдохом.       — Спасибо, что остаёшься рядом, Тэхён. Я безумно рад, что ты у меня есть. Я бы сказал тебе сейчас тысячу раз подумать, прежде чем связываться со мной — больным и временами, как мы выяснили, немощным. Но не скажу. Я решил, что не отпущу тебя никогда. Я тоже люблю тебя, я слышал всё, что ты говорил. Спасибо, что помогаешь, я не знаю, что бы я без тебя делал.       — Перестань, мне неловко. Я уже говорил, что люблю тебя? Могу ещё сто раз сказать. Но никогда больше меня не благодари за такие простые вещи. Мы друг друга уже выбрали. Тогда, на кухне, кактус свидетель, — кивает на журнальный столик в центре гостиной, на котором уютно примостился «питомец» Чонгука. — Чем займёмся, когда поедим?       — Можно мне посмотреть какой-нибудь сериал? А то мы за две недели самое захватывающее, что видели, — это спаривание зебр в дикой природе, — поднимает проказливый взгляд, морщит нос, и Тэхён млеет от понимания, что Чонгук действительно просит разрешения.       — Ну-у-у… — хмурит брови.       — Ну пожалуйста, мам, я хорошо себя чувствую, какой-нибудь лёгкий, но не совсем чтобы бессмысленный. Можно что-нибудь от «Марвел», например, про супергероев.       Тэхён мысленно ухмыляется. Ну да, конечно, куча взрывов, криков и прочей ерунды (хотите — считайте абсурдом, но он отчего-то считает, что смотреть что угодно, кроме милых и простых комедий, Чонгуку пока противопоказано). Потом, улыбаясь, кивает. Чонгук радуется и на энтузиазме шлёпает на кухню. А через полчаса, завернувшись в плед и сидя на постели с кружкой горячего чая в руках, недовольно бубнит под аккомпанемент стука капель снова начавшегося дождя о стекло.       — Тэхён, ну какой «Держись, Чарли!». Это же Дисней? Я же хотел сериал…       — А это чем не сериал? Полно переживаний, экшн, юмор, как ты и хотел.       — Ну ты издеваешься? Какой там экшн? Чё ты врёшь?       — Ну, могу поменять на «Ханну Монтану», «Джесси», «Волшебников из Вейверли-Плейс», на «Зака и Коди»…       — Стоп, всё, я понял, — насупившись, отворачивается от Тэхёна, что уже успел усесться в изголовье кровати.       — Тебе понравится, там смешно и мило. Чего ты?       — Я не тринадцатилетняя девочка, чтобы мне такое нравилось.       — Хватит мыслить стереотипами, ковбой. Вам показаны сплошь положительные эмоции. А значит, будем смотреть что-нибудь, где можно похихикать. Или мне включить обратно про спаривание по Дискавери?       Со стороны кокона из пледа слышится тихое «эх», и Тэхён снова усмехается.       — Ну же, иди сюда. Я настолько привык, что ты спишь на мне, что мне в собственной кровати без тебя на мне неуютно.       Чонгук, впрочем, больше не сопротивляется, позволяет утянуть в объятия, Тэхён отнимает у него кружку и ставит на тумбу у кровати, помогая поудобнее у себя между ног устроиться. Запускает сериал. Чонгук внезапно подается головой назад и, повернувшись, впивается поцелуем в его приоткрытые губы. Тэхён опешивает и едва успевает отвечать, а Чонгук всхлипывает, кажется, тоже скучал. Конечно, последний раз полноценно целовались они почти месяц назад. Господи, как это хорошо… Спустя пару самых сладких на свете минут Чонгук тянет на себя сильнее, и Тэхён, приподнявшись, укладывает его на подушки, нависает сверху и упирается локтем в постель. Принимается благоговейно выцеловывать каждый сантиметр лица: брови, гладко выбритые щеки, что до этого брил утром сам, нос, все родинки, и его переполняет такая щемящая нежность, что в уголках глаз начинают собираться слёзы. А потом Тэхён нежно, но развязно целует только шею, ласкает её языком, снова целует, а Чонгук в ответ осторожно укладывает ладонь ему на затылок и давит, прижимая.       — Посильнее, пожалуйста, — сбивчивым от удовольствия шёпотом.       — Посильнее, это уже засос получится.       — Я хочу засос.       Тэхён порывается подняться и посмотреть вопросительно. Потому что это, как бы, что за новости?       — Чонгук, если вдруг ты не в курсе, засос — это синяк. Хочешь ходить с синяками на шее? Да и больно это немного может быть.       — Я остановлю, если больно, пожалуйста, чуть-чуть.       Тэхён не может Чонгуку отказать. Когда вообще мог? Оттягивает горловину его толстовки, оголяя ключицы, а потом прижимается губами к мягкому местечку, где шея переходит в плечо, нежно-нежно целует и легонько втягивает кожу в рот. Дрожит. Потому что… Чонгук доверил. Доверил, получается, себя, позволил дозировать боль, отмерить столько, сколько сможет спокойно выдержать, зная, что Тэхён черту не перейдёт, потому что чувствует его от и до.       От этого крышу сносит покруче, чем от текилы, а текила, чтобы вы знали, то ещё оружие массового поражения. Тэхён снова чувствует легкое давление ладони на затылок, улыбается и снова присасывается к коже. Чонгук задыхается от удовольствия, шепчет что-то неразборчиво, просит ещё — Тэхён поражается этой чувствительности. Он целовал его шею десятки раз, за всё время, что они провели у Чонгука дома вместе, но чтобы до засосов… такого никогда не было, потому что это казалось неприемлемым. А потому сейчас Тэхёну приходится себя останавливать, чтобы ненароком не сделать больно и не разрушить то, что конкретно в эту секунду строится.       В голову внезапно приходит прикольная, по его мнению, идея, тихий стон Чонгука лишь подбивает на дальнейшие действия, и Тэхён ставит аккуратные кругленькие засосы ещё в трёх местах. А после отрывается посмотреть на результат своей работы и напарывается на совершенно раскайфованный, рассредоточенный взгляд. Чонгука и так после пятого по счёту засоса начало нехило потряхивать, но Тэхён внезапно не хочет останавливаться, целует, заглушая стон, глубоко, ласкает его язык своим и чувствует, что готов уже сдохнуть от этой нежности, периодически мешающей дышать.       — Я хочу посмотреть.       — Что именно?       — Засосы. Покажи, я сто лет на себе такого не видел, — шепчет Чонгук, и Тэхён, открыв камеру на телефоне, легонько отводит его голову за подбородок вбок. Чонгук улыбается широко и искренне, прикрыв глаза от вспышки рукой, а Тэхён делает самое потрясающее на свете фото.       — Любуйся, — поворачивает телефон экраном к Чонгуку. А там словно та самая картинка из тамблера: чья-то яркая счастливая улыбка, чьи-то острые ключицы, выглядывающие из-под ворота чуть великоватой толстовки, чья-то смуглая рука, нежно придерживающая подбородок, и потрясающе красивая шея с пятью алеющими засосами в виде буквы W.       — Это что за «в»? — усмехается Чонгук, щурясь.       — Это Кассиопея, дурачок.       — Созвездие?       — Угу.       — Ты на полном серьёзе наставил мне засосов в виде созвездия?       — Наставил.       — И название — это имя какой-нибудь греческой богини, царицы или ещё хрен его знает кого сто проц?       Тэхён задумывается, отводя взгляд на секунду. А потом внезапно вспоминает.       — Бля… да, — строит смешную виноватую рожицу. — Я что-то не подумал, но это реально откуда-то оттуда всё тоже. Прости?       — О, да вы романтик, — пропуская остальное мимо ушей, усмехается Чонгук и чмокает Тэхёна в нос. — Будешь любить меня, даже если я больше не буду крутым следователем на байке?       — Мне абсолютно поебать, кем ты будешь работать. Важнее всего всегда будет твоя жизнь. Хоть вообще не работай, это даже лучше. Понял меня?       Чонгук облегченно выдыхает и накрывает его губы своими.       Они пропускают половину первой серии, занятые друг другом. Тэхён начинает сбавлять обороты — после того, что пережили, лучше не торопиться — и шепчет какие-то милые глупости: о вкусе зелёного чая с мелиссой, о том, что ресницы щекочут кожу, о том, что дождь разошёлся…       А сериал Чонгуку в итоге нравится.

***

семь месяцев спустя

      У фрилансеров нет выходных. Это факт. Наш фрилансер не то чтобы фрилансер. Скорее… самозанятый веб-дизайнер и совсем немного программист. Конструкторы, html-протокол, python, немного фотошопа и всё, пожалуй. Двадцать три проданных кейса за весь период, включая обучение. Да, первых клиентов подкинул отец, но остальные двадцать — это уже собственные наработки. И от этого каждый день так тепло на душе. Приятно понимать, что в универе не зря учился и многое пригодилось. Приятно погружаться в своё дело полностью. Приятно подходить творчески к тому, что делаешь, даже когда от тебя требуются только символы да двоичный код. Приятно зарабатывать, зная, за что ты получаешь деньги, и окупая все свои труды.       Но сегодня фрилансер отдыхает. Он встал примерно с час назад, а его чудо, заменяющее собой все зависимости, всё ещё спит. Фрилансер уже сделал сегодня одну пакость и планирует ещё парочку. Это должен быть удивительный день. Никак иначе.       Тэхён, он же фрилансер, водружает на тумбочку поднос с ножками, который купил, чтобы таскать своему парню завтраки в постель в одних джоках или просто в боксерах, как придётся. На подносе блинчики с творожным сыром и голубикой и здоровенная кружка зелёного чая с мелиссой. Кофе его чуду по-прежнему не особо можно. Но тот и к чаю привык. Конкретно этот так вообще полюбил даже. Вообще-то Тэхён хотел успеть сходить в душ, потому что с утра только зубы и почистил, но отвлекается на телефон — кто-то из заказчиков решил докопаться до него в его законный выходной. И вздрагивает, ощущая тёплое прикосновение.       Он стоит в одних трусах на деле-то. А по бедру кое-кто ведёт стопой, выше и выше и, совершенно нагло раздразнив, пролезает под кромку белья, игриво помассировав кожу пальчиками. Тэхён откидывает телефон в сторону и вперивает взгляд в ответный нахальный откуда-то из вороха подушек и одеял.       — Доброе утро.       — Угум, доброе, — хрипло, сексуально, дразняще, губу закусывает и ещё немного вверх ведёт по бедру. Тэхён перехватывает наглую ногу за совершенно гладкую икру и смотрит на Чонгука вопросительно. Не то чтобы его когда-то смущала чонгукова волосатость, но четыре месяца назад тот заявил, что тоже будет ходить на лазерную эпиляцию, потому как кайфует от мягкой тэхёновой кожи. И вот ходит. И каждый день сводит с ума своими длинными, абсолютно гладкими ногами и ими же сейчас с самого утра наглым образом заводит.       И терпеть это совершенно невозможно. Тэхён опускается на кровать, подползает ближе, целует колени, оставляет засосы на внутренней стороне бёдер.       — Кто-то хочет правильно начать день? — хмыкает и легонько царапает нежную кожу своей трёхдневной щетиной. Чонгук даже глаза немного прикрывает от удовольствия.       — Очень хочет, — так нагло-пошло тот давно не выглядел. И таким отдохнувшим — тоже.       Чонгук открыл свой юридический кабинет и предоставляет адвокатские услуги. Против того, чтобы работать по делам в рамках уголовного кодекса, были и родители Тэхёна, и сам Тэхён, и Кан — теперь уже друг семьи — Мейцо, и Ким-барбекю в субботу у меня на даче, оболтусы-Намджун. Чонгук вообще-то с близкими был согласен, поэтому остановился на семейном и трудовом кодексах. Клиентов поначалу было ожидаемо мало. Но потом подключились вечно желающий помочь Намджун и отец Тэхёна, который старался поддерживать всё, что они начинали, лишь бы дети заняты были чем-то по жизни. Парочка хороших кейсов, и у Чонгука дела пошли в гору, как и у Тэхёна, хотя области их деятельности совершенно не пересекались.       Чонгук занимался и благотворительностью. Горячие линии, телефоны доверия… это хорошо, он же в прайс на свои услуги добавил строку «бесплатно» для школьников и студентов, подвергающихся травле в школе и других учреждениях. В этой сфере тоже были успешные дела — обидчиков наказали. Заработало сарафанное радио, и запросов на консультации стало достаточно много, почти столько же, сколько на основной работе. Чонгук умело планировал время, Тэхён пристроился спонсором, они наняли помощников на удалёнку, и смело можно было сказать, что и здесь всё шло неплохо.       Однако времени это отнимало жуть сколько. И если Чонгук даже в загруженные дни к восьми вечера сто процентов приползал домой, уставший как чёрт и жаждущий внимания, то Тэхён, часто работавший из дома, хотя они и снимали офис с двумя кабинетами на двоих, за своими сайтами мог просидеть до утра. Чем бесил Чонгука иногда неимоверно. Но удивительно… ругались редко. Возможно, потому что Тэхён умеет правильно начать день.       Чонгук не успевает толком проснуться, а Тэхён уже ныряет под одеяло. Чёрт, его энергии с утра можно только позавидовать. Они вчера оба закончили работу пораньше, а потом так долго трахались, что уснули с мокрыми волосами, едва-едва успев выползти из душа.       Он спал абсолютно голым, а потому ему даже раздеваться не нужно. Горячие руки разводят его ноги в стороны, а на привставшем с утра члене ощущается тёплое дыхание, и он с готовностью прикрывает глаза. Тэхён обычно не медлит… кто бы мог подумать — спустя почти год отношений выяснилось, что тот очень любит оральный, причём когда доставляет, а не получает. Подарок да и только.       Головку жарко накрывает горячий рот, и Чонгук подаётся навстречу. В следующую секунду Тэхён уже берет почти на всю длину до упора, и Чонгук мычит от удовольствия, откидывая одеяло в сторону и укладывая ладони на светлую макушку, не чтобы надавить, а просто чтоб держаться. Чонгук безумно устал ночью, поэтому ноги моментально едут в стороны, а пальцы вплетаются в мягкие волосы совсем слабо.       Тэхён тем временем скользит губами по члену, выпуская периодически его изо рта и причмокивая. Массирует одной рукой яички и место под мошонкой, а потом оглаживает пальцем колечко слабых с ночи мышц и смотрит вопросительно, насаживаясь ртом снова и снова. Чонгук ловит взгляд, без слов понимает вопрос, кивает согласно, сам достаёт смазку из-под подушки. Хуй его знает, где все презики, да и хрен с ними.       Через пять минут, потраченных на подготовку, он уже, закинув ноги Тэхёну на поясницу, прижимает его к себе. Обняв за шею, протяжно стонет, просит «глубже», шепчет «хорошо» и откидывает голову назад в удовольствии.       — Да, Тэтэ, вот так, да, — нежно выстанывает, блуждая туманным взглядом по его лицу, — хорошо, вот так, хорошо, да!       — Нравится?       — Да-да, не останавливайся…       — Прогнись для меня, — и Чонгук послушно выгибается, подставляясь под прикосновения.       Тэхён упирается локтем в подушку, приподнимаясь, оглаживает живот и подрачивает ему периодически.       — Тэтэ, я сейчас уже, — глядя прямо в глаза.       — Уже? — пытается насмешливо, но Чонгук знает — тот сам с утра долго не может держаться и сейчас еле терпит, чтобы не кончить.       А потом он замечает блеск на правом безымянном. То, чего вечером вообще-то не было, и Чонгук не помнит, чтобы кто-то на него когда-то подобное надевал.       — Тэ? Что это? — задыхаясь, отвлекается на руку, уставившись на кольцо, и перестаёт обращать внимание на то, что его, вообще-то, просто и нежно, конечно, но втрахивают в матрас конкретно в эту секунду.       — Не отвлекайся, давай кончим, — Тэхён бодает его руку головой и входит до шлепка яиц о задницу, заставляя забыть к чертям собачим не только про кольцо, неизвестно откуда взявшееся на пальце, но и имя своё, в общем-то.       А потом Тэхён совсем спускает себя с тормозов. Валится сверху, и Чонгук впечатывается ему в рот поцелуем, наплевав на своё утреннее дыхание и на то, что во рту у Тэхёна несколько минут назад был его, чонгуков, член. Да, противные, ну и что. Они часто так делают. Если хочется, что, терпеть, что ли, пока все зубы перечистят?       Попытки двигаться синхронно как обычно ни к чему не приводят, и вот они уже, слипнувшись всем, чем только можно, бьются толчками навстречу другу другу, стонут друг другу в губы и кончают почти одновременно.       — Господи, я тебя обожаю, ну почему ты такой охуенный? Я всё помою, я не успел вытащить, — хрипит Тэхён, скатываясь с него вбок и прижимаясь нежно губами к его покрытому испариной лбу.       Чонгук немного выравнивает дыхание, а потом, резко вспомнив, приподнимается, садится, несмотря на дискомфорт в порядком переработавшей за сутки заднице, и переводит слегка шокированный взгляд с кольца на Тэхёна и обратно.       — Так да? Нет? Чё молчим-то? — жмурится довольным котом. Может показаться, что Тэхён расслаблен, но Чонгук, опять же, знает, видит — тот волнуется. Не хотел длинных признаний и пафосных предложений, хотел вот так просто надеть кольцо, и всё. Ну и надел с утра, пока он спал. И теперь надеется, что он на такую простоту не обидится.       — Ты что, на полном серьёзе сделал мне сейчас предложение во время секса?       — Ну… с оригинальностью у меня не очень, так что да, сделал, — Тэхён поджимает досадливо губы, укладываясь растрёпанной головой на согнутую в локте руку.       Чонгук окидывает взглядом потрясающее смуглое тело, распластавшееся охуенной задницей кверху, ласкает глазами каждый нежный, мягкий изгиб, смотрит в хитрые тёмные, как сама ночь, глаза, и чувствует непреодолимое желание куснуть его за булку.       «Блять, ну конечно же да»       — Эй, я понимаю, что тебе для принятия решения необходимо проконсультироваться мысленно с моей жопой, но я всё ещё жду, а ваши молчаливые диалоги немного нервируют, знаешь?       — Блять, ну конечно же да, — улыбается во все тридцать два, наполняясь настолько чистым счастьем, что впору задохнуться, крутит кольцо на пальце и ползёт обниматься. Такой же довольный, как слон.       — Тогда мне напяль тоже, чтобы честно было, — Тэхён поднимает с пола коробочку, и Чонгук благоговейно и всё так же лёжа, надевает простое тонкое, такое же, как у него самого, кольцо — теперь понятно, что из белого золота — Тэхёну на палец и прижимается к его руке губами. Чёрт, это слишком хорошо, чтобы быть правдой. — Ну, осталось только выбрать, куда ехать жениться. Можно подождать, пока в Таиланде закон примут, они в этом году законопроект внесли, к концу года точно рассмотрят, но опять же не факт, что его одобрят, поэтому предлагаю стандартно: Европа. Дания, например, Франция, если там иностранцев женят, конечно. Если не Европа, то США можно, но если моё мнение учитывается, то я туда не хотел бы. Пока думай, время ещё есть.       Через десять минут ленивых обнимашек Тэхён тащит Чонгука в душ, усаживает завтракать, даже трусы надеть заставляет. Чонгук немного возмущён, что его торопят, потому что дел на сегодня никаких вроде бы не было. Но закончив с завтраком…       — Чонгук, посмотри на меня.       — М? — покорно позволяет взять себя за руки, удивлённо в глаза смотрит.       — Сейчас скажу кое-что, ты сильно не волнуйся, ладно? Пообещай, что постараешься остаться спокойным.       — А что может быть волнительнее? — кивает на руку с кольцом.       — Обещаешь?       — Обещаю.       — Мы сейчас поедем кое-куда, нам нужно собираться.       — Но, — брови хмурит, — мы же хотели сегодня весь день дома вдвоём?       — Чонгук-а, он пришёл в себя.       — Что?       — Ю…       — Юнги, я понял, когда? — вспоминая про данное обещание, покрепче сжимает ладони Тэхёна и старается успокоить разошедшееся сердцебиение.       — Пару недель назад, но мне сообщили сегодня утром, они меня и разбудили, кстати.       — Чёрт…       — Память восстановилась частично, не всё помнит, но Хосок там на стрёме дозированно вроде давал то, что можно знать, потихоньку. Он уже ходит почти сам, ну, с костылями ещё возиться и возиться, тело-то вообще в ахуе сейчас после семимесячной комы, но говорит нормально, соображает, говорят, тоже. Сегодня разрешили визит. Готов поехать?       — Конечно готов… — шепчет обескураженно.       — Ну, ты чего? — Тэхён приподнимает его голову за подбородок, заставляя посмотреть в глаза. — Всё ведь наконец-то заканчивается. Он вернулся, слышишь, всё будет хорошо.       — Я понимаю, просто… как мы расскажем-то ему, обо всём этом?       — Я думаю, с этим Хоби и врачи разберутся сами, мы просто пока приедем и будем думать, что стоит говорить, а что нет, там.

***

      Чонгук волнуется чертовски, то и дело теребит тонкое колечко на пальце, к которому за пару часов успел привыкнуть. Тэхён наоборот внешне вполне спокоен и, придерживая за талию, подталкивает его ко входу в палату под одобрительный кивок врача. Больше полугода. Что-то около семи месяцев не виделись. Они приходили, конечно, в больницу посидеть у койки и потрепаться со спящим Юнги регулярно, но это ведь было не то. Его глаза всегда были плотно закрыты, а пальцы были холодными, сколько ты их в ладонях ни грей. Врачи ничего не говорили. Чонгук и Тэхён стабильно наблюдали выходящую из палаты в слезах маму Юнги. Чонгук знает — та долгие годы растила сына одна после предательства мужа. Выяснилось, что у старшего Мина уже тринадцать лет была семья на стороне в момент, когда Юнги исполнилось всего пятнадцать. Это чудовищно, и маму Юнги было очень жалко. И стыдно перед ней за то, что не разгадали, откуда грозит опасность, раньше. Они старались помогать, взяли на себя все больничные расходы. Весь уход на себя отчего-то взял Хосок, никто так и не понял до конца, почему, но многие догадывались. Солнечный и весёлый Хоби перестал улыбаться ровно в тот день, когда в двадцать восьмое отделение Корейского национального полицейского агенства поступила информация об экстренной госпитализации их сотрудника. Чисто дружеское это беспокойство и эмпатия или чувства, тогда никто не решился предполагать. Но за семь месяцев, что тот провёл на стуле рядом с больничной койкой Юнги, сомнений ни у кого не осталось — Хосок был влюблён. Влюблён давно и сильно, и отступался только потому, что видел симпатию Юнги к Чимину. Как так вышло, что у них в отделении образовалась такая гейская команда, никто не понял, и все благоразумно не стали пытаться анализировать. Здоровье Юнги важнее, и спасибо Хосоку, наверное, за то, что Юнги в конце концов очнулся. За эти семь месяцев были опробованы разные способы лечения, он без устали таскал к пациенту одного врача за другим. Результатов не было. Показатели были в норме, но тот спал и ни в какую не желал открывать глаза. Однако Хосок не сдавался, и из месяца в месяц, снова и снова применялись всевозможные экспериментальные способы вернуть Юнги к жизни.       Две недели назад, когда он, уже по привычке, сидел на кровати у Юнги в ногах и готовил отчёт по работе, тот неожиданно пошевелил пальцем. Хосок был занят чертовски, но это мимолетное движение уловил. Подскочил как ужаленный, в одних носках побежал за медсёстрами, а вернувшись, пока дожидался врачей, самым первым наблюдал, как тяжёлые припухшие веки приподнялись, из уголка одного глаза потекла слеза и туманный потерянный взгляд начал проясняться.       А потом завертелось. Капельницы, физиотерапия, постоянные массажи и лечение пролежней, слёзы мамы, обнадёживающие прогнозы специалистов, полицейские, психологи…       Юнги возвращался медленно. Молчал. То ли понимал, как в больнице оказался и лишний раз говорить об этом не хотел, то ли наоборот только пытался понять, а спросить стеснялся. Его воспоминания всплывали обрывочно и с черепашьей скоростью. Причина была не в перенесённом организмом шоке, зависело это больше от срока, проведённого в коме. За это время даже непосредственные участники кошмара на Чонсондоне успели забыть многие детали, уже никто в мелочах не помнил сам процесс расследования. Юнги понемногу каждый день рассказывали о том, что произошло. А тот кивал и по-прежнему молчал. А потом, через неделю интенсивного курса реабилитации, в один из вечеров, когда Хосок уже собирался уходить на ночь домой, Юнги внезапно задал вопрос. Он вообще никого ни о чём не спрашивал. Хосока тоже. Ни когда тот катил его на коляске в парк, а потом, придерживая, помогал пересесть на лавочку, ни когда тот осторожно обхватывал за талию и плечи, помогая заново учиться ходить на физиотерапии… просто встречал и провожал каждый день мутным взглядом. Но, видимо, наконец настало время вопросов.       — Он… убить меня хотел, да? — выдал будто бы безэмоционально и на Хосока не смотрел. Гипнотизировал окно.       — Юнги, с чего ты решил об этом поговорить? — Хосок присел к нему на кровать.       — Просто… мало что помню и не понимаю, за что.       — Он не хотел тебя убивать, он надеялся, что ты выживешь. Просто хотел вывести тебя из игры. Ты обязательно всё поймёшь, когда решишь ознакомиться с делом и узнаешь, как всё в итоге закончилось.       — А если я не захочу знать ничего больше… кроме того, что уже знаю, если захочу считать его подонком?       — Это твоё право. Он выстрелил в тебя, потому что считал, что ты относился к нему несерьёзно.       — Ну так это правда. Получается, я виноват в том, что он стал убивать? Он ведь сказал мне тогда… «Ты ещё мог их всех спасти» или что-то типа того. Получается, на мне ответственность, так?       — Нет, не так. Каждое свое решение он принимал сам. Он просил запомнить это, передал с Чонгуком.       О том, что Чимин Юнги очень любил, но просил об этом не говорить, Хосок не сказал, потому что банально об этом не знал. Чонгук решил оставить это при себе и рассказал только Тэхёну через три месяца после трагедии.       Хосок следил за сменой эмоций на осунувшемся лице. А Юнги неожиданно начал плакать. Беззвучно, стирая слезы с щёк ладонями.       И Хосок тогда долго и без какого-либо романтического подтекста его обнимал, успокаивал, доказывал, что тот ни в чём не виноват, и обещал, что всё обязательно наладится. А Юнги тогда успокоился в его руках. И попросил не уходить. Они долго уговаривали врача разрешить Чону остаться на ночь, а потом почти до утра лежали рядом в постели и разговаривали обо всём на свете.       И вот теперь, через две недели тяжёлой реабилитации, трудами и усилиями одного Чон Хосока, — Юнги заново научился улыбаться.       Поэтому когда в его палату вползают тихонько двое взволнованных и чуточку даже перепуганных, с виду взрослых — а по поведению пиздюки пиздюками — мужиков, что были его коллегами тогда, до, он щурится, признавая знакомые лица, и… улыбается.       — Привет? — тянет неуверенно, отпуская руку Хосока, в которую до этого вцепился, чтобы помешать себя мучить — тот принялся разминать мышцы и это, мать вашу, больно, массажей хватает.       — Юнги… — выдыхает Чонгук и на негнущихся ногах подходит ближе. Снова чувствует себя виноватым, ему безумно радостно, что друг наконец в сознании, но в то же время не верится совершенно, ему хочется обнять крепко, но он боится переступать черту, чтобы не причинить вред.       Юнги прекращает все его метания сам. Просто протянув руки навстречу, показывая, что ждёт обнимашек и улыбаясь мягко. Чонгук усаживается на постель и прижимает похудевшего, хрупкого друга к себе. Он так скучал. Так скучал по подъёбам не в кассу, по улыбке дёснами, по мягкому голосу, по хриплым смешкам, по всему Юнги скучал.       Тэхён тоже подходит, здоровается за руку, и больше не мешает продолжать обнимать Чонгука. Опускается на стул у кровати, переводит взгляд на расположившегося с другой стороны Хосока. Тепло улыбается и кивает, тоже здороваясь. Они часто виделись за это время, потому как, приходя, всегда встречали его тут.       — Как ты себя чувствуешь? — отрывается наконец Чонгук.       — Ну… вполне сносно. А вы как? Хосок рассказал мне о том, что произошло тогда. Как твоё здоровье?       — Да знаешь, обошлось и ладно. Я повалялся после приступа какое-то время, через пару месяцев окончательно восстановился уже.       — А с остальным нормально всё, ну, почка эта твоя?       — Она не пострадала, к счастью, — усмехается Чонгук и ерошит волосы на затылке, поудобнее устраиваясь на краешке кровати.       — Почему вы так долго не приезжали, кстати? Дела были?       — Нам только сегодня Хоби позвонил и сказал, что ты проснулся. До этого молчал, засранец, — встревает Тэхён.       — Ему нужно было время на реабилитацию. И врачи не одобрили бы большого количества посетителей. Я позвонил, как только понял, что всё наладилось, и он готов, — Хосок разводит руками.       — Да-да-да, — поддразнивает Тэхён. — Так и скажи: хотел побольше внимания урвать и быть единственным человеком, которого он будет видеть первое время.       Хосок хочет что-то сказать, нелепо открывая и закрывая рот, его скулы топит краской, потому что это не то чтобы неправда, он действительно немного пожадничал. Юнги отчего-то тоже краснеет, отводит взгляд и, потеребив пальцами край одеяла, внезапно переводит тему:       — Я слышал, Намджун уволился, а Мейцо повысили. Что насчёт вас? Хосок рассказывал, что вы свои дела открыли, расскажете?       Они с удовольствием наперебой принимаются рассказывать Юнги о том, чем успели начать заниматься, об успехах, которых удалось достичь. Чонгук добавляет, что если тот не решится вернуться в полицию, он готов с радостью взять к себе, в конце концов, ему нужен помощник, можно пойти учиться параллельно в магистратуру на заочную форму обучения, получить лицензию и рано или поздно начать работать адвокатом наравне. Разговор плавно перетекает на бытовые темы, подключается даже Хосок, до этого молчавший и, видимо, немного на Тэхёна дувшийся за первую половину разговора. Юнги с удовольствием слушает о том, что вообще вокруг происходило всё это время, тепло благодарит всех за финансовую помощь и поддержку мамы.       И Чонгук расслабляется — всё действительно заканчивается. Заканчивается здесь и сейчас, когда он может наконец-то обнять друга, увидеть его улыбку и поговорить. И извиниться за то, что дружбу ценить начал только тогда, когда чуть окончательно не потерял.       Чимина не стало более полугода назад, кошмарные убийства прекратились, его работа в полиции прекратилась, оставив после себя, кроме травм, лишь дружеские отношения с Намджуном и Мейцо да компенсацию в размере почти трёх зарплат за неотгулянные отпуска и переработки. Ну и Тэхёна, конечно. Тот ведь тоже появился только благодаря работе. Всё плохое ушло, а чувства завершения всё равно не было, потому что Юнги не было с ними, и иногда казалось, что не будет уже никогда, несмотря на положительные прогнозы врачей. Да, он перестал чувствовать себя виноватым и причинять себе боль размышлениями, но скучать по другу не переставал. У него ведь, кроме Тэ и Намджуна, особо никого не было в Сеуле. Хотелось друзей, которые знали бы его ещё до всего этого, а не просто новых знакомств на работе. Хотелось по-прежнему слушать чьи-то тупые шутки, хотелось вернуть традицию пить вместе кофе, хотелось, чтобы Мейцо снова было с кем препираться…       И вот сейчас Чонгук и обнял, и поговорил, и извинился. И ему было хорошо.        За окном день клонился к вечеру, а темы для разговоров всё не заканчивались. Они за это время сходили с Юнги в больничную столовую пообедать, понаблюдали за тем, как Юнги морщится во время болючей капельницы, поуговоривали медсестру, выпрашивая разрешения побыть ещё, когда та начала выгонять, и только к четырём часам до Юнги дошло.       Тэхён с Хосоком переговаривались о чём-то своём, Чонгук как раз рассказывал, эмоционально жесткулируя, как выступал в суде недавно, а Юнги, не веря глазам своим, перехватил его руку, которой тот в очередной раз потянулся к волосам — взъерошить по давнишней привычке, и уставился на кольцо на его пальце.       — Подожди… — перебивает. Чонгук замолкает, вопросительно приподняв бровь. — Ты что, женился? Я что, и свадьбу твою проспал? Подождите, но вы же… — смотрит на Тэхёна, потом обратно на Чонгука, — вы же вроде как…       Тэхён смеётся, очарованный видом сбитого с толку Юнги, и по-хозяйски укладывает Чонгуку на плечо руку. На пальце которой тоже красуется кольцо. Юнги непонимающе хмурится, наблюдая за довольными улыбками друзей, переводит взгляд на Хосока, что тут же жмёт плечами, мол, не знаю, в чём прикол.       — Не понял, — теперь смотрит на руку Тэхёна. — Стоп, ты тоже женился? Вы когда поуспевали-то? На ком? Подождите, я просто не понимаю, вы же сраные геи, на ком вы могли жениться… — Чонгук тоже прыскает со смеху, и до Юнги начинает доходить окончательно. — Подожите, — тянет руку Тэхёна ближе и разглядывает два абсолютно одинаковых кольца. — У меня две теории: либо вы, два извращенца, нашли себе жён и оба женились, купив одинаковые кольца, чтобы потом представлять, что это вы друг с другом поженились, и чтобы изменять им тоже друг с другом. Либо вы реально поженились, но я всё равно не понимаю, это как вообще?       Отсмеявшись, Тэхён решает пояснить первым.       — Юнги, я сделал ему предложение. Пожениться не успели, свадьбу ты не проспал. Всё нормально.       — А… О. А… — и молчит, смотрит на Хосока почему-то, тот не выглядит особо впечатлённым. — Я понял. Гейское гейство. Максимально гейское гейство.       Палата взрывается смехом.       — Вы хотя бы позовите на свадьбу тогда, чё я, зря в коме валялся, что ли.       — Обязательно позовём, как решим когда и где, честное слово.       Юнги снова улыбается. Смотрит снова на Хосока. У него никогда не было открытых отношений с парнем. Он встречался с девушками, но, как назло, словно доказывая ему, что любовь — это ебучая выдумка, каждый раз судьба преподносила в партнёрши сучек, отношения с которыми всегда, абсолютно всегда заканчивались для Юнги каким-то пиздецом. Например, разбитым сердцем и растоптанной душой, когда он кучу лет назад в Ансане вернулся из универа в комнату, что они с девушкой тогда снимали вместе, и обнаружил её трахающейся в душе с каким-то совершенно левым типом. Или хламидиозом, который Юнги, абсолютно чистый Юнги, прошедший комиссию при приёме на стажировку в Сеуле, подцепил от другой девушки, провстречавшись с ней несколько месяцев. Она была очень болтливой, рассказывала всё о семье, друзьях, учёбе и близких, но вот почему-то о том, что подцепила где-то ЗППП, не рассказала. Устал лечить потом, хорошо, что на раннем этапе заметил. С Чимином было просто. Чимин был чист и часто проверялся, а отношения у них зародились легко, быстро, после какой-то из пьянок, и были абсолютно ненапряжными. Юнги расслабился и решил, что вот так вот жить, не напрягаясь абсолютно, — это и есть идеал. Это отношения, которые ему нужны. После которых не придётся лечить ни душу, ни член. И поплатился за них семимесячной комой. Он часто просыпался по ночам в слезах, вспоминал о чёртовом пистолете и огромной татуировке на нежной коже. Вспоминал и думал. Потом засыпал под утро. Проснувшись, наблюдал за Хосоком, забегавшим перед работой с вкусняшками, потом ходил на процедуры, думал, потом снова наблюдал за Хосоком. Тот приходил после работы и подолгу сидел рядом, разговаривал, помогал проходить физиотерапию и возил гулять. Потом общался с мамой, которая заканчивала работать позже, чем Хосок. И снова наблюдал за ним, собиравшимся домой нарочито медленно. А Хосок, сколько бы ни было дел у него запланировано на следующий день, каждый вечер обещал всё равно прийти завтра. У Юнги душа в эти дни была безумно голая. Чистый лист не нужно было искать, чтобы начать жить заново, потому что он буквально проснулся чистым листом.       А сейчас видит парней, видит Чонгука, которого любят, который занимается тем, что нравится, развивается вместе с человеком, которого любит, и понимая, что тот, несмотря ни на что, снова поднялся, хочет так же. Он понятия не имеет, что должен ощущать по поводу произошедшего с Чимином. Юнги не любил его, просто не давал себе возможности влюбиться, не хотел. Но вот смотрит на Хосока, уставшего, наверное, за день ужасно, потому что в разговоре с парнями тот участвует вяло, едва заметно вздыхает, но тем не менее постоянно следит за экранчиком прибора, отслеживающего жизненные показатели, и чувствует, что стоит попробовать.       — Как вы думаете, это нормально, если в полицию я не вернусь?       — Конечно нормально, о чём речь вообще.       — Просто… я навряд ли теперь психологически с этой работой справлюсь, я понял это сразу, как только начал соображать и вспоминать что-то. Но просто… кто, если не я? Если все вот так бежать будут, кто тогда останется?       — Останется кто-нибудь другой. Поверь мне, с такой конкуренцией за рабочие места, как у нас в стране, полиция без сотрудников не останется, — разводит руками Чонгук, давно отпустивший ситуацию со своим увольнением.       — Это как-то трусливо, не находишь?       — Хочешь быть героем? Что-то я не наблюдаю твой плащ, — усмехается Тэхён.       — Тебе смешно, Ким, а я этому всю жизнь посвятил. И я не хочу быть героем, я просто хочу понять сейчас, где мое место.       — Твоё место там, где ты сам посчитаешь нужным его обозначить. Ты прав, мы нихуя не герои, плащей у нас нет и сбегать после провала из структур — трусливо, в какой-то мере даже позорно. Мы столько лет жили мыслью «а кто, если не мы», что и представить себя без этого всего сложно. Но один мудрый человек мне однажды сказал: «В первую очередь ты человек, уже потом полицейский». Другой не менее важный для меня человек сказал: «Важнее всего всегда будет твоя жизнь». Поэтому я пришёл к выводу, что как полицейский я закончился, а от моей жизни и так уже отнято слишком много лет. Не повезло, потому что за время работы в полиции так и не стал героем, как, например, Мейцо. Поэтому я предпочёл хотя бы оставаться человеком. Бороться с несправедливостью и злом можно по-разному, я свой способ нашёл в новой работе, и ты найдёшь. Поверь мне, не только плащ и погоны дают тебе такую возможность. Можешь хоть пекарню открыть, но отправляй каждый месяц по паре долларов в онкоцентры на лечение детей, например, и ты уже будешь героем. Ты уже будешь бороться с несправедливостью по крайней мере. Понимаешь, о чём я?       — Я постараюсь понять, — чуть погодя отвечает Юнги. Ему нужно подумать. Серьёзно подумать и решить, как дальше жить.       Тэхён замечает, что Юнги устал. Тот всё ещё выглядит слабым, хоть цвет лица и приобрёл более здоровый оттенок. Они полдня его выматывали разговорами, смехом и прочей ерундой. А ещё Хосок выглядит и вздыхает периодически так, словно очень хочет уже остаться наедине с Юнги. Возможно, тоже есть что сказать сегодня.       — Ладно, мы домой пойдём, у нас вообще выходной сегодня, отдохнуть так не успеем. Зайдём завтра или послезавтра, окей? — Тэхён берет Чонгука за руку и смотрит на него многозначительно, давая понять, что им правда пора. Чонгук, как ни странно, понимает сразу же.       — Да, мы пойдём. Звони, Юнги, ладно?       — Хорошо, ребят, спасибо большое, что пришли. И за помощь ещё раз спасибо.       Парни почти одновременно отмахиваются от «спасибо», заставляя Юнги и Хосока усмехнуться, и, попрощавшись тепло, покидают палату.       — Как ты? Сильно устал? Если хочешь, я тоже уйду. Попрошу медсестру принести тебе успокоительное, поспишь.       — Нет, я… — Юнги мнёт в руках кромку одеяла, разглядывая припорошённые снегом ветки дерева за окном. — Мне критически необходимо сейчас, чтобы меня кто-нибудь обнял, знаешь? Мне немного сложно искренне порадоваться за них… потому что я очень много времени потерял, — Хосок опускается на кровать, смотрит внимательно, поощряя продолжать. — Мне… — нижняя губа немного дрожит, и Хосоку больно, потому что он прекрасно понимает, о чём тот говорит, он понимает, что Юнги обидно от того, что столько всего пропустил, но помочь восполнить потерю просто не знает как. Поэтому продолжает слушать. — Мне немного завидно и больно от этого, в общем. Но я очень рад, что Чонгук в порядке. И, если отбросить все мои заморочки, я всё-таки счастлив, что у них двоих всё так хорошо сложилось, — прерывисто выдыхает и обнимает себя руками сам.       Хосок никогда не был силён в выражении эмоций, но…       — Мне будет неудобно, если ты будешь держать руки вот так. Иди обниму, — осторожно берётся за рукав больничной рубашки, и Юнги подается вперёд с готовностью, моментально устраиваясь в объятиях. На дворе январь, Хосок всё время ходит в свитерах. Иногда они колючие на вид. А сегодня свитер облегающий, мягкий, приятного светло-жёлтого цвета. Юнги притирается щекой к плечу Хосока и позволяет прижать себя крепче, растворяясь в приятном тепле, расслабляясь под осторожными поглаживаниями по спине. Хосок пахнет каким-то очень вкусным, исключительно мужским парфюмом, а ещё лимонными конфетками, шампунем для волос и домом, а не больницей. Юнги тянет его на себя, заставляя прилечь рядом.       — Только попробуй уйти, если усну.       — Да я и не собирался.       — Ага, ты собирался пять минут назад.       Хосок всё ещё очень плох в выражении чувств, но он Юнги по мягким волосам гладит и говорит:       — Никуда я не собирался. Поспи, не уйду, обещаю.

***

      В окна снова стучат крупные капли, вода, собираясь в ручейки, стекает вниз по стеклу. Они редко закрывают шторы полностью и уже давно привыкли к дождю. Дождь вообще стал для них своеобразным символом покоя, безопасности и уюта, а дождливая погода — любимой. Это осталось неизменным ещё с тех времён, когда они жили в Корее. Тогда за окном был шумный Сеул с многомиллионным населением. Сейчас — небольшой, уютный Ньюпорт с едва ли набирающимися ста пятьюдесятью тысячами жителей и частыми дождями. А чего ещё вы хотели от Англии? Именно так родители Чонгука по-прежнему продолжают называть место, где они живут уже три года. И за эти три года жизни в Уэльсе — год в столице Кардиффе и два в Ньюпорте — Чонгук и Тэхён привыкли объяснять, что Уэльс не Англия, а Великобритания, и это не одна и та же страна. Но родители не сдаются.

***

      Четыре года назад Чонгук получил два предложения. Первое — от своего парня, тот предлагал ему руку, сердце, свою фамилию и всю оставшуюся жизнь провести вместе в статусе женатых людей. Второе — от Нэйвера, тот предлагал перейти по рекламной ссылке с заголовком «обучение за рубежом» и выбрать программу обучения в любой стране мира. Чонгука тогда осенило, что он магистр, конечно, но ведь можно же быть ещё и аспирантом. Спустя год изучения языка, переписки с университетами, оценки возможностей и всех «за» и «против» они с Тэхёном пришли к выводу, что лучше всё-таки попробовать, чем не попробовать. И Чонгук снова получил статус студента. Не блещущий гениальностью, он, разумеется, не смог поступить ни в Оксфорд, ни в Кембридж, ни даже в Дерби, но он туда и не рвался. Кардиффский университет набирал в том году аспирантов на направление «Международное право», и Чонгук со своим прекрасным юридическим образованием, полученным в ведущих университетах Кореи, им подошёл. А ещё немаловажен был факт что в Уэльсе, где находился университет, однополые пары имели равные с традиционными права. Возможно, именно это и стало решающим в вопросе переезда.       Чонгуку можно было спокойно переезжать и два года жить в стране по студенческой визе. Тэхён тоже учил язык и искал возможность эмигрировать, ему нужно было придумать что-то своё, потому что студентом быть он открестился сразу. В итоге решено было продать всё и продолжить заниматься тем, чем Тэхён и занимался, только зарегистрировав бизнес там, в Уэльсе. Спустя два года у них уже был вид на жительство, а ещё через два, если продолжат работать в стране, они получат гражданство.       Чонгук давно называет Тэхёна мужем, они поженились три года назад ещё как иностранные граждане, но уже частично переоформили документы. Европа… сказочная Европа, где жизнь течёт медленно, здания на улицах в основном старые и атмосферные, а образование одно из лучших в мире. Маленький город, где всем, конечно, есть дело до того, какие у кого секреты, но чаще всего никому не приходит в голову осуждать, а значит, и ходить за руку за покупками, и целоваться у входа в университет, когда один другого подвозит, а потом едет по своим делам — вполне себе окей, это не считается чем-то странным.

***

      Он чувствует себя неуютно, обнаружив под собой хоть и нагретую собственным телом, но простыню, а не любимую грудь, и сонно оглядывается в поисках мужа. Тот спит, чуть отодвинувшись, прикрыв ладонью глаза, потому как шторы не закрыты, а на улице уже начинает светать. Чонгук бросает взгляд на свои наручные часы, оставленные на прикроватной тумбочке. Шесть утра. Учёба в университете давно позади, как и практика в нём же, работы нет — студенты на каникулах, поэтому преподаватель этнологии и антропологии стран АТР и международного права в странах Азии Ким Чонгук в отпуске. Тэхён недавно закончил масштабный проект для какого-то салона красоты и теперь тоже отдыхает. Подумать только, они ездят в Корею раза четыре в год, чтобы повидаться с родителями, но заказы оттуда Тэхёну приходят регулярно. Вот же сила рекламы.       Чонгук придвигается поближе к Тэхёну, обвивает его руками и ногами, утыкаясь носом в шею.       Тэхён копошится сонно и, приоткрыв глаза и увидев на плече своё чудо, что уползло куда-то ночью и вот опять приползло на законное место обратно, тепло чмокает его в лоб.       — Всю ночь куда-то ползал, устал тебя обратно притаскивать, — бормочет, снова проваливаясь в сон. Чонгук уже сопит, впрочем, и не слышит.       Стоило только уснуть, как по тёмно-серому паркету внезапно начинают шлёпать чьи-то маленькие ножки. Просыпается Тэхён от того, что что-то мелкое и кряхтящее, вскарабкавшись на невысокую кровать и надавив коленкой туда, где очень больно, между прочим, укладывается на грудь. Не одному Чонгуку в этом доме нравится на Тэхёне спать.       — Ссс, бля, — сонно хрипит Тэхён и, переложив мелкого демонёнка в пижаме поудобнее, приобнимает, чтобы не свалилась. Вот так и живут. Из мебели в доме диван, пара кресел в гостиной, шкафы, тумбы, детская кровать, из которой кое-кто магическим образом постоянно выбирается, большая кровать в спальне и кровать «Ким Тэхён», ей уже тридцать один год вообще-то, но она всё ещё крепкая, и двух сонь на себе стабильно выдерживает, проверено.       — Не матерись, она же понимает всё, — бормочет Чонгук, не открывая глаз.       — Ничего она не понимает ещё, ей три всего.       — Папочка скачал плохое шлово, папочка никалоший, — на ломаном корейском, и второй папа хмыкает. Высвободив руку, шлёпает мужа легонько по бедру.       — Говорил же.

***

      Химан росла билингвом и, удивительно, — очень быстро начала говорить что на языке, на котором говорят в садике, что на языке, который дома использовали папы. Хотя английский ей всё же давался легче, а когда нужно было что-то срочно, быстро и много рассказать, она нещадно перемешивала оба языка, усугубляя всё проблемами с произношением и заставляя обоих пап ломать голову, чтобы сообразить, что же она хочет донести.       В Уэльсе однополые пары могут усыновить ребёнка, а потому через год после уютной свадьбы в старой ратуше, украшенной лавандой (на что их вдохновила Фиолетовая деревенька, куда они съездили два года назад, после того, как Чонгук восстановился, а Тэхён взял с него обещание до семидесяти лет не сметь уходить из этого мира), на которой присутствовали только самые близкие: Юнги, Хосок, Намджун и Мейцо (последний три месяца на билеты копил), родители Тэхёна и даже его сестра, с которой Чонгук наконец познакомился (Минхо не прилетел и с бракосочетанием не поздравил, любые контакты прекратились после переезда Тэхёна, глупо было надеяться, что произошедшее не повлечёт за собой последствий — брата он потерял), парни сразу, сходив на консультацию к адвокату и получив инструкцию по усыновлению, встали в очередь в дом малютки.       Год пожив в статусе молодожёнов, отчаянно тусуясь и наслаждаясь путешествиями по всей Британии и Европе в целом, они начали ссориться, потому что Тэхён снова начал ныть, что хочет ребёнка. Чонгук поначалу просил его притормозить и всё-таки подумать, стоит ли торопиться, потому как квартиру они только выбирали, и не было гарантии, что всё получится. Но Тэхён, в отличие от ситуации, которая произошла в Корее, когда он выпрашивал у Чонгука собаку, а тот отказывался, понимая, что с их работами им некогда будет с ней заниматься и гулять, по поводу ситуации с ребёнком не успокоился. И даже помотал нервы, напоминая об обещании на этот счёт, а потом и вовсе заявив, что отказывается Чонгук потому, что не относится серьёзно. Ни к нему, Тэхёну, ни к их совместной жизни и отношениям. Куда серьёзнее, они бросили всё, что имели в родной стране, чтобы уехать и официально вступить в брак, куда серьёзнее? Но Тэхён был несгибаем. Чонгук в итоге пересмотрел все их планы на жизнь. Отыскал эту самую двухкомнатную квартиру в Ньюпорте, нашёл риелтора, притащил Тэхёна на сделку, подписал бумаги и, отдав внушительную часть денег от продажи своей квартиры в Сеуле, приобрёл жилплощадь. Позже нашёл застройщика и сделал перепланировку так, чтобы гостиная стала поменьше и появилась средних размеров детская. И они стали обладателями собственного уютного жилья. Со свежим ремонтом, светло-серыми стенами, темно-серым паркетом и темно-коричневой отделкой плинтусов и потолочных балок, а ещё с огромными окнами в пол в спальне.       А через год появился ребёнок, которого они ждали. Мама кореянка, папа пуэрториканец, оба не потянули жизнь в Европе с ребёнком, отец малышки ко всему прочему злоупотреблял алкоголем, а матери было что-то около двадцати лет. Химан отдали в приют не так давно, но забирать её обратно никто не планировал. Да и законы в стране строгие, навряд ли бы этим горе-родителям позволили. И Чонгук с Тэхёном, промучившись ещё восемь месяцев с бумажной волокитой, наконец смогли забрать девочку.       Чонгук, как-то проснувшись утром в одиночестве и обнаружив Тэхёна на кухне в одних трениках готовящим оладьи с довольной Химан, перекинутой через плечо и грызущей крендель, тогда понял. Это того стоило. Это стоило всего. Каждого удара, который нанёс ему когда-то Сокджин. Каждой молекулы угарного газа, что он вдохнул при пожаре на Чонсондоне, каждой потраченной нервной клетки во время изматывающих сессий в Кардиффе. И всех денег и усилий стоило — проснуться однажды поутру и увидеть такую картину. А потом поцеловать любимого мужа, чувствуя себя перед ним самым слабым и счастливым на свете, растекаясь по кухне лужицей мёда от нежных касаний губ и ласковых поглаживаний по пояснице, там, где прячется шрам от операции по удалению разорвавшейся когда-то почки. А потом получить по голове кренделем, потому что ребёнок решил поздороваться с папой и дать ему попробовать кренделька.

***

      — Поспи подольше, — прекрасно понимая, что тот не выспался посильнее, чем он сам. — Я приготовлю сегодня завтрак, — шёпотом на ухо.       — Но сегодня же моя очередь…       — Спи, милый, спи.       — Люблю тебя.       — И я тебя.

♾