Эссе на свободную тему
В нашем мире всё перевернулось с ног на голову. Люди спокойно относятся к насилию, совершаемому на их глазах, но каждый, не похожий на них, вызывает у них отвращение. Бернар Вербер «Дерево возможного и другие истории»
История говорит нам, что первые люди на земле появились около сорока тысяч лет назад. Тогда они ещё не были похожи на нас теперешних, это уже были не австралопитеки, мало чем отличавшиеся от обезьян, не архантропы, перешедшие от хождения на четырёх ногах к перемещению на двух, не неандертальцы, эволюция которых зашла в тупик и погубила их вид, а настоящие предки современных людей. Люди из вида, к которому можно отнести любого президента, любимого художника, человека, который сидит по правую руку от вас на работе или на учебе. Homo sapiens называется этот вид, или же, если говорить проще, «человек разумный». Природе потребовались миллионы лет эволюции, чтобы создать людей такими, какими они являются сейчас. Сотни тысяч лет человек учился хозяйствовать, говорить, создавать, строить города и государства. Человек находил себе богов, и на первых этапах развития основным его способом добиться выживания в дикой среде было насилие. Насилие над природой, над себе подобными, над собой в попытке выжить и стать лучше. Века сменялись один другим, общины объединялись в содружества, росли в города, города множились, и более сильные захватывали власть, объединяя, порой и с помощью насилия, города в государства. Одной из первых древнейших цивилизаций наряду с цивилизациями Древнего Востока стала Древняя Греция. С момента распада Эллады — колыбели европейской цивилизации, места силы олимпийских богов, страны храмов, стадионов, Колизеев, статуй и мрамора — прошло уже больше двух тысяч лет. И всё это время человечество шло к тому, чтобы люди научились жить в социуме, научились гуманности, научились, опираясь на опыт прошлых лет, делать выводы. Научились жить без насилия. Люди в итоге научились? Когда природа дала все блага, когда перестала быть необходимой охота, когда правительства всего мира всеми силами стали стараться построить мир без войн и терактов, когда миллионы людей по всей планете положили жизни на благотворительность в попытке помочь той части мира, куда индустриальная революция так и не дошла, развиться… Люди научились жить без насилия? На бытовом уровне, на уровне других социальных институтов? Научились культуре мирных протестов? Научились, да только не все и не везде. Сколько пройдёт времени, прежде чем модель «раз мальчик, значит, должен уметь драться» искоренится в семьях хотя бы в развитых и интенсивно развивающихся странах? Сколько пройдёт времени, прежде чем хотя бы в повседневной жизни люди научатся решать проблемы словами, а не кулаками? И этому же начнут учить своих детей? Ни на один из этих вопросов ни у кого нет ответа. И не будет, наверное, никогда. Мир без насилия — это утопия. Семья без насилия — это дело каждого человека, эту самую семью создающего. Спасение утопающих и жертв насилия не дело рук самих утопающих. Это дело каждого — помочь. Хотя бы морально.Выполнил: студент группы Б-3105 Пак Чимин Факультет корейской литературы и филологии Дисциплина: «Корейский язык в деловом общении» Руководитель: Ким Ёджа Оценка: отлично
г. Сеул 02.05.2012
***
Чонгук до боли зажмуривает глаза и осторожно кладёт листы на стол. Какого хрена ему, следователю, человеку, к личному аду Чимина не причастному никоим образом, так, сука, больно от каждой буквы этого текста, напечатанного на двух старых, потрёпанных листах. Судя по всему, Чимин оставил их здесь, уходя позавчера из архива, заранее зная, что никогда больше не вернётся, а полицейские рано или поздно обнаружат. Это лишний раз подтверждает догадки Чонгука — финал плана Чимина близко. Неужели никто, включая преподавателя, не задумался после такого эссе о том, что Чимину нужна поддержка? Ведь очевидно же, студент либо проявляет крайнюю озабоченность данной темой и такое нужно поощрять, либо сам жертва и кричит о помощи. Эссе на свободную тему. Не факт, конечно, что все студенты как один, столкнувшись с подобным заданием, примутся писать сочинение «как я провел каникулы», словно в начальной школе. Кто-то возьмёт искусство, кто-то философию, кто-то напишет о своём кумире… Чимин же в двух страницах машинописного текста уместил всю свою боль. Никто эту боль не увидел. Не прочёл между строк. В преподавателе ли дело? Или так сошлись звёзды, и Чимин так и не смог найти помощи, очевидно, потому, что недостаточно усердно искал, — ответить сложно. В конце концов, он и не обязан был эту помощь искать. Были люди, как показало расследование, которые могли помочь. Но никто не помог и криков о помощи будто не услышал. Почему его никто не услышал? Спустя неделю после сдачи эссе Чимин забрал документы из университета и просто пропал. Теперь они это знают. Только толку?***
Череда неправильных действий, не так истолкованных фактов и непонятых намерений. Им удалось спасти одного, всего одного, человека. Чонгук всегда старался сохранять профессиональную беспристрастность и не выбирать, кому симпатизировать, а к кому предвзято относиться. Вот и сейчас ему приходится одёргивать себя, чтобы в этом бесконечном анализе не делить людей на достойных жизни и не достойных. Ему хочется думать, что люди, которых Чимин лишил жизни, заслуживали этого. Хочется верить, что они были чудовищами. Как Го Пакпао, которого нашли с цианидом в крови и бутылкой в заднице. Хочется доказать себе и остальным, что тот заслужил. Чонгук как никто другой знает, что такое насилие и что такое анальный секс без согласия — тоже прекрасно знает. Это боль, это унижение, это ещё раз боль, потому что заживает долго, это последствия, в конце-то концов. Человек не кусок вечно регенерирующего мяса, который можно ранить и ждать, что всё заживет, не может ведь не. У всего есть последствия. Не на теле, так в голове. Ему хочется верить, что они заслужили. Но он попросту не может, потому что, пройдя семь кругов того самого пресловутого ада в отношениях с Сокджином, в справедливости одной важной догмы он так и не усомнился. И даже сейчас уверен, что не усомнится никогда. Никто не заслуживает смерти. Даже самые конченые подонки имеют право на справедливый суд и справедливое, в первую очередь соразмерное преступлению наказание. — Чонгук? — М? Чонгук отрывает тяжёлую голову от ладоней и поднимает рассредоточенный взгляд на Тэхёна, нависающего сверху и обеспокоенно смотрящего на него. Они не выходили из отделения с момента, как вернулись от родителей Чонгука. Прошло больше пяти часов. Пять часов неизвестности и невозможности хоть что-то сделать. Выжидательная позиция. Так Намджун это назвал. Чимин пропал. Ни его, ни его машины никто не видел, каким-то образом тот умудрился проскочить через все блокпосты, а может, ретировался ещё раньше, до того, как меры по полицейскому надзору были ужесточены. Они сорвали его план. Человек, который должен был стать следующей жертвой, сейчас находился в отделении, беседуя с предоставленным адвокатом. Большинство полицейских уже разошлись по домам, остались лишь дежурные на постах, несколько оперативных групп, весь отдел Чонгука, а также сотрудники управления, смысл присутствия которых был не совсем понятен, но, по словам Намджуна, те просто наблюдали, чтобы иметь относительно всего независимое мнение. Тэхён быстро ввел всех в курс дела, рассказав, что под цифрой семь в нумерологической системе кроется бог-кузнец Гефест. Справедливо было решено, что следующая жертва может пострадать от металла, огня, от сбрасывания с высоты (так как по легенде Гера и Гефеста сбрасывала с Олимпа). Проблема была одна — помимо Бао свидетелей больше не было. Не поступало ни звонков, ни сообщений. И сам Лин, как ни старался, помочь никак не мог. Он вспомнил тогдашнего парня Чимина, вспомнил друга Пакпао, который тоже там был тогда, но это всё. Позеленел и затрясся натурально, когда узнал, что обоих уже нет в живых, как и самого Пакпао и ещё двух людей, не относящихся к университету. О женщине, что просто, судя по всему, оказалась не в то время не в том месте и о том, что сотрудник полиции также пострадал и находится в критическом состоянии, Бао Лину в процессе допросов не говорили, но тот успел наслушаться их разговоров между собой, и к концу дня, совершенно вымотанный морально и физически, единственный свидетель выглядел как человек на грани нервного срыва. По поводу местонахождения Чимина мнения разделились: Тэхён и Чонгук считали, что искать нужно в заброшенных зданиях при университете или же где-то подальше, но в любом случае в том районе, Мейцо поддерживал их позицию, но Намджун и люди из управления считали, что целесообразным будет проверить район детского дома. Хосок от комментариев воздерживался. Он уже ничем не мог помочь. Всю свою работу он давно выполнил и сейчас просто мерил отделение шагами, связывался со знакомыми врачами, всеми силами пытаясь найти способы помочь Юнги.***
Вечером, когда отделение окончательно опустело, теория о Гефесте и всевозможные варианты местонахождения Чимина были структурированы, а из Бао Лина было выжато всё, что можно, Чонгук буквально валился с ног от усталости. Не без помощи Тэхёна после известий о Юнги у него получилось на время взять себя в руки. Получилось в какой-то мере даже подбодрить самого Тэхёна, который хоть и храбрился, но совершенно точно боялся. Чонгук отчего-то бояться перестал. Впервые с тех времен, когда в отношениях с Сокджином начался пиздец, он спокойно относился к тому, что его жизни может что-то угрожать. Тогда, из-за существования в постоянной опасности и беспрестанного лавирования между кнутом и пряником, и после, когда со здоровьем уже начались проблемы, больше всего он опасался за свою жизнь. Сейчас же о себе не думал совершенно. Если жизнь близких тебе людей утекает сквозь пальцы, а у тебя нет никакой возможности как-то на это повлиять, мысли о необратимости того, что уже предопределено, незаметно, но крепко занимают голову. А ещё у Чонгука было стойкое ощущение — слишком долго он своей очереди ждёт. Никто понятия не имеет, для чего и почему он нужен Чимину, но ожидание затягивается, это совершенно ясно. И кульминация должна быть где-то рядом. Не хватает какого-то катализатора, чтобы запустить процесс, спровоцировать развитие событий и получить наконец ответы на все вопросы. За эти часы, каждый раз, когда была возможность помолчать и подумать, он несколько раз пытался себя заставить вспомнить о Чимине хоть что-то, что подтвердило бы правдивость происходящего. Что-то, что доказало бы — вот конкретно этот человек мог такое сделать. И ничего. Чонгук, жертва насилия и абьюза с огромным багажом триггеров, кого-то, попадавшего в похожую ситуацию, точно заприметил бы. Но Чимин, он… он был мягким. Всегда. Спокойным. Чонгук дергался от чужих резких телодвижений — Чимин лишь удивлённо глаза распахивал. Чонгук ловил панику, когда кто-то начинал кричать — Чимин улыбался в ответ. Чонгук стал очень осторожен в выборе окружения и не подпускал никого особо близко — Чимин всегда был открытым и шёл на контакт. На все их немногочисленные посиделки соглашался и приходил. Хорошо общался с Хоби и постоянно ворковал с Юнги. Чонгук догадывался, что что-то у них может быть, но в личные дела сотрудников лезть не хотел. Сотрудников… Юнги вообще-то его друг. Из мыслей о Юнги самостоятельно выныривать перестало получаться почти сразу, а к ночи Чонгук понял, что едва сдерживается. Вот только от чего — непонятно. Что-то росло внутри, колючее и сильное. Но пока у него был Тэхён, тот, кто мог вытащить. Вот как сейчас, например. — Чонгук-а, — мягкая ладонь нежно опускается меж лопаток, и Тэхён усаживается рядом. Они снова вдвоём в кабинете. На улице давно стемнело, и то, что жалюзи не опущены, впервые так пугает — окна как зияющие тёмные провалы в стене. В воздухе витают ненавязчивые запахи кофе и бумаги. Здесь всегда было уютно. Даже Тэхён, когда впервые пришёл в отделение, отметил это. Раньше он думал, что уют в деталях, во всех этих удобно, чтобы сидящие всегда друг друга видели, расставленных столах, удобном огромном диване, в пробковой доске, совсем как из детективных фильмов, всегда обвешанной фотографиями, вырезками и прочей ерундой, в творческом беспорядке на всех поверхностях. А сейчас он бросает быстрый взгляд на стол Юнги, что так и остался стоять неубранным, со скомканными бумажками, погрызенными карандашами и несколькими нераспакованными чокопайками на нём. И до Тэхёна, ощутившего болезненный укол где-то в груди, доходит… уют был в людях. В вечно недовольном Мейцо с его придирками и категоричным взглядом, в солнечном и смешном Юнги, что то и дело отвешивал шутки, вечно на кого-то орал и отправлял за кофе, в Чонгуке, который ходил весь такой из себя уверенный начальник, и… в нём самом, в Тэхёне, который в этот конкретный момент осознает, насколько во всё это влился. Они все идеально дополняли друг друга. В этом был весь уют этого места. Самое важное, что было в этом помещении, — это команда. А теперь? Четыре минус один — это?.. — Как ты себя чувствуешь? — Тэхён снова принимается разминать Чонгуку шею. — Хуёвее некуда, Тэ, серьёзно. — В физическом плане? — Да в физическом с чего бы. — Чонгук, я понимаю, что тебе тяжело, но не надо себя корить. В этом нет твоей вины. А Юнги… он боец. Он справится. Он настоящий полицейский. Коп, — последнее Тэхён добавляет совсем тихо, наверное, потому, что от воспоминаний хочется завыть. «Мы в Корее, у нас нет копов, бро. Вы вроде как, ну… полицейские» — Просто… ты же знаешь, какой я? Знаешь обо всех моментах, которые могут меня разъебать в мясо, знаешь обо всех моих тараканах, весь мой бэкграунд и вообще всю тонну проблем, да? Я на полном серьёзе, не пытаясь себя сейчас жалеть и всё прочее, хочу у тебя, как у человека в этой сфере нового, спросить. Как, по-твоему, конкретно с этим делом наша команда справилась? И второй вопрос: целесообразно ли мне пытаться строить здесь карьеру дальше? Или с такими загонами, как у меня, мне здесь делать уже нечего? Тэхён молчит. Он знает, что должен сказать и знает, что Чонгук, наверное, хочет услышать. Эти вещи полярны. А Тэхён не хочет врать в лицо человеку, которого считает очень близким и за судьбу и здоровье которого последнее время переживает больше, чем за себя когда бы то ни было. — Мне просто нужно принять решение. А я, честно говоря, запутался. У меня была цель — стать полицейским. Я говорил, я человек простой. Я вроде как цели добился. У меня попытались её отнять. Я поставил себе новую цель — собрать себя по кускам и снова встать в строй. Намджун уверял, что всё получится. Скрыв некоторые детали, я, за счёт моего внутреннего стержня, по его словам, должен был справиться. Юнги мне всегда говорил, что я сильный и я справился. Психотерапевт мне говорил, что я сильный и я справился. Даже ты, узнав меня совсем недавно, говорил мне, что я сильный и я справился. Так скажи мне сейчас честно… могу я ещё здесь пригодиться? Потому что я уже ни с кем из вас не согласен. Но и крест на себе ставить не хотелось бы. В будущем, если мне придётся оказаться снова в центре событий, а не просто расследовать и наблюдать издалека, как ты думаешь, я справлюсь? — Чонгук, на эти вопросы ты должен ответить себе сам, ты силь… — Тэхён, от твоего ответа ничего не зависит, не бойся, я просто хочу услышать твоё мнение, — врёт Чонгук, — оно для меня действительно очень важно, — добавляет немного правды в конце. — Ты сильный и ты справился. Что бы ты ни говорил. Даже не смей сомневаться. И команда наша справилась. Чонгук, найти убийцу, который подтасовывает факты так, как ему выгодно, подчищая документы, и при этом наблюдает за каждым нашим шагом — это дело не одного месяца, если он не проколется. Он мог водить нас за нос год. И дальше. Вырезать весь свой выпуск из универа, затем всех, кого нашёл бы, из детского дома, а потом и нас, какие бы причины у него ни были. Но мы нашли ответы почти на все вопросы. Мы смогли спасти одного человека. И не смей говорить «всего одного», не мне тебе доказывать, что это охуеть как лучше, чем ноль. Да? А по поводу второго твоего вопроса… Я не могу быть объективным, потому что я л… в любом случае заинтересованное лицо. Мы с тобой вместе. И я бы не хотел, чтобы ты тут продолжал. Несмотря на то, что ты прекрасный полицейский, Чонгук, правда. Но я считаю, что с тебя дерьма в этой жизни хватит. Я бы очень хотел, чтобы ты отсюда ушёл и больше никогда не смотрел на мертвых людей, не слышал от начальства о критическом состоянии друзей и не пил за одним столом с убийцей и маньяком, не подозревая об этом. Я считаю, что пережитый тобой ужас изменил тебя, и эти изменения и в моральном, и в физическом плане необратимы и не совместимы с работой, где тебе постоянно нужно подвергать себя риску. Как бы это ни было грустно и больно. Так что мой ответ — нет. Я эгоистично не хочу, чтобы тебе приходилось тут с чем-то справляться. Тэхён замирает, взволнованно глядя в лицо Чонгуку. Да, жестоко. Да, не то, что он должен был сказать. Чуть не вовремя то, что не нужно, с языка не сорвалось. Но Чонгук должен его понять. Это же Чонгук. — Поцелуй меня? Он с готовностью двигается ближе к человеку, которого хочет не только поцеловать, но и украсть отсюда, увезти куда-нибудь в загородный дом семьи и спрятать от всех проблем… навсегда. Губы Чонгука оказываются горячими и сухими, но податливыми, отзывчивыми. Тэхён обхватывает ладонью его затылок, вторую руку уложив на бедро, и принимается с чувством целовать. Они не размениваются на мимолётную нежность, тут же переходят к более глубоким поцелуям. Он прижимается теснее, с трудом себя сдерживая, чтобы не перестараться и не сделать больно, ему так катастрофически сильно хочется сказать сейчас три самых главных слова, но понимая, что не время и не место, Тэхён нежными касаниями, властными движениями языка, прерывистыми выдохами и вплетающимися в отросшие за последнее время волосы на затылке пальцами кричит «люблю». Кричит изгибу шеи, мягким, сладким, невозможно вкусным губам, ресницам, что под определённым углом умудряются щекотать ему скулы, и каждому мелкому шрамику на коже. Кричит пока что без звука, но уже чётко отдавая себе отчёт, что это основная его цель на ближайшее время. Прокричать это вслух. Сутки назад он думал о бабочках в животе и о том, что пожалеет о своей крепнущей привязанности. А сейчас, когда губы Чонгука с готовностью отвечают на любое движение, когда тот целует вот так — отчаянно, словно не может насытиться, но в то же время мягко-мягко и нежно, так, как только он один умеет, Тэхён думает о любви. О той самой светлой и, разумеется, об обстоятельствах. Последнее, что сейчас хотелось бы сделать — это прервать поцелуй. Тэхён не пробовал в жизни ничего лучше, чем то, что происходит между ними сейчас. Так хорошо, что буквально больно от этого. А ещё… Любви ведь обязательно нужны временные и обстоятельственные рамки, да? Будь у неё в запасе вечность, она бы и не подумала просыпаться. — Ты, может, хочешь кофе? Я схожу до автомата за ним, м? — спустя несколько минут, растворившихся в тишине, Тэхён нежно проводит по щекам Чонгука подушечками больших пальцев, успокаиваясь. — Да, если тебе не сложно, — и Тэхён почти верит, что ему словами или действиями удалось заставить Чонгука хоть немного ожить и вынырнуть из бесполезного желания винить себя в поступках человека, отношения к нему не имеющего.***
Тэхён стоит у автомата с кофе и ждёт, пока наполнится стаканчик. Задумывается. Неплохо было бы поесть, потому как за сутки они ели один раз, это был завтрак, счастливый и вкусный, семейный и без чувства потери, которое преследует их весь день, несмотря на то, что Юнги всё ещё жив. Это, кажется, было так давно, ещё в Кванпхо. «Интересно, а можно вообще мне сейчас из отделения выйти, дойти до вагончика с уличной едой…» А потом, Тэхён не знает почему и как, появляется странное, тянущее живот тупым страхом ощущение. Но оно есть. И связано не с возможностью самому отделение покинуть, а с шальной мыслью о том, кто мог из отделения сейчас выйти. Не просто же так задавались эти вопросы о собственной пригодности и тихое, полное почти отчаяния «поцелуй меня» — тоже не просто так. Чонгук никогда не просил поцеловать. Он целовал сам. Тэхён оставляет стакан с кофе в автомате и кидается обратно в сторону того крыла, где находится их кабинет. Не то чтобы он за время работы здесь заработал себе паранойю, но… Окей, заработал. Резко распахивает дверь, готовясь извиняться за свои слова, и чувствует, как колени подкашиваются, а из лёгких будто бы выходит весь воздух. Чонгука в кабинете нет. С каждым шагом повторяя свою мантру «всё в порядке, он в отделе», Тэхён несётся по коридору к Намджуну, в молчаливой истерике осматривая по пути все помещения, включая туалеты, и влетает в кабинет суперинтенданта уже ощущая себя обезумевшим. — Чонгук?! — Что случилось, Тэхён? — Намджун обеспокоенно отрывает взгляд от стола, на котором они с Сынвоном и вторым как-его-там-звали расставили ноутбуки и отмечали места на карте, в которые планомерно отправляли на разведку оперативные группы. — Чонгук… Чонгука нет, я отлучился меньше чем на пять минут, вернулся, а его нет в кабинете. — Может, отошёл куда-то? В туалет? — Я говорю, его нет здесь! Он странно себя вёл, а потом я пошёл за кофе и, вернувшись, его уже не нашёл! — Без паники, — подаёт голос тот, который с незапоминающимся именем. — О чём вы до этого разговаривали? — Думали, где можно Чимина найти, как и до этого весь день, потом он затянул шарманку, мол, такой, как он, здесь может оказаться в будущем непригоден… — Проверь КПП, вдруг зря паникуешь… — с сомнением в голосе начинает Сынвон, и Тэхён срывается в коридор снова. «КПП, точно!» … — Чонгук? Следователь? Он вышел. Сказал, что идёт за кофе, — неуверенно тянет дежурный. Тэхён слышит гулкое в пустом коридоре эхо шагов за спиной. Скорее всего, суперинтендант. «Кофе… ненавижу ебаный кофе, какой пидорас его придумал?!» — Тебя нахуя здесь посадили?! Сказано было никого не выпускать больше! Сука, олень, блять! — Так ведь… следователь же… — И что, что следователь, у тебя был приказ, мать твою! Возможно, Тэхён разбил бы стеклянную перегородку, потом лицо дежурного, а потом разнёс и всю будку, если бы не подошедший вовремя Намджун. — Пиздец, Намджун, пиздец, нужно выезжать и искать его срочно. Нужно ехать к универу. — Тэхён, успокойся, мы помимо окрестности детского дома прочёсываем и этот район тоже, если Чонгука увидят где-то, нам сообщат. — Нужно. Ехать. К универу. — Тэхён, у нас есть приказ… — Да я шатал ваши приказы, твои, их, чьи угодно! — Тэхён, чувствуя невероятную злость на Чонгука, полицейских и ситуацию, подстёгиваемый по-настоящему бешеным страхом, начинает пятиться к выходу из отделения. Намджун же, глядя на взбешённого подчинённого, снова видит в нём всю его спесь, эмоциональную нестабильность и абсолютное отсутствие уважения к старшим. Словно и не было всех этих месяцев, в течение которых тот был как шёлковый под руководством Чонгука. — Тэхён, да что с тобой? Прекрати это сейчас же. — Сидите дальше тут, как крысы, пока он снаружи и за ним гоняется свихнувшийся пидорас, я тут спокойно сидеть тупо не смогу. И ты, Намджун, должен бы переживать, учитывая, сколько всего ты в него вложил, я не понимаю твоего бездействия. Надоест мять булки — приезжайте в район университета, поможете искать, я тут торчать не намерен. А потом Тэхён выскакивает из отделения, прыгает в чонгуков краун, ключи от которого так и валялись с утра в кармане, и резво выезжает на дорогу. У него нет плана. У него нихуя нет. Он скрипит зубами, понимая, что в одиночку ни черта не добьётся, и набирает номер отца. — Пап… — пугает и отца, и себя, слыша в своём голосе дрожь и чувствуя влагу на щеках, — пап, у тебя есть какие-нибудь люди, какая-нибудь охрана там, я не знаю… Есть? Пап, он убьёт его, помоги мне, пожалуйста, я нихрена в этой жизни не умею, ничего никогда сам не делал и не добивался, я как слепой котёнок, всё, что у меня есть, — это ты и твои связи. И он ещё. Я только начал жить благодаря ему, слышишь? Помоги мне в последний раз и, клянусь, мне не нужны ни счета, ни кальянные, ничего не нужно, я всё сам сделаю, заработаю, что угодно сделаю, наказывай меня сколько хочешь, только скажи, что сможешь помочь. — Тэтэ, солнышко. Успокойся, слышишь? Где ты сейчас? Я подъеду с охраной, ты только скажи мне, куда, — отец звучит немного сонно. Тэхён и не подумал, что уже ночь и тот, возможно, ложился спать. — Я не знаю, не знаю, пап… район Корейского национального гуманитарного университета, я буду искать там заброшенные здания… позвоню, как найду, пока просто отправь кого-нибудь туда, ладно?***
Спустя полчаса скитаний по району, где располагался университет, Тэхён получает сообщение от Намджуна со списком адресов, которые опергруппы уже успели проверить. Спустя час, когда он как раз заканчивает с одинокой, никем не засвидетельствованной истерикой в машине, ему звонит отец и, получив списки адресов, сообщает, что люди начали поиски. За этот час Тэхён пару раз останавливался, когда переставал соображать, что делает, и когда тремор рук, которые никто больше не сжимал нежно в своих, успокаивая, грозил ему риском попасть в аварию. Тэхён не может сейчас в аварию. Сначала Чонгук, а потом уже хоть аварии, хоть цунами — плевать. Он очень старался сделать так, чтобы мозг оставался холодным. Но он, блять… перегревался. И в такие моменты Тэхён вцеплялся руками в руль и орал, орал и плакал. Потому что, сука, ну как такое может быть? Как? Ему всегда было грех жаловаться на жизнь. Любящая семья, заранее обеспеченное средствами существование, вроде бы даже не самая глупая голова на плечах — живи, наслаждайся. Но ему было мало. Хотелось что-то из себя представлять. Но кто же знал, что поможет ему стать кем-то, кроме как обычным мажором из рекламы трусов, полицейское отделение номер двадцать восемь. А ещё Чон Чонгук, который вроде бы ничего особенного не сделал, просто был рядом. Но для которого хотелось стараться быть лучшей версией себя. Красивый Чонгук. Нежный Чонгук. Невозможно крутой Чонгук на байке. Его Чонгук. Лучший бойфренд из всех, что у Тэхёна были даже в мечтах. Тэхён хотел семью. Свою маленькую ячейку общества. Но родился геем. Даже не би. Единственный шанс на такое счастье, как семья, — это найти партнёра, который будет лучше, чем любая твоя мечта, который будет от и до твой, который будет слушать и заботиться, потому что ему банально не сложно, который будет с самого начала относиться серьёзно, которому не западло будет сбегать в магазин за чипсами для тебя… боже, речь даже не о материальных благах, если уж говорить о сокровенном, то скажи ему Тэхён, что хочет свадьбу и детей, тот нашёл бы способ. Изъебнулся бы так, что никто не понял бы даже, что произошло, но задачу эту решил бы. Почему? Потому что Чонгук столько дерьма в этой жизни вынес в попытке получить явно заслуженную им любовь, что сейчас, восстав из пепла после того, как ему вместо любви подарили лишь боль, относится к партнеру и тому, что между ними происходит, с трепетом, осторожностью и серьёзностью. Чонгук — это его шанс. Шанс на собственную семью. С ним. Вдвоём. Только так дальше хочется. Один Тэхён просто не сможет. И с другим человеком — тоже не сможет. Он даже думать не хочет о том, чтобы рядом оказался кто-то другой. Чонгук уже слишком глубоко внутри него. Слишком близко подобрался к сердцу, и без последствий его оттуда не вытащишь. Тэхён не может его потерять. Не может потерять свой шанс. Он так и не сказал ему «люблю». Сука, а ведь хотел же. Тэхён не знает, в какой момент и почему его накрыло всем и сразу. У них ведь только-только всё начиналось. Когда вообще «у меня есть всё, а теперь ещё и ты» превратилось в «всё, что у меня есть, — это ты». Когда потерял? «Чонгук, дебил, ну почему ты, сука, посмел вообще собой жертвовать? А как же я? Ты обещал мне исполнить мою мечту!»***
Тэхён наивно считал район КНГУ небольшим, но… проходит хрен знает сколько времени, у него заканчиваются слёзы и уже почти садится телефон, а всё, что есть — лишь поступающие одно за другим сообщения с информацией «очередной адрес пуст». Он даже думать не хочет, что Чонгука здесь нет, и они делают это всё зря, теряя время. Чонгук был уверен. И просто не мог ошибиться. Чимин прячется где-то здесь. Папа Чонсондон 44/2 дым из окна на первом этаже, вызвали пожарных, сами тут ждём снаружи Сердце Тэхёна пропускает целую серию ударов, прежде чем снова вернуться в нужный ритм. Он успевает переслать сообщение Намджуну, надеясь, что тот не дурак, и поймёт, что это срочно, и экран телефона гаснет.***
Чонгук дурак. Ему это отлично известно. Дурак и не лечится. Но других вариантов у него нет. Он банально не знает, что ещё можно сделать. Зачем он вообще выперся и пошёл искать Чимина сам? Прекрасно ведь отдавал себе отчёт в том, что Намджун и люди из управления — не шутка какая-то, это профессионалы, которые отлично понимают, что торопиться в вопросах поиска опрометчиво, грозит путаницей и ещё большей потерей времени, а потому делают всё размеренно и согласно плану. И рано или поздно этот план сработает. Чимин не невидимка и не насекомое. Не сможет раствориться, не сможет спрятаться в норку, не сможет слиться с окружающим пейзажем. Он человек, а люди — существа импульсивные и оставляют следы. Всегда. Рано или поздно Чимина нашли бы. Гораздо быстрее, чем, возможно, это сделает он сам, двигающийся на одной лишь интуиции. Его профессионализм в целом поднял ручки в сдающемся жесте и готов был подождать момента, когда преступника поймают. Но чувство вины и ощущение, что он где-то не доделал, где-то не сообразил, где-то не додумал, кое-кого не защитил и на что-то не обратил внимания, хотя это что-то лежало на поверхности, не дают ему ни дышать полной грудью, ни, ожидаемо, усидеть на месте. А потому он решил… пожертвовать собой? На самом деле нет. У Чонгука сейчас есть Тэхён… и если этот засранец думал, что может вот так просто на его глазах играть с Миюн и выглядеть при этом так правильно и мило, и обойтись без последствий, то, ну, ошибся. Чонгук влюбился до зубовного скрежета. Ему стало мало Тэхёна в первый же день, когда они договорились попробовать отношения. Вот такой он человек. Если рядом, то основательно. Если вместе, то с планами на будущее. Чонгуку двадцать семь и Чонгук хочет с Тэхёном семью. Плевать как, но это желание лейтмотивом прошивало его мысли каждую секунду последних суток, о чём бы он помимо этого ни думал. Тэхён — человек, с которым Чонгук отчего-то видит своё будущее, откуда бы эти мысли ни взялись, просто видит и всё. Но с маньяком на хвосте, у которого относительно тебя какие-то неясные совершенно планы, окунаться в отношения опасно слегка. Потому что Тэхён не должен был быть вмешан в это дерьмо. Изначально его присутствие в деле — ошибка, хоть и вылилось в итоге в нежную привязанность между ними, а потом и в распаляющиеся не с каждым днём, а с каждым мгновением чувства. И нет, Чонгук хоть и дурак, но он не собирался идти прямиком в руки к Чимину, никому не сообщив, и рисковать своей жизнью. Он просто поможет оперативным группам в поисках. Да, Намджун наказывал так не делать, запрещал лезть на рожон и говорил оставить всё на оперов. Но чем он, Чонгук, хуже? И гештальт свой закроет к тому же, и человека дорогого постарается защитить. Не рассчитывал он, конечно, сворачивая за угол, получить по голове битой. Хотел добраться до места на метро, ибо ключи от машины так и остались у Тэхёна. Но темнота сыграла с ним злую шутку — он не заметил миниатюрного Чимина. Да и предположить даже не мог, что тот окажется прямо здесь, у самого отделения. Чонгук абсолютно не умеет терпеть боль, а удар по затылку был достаточно сильным, чтобы свалить с ног. Всё произошло до обидного быстро, парализованный болью, он даже не успел посопротивляться. И прежде чем отключиться от ещё одного удара, послабее, услышал, как Чимин… извинился?***
Чимин не дурак в отличие от Чонгука, выпершегося на улицу, когда негласно уже была объявлена охота. Чимин отчего-то был уверен, что так и получится. Он планировал всё немного по-другому, но убивающийся Чонгук в кабинете, выражение лица, с которым тот читал его эссе, метания, от которых за день наблюдения через камеры у Чимина начало рябить в глазах, — это всё говорило об одном. Сорвётся. Чимин был уверен на девяносто восемь процентов, что Чонгук сорвётся. Нужно было лишь угадать момент. А потому почти со спокойной душой сел в машину — машину Юнги, ключи от которой спёр прошлой ночью, а не в свою, конечно, Чимин ведь не дурак, в отличие от Чонгука — и поехал к отделению. Масштаб развёрнутой Намджуном деятельности удалось оценить сразу же, как только выехал на трассу. Полиции было ощутимо больше, но Чимин точно знал (камеры, камеры в отделении замечательная вещь) — в розыске его личная машина, а значит, если ехать дворами и припарковаться со стороны выезда из спального района, никто внимания не обратит на развалюху Юнги. Серьёзно, как тот ездил всё это время на этой раздолбанной королле, просто ведро ведь на колёсах. Ну, зато неприметная. А Чонгук ожидания оправдал. Чимин не знает, что там произошло, раз тот таки решил выпереться на улицу, так как с наступлением темноты выехал из убежища к участку, чтобы подкараулить, но, очевидно, судьба Чимину продолжает благоволить. Потому что вот он, Чонгук, в светлом свитшоте, а не в рубашке, как обычно, нервно передёргивает плечами, выходя из-за угла, очевидно, направляясь в сторону метро. Без удачи абсолютно точно не обходится, потому как вырубить Чонгука, вернуться с этой тушей к машине, доехать до здания библиотеки, как и затащить его потом внутрь, удаётся абсолютно без происшествий. Это было не по плану. Просто стечение обстоятельств. Чонгук появился именно тогда, когда он подъехал, именно с той стороны, с которой нужно, и хватило двух ударов. Совершенно никакого сопротивления. Сказка просто, а не похищение. Чимин протягивает короткую цепь наручников за ржавой трубой у стены, защёлкивает браслеты на запястьях Чонгука и роется в чемодане с препаратами в поисках нашатыря. Главное, не перепутать ни с чем, а то откинется раньше времени.***
Чонгук морщится и наконец продирается сквозь темноту, заполнившую всё вокруг, с трудом открывая глаза, а потом хмурится от тупорылой боли, растекающейся внутри черепа. Чёрт, это очень больно. Он ловит невозможно сильный флэшбек и чувствует, что в груди противно сдавливает то, что вроде как называется сердцем. — Привет?.. — Чимин стоит напротив на расстоянии в метр и… это просто Чимин. Без безумного выражения лица, без окровавленых по локоть рук, без сумасшедшего смеха, и Чонгук, пытающийся сообразить, что вообще происходит, не понимает, пока что не понимает ничего, но уже чувствует, что липкий страх ползёт по позвоночнику. — Слушай, ты извини за это, — абсолютно миролюбивым тоном. И указывает рукой себе на голову. Чонгук, в истерике что-то хрипнув, дёргается резко назад, впечатываясь в стену спиной. Чимин на это будто бы и внимания не обращает, продолжая: — Я знаю о твоём секрете, я, в общем-то, всё и обо всех знаю. Я не собирался бить, но забыл взять хлороформ. А чем-то покрепче глушить опасно, ты мне нужен в сознании. — Что? — почти беззвучно, голова болит нестерпимо, но в груди давит сильнее, Чонгук не особо понимает, что с ним такое. — Нам, наверное, стоит поговорить, да? — спокойно спрашивает Чимин и, оглянувшись по сторонам, подтаскивает стул, усаживается на него. Чонгук же истерично пытается просочиться, впитаться в стену позади себя, его начинает трясти, он дёргает руками, на запястьях моментально краснеет кожа. — Задавай вопросы, если хочешь что-то узнать. Потом будет поздно. Чонгуку больно. Он бы сравнил сейчас эту боль в груди с душевной, поводов достаточно: Чимина жалко очень, хотелось бы ему помочь, а никто ведь не знал, что помощь требовалась. Но… болит как-то физически, не душевно, и если бы не душил страх, Чонгук, возможно, смог бы понять истинную природу этой боли, но у него не получается, и он давит из себя одно простое и ёмкое: — Зачем? — Зачем что? — вскидывает бровь. Блять, слишком спокоен, просто невозможно. Чонгук хочет, чтобы Чимин открыл сейчас свой рот и сказал, что они ошиблись, что его оклеветали, что похищением просто хотел доказать, что невиновен, хотел донести свою правду одному человеку, чтобы тот смог по закону его защитить. Потому что перед Чонгуком не маньяк. Не псих. Не тот, кого они называли псевдогреком, а тот, кто, весело болтая с Хосоком, зависал в кафетерии перед работой, тот, кто приходил на посиделки к ним в бар и выпивал с ними, сидя впритирку к Юнги… — Юнги, — новая попытка заставить речевой аппарат работать. — Нет, об этом мы говорить не будем, — болезненно морщится Чимин, — лучше разберёмся с вопросом «зачем». Хотя я думаю, тебе давно всё понятно. Бао Лин. Он ведь пришёл, да? — знает прекрасно, что да, сам по камерам видел его в допросной, но дожидается ответного кивка, видимо, создавая хотя бы иллюзию диалога. — У нас не так много времени на чистосердечные признания, Чонгук, судя по всему, — кивает в сторону ноута на столе, где на экране в нескольких маленьких окошках Чонгук, сощурившись, узнает кабинеты отделения. — Тэхён не дурак в отличие от тебя. Знаешь, я думаю, он тебя найдёт в конце концов. Не полиция, а он. А знаешь, почему? Потому что он, судя по тому, что я видел, смог дать тебе то, что я всю свою жизнь отчаянно искал в периоды, когда не просыпался с желанием поубивать их всех нахуй. Я так хотел, чтобы кто-то однажды пришёл, как вот он к тебе, и починил меня после всего, что было. Нихуя не повезло, блять, всю жизнь не везёт с этим, — грустно улыбнувшись, губы поджимает. И замолкает. А Чонгук потихоньку успокаивает дыхание. Кажется, время ещё есть. Пак ведёт себя спокойно и адекватно, кто его знает, что за маской спокойствия кроется, но… пока ведь не трогает. И Чонгук окончательно осознает, что произошло. Чимин подкараулил его у отделения, ударил по голове и привёз, очевидно, в своё убежище. В нос бьёт удушающий запах медикаментов, он надеется, что пары хотя бы не ядовиты. Понимает, что телефона при нём нет, а наручники вполне себе реально дерут кожу, на контрасте почему-то вспоминаются его собственные, с которыми они как-то развлекались с Тэхёном. Тут же гонит от себя эту мысль и осторожно оглядывается. Тёмное помещение, захламлённые столы с кучей бумаг, папок, рассыпанные по полу фотографии, стена, обклеенная кучей вырезок, фото, совсем как их доска в отделении, только в разы больше. Окна кое-как заколочены досками изнутри и пропускают немного света уличных фонарей, внушительных размеров настольная лампа на столе и ноутбук с кучей каких-то гудящих устройств рядом. Значит, вот откуда он за ними следил. Взгляд Чонгука снова возвращается к стене с фотографиями, и он едва подавляет в себе желание податься вперед, чтобы получше разглядеть, что там. Фотографий сотни, сотни бумажек с приписками и адресами, сотни зарисовок, сотни изображений и знаков, часть из которых Чонгуку уже знакома… «Господи, так много всего, он… жил этим. Жил этим планом долгие годы» — По поводу всего, что касалось университета и за что я отправил этих ребят жариться в крематорий, вы правильно догадались, — снова начинает Чимин. — Пакпао изнасиловал меня в две тысячи двенадцатом, в общаге, когда я учился на литфаке, с Джи Воном мы тогда встречались, но он сидел и смотрел на это всё, а Ан Чау, уёбище, держал меня, помогал бить и потом стоял на стрёме. Бао Лина я планировал завалить за то, что он, будучи единственным свидетелем, даже не попытался помочь и дать показания… — Но он потом хотел… — Цыц, — резко прерывает Чимин. — Но-но-но, — грозит пальцем, словно ребёнку, — давай не будем перебивать, ладно? То, что вы там нарыли, я и без тебя знаю, а полную и правдивую историю ни от кого, кроме меня, ты не услышишь. К тому же, знаешь, вот это «потом хотел» уже роли не играло, ты либо помогаешь, либо ты не человек, раз позволил такому случиться, раз закрыл на это глаза. И сколько бы ты ни передумывал и ни жалел, это уже ничего не меняет. Окей? Я тоже молчал, когда меня обижали, чтобы не было проблем у других людей. И что мне это дало? Ничего, кроме пиздюлей от этих же самых людей. Кён Су и Ким Гису — чуваки из моего детского дома, вы нихрена на них не нарыли, но я поясню: мы воспитывались вместе какое-то время, удивительно, кстати, что их, моральных уродов, которые меня в дерьмо втаптывали, усыновили вроде обоих, одного точно, второго, если честно, не помню. А меня, нахуй, до последнего в этом ебучем приюте держали. Меня два раза вернули, знаешь? — Чонгук отрицательно качает головой и опускает взгляд в пол. Они пиздецки много всего упустили. — Тебе это… нравилось? — Нравилось что? — Убивать. — Конечно нет, ты что, больной? Кому это может понравиться? — Тогда зачем делал? — Чонгуку страшно до обморока, но он не понимает причины страха. Он в ужасе от ситуации, но Чимин почему-то страха, кажется, не внушает. — Просто. — Просто? — Чонгук смотрит на него шокированно и отчётливо ощущает, как через пелену страха просачиваются ненависть и ярость. — Отнял у людей жизни просто так? Без причины? — Ну, во-первых, не людей, они ими быть давно перестали. Во-вторых, не просто так, у меня была цель. Я хотел очистить если не весь мир, то хотя бы мир, в котором жил я, от произвола возомнивших себя богами и творивших на земле всё что вздумается. Неплохо, да? Звучит благородно. — Чимин, ты вместо справедливого суда просто убил их всех… — Я не хотел, ясно? Ты же оправдываешь Бао Лина, который не дал показания, а потом передумал. У меня похожая ситуация. У меня подтекает крыша, Чонгук, после всего этого дерьма. Ты, как никто другой, должен меня сейчас понять, потому что ты, как и я, хавал это дерьмо полжизни. Правильно я говорю? — Чимин смотрит выжидающе. Чонгуку бы просто кивнуть, мол, понимаю. Но Чонгук не понимает. В упор не понимает, хоть, как Чимин выразился, и хавал такое же дерьмо полжизни. — Я придумал это всё в этом самом здании хренову тучу лет назад. Тут была когда-то библиотека, в курсе? А вообще я бы никогда не смог это всё воплотить в жизнь самостоятельно. Яды и информация были двумя самыми сложными составляющими моего плана. И если информацию я придумал, как находить — через наш прекрасный двадцать восьмой, то с ядами было посложнее. Кстати, Намджуну ничего не будет, наверное, за то, чем я промышлял, будучи сотрудником. Виноват ведь не он, а безопасники, которые в глаза долбились и не видели, что я террабайтами информацию пизжу из архивов полиции по всему Сеулу. А ещё тебе важно запомнить, что я не был в своём стремлении один. Не нужно делать из меня всемогущего главного злодея. Нас много, людей, которых втаптывают в грязь, а потом выпускают в социум, и живи как хочешь. Там-сям, набралось знакомых, которые помогали. Людей, которые тоже хотели бороться, пусть и оставаясь в тени. Вот тут мне повезло, если честно, сильно повезло. Я ни разу не профессионал в плане убийств. Как вы меня на первом же трупе не выловили — удивительно. Но я, блять… — Чимин резко выдыхает и отводит взгляд, и это первая эмоция, которую Чонгук видит на его лице за всё время, пока они тут «разговаривают». — Не хотел. Реально в какой-то момент не хотел. Сразу же после Гису. Кровь — это мерзко. Я хотел остановиться, но… сдаться и провести остаток времени в тюрьме с клеймом убийцы, испортив свою жизнь окончательно — идея хуёвая, мне не понравилась. В конце концов, что бы ты ни делал, куда бы ни отправился, ты всегда и везде берёшь с собой себя. Так вроде говорят? От своих мыслей я не смог бы избавиться, а пока эти пидорасы ходили по земле, мои мысли, увы, вращались только вокруг моего плана и желания его осуществить. Если можно было бы стереть память, я бы первым пошёл, чтобы забыть это всё к чертям, — обводит рукой пространство вокруг. — Ты мог попросить помощи. — А ты попросил? — Но… — Кстати говоря, у меня для тебя подарок, — торжественно заявляет вдруг Чимин, и выражение его лица становится по-настоящему довольным. Чонгук не хочет знать, какой там подарок. — Сдаётся мне, я разрушил твою жизнь из-за своего плана. Не принимай это близко к сердцу, тебе просто не повезло, более того, ты мне даже симпатичен. Но ты мне нужен, — Чонгук снова бегает глазами по помещению в поисках хотя бы намёка на выход, и внезапно видит кое-что за спиной Чимина, на что, удивительно как, не обратил внимания ранее. Это верёвка с петлёй на конце, привязанная к балке на потолке. То есть вот так он его… — поэтому я приготовил подарок, — Чимин улыбается и склоняется ближе. — Ким Сокджин, да? — Чонгук холодеет. — Намджун наплёл тебе небось, что тот в Тэгу живет, да? А он не сказал тебе, что прикрыл его в колонию общего поселения? Тэгу-то оно Тэгу, только с колючей проволокой и слегка за городом, знаешь? — склоняет голову к плечу, Чонгук улавливает в его глазах странную перемену. Словно сквозь смотрит. — Ну, в общем, он там больше не живет, — завершает мысль Чимин, закусывает в улыбке губу и удовлетворённо наблюдает за тем, как на лице Чонгука непонимание сменяется калейдоскопом эмоций. Чонгук же в этот момент почти ожидает, что тот сейчас рассмеётся безумно, откроет дверь, и в помещение войдёт тот самый человек, который вбил первый кол в трещину, с которой начала своё крушение его, Чонгука, жизнь. Он снова заходится судорожным вдохом от ужаса, чувствует, что в груди начинает теперь уже не просто давить, а резать. — Не понимаешь? — хмурится Чимин. Чонгук в ответ лишь слабо мотает головой. — Я убил его. «Что?..» — Нет… — Да, Чонгук. Не вижу благодарности в глазах. Ты теперь отомщён, слышишь? Надеюсь, мне хватит этого, чтобы искупить перед тобой свою вину за всё. Я не своими, конечно, руками это сделал, но как я и говорил, в мести за то, что со мной сделали, я не был один. Было кому помочь, знаешь, людям часто нужно обмениваться информацией, например. Это отличная валюта, к слову, на преступном рынке. — Зачем ты убил его? Он должен был понести наказание, соразмерное тому, что сделал. Он, блять, не заслуживал смерти, Чимин, это несопоставимые вещи! — Чонгук чувствует, что в глазах ко всему прочему закипает. Господи, такого просто не может быть. — Мне не нравится твоя реакция. Это вообще-то подарок. Заточка в печень, конечно, не разорванная почка, но тоже неприятно, я постарался для тебя, а ты даже не оценил. «Подарок. Подарок. Подарок…» — Это, блять, ненормально… — Чонгук чувствует, что по щекам катятся слёзы. Он не уверен, по кому они. По Сокджину ли. Или по Чимину, который зашёл так далеко и натворил безумных по тяжести вещей. — А остальное нормально? — хмыкает, улыбаясь, Чимин. Чонгук зажмуривает глаза, заставляя себя успокоиться. Запястья режет из-за лопнувшей кожи, голова болит нестерпимо, и он, ощущающий, в силу своих психологических травм, физическую боль в троекратном размере, чувствует, что находится в вакууме. Окончательно понимает, что это конец, вот сейчас точно конец, больше работать в полиции он не сможет. Прав был Тэхён. За всё время работы он успешно раскрывал преднамеренные убийства и убийства по неосторожности, расследовал даже самоубийства. И никогда ему не было страшно. Он испытывал во время работы целый спектр негативных эмоций, но не страх, увольте. Чего бояться? А сейчас только страх и есть. Почему? Потому что Чонгук никогда не боялся трупов. Бояться нужно живых людей. И Чимин, сидящий перед ним с блуждающей на губах расслабленной улыбкой, — прямое тому подтверждение. Чонгук внезапно вспоминает, что похитили его явно не для того, чтобы разговоры разговаривать. Какая полиция? Какая работа? Ему жизни-то никто не гарантирует, а он думает о работе. Тэхён… его нежный Тэхён, наверное, очень сильно напуган сейчас, Тэхёна, наверное, забрал домой отец или, что более вероятно, его закрыли в отделении, чтобы не рыпался, потому что Чонгук уверен — Тэхён будет. Почему уверен? Потому что любит его, кажется. И так больно оттого, что не будет возможности об этом сказать. — Чимин, не надо. Это всё не выход. Я придумаю, как помочь, пожалуйста, просто остановись сейчас… — Нет, Чон, — нетерпеливо отмахивается Чимин, очевидно, ожидавший, что Чонгук рано или поздно заведёт эту шарманку. — Прости, но у меня давно нет другого выхода. Его не было уже тогда, когда я начал разрабатывать план. Просто потому, что, начав, я точно знал, что не смогу от него отказаться. Без помощи я бы просто не смог этого сделать. А после первого убийства не закончить со всем этим… глупо, тебе не кажется? — Ты знаешь, сколько дерьма мне пришлось вынести, я бы понял, ты мог прийти ко мне, у тебя ко всему прочему был Юнги, он бы… — Не смей говорить мне о Юнги! Он просто трахал меня, Чонгук. Он после первого же секса сказал, что готов только без обязательств. Каково, ты думаешь, такому, как я, было это услышать? После всего, что я уже пережил? Меня дрочили и пиздили в детдоме за то, что кто-то другой за мой счёт выехал и самоутвердился, опустив меня на дно, меня насиловали просто за то, кем я являюсь, я, по их мнению, был достоин таких мучений просто за то, что я есть. Мне плевали в спину, меня сначала трахал человек, которого я любил, а потом он же просто наблюдал за тем, как меня рвут на части, и молчал. У меня не было за всю жизнь ни одного друга, который остался бы другом в сложной ситуации, меня возвращали в детдом два раза с тех пор, как я туда попал, просто потому что, без объяснения причин, и ты думаешь, мне мог помочь Юнги?! Он мог бы, если бы захотел сам, но он, блять, за год не захотел. И что мне было делать, когда вот здесь, — указывает на свою голову, — голоса не утихают, Чонгук. Уж простите, что я не смог взять и исцелить себе сердце и душу, только потому, что Юнги существовал и готов был меня ебать в темноте. — Он ничего о тебе не знал. Он никогда бы так не поступил, если бы узнал, что ты не готов к отношениям без обязательств. Да и были у него причины не предлагать отношения, но… — Это неважно. Даже если ты прав. Что бы я ни говорил, одного человека недостаточно, чтобы жить, Чонгук. — Достаточно! — Правда это или нет, мы с тобой уже не узнаем. — И что? И что дальше? Зачем мы вообще обо всём этом разговариваем? — Чонгук ощущает прилив неожиданной смелости. — Кто ты сейчас? Гефест? Припаяешь меня к чему-то? Сожжёшь? Что ты сделаешь? Какой в этом смысл?! Чем я перед тобой провинился, раз ты решил меня убить? — Тебя? Гефест? Не понимаю. — Ну нумерология же. Семерка, Гефест… На мгновение лицо Чимина приобретает такое выражение, что Чонгук с ужасом ловит себя на мысли — а ведь всю эту страшную теорию с богами они вполне могли выдумать сами, вдруг происходящее вообще ничего общего с мифами не имело, и совершенно не стоило тратить на это время, но… — Я не Гефест, Чонгук. Я Прометей. Чонгук застывает, невидяще глядя на него. «Прометей, кто такой Прометей, при чём тут он вообще…» — Ну же, давай, Чонгук-а. Один из титанов, защитник людей от произвола богов на земле, тот самый, что подарил людям огонь, а боги его за это в ответ приковали к скале и оставили на растерзание птицам. Мученик. Припоминаешь? — Мученик… — Айщ, тебе давно пора было бросить полицию, ты не в состоянии в стрессе здраво мыслить, не тупи. Гефест и Прометей под одной цифрой. Не ты сегодняшняя жертва. Ты не в этом клубе, шаришь? Я собираюсь сегодня сдохнуть. Я — цифра семь. «Я — цифра семь». Тэхён ошибся. Чонгук ошибся. Они все ошиблись насчёт Чимина. Ошибались изначально. Эти убийства… это зло, но не просто ради зла. Это месть, но месть пропитанная неприятием, жалостью и ненавистью к самому себе в первую очередь. Все эти легенды, знаки, символы, обращения на трупах и оригинальные способы обыграть смерть… это последняя попытка Чимина рассказать миру о своей боли. О боли, с которой он так и не справился. О боли, которую он не смог пережить. — Чимин, не надо, — испуганно, словно очнувшись, начинает Чонгук, осознавая до конца смысл сказанного. Эгоистично опуская всё прочее… Если на его глазах человек убьёт себя, он натурально поедет крышей раз и навсегда. Он просто не сможет такого вынести. Трупы ладно. Это уже не люди. Чонгук приучил себя так думать. Но не живой человек, отнимающий у себя жизнь. Сознательно. Нет, Чонгук этого не вынесет. — Хочешь занять моё место? А как же Тэхён? Как же ваши вечерние посиделки в отделении, «оу, Тэхён, у меня нет почки», «оу, Чонгук, какая трагедия», — снова хмыкает Чимин, подражая их голосам, но без злости совершенно. И от этого крышу срывает. Это всё просто не может быть правдой. — Чимин… Чонгук хочет возмутиться тем, что Чимин подслушал его ушам не предназначенное. Но осекается, потому что какая теперь уже разница? А Чимин, покусав губу, поднимается со стула, отодвигая его, и почему-то начинает разливать бензин из канистры, которую Чонгук тоже поначалу не заметил. Потом что-то щекочет руку, и он видит струйку собственной крови, текущей из разодранного таки запястья. Смотрит на неё, и какая-то часть его сознания уплывает. Своей крови он слишком боится. Его мутит. Чимин проверяет верёвку. Двигает стул в лужу бензина. Чонгук не понимает, к чему тут бензин. — Ты называешь их нелюдями, а ты, по-твоему, человек? Достоин им зваться после того, что сделал? — зачем-то начинает, четко осознавая, что Чимин собирается сейчас сделать. — Я? — спокойно переспрашивает тот. — Я — нет. Я такое же чудовище, но я хотя бы не такой моральный урод. За исключением Пакпао, все просто уснули, Чонгук, а Юнги так и подавно ещё может выжить. Мне всю жизнь дарили только боль, я же наоборот обо всех в итоге позаботился. Не находишь это очаровательным? — Чимин, пожалуйста, давай поговорим, ты можешь сдаться, мы найдём тебе врача, эти голоса… в голове, мы это вылечим, ты не можешь просто взять и уйти сейчас. — Очень даже могу, Чонгук. А голоса… я сам их создал, я не хочу лечиться. И решения принимал я, а не мои голоса. Ответственность за каждую смерть лежит на мне. Отрицать этого я не собираюсь. Как я и говорил ранее, я чудовище, согласен, мне очень понравился мой план, мне понравилось, как я его исполнил, но я всё равно безумно жалею, что всё это начал, потому что сколько бы я ни убивал, облегчения и удовольствия мне это не приносило. Это огромный облом, потому что я реально надеялся, что хоть немного отпустит. Я жалею, ты не ослышался. Но я не смог бы по-другому. Один бы я просто не вывез, рано или поздно я вскрыл бы вены в своей стрёмной хате, полученной от государства. А так… так я заберу их всех с собой. И я счастлив, правда счастлив, что таких, как они, на земле больше не будет. Можешь осуждать меня. Только помни, я ведь сделал тебе подарок. Очень значимый, как мне показалось, поэтому не забредай мыслями в осуждение слишком далеко и надолго. А ещё я искренне любил Юнги, но если он когда-нибудь очнётся, а ты выживешь… Никогда не говори ему об этом, ладно? Я и так перед выстрелом сказал, что он мог меня спасти… ну что ты так смотришь, Чонгук? — а Чонгук не сразу понимает, как упустил момент, когда Чимин взобрался на стул. — Ладно, уговорил, — надевает на шею верёвку. — Прости, что подпортил тебе жизнь и карьеру, постарайся выжить, я не могу тебя сейчас отпустить, потому что тогда ты не дашь уйти мне, но я очень надеюсь, что не ошибся в Тэхёне и он тебя найдёт, ты должен выжить, потому что я хочу, чтобы о моей истории услышал мир, а если не мир, то хоть кто-нибудь. Поверь, я искренне надеюсь, что мой пример послужит для кого-то отправной точкой. — Отправной точкой, чтобы идти убивать? — Отправной точкой, чтобы задуматься, прежде чем сказать или сделать то, что заведомо может ранить другого человека, глупый. Люди просто… — по щекам Чимина внезапно скатываются первые слёзы, и Чонгук в истерике пытается выдрать руки из наручников, скрежеща железом цепи о трубу, чтобы вытащить из петли. Плевать на обстоятельства, Чимина накажут по закону так, как тот этого заслуживает. — Они иногда такие жестокие, Чонгук, — Чимин всхлипывает, а Чонгук начинает выкрикивать его имя, умоляя остановиться, а в голове постепенно туманится всё больше. — Тяжело в своей жизни вытерпеть и пережить последствия деяний одного жестокого человека, но когда каждый раз везде и всюду люди… просто пытаются тебя убить, и морально, и физически уничтожая, а ты и так по жизни обделён всем, это, сука, невозможно больно. Чонгук, прошу, не осуждай меня слишком сильно, я… я не хотел, — Чонгук натурально орёт, заходясь в истерике и дёргая чёртову ржавую трубу обеими руками. Замечает в руке Пака приличных размеров зажигалку с затвором и с крика переходит на умоляющий тон, чувствуя, как сам плачет, но не разбирает слов, что вылетают из собственного рта, однако прекрасно слышит всё, что говорит, теперь уже захлебываясь слезами, Чимин. — Я безумно устал. Я так устал, Чонгук. И я не хотел, но не мог по-другому. А мне… мне всегда было так больно, я так хотел, чтобы меня хоть кто-то любил… И прости, прости ещё раз за то, что именно тебя со мной столкнула жизнь, тебя, а не другого полицейского, ты меньше всех заслуживаешь страданий, прости, правда, — а потом как в замедленной съёмке. Теперь уже точно бывшего следователя глушит боль. Он не умеет с ней справляться. Давно не умеет. Но изо всех сил пытается. Вытягивается в струну на полу, стараясь дотянуться до ножек стула ногами, он хрипит от невозможной боли в руках и рези в груди, а зажигалка медленно падает из чиминовых дрожащих рук прямиком в лужу бензина. Разумеется, это всё происходит за секунды, но Чонгуку момент кажется вечностью. Он кричит и кричит, а Чимин смотрит на него с катастрофической концентрацией боли во взгляде и улыбается, шепча лихорадочно одними губами «прости». Пламя вздымается мгновенно, заставляя Чонгука испуганно отпрянуть и снова вжаться в стену, а Чимин, прикрыв глаза и шумно выдохнув, внезапно вышибает резким ударом одной ноги из-под себя стул, пиная в его, Чонгука, сторону, словно издеваясь. И Чонгук орёт снова, и снова дёргает чёртову трубу. Он не хочет смотреть, но видит, как чужое тело в конвульсиях дёргается на верёвке, как его быстро охватывает огонь… Слышит голоса с улицы, но продолжает истошно кричать и рваться прямо в пекло, потому что там человек. Что бы тот ни сделал, что бы ни было им сказано, человек в первую очередь. Чонгук плачет, зовёт Чимина без конца, прекрасно понимая, что услышать его уже некому, заходится в истерике, пытается дышать, но чувствует, что грудь сковало невозможной болью, и чем больше он надрывается, тем быстрее перед глазами темнеет, всё труднее сделать вдох, а боль в груди растёт и становится всеобъемлющей. Последнее, что Чонгук успевает сделать, — отползти, насколько позволяет цепь наручников, подальше от огня и поближе к двери, которая, оказывается, всё это время была слева, близко. Он, кажется, проваливается в благословенную тьму, убегает в неё от отвратительного запаха горящей плоти и от невыносимого жара, от ощущения, что его кожа тоже плавится в огне, но на какое-то время оказывается заперт в водовороте истошного вопля, своего собственного, потому что Чимин не издал ни звука. Вопль этот заполняет собой всё пространство вокруг, а потом становится темно.***
Первое, что Тэхён замечает, влетая во двор дома, адрес которого скинул ему отец, — это дым, струящийся из щелей в старых, рассохшихся оконных рамах. Не нужно быть гением, чтобы понять, что они наконец нашли, что искали. Тэхёна глушит тупым страхом, когда он вываливается из машины, но он всё равно, почти на автопилоте, одновременно погружаясь в панику, начинает искать дверь, ведущую в помещение. Сейчас важно одно — убедиться, что его Чонгука там нет. Пускай он будет где угодно, но не в ёбаном огне. Он не видит, как во двор въезжает скорая, не слышит окликов отца, не замечает, что люди, обнаружившие это место, опасаются приближаться к зданию… Наконец находит глазами заветную дверь, спотыкаясь, бежит к ней со всех ног, но кто-то внезапно его останавливает, крепко схватив. — Тэхён! — Кто?.. — дёргается, с трудом отрывая взгляд воспалённых глаз от желанной двери, до которой пара шагов, не больше. — Отпусти, Минхо, я должен вытащить его оттуда. — Ты не можешь быть уверен, что он именно там. Это слишком опасно, давай подождём спасателей и полицию, — голос брата не сочится привычной уверенностью, а дрожит немного от страха, возможно, за него, за Тэхёна, а может, просто от страха, не каждый ведь день отец поднимает на ночь глядя и гонит искать самого настоящего маньяка на улицах Сеула. — Подождём? — едва получается выдавить из себя, Тэхён чувствует, как внутри что-то распирает, словно истерика так и рвётся наружу. Брат однозначно шутит, его мудрый и хороший хён просто не может нести такую чушь на полном серьёзе. — Да, пять минут, не больше, они скоро будут здесь. «Нет, он серьёзно» — Минхо, ты дурак? — нервно дёргает рукой в попытке вырваться. — Счёт идёт на секунды, там сейчас, возможно, задыхается и погибает мой любимый человек, а ты предлагаешь мне подождать?! — Тэхён повышает голос до крика и снова дёргается. — Отпусти ебучую руку или мне придётся тебя ударить. — Тэхён, пожалей хотя бы отца, если с тобой что-то… — У него останется ещё дохуя детей. Минхо, отпусти, прошу в последний раз по-хорошему. «Вот только не надо приплетать отца, он меня почему-то не останавливает, понимая, как для меня это важно» — Тэхён… я люблю тебя, слышишь, остановись, пожалуйста, очень тебя прошу, — старший брат выглядит странно, взгляд затравленный и перепуганный. Но у Тэхёна сейчас нет времени с этим разбираться. — Я тоже вас всех люблю, но если ты меня сейчас не пропустишь, я за себя не ручаюсь… — Ты не понял… не как брата, я давно себя странно чувствовать начал. Поэтому я так пекусь и защищаю, но это не помешает нашим отношениям, я понимаю, как это непр… «Мы сейчас будем об этом разговаривать?!» — и Тэхён удивляется тому, что словам брата он… не удивляется. — Любишь, говоришь? — щурится недобро. Минхо уже не особо-то и уверенно кивает в ответ. — Тогда пойдём со мной. Мне нужна помощь. Пойдёшь ради меня в огонь, м? Тэхён знает, что это против правил. Понимает, что не имеет никакого морального права требовать это от родного человека, но то, что тот тратит его время, разводя подобные разговоры в такой ситуации, злит невероятно. — Тэхён… — А я за ним пойду. И у тебя сейчас на выбор два варианта развития событий. Первый: ты идёшь со мной сейчас немедленно искать Чонгука, и мы после поговорим о том, что ты мне только что сказал. Я не брошу тебя наедине с твоей проблемой, мы это решим, клянусь. Или же второй: ты отпускаешь мою руку и остаёшься здесь, но в этом случае больше мы никогда не поднимаем эту тему. На раздумья у тебя три, два, один… нет времени, потому что я и так его потерял с тобой слишком много. Твой ответ? — в другой ситуации Тэхён поразился бы тому, с каким спокойствием всё это выдал. — Тэ, перест… Тэхён пользуется заминкой и оторопью брата, резко отталкивает его, совершенно не сожалея о содеянном, от себя и бросается в сторону двери. Отец обеспокоенно следит за потасовкой сыновей, но влезть самостоятельно или отправить людей помочь старшему не решается. Он уже слышит вдалеке сирену пожарной машины, три-четыре минуты не убьют Тэхёна в дыму, однако могут спасти кому-то жизнь, если человек в этом дыму находится долго. Старший Ким в панике вытирает пот с лица платком, наблюдая за тем, как Тэ, распахнув дверь в помещение, выпустив на улицу облако дыма при этом, ни секунды не мешкает и забегает внутрь. Где-то на периферии орет благим матом его второй сын. Минхо-старший прикрывает глаза. Он впервые не знает, что делать. Ему впервые никак не могут помочь его деньги и связи. Чёрт, он слишком стар для подобного. Старший сын не полезет помогать, отправлять охранников смысла нет, они не из того агентства, где сотрудники стали бы рисковать жизнями ради заказчиков, врачи из клиники Богома, уже успевшие подъехать, тоже в огонь не пойдут. Старший Ким достаёт телефон и принимается судорожно набирать номер Намджуна. Во двор влетает ещё одна машина, едва не впечатавшись в задницу брошенного Тэхёном как попало крауна.***
— Чонгук?! Попав в задымлённое помещение, первое, что Тэхён ощущает, — как ест глаза отвратительный едкий дым, застилающий всё вокруг, пробирающийся в нос, глотку и дерущий слизистую настолько, что слёзы брызгают моментально. Он закрывает нос рукавом рубашки и оглядывается. Коридор. Обычный тёмный коридор, ряды дверей и ответвления других коридоров. Пригибается пониже к полу, где дым не такой густой, и направляется бегом туда, откуда клубы валят особенно сильно. Очевидно, очаг возгорания там. Тэхён, когда петляет между кучами наваленной старой мебелью, не думает о том, что, возможно, сейчас горит труп Чонгука. Не думает о том, что в легенду о Гефесте поджог вписывается более чем, когда оказывается у двери, из которой дым прёт так, что кажется, будто вся комната изнутри затянута огнём. Не думает о том, что это может оказаться ловушкой, и помимо Чонгука в здании может оказаться еще и Чимин, который сейчас просто убьёт его самого до кучи, потому что почему бы и нет. Не думает о том, что ошибся и просто лезет в пожар, который никакого отношения к Чонгуку не имеет. И хорошо, что не думает. Он дёргает ручку на себя раз, два, дверь не поддаётся, с силой пинает её, она наконец открывается, совсем немного, упирается во что-то мягкое и не движется дальше. Тэхён словно в прострации опускает взгляд вниз и видит ботинок. Он уже видел эти ботинки. Буквально сегодня (а сегодня ли?) утром Миюн помогала завязывать на них шнурки. Они с ней вместе навязали Чонгуку бантиков, после того, как малышка закончила плести косички самому Тэхёну. Это его ботинок. И конкретно с этого момента начинается истерика. На то, чтобы открыть-таки дверь, которую Чонгук собой подпирал, и ввалиться в помещение, полностью утонувшее в дыму и наполовину поглощённое огнём, уходит меньше минуты. Тэхён не замечает, что зовёт Чонгука по имени до тех пор, пока не падает на колени рядом с ним. Из глаз слёзы льются ну просто ручьём, ему с трудом удаётся разглядеть, что огонь подобрался совсем близко и давно уже лижет валяющийся недалеко от ног Чонгука стул. Температура воздуха может посоревноваться по градусам с адом. Как Чонгук ещё не сгорел — удивительно. Либо пожар здесь совсем недавно, неизвестно, правда, почему тогда так сильно и быстро разогрелся, либо… нет, Тэхён не хочет думать сейчас ни о чём. — Чонгук, малыш, Чонгук, проснись, прошу тебя, — кричит, перекрикивая ревущее пламя, тянет за руки, лупит ладонями по щекам, пугаясь этого действа — он бы никогда в обычных обстоятельствах себе такого не позволил. Чонгук лежит бездвижно, Тэхён не слышит его дыхания. И сам себе не может объяснить свою уверенность в том, что тот жив. Он просто жив. Тэхён видел труп. Самый настоящий. И необъяснимо разнится ощущение рядом с телом человека, уже навсегда покинувшего этот мир, и то, что он испытывает сейчас, прижимая к себе бездыханное вроде бы тело. Чонгук просто не может быть мёртвым. Сбоку что-то трещит и падает, на Тэхёна летят искры, он, в панике отряхнувшись, кашляет, смагривает слёзы, пытаясь сообразить хотя бы примерно, что дальше делать. На ощупь находит наручники, и паника захлёстывает с новой силой. Но он старается не обращать внимания на влагу под пальцами, понимая, что это кровь, а запястья ободраны до мяса. Запрещает себе отвлекаться. Труба… Тэхён подскакивает и начинает судорожно исследовать её руками на предмет слабого места, пытаясь понять, как Чонгука освободить, моментально ранит кожу о металлический заусенец, и до него доходит. Несколько минут. Если за несколько минут он не придумает, как разобраться с блядской трубой, они так и останутся тут навсегда. И Чонгук, и он сам, потому что надышится этим дерьмом и просто сдохнет. Труба, как назло, оказывается крепкой. Руки у Тэхёна начинает трясти безбожно, он снова утирает застилающие глаза слёзы рукавом, психует и принимается остервенело трясти и пинать эту тупую железяку. Других вариантов просто не остаётся. Через несколько минут он уже орёт, вцепившись в металлическое сооружение и раскачивая его, чувствуя, как кожа с ладоней слезает, изрезанная острыми сколами облупившейся краски, а металл становится совсем горячим. Сильно болит горло, разъедаемое дымом и срываемое криками, но он всё равно не может успокоиться и кричит, сам не зная, что. Всхлипывает, продолжая пытаться. Это ебучая безысходность, искать ключ просто негде, последний островок без огня — пара метров у двери, где лежит Чонгук. Сил и воздуха на то, чтобы разломать голыми руками железную трубу… да даже говорить ничего не стоит. — Сука, пожалуйста, блять, господи, пожалуйста, — Тэхён закашливается, ничего не видит из-за слёз, и чувствует себя настолько бесполезным и беспомощным, что почти готов упасть рядом с Чонгуком и перестать пытаться. Прижав его к себе, уснуть к чертям. Потому что заставить себя убежать, спасаясь, и бросить Чонгука тут он совершенно точно не сможет. — Где ебаные пожарные?! — снова воет от боли, несправедливости, от всего сразу, издавая просто какие-то нечеловеческие звуки. И опять орёт и раскачивает трубу, теряя надежду с каждой секундой, снова кашляет, падая на колени, и ощущает, что конкретно в этот момент уже не сможет подняться, потому что готов выплюнуть лёгкие, перед глазами всё плывёт и сил драть ебучую трубу, кажется, окончательно не остаётся. — Нет, нет… Он ни разу не герой. Разве герои бывают вот такими бесполезными? На секунду Тэхён допускает позорную совершенно мысль, что Чонгук, может быть, давно мёртв, а он сам сейчас просто погибнет зря. Но гонит её, нечеловеческими усилиями заставляет себя подняться и снова вцепляется в трубу, что стала ощутимо ещё горячее. За спиной снова что-то трещит и рушится. Нет, он не герой. И шансов выбраться отсюда практически не осталось. Но сдаваться он не собирается. — Тэхён, на пол, накрой его! Убери руки! Тэхён не сразу узнает голос, глаза, яростно разъедаемые дымом, тоже ничего не видят, но он доверчиво следует указаниям и падает на пол к Чонгуку, обхватывает его голову обеими руками и прижимает к собственному плечу. Как будто бы это поможет. Тот если и дышит, то дымом уже успел надышаться сто процентов. Хочет уже крикнуть и спросить, от чего прикрывает, как слышит мерзкий звук удара металла о металл и вскрик Мейцо, которому, судя по всему, отрикошетило. — Держи, держи, сейчас я… — ещё удар, ещё вскрик, ещё удар, труба колышется и не поддаётся, до Тэхёна доходит — нужно придавить, чтобы не было колебаний, тогда получится переломить. Он упирается ногами в трубу у пола, прижимая её к стене. — Давай, давай бей! — ещё удар, Тэхён кричит от боли в ступнях, куда приходится отдача, Мейцо тоже, но снова бьёт по трубе чем-то где-то сверху. Снова крики, треск на фоне, и с потолка срывается горящая балка. Тэхён едва успевает убрать ноги Чонгука подальше от полыхнувшего совсем рядом огня. — Не отвлекайся, ну! — собирает все силы и, опять яростно впечатав ногами трубу в стену, снова орет своё «давай». Ещё удар, и ликующее «есть!» от Мейцо сливается с треском ломающегося металла. — Шевелись! — подталкивая Тэхёна к действиям. Он, подавив очередной приступ кашля, на автомате уже совершенно собирает себя в кучу, подрывается и помогает Мейцо поднять Чонгука, чтобы перекинуть цепь наручников через обломок трубы. Секунда, другая, и вот Тэхён уже в коридоре, который после полностью задымлённой комнаты кажется ну просто чистым полем с морем воздуха. За спиной продолжает что-то рушиться, Тэхён не оглядывается, он с пустой абсолютно головой несётся к выходу, волоча Чонгука за собой едва ли не по полу. Мейцо еле поспевает следом, продолжая что-то выкрикивать. Тэхён его не слышит. «Вытащил, вытащил, вытащил» Ещё секунда, и Тэхён вываливается со своей драгоценной ношей в ночь, и закашливается, жадно хватая ртом прохладный свежий воздух, так сильно, что буквально прощается с лёгкими. Рядом возникают врачи, а в затуманенном истерикой сознании Тэхёна бьётся лишь одна мысль. «Не дать забрать». Он слишком много пережил, вытаскивая Чонгука оттуда, нет, он его никому теперь не отдаст. Он хватает Чонгука в охапку и прижимает к себе, сотрясаясь в приступах кашля всем телом, давясь собственной слюной. Его внезапно кто-то тащит назад, а Чонгука трогают чужие руки, Тэхён почему-то снова кричит истерично и принимается отбиваться. Он потом не вспомнит, как прижимал к себе тёплое, но бездыханное тело, как ревел белугой и никому не позволял прикасаться, по сути, отнимая у Чонгука драгоценные секунды, так необходимые для спасения, как орал, что никому не отдаст, комкая трясущимися руками чонгуков свитшот, давно переставший быть белым. И кто его знает, если бы не схватили Тэхёна снова сзади сильно и не оттащили в сторону, может, эта истерика стала бы причиной, по которой врачам было бы уже некого спасать. Но Тэхёна, придушив в локтевом захвате, наконец оттаскивают по асфальту в сторону, и Чонгука тут же окружают белые халаты, кто-то кричит что-то похожее на «ещё жив!», рядом материализуются носилки, мимо бежит Намджун, во двор влетает машина пожарных, позади слышится «пиздец они вовремя» от Мейцо, и Тэхён обмякает, и позволяет тащить себя дальше, словно очухавшись от того, что узнал голос. Чонгук теряется где-то вдалеке, прячется за мельтешащими вокруг людьми, размывается слезами из глаз. Тэхён снова его теряет.***
Через полчаса Тэхён находит себя сидящим на крыльце соседнего дома, укутанным в медицинский плед. Он весь от ног до макушки покрыт гарью. Судя по тому, что говорили пожарные, — в том помещении был труп. И этот труп — слава Всевышним и Мейцо — не Чонгук. Это, скорее всего, Чимин, но на деле никто понятия пока не имеет, кто это и при каких обстоятельствах там оказался. Тэхён в сотый раз за эти полчаса задумывается о том, что конкретно на нём за гарь. Его снова тянет блевать. Он уже проблевался от подобных мыслей раз шесть, не меньше. Это будет невозможно смыть. Это просто теперь никогда не выветрится из головы. Каким образом всё перевернулось вот так? Чуть меньше, чем полгода назад, ему было плевать на всё и всех. Он занимался саморазрушением и упивался жалостью к себе, хотя жаловаться ему объективно было не на что. После всего, что с ним недавно случилось, Тэхён твёрдо уверен — раньше у него не было проблем. А сейчас он сидит и глушит соджу прямо из бутылки, отказавшись пока что с кем-либо разговаривать, и смотрит, как пожарные продолжают бороться с огнём. — Не набухался ещё? Ты уже вторую пьёшь? — Где ты топор взял? — сипит в ответ, не отрывая взгляда от окна, которое люди в желтых комбинезонах заливают пеной и водой. — В соседнем кафе спиздил, — Мейцо тоже смотрит на огонь. Достаёт из кармана пачку сигарет и прикуривает одну. — Будешь? Тэхён смотрит на протянутую подкуренную сигарету. И через секунду уже затягивается дымом. — Она с кнопкой, лопни, так пизже. — Фу, с кнопкой, по-пидорски как-то, — отвечает, но кнопку тем не менее давит. — Ну да, ты то у нас и узкие джинсы не носишь, и сиги без кнопок куришь, и водку без запивона хуячишь, и с мужиками, конечно, не трахаешься, — выдыхает Мейцо, а Тэхён тихонько усмехается. После снова втягивает в себя дым, отмечая, что он, конечно, совсем не тот, который драл ему глотку получасом ранее, другой, и запивает всё очередным глотком соджу. Откуда взялся алкоголь, и кто ему бутылку всунул в руку, он не помнит, да ему, собственно, и поебать. — Блять, я просто в ахуе… просто в ахуе, Мейцо. Меня к такому жизнь не готовила. — Слышь, мужик, ты давай яйца в кулак собирай, тебе возни теперь много и надолго. Ты в огонь за ним полез, чтобы раскиснуть в итоге? — Я, блять… я в ахуе с себя, честно. — О-о-о, я тоже с тебя в ахуе, слава богу Намджун со мной на связи был и о твоих передвижениях докладывал. Если бы я не разбил пожарный шкаф в той забегаловке и не спиздил топор, голыми руками мы бы хуй чего добились… На что ты надеялся? — Да я ж не знал, что всё так. Просто полез… А потом уже выбора не было. — И ты решил орать, истерить и ломать железную трубу голыми руками, пока не сдохнешь. Повторюсь, я с тебя в полнейшем ахуе, — а потом совершенно по-свойски закидывает руку на ему плечо и тянет к себе, приобнимая. — Не смей только выдумывать, что мы друзья и всё такое. Я просто помог, так все делают. — Ну да, нихуя особенного ты не сделал, козлина ты бесчувственная, просто в огонь за нами полез. Так все делают, сто тысяч процентов. — Я больше чем уверен, что он будет в порядке, Тэхён, — Мейцо мягко отбирает практически пустую бутылку. — После такого люди вообще бывают в порядке? Он ведь так и не пришёл в себя, — Тэхён ощущал бы сейчас боль, грусть, тоску и какую угодно отрицательную эмоцию, но после срыва у него пока что отказали чувства. Ему пока просто… никак. — Мы должны быть благодарны, что он вообще чудом живой остался. Давай я тебе сейчас повторю то, что говорил нам доктор по телефону пятнадцать минут назад, ты это запомнишь, я отвезу тебя домой, ты смоешь с себя весь этот кошмар, проспишься нормально и потом поедешь в больницу с самыми позитивными мыслями. Окей? — Думаешь, пустят? Меня ведь даже в скорую с ним не пустили. — Тэхён, тебя не пустили, потому что ты сам там валялся в соплях и слезах и не отдавал его врачам, пока я тебя не оттащил, давай посмотрим правде в глаза: вы с ним не родственники, чтобы тебя пускали в карету скорой помощи, а друзей пускают обычно, если они обещают не мешать. Ты откровенно мешал, так что не строй из себя жертву. — Мейцо, мне в жизни никогда так страшно не было. — Что мы имеем? — игнорирует его высказывание, принимаясь пересказывать, что им сообщили врачи. — Сердечный приступ на фоне, скорее всего, перенесённого стресса, так? Так. Сильный выброс кортизола и адреналина спровоцировал сильнейший нервный срыв и инфаркт миокарда первой степени. Так? Так. С момента приступа прошло несколько минут, мы появились достаточно вовремя, то есть его сердце врачи успели завести ещё здесь, на месте, не дали ему разорваться и что там дальше надо было им делать, сделали. Он был без сознания, это плюс, так как дыхание было поверхностным и угарным газом особо не надышался, да и возгорание тоже началось не так давно. У него очень хорошая физическая подготовка, несмотря ни на что, он достаточно стрессоустойчивый, его здоровье в общем и целом было в порядке, учитывая то, как тщательно он за ним следил после другой травмы. Сейчас его подлатают в больнице, приведут в норму, назначат диету, лекарства, сеансы с психологом, и постепенно всё наладится. После правильной реабилитации о приступе можно будет забыть и жить себе дальше. Чонгуку, извини, не привыкать собирать себя по частям, насколько мне известно. Он справится, он неебически сильный, ты получше меня это должен знать. — Да, но… — Давай остановимся на том, что врачи у нас на то и врачи, чтобы говорить как есть, а не приукрашивать картину или наоборот умалчивать о чём-то. Сказали восстановится, значит, восстановится. Другой вопрос: его нервный срыв. Насколько мне известно, человеку, пережившему подобную хуйню, нельзя будет оставаться в одиночестве, ему будет нужен рядом кто-то, кто поможет с реабилитацией. Так что решай сейчас, готов ты его из этого дерьма вытаскивать или всё-таки осознаёшь, что это слишком. Если так, то нужно решить вопрос с тем, чтобы вызвонить его родителей. Если ты не готов — это норма, никто тебя не осудит. Тэхён отрывается от плеча, к которому Мейцо его прижал, и остервенело мотает головой из стороны в сторону, наконец ощущая, что начинает пьянеть. Ему это было нужно, рядом нет Чонгука, заменяющего собой все зависимости. Просто взять и пережить это всё на трезвую голову, когда он далеко, — звучит как что-то невыполнимое. — Нет, я не для того лез туда жарить своё очко в адском пламени, чтобы потом от него отказаться. Похуй, главное, чтобы здоров был, сколько времени на это придётся потратить, сколько сил и денег, похуй, мне просто похуй. Мейцо молчит недолго, ободряюще сжав плечо Тэхёна. Поплотнее укутывает его в плед. Во всех действиях сквозит огромное одобрение. И для Тэхёна хоть и остаётся загадкой эта забота и это желание помогать… но он почему-то даже не хочет этому удивляться. Мейцо спас им жизнь. Вот кто герой. Вот кто настоящий полицейский. Вот про кого нужно будет обязательно рассказать Юнги, когда тот очнётся. Да, у Тэхёна с Мейцо не сложилось. Просто потому, что они оба друг в друге, изначально не разобравшись, ошиблись. А могли бы уже быть корешами. Впрочем, что-то Тэхёну подсказывает, что они будут. Где-то, наверное, вот с этого самого момента. — Давай домой, Ким, тебя уже развозит. Я отвезу. — Сейчас… пойдём, я папе спасибо только скажу. — Это ты грамотно, кстати, вспомнил.