Призрак в конце коридора

      Петунья Эванс никогда не была мила и приятна в общении, даже наоборот — чтобы поговорить с ней, неподготовленному человеку требовался флакончик нашатыря или пачка парацетамола. Впрочем, её семье приходилось немногим легче. Болезнь сестры так сказывалась на ней или Петуния просто ревновала родителей к Лили, но дома она всегда пребывала в состоянии сдерживаемого раздражения, готового в любой момент перейти в фазу острой злости. Больше всех доставалось обычно Лили; сама она давно к этому привыкла и на Петунью почти не обижалась — даже лёгкая грусть грозила весьма тяжёлыми последствиями. Да и Петунью можно было понять. Трудно совсем не ревновать, когда с младшей сестрой, и без того почти скорей всего любимицей, так носятся! Лили старалась, как могла, быть милой и понимающей, и всячески пробивалась сквозь растущий между сёстрами ледок. Уезжая, она пообещала писать «часто-часто», и в ответ получила лишь многозначительное «хмм» и поджатые губы. Воодушевляющий ответ.       И всё же письмо для Петуньи — отдельное, написанное особо аккуратным почерком — лежало у Лили в ящике стола и росло даже быстрей, чем письмо для родителей. К субботе, когда наступили первые выходные, Лили перебралась уже на второй листок и не собиралась останавливаться. Ей столько всего нужно было рассказать! Взять хотя бы вчерашнюю находку в библиотеке, этот чудной шкаф, и собрание, и на Барти нужно было пожаловаться. От описания его неприятной властолюбивой натуры Лили смог отвлечь только звонок к завтраку. Она торопливо спрятала письмо на место и пританцовывая полетела в столовую.       Утро было великолепное, солнечное, во всём особняке окна открыли настежь, и по коридорам гулял лёгкий ветерок, а в столовой люстры разбрасывали повсюду яркие брызги света, отражавшегося в их хрусталиках. Настроение за столом царило радостное и приподнятое — один Северус склонился над своей тарелкой так, что волосы едва не падали ему в яичницу. Рядом с его чашкой стоял маленький флакон, полный зеленоватой жидкости. Опять не спал всю ночь из-за кашля, догадалась Лили и вздохнула. Северус упорно отказывался сказать мадам Помфри о своей проблеме, несмотря на то, что в последние недели ему стало хуже. Он твёрдо заявлял, что это просто недолеченный с зимы бронхит, никак не связанный с Эм-Тринадцать, и не признавал никакого лечения кроме народной медицины и отваров своей матушки. Не то, чтобы в них не было толка… но бронхит отвар уже вылечил бы. И Северус отлично это знал, что делало его упрямство ещё более несносным. Однако сегодня утро было такое хорошее, что Лили не захотела лишний раз с ним ссориться.       — Доброе утро! — улыбнулась она, легко, как пушинка, опускаясь на свой стул. Северус настороженно глянул на неё из-за спутанных волос: гадал, ждать ли очередных упрёков. Потом понял, что упрёки на сегодня отменяются, и тоже улыбнулся.       — Доброе. Пока тебя не было, Поттер с Блэком умудрились перевернуть кастрюлю с кашей, так что овсянки мы сегодня лишились.       — Вот же негодяи, я так рассчитывала на тарелочку! Но что-то я не вижу следов разбоя.       — Они опрокинули её на ковёр, — слегка невнятно пояснил сквозь кусок тоста Ремус. Лили показалось, что Северус от звука его голоса помрачнел ещё больше. — Чарити и горничные пришли в ужас, но мне кажется, они не из-за каши так боятся.       — А из-за чего?       — Из-за Барти, — снова подал голос Северус. Говорил он быстрей и громче, будто боялся, что Ремус его перебьёт. — Не сомневаюсь, он устроит Поттеру с Блэком хорошую головомойку, когда увидит, во что они превратили ковёр. И Чарити с девушками за компанию.       — Ну что ж, — Лили тоже положила себе яичницы и философски заметила, отрезая бекон: — Может быть, это научит их бережней относиться к чужим вещам.       — Джеймса — пожалуй, Блэка — вряд ли. — Ремус мрачно расправился с остатками тоста и уставился через весь стол на Сириуса. У него это превращалось в привычку: день, похоже, считался прожитым зря, если Сириус не отвечал на этот сердитый взгляд и не затевал игру в гляделки. Лили такое положение дел решительно не устраивало, и она предложила, в надежде отвлечь Ремуса от глупостей:       — Давайте прогуляемся после завтрака, а? Сходим до города, а то всю неделю тут просидели взаперти.       — Да что в этом городе такого, захолустье ещё хуже нашего, — Северус пренебрежительно дёрнул плечом и откинул назад прядь, полоскавшуюся в тарелке. — И домашки у нас по горло, лучше ей заняться.       — А я не против, — согласился Ремус. Кажется, он и сам был рад оказаться подальше от Сириуса. — Хочешь, поищем книжный, найдём тебе что-нибудь из детективов? Привезёшь домой контрабанду, — добавил он с лёгкой усмешкой.       — Звучит отлично! — обрадовалась Лили. Перспектива вправду была весьма заманчива, и потенциальных новостей для письма сразу прибавилось. Надо будет обязательно купить на почте какую-нибудь симпатичную открытку; может это немного умилостивит Петунью?       Однако взглянув на Северуса, Лили почувствовала, как собственный восторг застревает у неё в горле — таким недовольным выглядело лицо друга. Ведь у него кашель, конечно, он не хочет гулять, а она об этом забыла! Заливается тут соловьём, ещё бы в ладоши захлопала… Лили стало немножко стыдно за свою несдержанную радость.       — Северус, — она осторожно коснулась его локтя, — с тобой все хорошо?       Глупый вопрос, самый глупый из всех возможных — она сама дала ему путь к отступлению. Северус действительно стиснул в кулаке вилку и ответил чуть ли не сквозь зубы:       — Все со мной нормально. Если так хочешь, иди гуляй. Я останусь.       — Уверен? Хочешь, мы принесём тебе что-нибудь из города?       — Не надо мне ничего, идите уже. А то ты же три часа собираться будешь, я тебя знаю.       — Ничего не три часа! — шутливо возмутилась Лили и принялась за яичницу. Покончив с завтраком, она на прощание похлопала Северуса по плечу: — Ну, не скучай, мы скоро!       Собралась она в самом деле быстро; гораздо дольше пришлось уговаривать Чарити отпустить их за пределы поместья. Мистер Реддл несколько дней назад спешно уехал в Лондон по делам, оставив дом на Чарити с Барти и так и не дав указаний насчёт прогулок. Узнать, что думал по этому поводу Барти, не удалось: сразу после завтрака он сослался на какие-то чрезвычайно важные и срочные дела и заперся в кабинете, где громко гремел стеклом. Судя по всему, выходить оттуда раньше обеда Барти не планировал, и Чарити осталась в одиночестве.       — Даже не знаю, Лили, — качала она головой, протирая очки. — Я сама бы вас отпустила, конечно, но вдруг мистер Реддл был бы против?       — А вы ему не говорите, он и не узнает, — предложила Лили, но Чарити только руками замахала:       — Что ты, что ты, ни в коем случае! Он же нам доверяет, мы не можем его обманывать… И все-таки что же мне с вами делать?       — Да ничего с нами не случится, мы совсем ненадолго. Так, воздухом подышать.       Может, будь с ней Барти, всё сложилось бы совсем иначе, но одна, без всякой поддержки и совета, Чарити в конце концов сдалась.       — Ладно, идите, под мою ответственность. Осторожней там, приглядывайте друг за другом. И пальто не забудьте, холодает! — крикнула она, когда обрадованная Лили побежала сообщать Ремусу хорошие новости.       Пальто оказалось нелишним: несмотря на ярко сияющее солнце, в лесу было ветрено и прохладно. Исполинские ели мерно покачивали густыми лапами, золотостволые сосны задевали верхушками редкие облачка. Снизу с полей долетал сладковатый запах вереска, Лили жмурилась и жадно вдыхала его всей грудью. Вереск пах домом. До их старого коттеджа на побережье отсюда были сотни и сотни миль, но она чувствовала себя так, словно и он, и море спрятались за поворотом дороги. Хотелось забыть про всё, побежать прямо по траве, по этой нежной лиловой дымке, а потом упасть в цветы и смотреть в высокое-высокое, пронзительно синее небо — такого неба в Англии не бывает. Лили и не думала раньше, что так соскучилась по Шотландии, по её холмам и лесам, по этой удивительной свободе, которой здесь словно пропитан воздух. Ей вспомнился их отъезд в Коукворт: она совсем маленькая, и ей совсем непонятно, зачем куда-то уезжать из дома, ведь здесь хорошо! Мама бьётся над ней всё утро, уговаривает её и так и этак, но малышка Лили непреклонна. Петунья ворчит, что надо просто её отшлёпать, да и дело с концом, однако её, как всегда, никто не слушает. У Лили уже дрожат губы, она хочет плакать от грусти и несправедливости — ей не нужен другой дом в городе, где пыльно и шумно, и нет никакого моря. Тогда папа берёт её на руки, серьёзно смотрит в глаза и говорит: «Запомни, малышка, можно увести шотландца прочь от гор и моря, но нельзя унести горы и море из его души. Они всегда будут с тобой». И Лили, впервые за долгие месяцы, снова улыбается.       Где-то среди густых шотландских лесов взрослая Лили тоже улыбнулась. Наверное, эта нехитрая мысль и помогла ей тогда прижиться на новом месте и не горевать целыми днями по потерянному дому. Горы и море остались волшебной детской сказкой, в которую малышка Лили горячо верила, твёрдо убеждённая — она обязательно вернётся домой. И безошибочное детское чутьё её не подвело. Дом встретил Лили как старого друга, цветущими полями и светлыми надеждами. А впереди, ясное как летнее небо, виднелось счастливое будущее.       За всем этим сиянием она совсем позабыла о Ремусе, из-за которого, собственно, и затевалась вся авантюра. Он неторопливо шагал рядом и во все глаза таращился на лес, словно встретил бог весть какое чудо. Лили только улыбнулась его изумлению — ох уж эти городские! Впрочем, чего ждать от человека, никогда не видевшего леса? В этом своём упущении Ремус сам вчера признался, когда после ужина Алиса заспорила с Поттером о том, как правильно ставить палатку в лесном походе. Признание вышло очень неожиданным; Лили была уверена, что Ремусу не нравится говорить о себе и своей старой жизни в Кардиффе. Если кто-то задавал ему вопрос, он мгновенно тушевался и либо отмалчивался, либо отбивался какими-то общими безликими фразами, по доброй же воле от него нельзя было услышать ни словечка. Кто-то — кажется, это был Сириус — не без ехидства предположил, что у него ужасное прошлое, о котором ему просто стыдно рассказывать.       Сириус, конечно, был тот ещё козёл, но, наблюдая украдкой за Ремусом, Лили вынуждена оказалась признать, что некое зерно правды в его ехидстве есть. Временами Ремус резко замыкался, уходил в себя, и с лица у него пропадало всякое выражение, а взгляд пустел и стекленел. Выяснить причину этих странных припадков так и не удалось: Лили знала слишком мало, чтобы предположить хоть что-нибудь, а при любой попытке узнать больше упиралась в частокол вежливых и уклончивых ответов. Разумеется, всё это играло против Ремуса, делая его не самым хорошим рассказчиком, что, по счастью, искупалось одним важным достоинством — он превосходно умел слушать. Ему можно было рассказывать любую ерунду, нести сущий бред, а он слушал и никогда, никогда не перебивал. Не привыкшая к такому вниманию Лили поначалу даже путалась в словах, однако подбадриваемая его интересом, постепенно смелела и находила всё новые и новые истории; благо, их у неё было предостаточно. Но если ничего подходящего случаю не находилось, приятелям это никак не мешало: с Ремусом не только интересно говорилось, с ним ещё и замечательно молчалось.       В этом же замечательном молчании они сейчас шагали через лес, иногда только перебрасываясь коротким взглядом. Дорога выманила их в поля, при свете дня оказавшиеся ещё просторней, провела мимо ещё зелёных изгородей и исчезла под булыжниками мостовой. И сразу тишину разбил многоголосый гул, аромат вереска уверенно заглушили запахи нагретого железа и асфальта, краски и уличной пыли. Толпа гуляющих подхватила ребят, донесла до широкой Виктория-стрит, вытолкнула на площадь, полную толкотни и суматохи. Здесь звякали колокольчики лавок, кричали женщины, под ногами путались девочки в расстёгнутых пальтишках и мальчики в залихватски сдвинутых набок кепках. После величественного, чопорно-тихого Реддл-холла у Лили голова пошла кругом от этой суеты.       — Мне кажется, или тут слишком шумно? — рассмеялась она, глядя на толпу сквозь пальцы, чтобы глаза привыкли к пёстрой площадной круговерти.       — Оглохнуть недолго, — Ремус приподнялся на носках и смотрел поверх голов, будто что-то искал. На секунду глаза у него странно блеснули, и тут же погасли вновь. — Поищем место потише?       Первый же прохожий с готовностью объяснил, как добраться до городского книжного, и Лили бодро потащила Ремуса в указанный переулок. Стены домов в нём лепились друг к другу, стягивая переулок каменным корсетом, мостовую покрывал ковёр из размокших окурков и старых газет. Возле дверей околачивались подростки — почти все с сигаретами, в кожаных куртках; к ним под порывами ветра жались хихикающие девчонки. В спину Лили кто-то намекающе свистнул, раздался смачный шлепок.       — Вот это па-а-авезло! — заметил не слишком-то трезвый голос. — Где такую цыпочку отхватил?       — Слышь, полосатик, красотками делиться надо! — загоготал другой, когда Лили в испуге прижалась к Ремусу. Он положил ладонь ей на спину и не оборачиваясь процедил:       — Это не ваше дело.       И словно спичкой чиркнул рядом с пороховой бочкой — мальчишки зашевелились, по переулку прокатился недовольный гул. Нетрезвый голос рассердился:       — А ты страх не потерял, урод? Сунулся в наш переулок и ещё будешь собачиться? С твоей рожей надо сидеть тихо и носа на улицу не показывать!       — Вы что себе позволяете?.. — Лили возмущённо стиснула кулаки, обернулась на голос. Сейчас она, не посмотрев ни на какие правила приличия, врезала бы негодяю промеж глаз, если бы только его увидела. Но Ремус не дал ей сделать и шагу.       — Идём отсюда, идём! — Сама Лили идти не желала, поэтому он просто схватил её за плечи и повёл за собой, как ребёнка. В спины им летели неприличные крики и ругань, что-то просвистело в воздухе. — Не упрямься, ну!       — Да как они… да что они… — у неё не хватало слов описать злость, клокотавшую в груди. Оставалось только громко и гневно дышать, мысленно желая неизвестному негодяю всяческих страшных кар. Воздух в переулке стал липким, как чьи-то грязные пальцы; Лили спрятала лицо в воротник пальто, чтобы меньше чувствовать эти противные прикосновения.       Ремус не выпускал её, пока они не оказались на совершенно другой улице, куда чище и просторней. Там он посадил Лили на скамейку возле какого-то магазинчика, а сам привалился к стене и пощупал затылок.       — Как ты, ничего? Сильно напугалась? — он вытряхнул из волос покрытый пеплом окурок, тихо выругавшись сквозь зубы. Лили тактично сделала вид, что не слышала последних слов.       — Да всё нормально, я в порядке. Ух, вот же негодяи! Как они могли такое… такое… была бы я мальчиком, уж они бы у меня! — она угрожающе взмахнула кулаком. Злость всё никак не отступала, лицу было горячо. Эти мерзавцы в зеркало давно не смотрелись, иначе поняли бы, кто здесь настоящие уроды. Уроды — даже от сказанного мысленно во рту у Лили стало солоно и жгуче. Сразу вспомнился вчерашний вечер, Чарли, кричащий вслед Флёр то же гадкое слово. В груди болезненно сдавило.       — Эй, эй, Лили, ты чего? — испугался Ремус. — Что-то случилось?       — Ничего такого, это не из-за них.       — А из-за чего? Ты вчера тоже была сама не своя, тебя что-то тревожит?       — Нет… Да, — призналась Лили. Носить в себе тревогу было словно ходить с зажжённой бомбой, тяжело и опасно. Лучше уж рассказать. Ремус обязательно выслушает, а риск взорваться вместе с бомбой станет куда меньше.       — Ты же видел у нас такую маленькую девочку, Флёр Делакур?       — Француженку-то? Видел, конечно, а что с ней?       — На неё вчера один из братьев Уизли накричал, обозвал уродиной. С ней случилось что-то вроде истерики, мне… мне кажется, это был припадок.       — Может быть. Наверное, поэтому она не пришла сегодня завтракать.       — Не пришла?       — Не-а, ты не видела? Паршивая история выходит, — Ремус хмуро пнул оказавшийся рядом камень. — Я слышал, как Чарли ругался на неё Биллу, чуть со злости не лаял. Уверял, что это она его довела, нарочно. Вот и разбирайся, кто виноват…       — Может быть, мы можем как-то им помочь? — робко предположила Лили, стараясь не думать о том, как холодеет вокруг неё воздух.       — Да станут ли они слушать? Мы им не родители, не учителя. Полезешь воспитывать и только больше рассердишь.       — Но нельзя же все оставлять вот так! Кто-то должен объяснить им, что это недопустимо. Они ведь делают сами себе хуже, как они вылечатся? Такое ужасное слово… господи, бедная девочка!       Эти слова вырвались у Лили против воли, она не сумела сдержать ноющую в груди тревогу. От неё немедленно загорчило на языке, за ушами вспыхнула острая боль. Прикусив губу, Лили вытащила из сумки бутылку воды, сделала несколько больших медленных глотков. Глубоко вдохнула, унимая зачастившее сердце. Ей нельзя терять над собой контроль, нужно сохранять самообладание. Боль слегка притупилась, но не исчезла. Хуже того: кожу начало мелко покалывать, она вся натянулась, точно высохла.       — Что с тобой? Это из-за… — Ремус запнулся, однако всё было и так ясно. Лили заставила себя улыбнуться, хотя от этого стало только хуже:       — Все хорошо, не бойся. Я в норме. Сейчас приму успокоительное и всё будет просто… — внутри всё похолодело, когда рука нащупала в сумке только холодное стекло бутылки. Спасительного пузырька не было. — О, Боже…       — Что, что такое?       — А ведь собиралась, — простонала Лили, схватившись за голову, — собиралась и забыла! Вот бестолковая, Сев был прав!       — Ни черта он не прав, нашла, кого слушать! — возмутился Ремус. Он накрыл её дрожащую ладонь своей, заглянул в глаза: — Послушай, тебе сейчас нельзя паниковать. Слышишь? Дыши глубже, вот так. Отлично, теперь обопрись на меня, и мы пойдём домой. Всё будет хорошо, только не паникуй, ладно, не паникуй…       Лили послушно встала, не видя ничего вокруг. Кожу кололо уже невыносимо, в горле набухал комок. Ей хотелось разрыдаться — но глаза оставались издевательски сухими. О, небо, если бы только она могла плакать, как все, а не ходить всю жизнь по краю в страхе умереть от любой мелочи! Нет-нет-нет, нельзя об этом думать, ей нельзя сорваться, она должна справиться… должна добраться до дома… удержать себя, суметь…       Резкая боль пронзила грудь, сбила с ног яростной волной. Лили упала, едва успев выставить вперёд руки. Нет, не сейчас, взмолилась она, но было поздно: кровь леденела, кожу обожгло холодом. По виску скатилась капля, другая, третья, они забарабанили по мостовой.       — Господи, нет, нет, — Ремус рухнул на колени рядом с ней, — Лили, держись, держись, пожалуйста, я сейчас!       Она ощупью нашла протянутую бутылку. От холода ломило зубы, стекло скользило в мокрых пальцах, глаза уже застила плёнка, но Лили не останавливалась, жадно глотая воду. Боль начала утихать. Понемногу, по чуть-чуть — и вдруг ужалила змеёй между рёбер. Всё тело свело судорогой, Лили пошатнулась, и бутылка со звоном ударилась о мостовую. Во все стороны полетели острые осколки. Это был конец, и боль, словно почуявшая это, набросилась с новой силой. Руки ослабли, и Ремус подхватил Лили у самой земли; его самого трясло, как в лихорадке.       — Что стряслось? — сквозь плёнку пробились очертания высокой фигуры. — Мальчик, что происходит?       — Воды, пожалуйста, воды! Скорее, она умирает! Умирает, слышите?!       Лили уже едва могла слышать. Звуки сливались в единый гул, перед глазами темнело. С лица текло ручьями, а внутри всё горело и рвалось, требовало хоть каплю влаги. Каплю, всего одну капельку… одну…       — Прочь с дороги, живо!       Новый, будто знакомый голос прорвался в спутавшееся сознание. Лили грубо вырвали из рук Ремуса, рывком подняли голову. В горло пролилось что-то горькое, притупившее жжение, но этого было мало, ей нужно было ещё, ещё… Кто-то распахнул пальто, отрывая пуговицы, и горячая ладонь легла на сердце, вторая сжала лоб.       — Дыши как можно глубже! — велел знакомый-незнакомый. — И расслабься, сейчас будет очень больно. Люпин, отвернись! Да отвернись, чтоб тебя!       Новая волна боли прошила Лили насквозь, она закричала, забилась, но горячие руки были сильны. Сердце вдруг обдало стужей, и оно замерло. Наверное, это смерть, подумала Лили.       Она умирала бесконечное мучительное мгновение. А потом боль пропала. Совсем. Словно и не было её никогда. Хриплый жадный вдох, ещё один, и тёмная пелена спала с глаз. Лили не без труда вытерла лицо воротником. В двух шагах на мостовой сжался Ремус, перепуганный не меньше её самой, бледный как мертвец. Его кепка где-то потерялась — и это что, седые пряди у него в волосах? Он поймал её взгляд и тут же сгрёб Лили в объятия; у него были ледяные руки, а сам он оказался горячий, точно печка. Лили, дрожа и всхлипывая, зарылась лицом ему в свитер, страшно колючий, но это было неважно: она наконец смогла почувствовать тепло, почувствовать себя снова живой.       — Слава Богу, — шептал Ремус, гладя её по спине, — слава Богу, слава Богу…       Они, наверное, ещё долго сидели бы так посреди улицы, прижимаясь друг к другу, если бы где-то наверху не зазвенел громкий голос:       — Аккуратней, аккуратней, Ремус, не задуши свою подругу. Мне, конечно, приходилось спасать людям жизнь, но тут, боюсь, все мои приёмы будут бессильны.       Барти Крауч привалился к стене магазинчика и вытирал руки большим клетчатым платком. Его плечи тяжело вздымались и опускались, словно он пробежал марафон и никак не мог отдышаться. Из магазинчика выглянула какая-то женщина с выражением тревоги на лице, явно собиравшаяся вмешаться, но Барти властно махнул рукой:       — Не переживайте, миз, всё уже в порядке. Больше мы вас так не побеспокоим — правда же, ребята?       — Да, да, к-конечно, — быстро кивнул Ремус. Под внимательным взглядом Барти и встревоженным незнакомки он весь как-то сжался и стыдливо заливался краской. — Простите нас.       — Да, простите, пожалуйста, мы не хотели, — повторила Лили. Только сейчас она осознала всю кошмарность их положения. Боже, а ведь Чарити предупреждала… и почему она её не послушала?       — В таком случае мы, пожалуй, пойдём, — Барти оттолкнулся от стены и спрятал платок в карман. — Лили, ты сможешь идти сама? Или, — уголки его губ дрогнули в слабой усмешке, — я должен просить Ремуса донести тебя домой на руках, как Прекрасную Даму?       — Ни в коем случае, я дойду сама!       Лили ещё пошатывало, но она решительно поднялась и одёрнула пальто, стараясь выглядеть настолько внушительно, насколько это позволяла влажная одежда и мокрые волосы. Ей было определённо лучше, хотя по всему телу разлилась неприятная слабость. Ремус неловко коснулся её локтя; он протянул ей отлетевшие от пальто пуговицы, а затем неожиданно стащил с себя куртку и накинул ей на плечи.       — Ветер. П-простудишься ещё… — пробормотал он смущённо. Барти, наблюдавший за ними, странно хмыкнул.       Едва они отошли достаточно далеко, чтобы женщина из магазинчика не могла их слышать, он тут же потёр переносицу и с досадой заговорил:       — Ну мы же вас предупреждали! Кто мешал вам подождать, пока мистер Томас не вернётся и всё не решит?       — Прости, Барти, мы…       — Что «мы»? Вы хоть подумали, как вы рискуете? А ведь не успей я вовремя, ты бы сейчас плакал горькими слезами. Пойми, мне Поттера с Блэком хватает, я надеялся, что уж вы-то двое будете ответственными!       — Мы… я… это не повторится, обещаю! — Ремус едва ли не стукнул себя кулаком в грудь от избытка чувств.       — Очень на это надеюсь, — проворчал Барти. — Если мистер Томас вообще позволит вам снова выходить на улицу.       Лицо Лили запылало от стыда. Ну вот, теперь из-за её глупости накажут остальных! И что ей стоило быть немножко терпеливей — но нет, ей же всегда неймётся, нужно всё, здесь и сейчас. Лучше бы они и правда остались дома. Сейчас бы делали с Севом уроки и ни о чём не переживали…       Она так глубоко провалилась в эти невесёлые мысли, что не заметила, как идущий впереди Ремус резко остановился, и налетела на него.       — Что такое?       — Мне вроде что-то показалось, — он нахмурился, сдвинул на затылок кепку — и когда он снова её нашёл? — Но сейчас я не уверен…       Лили посмотрела в ту же сторону, однако в этот момент их окликнул Барти и пришлось шевелиться. Ремус не переставал хмуриться и всё время нервно поглядывал на Лили, словно бы боролся сам с собой. Наконец, когда они добрались до городской окраины, он не выдержал:       — Я видел за углом Северуса. Он выглянул, заметил меня и снова спрятался. Я его нашёл ещё в толпе на площади, когда мы сюда пришли, просто подумал, что тебе это не понравится, и не стал говорить.       — Да это для меня не новость, — Лили горько усмехнулась. — За ним всегда водилась эта привычка. Я не рассказывала, как мы познакомились? Он шпионил за нами с Туньей из-за кустов.       — Да уж, оригинально, — было видно, что у Ремуса на языке вертятся совсем другие слова, но он упорно не давал им вырваться и держался вежливо.       — Он правда не так плох, Ремус.       — Я и не говорил, что он плох! Просто меня… меня слегка смущают такие привычки. Я бы нервничал, если бы мой друг за мной следил, словно он мне не доверяет.       — Сев мне доверяет. Но ты же видишь, как легко я попадаю в неприятности — он просто волнуется за меня.       — Ты так думаешь?       Лили посмотрела в его настороженные глаза, сглотнула застрявший в горле комок и сказала:       — Я не могу думать иначе.       — Он тебе что, и это запрещает?       — Да нет, не он, — она сквозь силу улыбнулась. — Я правда верю, что он желает мне добра. И… давай больше не будем об этом.       Ремус не стал спорить. Это была ещё одна его черта, которая ужасно нравилась Лили — немногие в её окружении действительно уважали желание не бередить старые раны или не говорить о наболевшем. Она придвинулась к нему поближе и потеплей закуталась в его куртку, пахнущую сухой землёй и чем-то едким, похожим на дым. Куртка была очень старая, заношенная и затасканная: верхней пуговицы недоставало, манжеты протёрлись, воротник готов был вот-вот оторваться. Ремусу она наверняка досталась от кого-то из старших, потому что даже ему она была великовата, а уж Лили в ней просто тонула. Удивительно, что она до сих пор так хорошо греет. Лили мысленно прикинула, удастся ли оставить куртку у себя подольше, и ещё раз глянула на форму пуговиц — вроде у неё в коробке были похожие. У Ремуса, похоже, совсем плохо с шитьём, надо ему помочь.       На крыльце их ждал Северус; лицо у него покраснело, как от быстрого бега, и дышал он точь-в-точь как Барти после… что бы он там ни сделал. При виде процессии и мокрой Лили в чужой куртке он вскочил и протянул к ней руку:       — Господи Боже, что ты… А я ведь говорил! Кто это…       — Всё потом, Северус, всё потом, — строго прервал его Барти. — Лили сейчас нужен покой, а о подробностях спроси лучше у Ремуса.       Северус стиснул зубы и поморщился — предложение ему чем-то очень не понравилось. Барти не пустил его наверх, но Ремус провожал Лили до самых дверей спальни: на лестнице её снова зашатало, пришлось опереться о его руку. Мимо с шумом пробежал Сириус, на ходу оглушительно свистнув и проводив их громким:       — Эй, голубки, когда свадьба?       Ремус снова покраснел как мак, но теперь уже от ярости. Лили мягко погладила его по сжавшейся в кулак ладони:       — Да наплюй ты на этого придурка. Болтает, и чёрт с ним, не переживай, — маме бы очень не понравилось, как она разговаривает. Видимо, это всё оно — тлетворное влияние мужского общества.       — Я совершенно не переживаю, — сквозь зубы отозвался Ремус. — Делать мне больше нечего… Ты как, тебе легче?       — Да, только устала что-то.       — Это нормально, после такого-то, — он передёрнул плечам. — Ляг сейчас, отдохни, ладно?       — Конечно, — улыбнулась Лили. — Ты уж прости, что всё так вышло. И за куртку тоже, она теперь вся мокрая…       — Чёрт с ней, с курткой, главное, что ты в порядке!       О Чарли и Флёр они больше не заговаривали — ни в тот день, ни на следующий.

***

      С того злополучного утра Лили ни слова не произнесла ни о Чарли, ни о Флёр, но оба они всё равно намертво застряли у Ремуса в голове. Он позабыл про Сириуса и теперь в столовой наблюдал то за Чарли, мешающим своими локтями соседям и упрямо отказывающимся их убрать, то за Флёр, презрительно фыркавшей о каком-то «effronterie monstrueuse» с другого конца стола. При помощи Джеймса Ремус установил, что маленькая француженка считает Чарли чудовищным нахалом и абсолютным невежей. Мнение самого Чарли было намного проще. «Дура» — чётко и коротко высказался он старшему брату. Каждый из ребят свято верил в собственную непогрешимость и, судя по всему, добровольно идти на контакт с противоборствующей стороной не желал. Положение складывалось из рук вон: дети готовились воевать. Ремусу совершенно не улыбалось быть в этой войне мировым судьёй, тем более, что по части дипломатических переговоров у него всегда было неважно. Но, когда во вторник из библиотеки снова понеслась ругань, а затем позеленевший от злости Чарли умчался в башню, оглушительно хлопнув дверью, Ремус внезапно бросил недописанный реферат и побежал за ним. Почему эти дети стали ему так важны? Из-за Лили? Наверное, из-за неё. Вот только и у него самого уже не получалось оставаться в стороне. Что-то не давало закрыть глаза и отмахнуться, что-то гнало его наверх, вслед за Чарли.       Эйб Грей считал это добротой. Но Ремус знал лучше. Его грызла нечистая совесть. Грей был романтиком и идеалистом и поплатился за это. Из-за Ремуса. Теперь всё, что он мог — не допустить подобной катастрофы снова.       Перед дверью он несколько раз глубоко вдохнул и пригладил волосы. Независимому Чарли явно не понравилось бы, что о нём тревожатся и бегают, как за мал… за совсем малышом. Ну, была не была!       На стук никто не ответил. Тогда Ремус боязливо просунул голову в щель и огляделся. Чарли сидел на кровати и листал огромную книжку; одной рукой он обнимал здоровенное плюшевое нечто, похожее на смесь птицы и крокодила. Услышав скрип двери, мальчик встрепенулся и уставился на Ремуса пронзительно и недоверчиво.       — Чего тебе? — требовательно спросил он. Ремус почувствовал, как во рту пересыхает и язык прилипает к зубам. Такого тяжёлого взгляда, да ещё и у ребёнка, он никогда не встречал.       — Я х-хотел с тобой поговорить…       — Ты же Люпин, да? Мальчик-оборотень? — С трудом переборов себя, Ремус кивнул. — В книжках пишут, что вы агрессивные и опасные. Это же неправда?       Чарли отложил в сторону свой талмуд и повернулся всем телом. Обычно самого слова «оборотень» хватало, чтобы заставить нервничать даже взрослого, что уж говорить о детях. Но этот мальчишка не казался напуганным или смущённым — ему, скорей, было интересно, как натуралисту, обнаружившему в своём саду редкую бабочку. А Ремус понятия не имел, что ему ответить. Он бы с радостью кивнул и согласился, ведь в книгах чего только не напишут, однако память услужливо подсовывала сцены одну противней другой. Это он-то неагрессивный и безвредный? Чёрт, ну вот зачем он сюда пришёл, знал же, что всё пойдёт не так!       Они подождали немного, изучая друг друга взглядами. Потом ещё немного. И ещё. Первым сдался Ремус:       — Интересная у тебя игрушка, — он указал на плюшевое нечто, которое Чарли всё так же крепко прижимал к себе. Дурацкая стратегия, но лучше, чем ничего. — Кто это?       — Это мой дракон, — неохотно признался Чарли. — Его зовут Смауг.       — Смауг? В честь Смауга Ужасного?       — Это и есть Смауг Ужасный! Он такой же, как в книжке: даже дырочка на груди есть, сам посмотри!       Полный благородного негодования, Чарли спрыгнул с кровати и сунул дракона Ремусу под нос. Вблизи стало видно, что он вовсе не плюшевый, а связан из толстой шерсти, причём не слишком-то хорошо — но точно с любовью. Ремус ласково погладил Смауга Ужасного по кривоватой морде и заглянул под брюхо. Дырочка и в самом деле была: шерсть в этом месте нарочно подобрали другую, яркую. Чарли раздувался от гордости:       — Это мама вязала, а я следил, чтобы всё было как положено! А то про эту дырочку все вечно забывают!       — Да потому что читают кое-как, — вздохнул Ремус. Как же он понимал этого мальчика! — А ты, выходит, «Хоббита» любишь?       — А то! Мы его сейчас читаем, — возбуждённый Чарли ткнул пальцем в талмуд на своей подушке. Кажется, разговор свернул в правильную сторону: его лицо светилось оживлением. — Правда, я уже читал, но Смауг нет, так что я читаю для него. Жаль только, что там картинок нет, — добавил он со вздохом, — я бы посмотрел на настоящего Смауга.       — У меня есть картинки, — слова сорвались у Ремуса с языка даже прежде, чем он их осознал. Глаза Чарли так и впились в него: жадные глаза фаната.       — Правда? Ты сам их рисовал?       — Н-ну, да, — мозг такое повышенное внимание пугало, и он отказывался вести разговор нормально, выдавая исключительно невнятное смущённое заикание. — Правд-да, там только Г-гэндальф и Бильбо, но… но Смауга можно н-нарисовать сейчас!       В глазах Чарли заполыхало пламя, он радостно подался вперёд, но вдруг насупился и снова уставился с прежним подозрением:       — Ты серьёзно? Не смеёшься?       — Да с чего бы мне смеяться?       — Потому что «Хоббит» для детей, — устало, точно маленькому, пояснил Чарли. — А ты вон какой взрослый. Взрослым не интересны детские сказки.       — Ну, во-первых, не такой уж я и взрослый, — рассмеялся Ремус. — А во-вторых, не такая уж это и детская сказка. Там дальше такое началось…       — Что началось? Там было что-то ещё?       — А как же, там был «Властелин колец»! Ты не знаешь? Пойдём ко мне, покажу.       Ремус приглашающе махнул рукой. Чарли колебался: мальчик явно не привык сходу доверять всяким подозрительным взрослым. Наконец он решился и, покрепче стиснув Смауга, бочком выбрался на площадку. В комнату Ремуса он заглянул с опаской — а потом увидел полки, заставленные книгами, и потерял дар речи. Особенно его заворожило собрание Кристи, занимавшее целую полку. Ремус усмехнулся и полез наверх за Толкином и альбомом. Книги составляли добрую половину всех его вещей, если не бóльшую. Пожалуй, идея привезти их сюда всё-таки была правильной.       — Обалдеть… — выдохнул Чарли восхищённо. — И ты всё это читал?       — К сожалению, не всё, но я на пути к этому. Вот, смотри, это «Властелин колец». Хочешь — возьми, почитаете потом со Смаугом. А сейчас мы его зарисуем!       Карандаш у Ремуса всегда был наготове, специально для таких случаев. Они пристроились на полу возле кровати и занялись делом: Смауг позировал, Чарли придерживал, Ремус зарисовывал.       — Слушай, а у тебя голова не болит оттого, что ты столько читаешь? — поинтересовался Чарли, когда они добрались до крыльев. У вязаного Смауга они оказались немножко разной длины, но, к счастью, нарисовать их одинаковыми было проще простого.       — Болит временами, — честно признался Ремус, стирая вспомогательные линии. — Тогда я иду гулять, чтобы проветриться. А иногда продолжаю читать, если слишком хочу узнать, что будет дальше.       — А я и так знаю. Я все свои книжки уже читал. Некоторые даже дважды…       — И не скучно?       Чарли как окаменел. Он опустил взгляд и чётко, по слогам, процедил:       — Мне не бы-ва-ет ску-чно! Я умею себя занять, ясно? — и отвернулся, красный и сердитый. В руке у Ремуса дрогнул карандаш, на бумаге появилась неряшливая кривая.       Ну конечно, конечно, он же «Маугли», лингвималик! Как я сразу не понял? Несчастный мальчик — он ещё такой независимый, наверняка никогда не просит помощи. Вот же не повезло…       Ремус прикусил губу и хмуро потёр лоб. Если на небе всё же есть Бог, у этого придурка отвратительное чувство юмора. Дети ведь ни в чём не виноваты. Ох, скорей бы лечение мистера Реддла начало действовать, тогда все они вздохнут свободней!       Сбоку послышался странный шмыгающий звук, и Чарли вытер нос рукавом. Утешать его словами, пожалуй, было чревато — такой и фонарь может поставить. Перебирая в уме более безопасные варианты, Ремус рассеянно опустил руку в карман. Пальцы встретились с гладким и шуршащим.       — Чарли, шоколадку будешь?       Чарли быстренько ещё раз прошёлся рукавом по лицу и обернулся:       — Буду.       Шоколадка была самая вкусная на свете: ореховая. Не вот эта непонятная масса, в которой на всю плитку встретится дай бог пара стыдливо жмущихся друг к другу кусочков, а настоящая, крепкая, с цельными орехами, которыми так весело хрустеть. Ремусу это всегда помогало. Если всё настолько плохо, что хуже некуда, съешь шоколадку — проблемы, конечно, никуда не денутся, зато решать их будет уже не так грустно. Чарли, кажется, был того же мнения. Он мигом проглотил шоколад и теперь с удовольствием облизывал пальцы.       — Ну что, полегчало? — улыбнулся Ремус, убирая остатки. В ответ последовало довольное «м-м-м», не требующее никаких пояснений. — Тогда продолжим? Нам его ещё раскрасить надо!       К сожалению, задумать было куда легче, чем исполнить задуманное. Ремус неплохо управлялся с цветом, но всегда предпочитал простой карандаш всем остальным, потому не привёз с собой ничего, чем можно было бы как следует раскрасить Смауга Ужасного. Ни Чарли, ни его брат не могли похвастаться страстной тягой к искусству, а потому их арсенал художественных принадлежностей был ещё меньше — он попросту отсутствовал. Совместными усилиями перебрали всех остальных ребят, но увы: ни одна кандидатура не подходила, чтобы ограбить её на предмет красок или хотя бы хорошей коробки цветных карандашей. Чарли погрустнел и сник. Казалось, над ним вот-вот появится тучка и окатит его дождём, такое несчастное было у него лицо. И тут он вспомнил:       — Я видел недавно коробку красок в библиотеке. Большую такую, баночек на двадцать. Только… — лицо его стало ещё несчастней, и он горько и скорбно вздохнул.       — Только что? — на самом деле Ремус уже подозревал, что же так огорчило Чарли. Вариант оставался один из одного. Про себя он подумал, что это очень неплохая возможность решить все проблемы, притом мягко и ненасильственно. Если, конечно, он справится и не выставит себя дураком.       — Это коробка той дуры Делакур, — пробубнил Чарли, всем своим видом показывая, как он презирает упомянутую дуру. — Она ни за что с нами не поделится.       — Почему? Разве она жадная?       — Она дура, вот она кто! Ничего не понимает, лезет, куда не просит, обзывается, а потом истерики закатывает и все её жалеют!       — А мне она показалась довольно милой девочкой, — удивлённо протянул Ремус. — Неужели она так ужасна?       — И даже ещё хуже. Вот пойдём попросим, и ты сам увидишь!       И Чарли, не обращая внимания на попытки Ремуса его остановить, схватил вязаного Смауга подмышку, поддёрнул свои короткие штаны и выбежал из комнаты. На лестнице загремел топот его тяжёлых ботинок. Ремус спешно последовал за ним. Новая ссора детей, а тем более очередной припадок Флёр совершенно не входили в его планы, и он ругал себя на чём свет стоит: идиот, полоумный идиот, ну что ты натворил! Теперь попробуй-ка, реши проблему мирно. Чарли сейчас придётся с боем оттаскивать от девочки, не то без кровопролития уже не обойдётся. Хорош дипломат выискался, нечего сказать!       На счастье Ремуса, он был значительно больше Чарли и бегал вдвое быстрей, а потому сгрёб упрямого юнца в охапку прямо у дверей девичьих спален. Чарли такое бессовестное злоупотребление силой и властью привело в страшное возмущение. Он принялся вырываться, извиваясь как ужонок.       — Поставь меня на землю, на землю поставь, говорю! Так нечестно!       — Я хотел с тобой сначала поговорить, а ты убежал, — пропыхтел Ремус, которому управиться со здоровым и крепким мальчишкой было не по силам. Не без облегчения он поставил Чарли на пол. — Теперь выслушаешь?       — Ну чего ещё?       — Обещаешь, когда мы войдём к ней, не грубить и не кричать? И дурой не называть? Сомневаюсь просто, что нам это поможет достать краски.       — Ладно-ладно, обещаю, — торопливо и неохотно пообещал Чарли. Похоже, у него в адрес Флёр скопилось множество разнообразных и довольно нелестных слов, которыми он с удовольствием бы воспользовался.       Флёр выглянула не сразу и на незваных посетителей взглянула без особой радости. Казалось, ей очень хочется не говорить с ними вовсе и просто захлопнуть дверь, но девочка всё же пересилила себя и чопорно осведомилась:       — Как могу помочь?       Чарли ответил ей своим тяжёлым взглядом и ринулся в наступление:       — Нам нужны твои краски! — затем немножко подумал и добавил с огромным усилием: — Пожалуйста.       — Зачем вам к’гаски? — Флёр заняла оборону в дверях, скрестив тонкие ручки на груди.       — Нужны, и всё.       — Вы что, п’гидумали что-то нехо’гошее? Мальчишки всегда п’гидумывают нехо’гошее! — авторитетно заявила девочка, решительно тесня позиции Чарли. Тот попытался сдержать натиск и броситься в контратаку.       — Да что ты несёшь, ду… — он осёкся, когда Ремус тихонько кашлянул, замялся, судорожно почесал лоб и перешёл на лёгкую артиллерию: — Что ты придумываешь, кто тебе сказал? Мы ничего не задумали.       — Тогда почему ты отнетиваешься?       — Чего-о-о? Чего делаю?       — От-не-ти-ва-ешь-ся. От’гицаешь.       Чарли наконец догадался и насмешливо фыркнул. Ремус, глядя на его лицо, блестевшее от сознания своего превосходства, только потёр со вздохом кончик носа. Старая добрая тактика «если кончились аргументы — придерись к грамматике». Всегда работает.       — Эх, ты. Правильно говорить «отнекиваешься», поняла?       Флёр высокомерно тряхнула красивыми белокурыми волосами. Тактика Чарли с треском провалилась.       — Все ‘гавно, пока ты не ‘гасскажешь, к’гаски не дам.       Наступило напряжённое затишье: ребята перешли в фазу позиционной войны и теперь мрачно играли в гляделки. Уши Чарли так покраснели, что едва ли не дымились, у Флёр в распахнутых глазах заблестели слезинки. Эти двое определённо друг друга стоили. Неизвестно, сколько они могли так простоять, поэтому Ремус взял на себя смелость выкинуть белый флаг.       — Нам нужно раскрасить один рисунок, — он улыбнулся Флёр в надежде смягчить её.       — Какой ‘гисунок? Я должна его видеть!       — Это ещё зачем? — вскинулся Чарли, разгневанный посягательством неприятеля на военную тайну. — Дракона мы рисуем.       — Тем больше! Вд’гуг он у’годливый?       — Да ты… — на этот раз он сумел остановиться сам, — ты же его не видела, откуда ты знаешь!       — Я хочу знать, на что используются мои к’гаски. Покажите ‘гисунок, — неприятель выставил ультиматум и не намеревался отступать ни на дюйм.       Мальчикам пришлось подчиняться грубой силе. Флёр препроводили до художественной мастерской и торжественно предъявили ей портрет Смауга. Девочка долго созерцала портрет взглядом опытного критика, хмурилась, потирала лоб и наконец постановила:       — Ну, он неплох. Хо’гошо, я дам вам к’гаски. Но я буду следить за вами!       Мимолётная радость на лице Чарли исчезла так же быстро, как исчезает бутылка лагера при появлении полисмена. Он обернулся к Ремусу и выразительно кивнул в сторону Флёр — весь его вид выражал решительный протест. Увы, утешить его было нечем.       — Это её краски, Чарли, — шепнул Ремус ему на ухо. — Она имеет право видеть, как мы их используем. Нам не стоит сейчас с ней ссориться, нужно придумать мирный путь.       Удивительно, но Чарли не стал возражать, напротив: покрепче обнял вязаного Смауга и принялся изобретать мирный путь. Он изобретал его, пока Флёр бегала за красками и кисточками, пока важно объясняла разницу между оттенками Ремусу, смотревшего на неё предельно серьёзно, пока выбирали подходящие кисти. Мог бы изобретать и дальше, и, наверное, в конце концов к чему-нибудь да пришёл бы, однако в этот момент Флёр требовательно дёрнула его за рукав.       — Ну что?       — Ты не слышишь меня. Я спрашиваю, как зовут твоего яще’га?       — Смауг зовут. И он не ящер, он дракон!       — Какая ‘газница? — Флёр легкомысленно пожала плечами. Такого Чарли снести не мог. Чувства его так клокотали и кипели, что он мог только яростно открывать и закрывать рот, точно дракончик, лишившийся пламени. Ремус, наконец выбрав подходящую кисть, посоветовал:       — Почему бы тебе не взять книгу и не показать, в чём разница?       Чарли благодарно кивнул и убежал за «Хоббитом». В ожидании него Флёр устроилась поближе к рисунку и сыпала вопросами. А зачем здесь шипы? А что за дырочка? А какого он будет цвета? Половину слов она еле выговаривала, но ей это совершенно не мешало — слова лились из неё бурным потоком, останавливать который казалось просто опасно — ещё наводнение устроит. Когда вернулся Чарли со своим талмудом, она ласточкой взвилась к нему, сметя попутно аккуратно разложенные на полу кисти.       — Как ты можешь так любить д’га… д’га… д’гаконов?! — от изумления Флёр никак не могла вдохнуть как следует. — Они же такие ст’гашные и опасные!       — Ничего они не страшные. Это всё люди придумали, чтобы было не так стыдно золото у них воровать, — уверенно возразил Чарли. Он пристроился возле Ремуса, раскрыл книгу на первой странице и ласково погладил вязаного Смауга. — Всем от драконов нужно только золото. Тебе бы понравилось, что твой дом всё время осаживают какие-то бронированные муравьи и пытаются отрубить твою голову?       — Наве’гное, нет…       — Вот и им не нравится. Всем так интересно слушать про рыцарей — и никого не волнуют чувства драконов. А вот если бы кто-нибудь пришёл к нему с добром, попытался приручить…       — Но ведь Смауг забрал сокровища у гномов, — заметил Ремус вполголоса. Он осторожно смешивал краски на куске картона и поглядывал на ребят через плечо — на случай, если снова потребуется останавливать войну. — Они ему не принадлежали.       — Кто тебе сказал? Может, эта гора принадлежала его прадеду!       — Ждите, ждите! — вмешалась держащаяся за голову Флёр. — Я путаюсь: какие гномы, какая го’га?       Чарли ухмыльнулся, словно только этого вопроса и ждал.       — А вот послушай, — он расправил страницу. — «В норе под землей жил-был хоббит»…       Хоббиты привели Флёр в такое громкое умиление, что Ремусу на секунду стало страшно, не вылетят ли стекла. Чарли был невероятно доволен; он посматривал на бывшую неприятельницу с возросшим уважением и торопился ответить на все её вопросы — а вопросов было хоть отбавляй. Над гномами они смеялись уже вдвоём, и Ремус позволил себе незаметно выдохнуть. Пожалуй, это вполне считалось за перемирие. Даже удивительно, выходит, его дипломатические способности не так уж чудовищны. Всё-таки Чарли был прав, приручить дракона — или дракончика, — не так уж невозможно. Иногда нужно лишь немного терпения. Ну, может быть, ещё шоколадка с орехами.