Призрак в конце коридора

Are you going to Scarborough fair? Parsley, sage, rosemary and thyme Remember me to one who lives there She once was a true love of mine «Scarborough Fair»

      — Ах ты сволочь!       — Побереги дыхание, Поттер.       — Ты за это еще ответишь, Нюнчик.       — Очень страшно, трепещу от ужаса!       Северус нагло усмехался. Он был в полной безопасности и прекрасно сознавал это. Ну еще бы: стоило Джеймсу или Сириусу пальцем до него дотронуться, и он пожаловался бы Барти, а там — прощай, Реддл-холл! Поэтому мальчишки были вынуждены лишь бросаться пустыми угрозами. Сириус, белый от злости, вцепился в спинку своего кресла, словно бы отгородившись им от Северуса, чтобы не сорваться и не броситься на него с кулаками.       — Знаешь, что раньше делали с доносчиками, а? — ядовито поинтересовался он. — Им отрезали язык. Так что на твоем месте я ходил бы по дому оглядываясь.       — Ах, — фыркнул Северус, скрестив руки на груди, — как жаль, что от вас обоих убрали все ножи в доме, потому что иначе мы все наверняка уже чего-нибудь недосчитались бы.       — Ничего-ничего, — сквозь зубы пообещал Джеймс, — у меня завалялся где-то перманентный маркер — мы еще напишем тебе на лице «СТУКАЧ». Посмотрим, как ты заулыбаешься тогда…       — Ха, и это все, на что вы способны? Впрочем, большего я от вас и не ожидал.       Ремус слушал их, сидя совсем рядом. У него на коленях лежал раскрытый том Диккенса, но он не мог разобрать ни строчки. Он должен был встать и остановить это, прекратить свару, пока мальчишки не сцепились друг с другом. В конце концов это была его обязанность, он же староста, черт возьми! Он знал это — но не мог. Смелость, с которой он осаживал Джеймса и Сириуса всего несколько недель назад, куда-то испарилась. Он в ужасе чувствовал, как больше не может пойти им наперекор. Словно та история с Биллом что-то в нем сломала, отняла у него возможность быть непредвзятым. Он не вмешивался, прячась за своей книгой — значит, был заодно с Джеймсом и Сириусом. И (как бы страшно ему ни было это признавать) в глубине души он думал, что Северус совсем немного, но заслужил подобное отношение. Ведь это же он сдал Сириуса и Джеймса Барти.       Они узнали это случайно. Северус проговорился во время очередной перепалки; оказалось, что он все-таки застукал ребят. К счастью, не всех, и Питеру с Ремусом не попало — но Джеймс и Сириус были в ярости. Северусу была объявлена война — кровавая и без всякой надежды на вооруженный нейтралитет, не то что на мирное завершение. И первый этап этой войны разворачивался прямо сейчас на глазах у Ремуса. Ремус презирал себя за это. Он мог быть тем, кто выкинул бы белый флаг и добился хотя бы временного перемирия. Но он молчал, позволяя Сириусу и Джеймсу злословить, как им было угодно.       — Что ж, вы достаточно меня напугали, а теперь, если позволите, у меня много других важных дел, — Северус не удержался от еще одной усмешки. — Надеюсь скоро увидеть, как вы пакуете свои чемоданы, девочки. Буду очень по вам скучать.       Это было последней каплей. Едва Северус сделал шаг, Сириус выставил ему подножку, и он растянулся на ковре.       — Что, Нюнчик, — оскалился Сириус, прижав его к полу, — ты уже не такой бесстрашный? Мы еще кое-что можем.       — Двое на одного? О как отважно!       — Зачем же двое? — пожал плечами Джеймс. — Я с тобой и один разберусь. Сириус, придержи его.       Они переступали черту. Рыли себе могилу — а Ремус не мог ни слова сказать против. Он понимал, что они чувствуют. Слишком хорошо понимал. Сириус между тем все ехидничал:       — Ну что ж ты глазами так вращаешь? Страшно, да? Не бойся, мы быстро       — Я даже рукава закатывать не буду, — пообещал Джеймс. — С такой сопливой девчонкой, как ты, долго возиться — стыд для уважающего себя мужчины. — Он демонстративно хрустнул пальцами. — Или может все-таки выпустим его, а, Сириус?       — Ты что, — хохотнул тот, — чтобы он быстренько уполз в свою нору?       Этого нельзя было допустить. Угрозы — одно, а драка… Ремус зажмурился и захлопнул книгу, готовясь вмешаться, но не успел. В библиотеке появилась Лили.       — Поттер? Сев? — ахнула она. — Что, черт возьми, здесь творится? Блэк, оставь его в покое!       — Ни за что, мы только начали!       Лили побагровела от гнева.       — Вы переходите уже все границы! Блэк! Слезь с него сейчас же! Что он вам сделал?       — Ну, — у Джеймса был вид человека, крайне серьезно обдумывающего заданный ему вопрос, — дело в самом факте его существования, если ты понимаешь, о чем я.       — Именно, — мрачно заявил Сириус, пытавшийся совладать с извивающимся Северусом, — он существует только для того, чтобы доносить на других! Хорошую змею Барти пригрел у себя запазухой!       — Что за бред вы двое несете?       — А то ты не знаешь. Это твой скользкий дружок выдал нас Барти со всеми потрохами!       — Врешь, Поттер. Откуда ты знаешь?       — Да он сам проболтался!       — Ты? — глаза Лили сузились, между бровей легла складка. — Это правда, Сев?       Северус поглядел на нее нервно, даже испуганно.       — Я… Да! — заявил он упрямо. — Я все сделал правильно, Лили! Они нарушали правила, они виноваты! Я восстановил справедливость, иначе они бы и дальше этим занимались! Что в этом такого?       — Но в этом нет никакой справедливости! — возразила Лили. — Барти никогда не был справедливым, ты знал, что он придумает для них самое ужасное наказание! Поттер и Блэк идиоты, но даже они такого не заслужили! Это было не правильно, а подло, Сев!       — Понял? — Сириус ухмыльнулся, как-то нехорошо. Словно бы жестоко. — Готовься всем рассказывать, что тебя вздули, как девчонку, Нюнчик.       — Перестань, Блэк! Я же сказала: отпустите его!       — Эванс, ты в своем уме? Твой дружок — скользкий стукач!       — Вот только не изображай из себя невиновного! Вы нарушали правила! Вы рискнули безопасностью!       — Ты сама только что сказала, что мы не заслужили наказания!       — Вы не заслужили того наказания, которое вам назначил Барти, — отрезала Лили. — Но на самом деле вы ничуть не лучше — нападаете вдвоем на одного, зная, что он не даст сдачи! Отпустите его, сейчас же! Ну!       Они с Джеймсом встретились взглядами — точно сталь зазвенела о сталь. Джеймс неожиданно рассмеялся, покладисто поднял руки и вскочил:       — Ладно, так уж и быть, только ради тебя! Сириус, выпусти его. Повезло тебе, что Лили оказалась рядом, Нюнчик.       Сириус с явной неохотой слез у Северуса со спины; тот вскочил на ноги, отряхиваясь.       — Мне не нужна помощь… от паршивых грязнокровок!       Все застыли. Мягко говоря недружеское отношение Северуса ко всем не-англичанам было известно, но Лили была его лучшей подругой и ее шотландские корни, казалось, ничего для него не значили…       Лили прищурилась.       — Очень хорошо, — сказала она спокойно. — В следующий раз я не стану тебе помогать. Кстати, на твоем месте я бы пересмотрела приоритеты… и помыла бы, например, голову, Нюниус.       — Ах ты!.. — Джеймс сгреб Северуса за воротник. От него чуть дым не шел, так он кипятился. — Извинись перед Лили!       — Нет! — взвизгнула она. — Я не хочу, чтоб ты заставлял его извиняться! Ты ничем не лучше него!       — Я?! Я никогда в жизни не называл тебя… сама знаешь как!       — Ты нападаешь на людей и издеваешься над ними просто потому, что они тебе не нравятся! Вы задирали его еще до того, как он вас сдал! И ты считаешь, что правила, безопасность — это все не для тебя, а для простых смертных!       — Я просто хотел сделать так, чтобы ты не грустила! — отчаянно выкрикнул Джеймс.       — Ах, так ты еще и о себе думал тогда, а не о Билле? Боже правый, я не понимаю, как ты вообще носишь свою чугунную башку! Меня от тебя тошнит!       Она развернулась и быстро зашагала прочь.       — Лили! Погоди, Лили! — Но она даже не обернулась. Джеймс несчастно поглядел ей вслед, закусил губу, словно бы борясь с чем-то — а потом повернулся к Северусу. — Ну все, Нюнчик, ты допрыгался…       Если бы Джеймс его ударил, события приняли бы непоправимый оборот. Тут Ремус наконец вскочил со своего места.       — Хватит! Стойте, вы все!       — Ремус, что ты…       — Одумайтесь! — перебил его Ремус. — Вы и так на грани исключения! Выпустите его — или хотите, чтоб вас выгнали?!       — Захлопни пасть, оборотень! — огрызнулся Северус.       — К твоему сведению, у меня есть имя. Не нарывайся, Северус. Может быть, ты поступил «по закону», сдав Блэка и Джеймса Барти, но сейчас ты первый начал. И поверь мне, если понадобится, я тоже смогу об этом рассказать. Разошлись по разным углам, живо!       — Но, Люпин…       — Мне повторить? Если вы не забыли, я все еще сраный староста, поэтому будьте любезны меня слушаться! Разошлись по углам!       И он тоже выбежал из библиотеки. Следом сразу загремели шаги.       — Люпин! Люпин, постой! — Сириус догнал его на площадке лестницы, схватил за кофту, но Ремус вырвался.       — Не трогай меня, не лезь ко мне!       — Люпин, ты…       — Блэк, не заставляй меня жалеть о том, что я вас покрываю! — бросил Ремус не оборачиваясь. Он взлетел на второй этаж и постучал в дверь Лили.       — Уйдите.       — Лили, это я, Ремус!       Возражений не последовало, и Ремус просунул голову внутрь. Лили сидела на кровати, обхватив колени руками. Вид у нее был совершенно раздавленный.       — Можно? — она равнодушно пожала плечами, мол, делай что хочешь. Ремус осторожно сел рядом. В следующее мгновение висок Лили прижался к его виску. Он ожидал было слез — а потом все вспомнил, и ему стало еще обиднее за подругу. Полагалось что-то сказать, как-то ее подбодрить, но все правильные подходящие фразы куда-то пропали из его головы, поэтому он молча обнял Лили за плечо и притянул ее ближе.       — Знаешь, я ведь что-то такое подозревала, — проговорила она тихо. — Но закрывала глаза. Думала, что смогу его исправить. Старалась останавливать. А получается, он просто продолжает это делать это у меня за спиной… Понимаешь, когда я переехала в Коукворт, он стал моим первым другом. Помогал мне освоиться, рассказывал обо всем, мы вместе ходили в школу. И у него никого не было, кроме меня. Может, ты был прав, он пытался за мной следить. Я надеялась — это потому, что он переживает за меня, волнуется. Но, ты знаешь… — Лили придвинулась вплотную и опустила голову ему на колени, — сейчас мне кажется, что все совсем не так. Он словно пытается контролировать меня. Как будто я ему принадлежу, как вещь. Но я же не вещь, понимаешь, Ремус? — ее голос стал жалобным, словно она убеждала не столько его, сколько саму себя. Ремус погладил ее по голове.       — Конечно, понимаю. Никакая ты не вещь.       — Он ведь проговаривался. Все эти «я тебе не позволю», «ты не можешь», «где ты, с кем ты»… Я правда думала, что я ему нужна. Но теперь все вижу. Для него я просто «грязнокровка», как все остальные….       В дверь постучали.       — Уходите!       — Лили, прости меня!       Лили вздрогнула и уткнулась лицом в живот Ремусу.       — Не-ет, нет, ну почему сейчас…       — Лили!       — Не хочу тебя расстраивать, — шепнул Ремус, — но он может тут долго стоять.       — Думаешь?       — Он упорный, ты лучше меня знаешь.       Она тяжело вздохнула и поднялась. Передернув плечами, как от холода, Лили накинула халат и неохотно приоткрыла дверь. Северус стоял на пороге с видом таким же раздавленным, как у Лили. Его взгляд растрогал бы любого — кроме тех, кто знал, что произошло в библиотеке.       — Прости меня.       — Уходи.       — Прости меня!       — Можешь не трудиться. — В голосе Лили не осталось ни намека на слабость и жалость, он был холоден как лед. — Я вышла только потому, что боюсь, что ты проторчишь здесь весь вечер.       — Да. Я бы так и сделал, — глаза у Северуса загорелись. — Лили, я не хотел обзывать тебя грязнокровкой, это у меня просто…       — Сорвалось с языка? Слишком поздно, Северус. Я много лет находила тебе оправдания. Я думала, я верила, что ты беспокоишься обо мне — но ты беспокоился только о себе, ты и сейчас беспокоишься… куда ты смотришь?       Северус смотрел на Ремуса — а тот жалел, что не спрятался в какой-нибудь угол. Он почти физически ощущал исходившую от Северуса ревность и злость. Огромного труда стоило не начать перед ним извиняться. Вот в чем-в чем, а в этом он точно не виноват!       — Ты… с ним?       — Это тебя не касается. Ты продолжаешь лезть в мою личную жизнь — я не обязана отказываться от друзей, потому что тебе они не нравятся.       — Но он же об…       — Ты не смеешь так его называть.       Северус открыл было рот, но так ничего и не сказал. Лили плотнее запахнула халат и выпрямилась.       — Я больше не могу закрывать глаза. Ты выбрал свою жизнь, я — свою.       — Нет… Послушай, я не хотел…       — Обзывать меня грязнокровкой? Но ведь всех остальных ты именно так и зовешь, Северус. Почему же я должна быть исключением? Называй вещи своими именами.       Северус забормотал, попытался что-то объяснить, но Лили бросила на него презрительный взгляд и захлопнула дверь. Плечи ее тут же поникли, она обхватила себя руками.       — А если у него будет приступ, Рем?       — Это не твоя вина. — Ремус потянул ее обратно на кровать, где она свернулась комочком у него на коленях. — Нельзя позволять обращаться с собой как с вещью. Ты правильно поступила.       Лили благодарно ему улыбнулась и прижалась покрепче.       — Когда все кончится — я имею в виду, когда мы вылечимся, — я лягу и буду просто плакать от счастья. Пока слезы не кончатся.       — А когда они кончатся, можно съесть пинту шоколадного мороженого — лучшее лекарство. А, кстати, — он вытащил из кармана остаток шоколадки и развернул обертку, — возьми. Попробуй, вот увидишь, полегчает.       Она разломала шоколад на дольки и протянула ему одну. Ремус рассеянно откусил, поглаживая Лили по плечам. Лили сосредоточенно жевала и теребила прядь волос.       — Ох, надеюсь, у него все-таки не будет приступа…       Ремусу очень хотелось сказать, что Северус вообще-то уже взрослый мальчик и должен уметь справляться с приступами сам. Чтобы промолчать, он поспешно запихал в рот свою дольку шоколада.       — Может, зря я его так защищала перед Блэком и Поттером?       Вот здесь смолчать он не мог.       — Они тоже хороши: вдвоем на одного, — кто бы говорил. Ты вообще отсиживался в кустах, трус паршивый. Ремус по старой привычке потянулся было к медальону, но рука нащупала лишь пустоту. Лили почувствовала его движение и беспокойно завозилась:       — Ты чего?       — Н-нет, ничего…       — Это из-за Северуса, да? — понимающе спросила Лили. Точнее, это ей казалось, будто она понимает, что происходит. — Он ругался с тобой у меня за спиной, да? Он тебя оскорблял?       — Ну-у-у… — Ремус замялся. Не хотелось ябедничать — а врать он не умел. — Мы с ним просто не очень ладим…       — Ремус, — Лили перевернулась на спину и посмотрела на него внимательно и серьезно, — ну ты-то понимаешь, что он не прав? Ты никакое не чудовище. Неважно, что он говорил       Да неужели? Ты не шутишь? Мы-то гадали, думали, а оно вон все как просто! Ну прям гора с плеч! Дышать стало легче! Хорошо, что есть те, кто знает тебя лучше, чем ты сам, да, Ремус? — с горькой иронией оскалился Полоумный Люпин.       — По-моему, так далеко он не заходил. Не помню, чтобы Северус называл меня чудовищем.       Ага, только монстром и животным — но это же совершенно другое, разница громадная! Ты разве не чувствуешь?       — Как бы ни называл, все остальное было не лучше. Он вел себя ужасно. Не слушай его, хорошо?       — Я… я постараюсь.       Лили все еще была бледна и нервничала, поэтому Ремус остался у нее до самой терапии, всячески стараясь ей помочь и как-нибудь ее подбодрить. С ней рядом он и сам чувствовал себя спокойнее. С Лили всегда было хорошо, даже просто молчать. И она была такая… родная. Словно у меня появилась сестра, — думал Ремус, с нежностью наблюдая, как она заправляла за уши волосы и смешно морщила нос, когда те снова падали на лицо.       Нет, словно она всегда была. Просто я о ней не знал.       Они лежали рядышком на кровати и штудировали книжку по вязанию: узнав, что Алиса очень бережет свои ноги, Лили задалась целью связать ей теплые гетры, но все никак не могла найти подходящий узор и выбрать цвета. Ремус честно вспоминал все, что знал о цветовых сочетаниях, композиции и прочих умных профессиональных вещах, которые могли бы как-то пригодиться. К терапии они определились, что обязательно нужны «треугольнички и что-то светлое, может, бежевое»; Лили довольно улыбалась, уверяя его, что это уже огромный прогресс. Она изо всех сил старалась не провалиться в депрессию, а он изо всех сил старался оттащить ее от края — даже отпускал какие-то дурацкие шутки, которые Грей любил травить на уроках (это была его любимая забава: сказать что-то безумное и нелепое и смотреть, как мучается Ремус, готовый зайтись хохотом).       На терапию они пришли вместе. Весь сеанс Лили сидела возле него, так близко, что ее колено касалось его. Ремусу казалось, что она подрагивает, и он страшно жалел, что не может обнять ее еще раз.       Терапия Лили выпотрошила. Она встала с трудом и пошатнулась, сделав первый шаг. Ремус немедленно подхватил ее под руку:       — Тебе надо лечь. Пойдем, пойдем.       Они вышли в коридор — и прямо за дверями наткнулись на Северуса. Он отпрянул в сторону, словно дожидался здесь намеренно. По всей вероятности, расплывчатое «уходи» было слишком сложным для его понимания, и он решил, что можно по-прежнему потакать своим нездоровым привычкам. Например, следить за лучшей подругой.       Лили отвернулась от него. Ее губы дрогнули.       — Ах, ну конечно, — язвительно отозвался Северус, скрестив руки на груди, — нос воротим. Завела себе своих «друзей», — кавычки в его голосе слышны были, наверное, за милю, — и я сразу стал не нужен.       Она, не глядя на него, ровным, только чуть дрожащим от волнения голосом заметила:       — Мы в одинаковых условиях, Северус. Ты тоже мог найти здесь друзей, но ты предпочел заводить врагов.       — Да что ты говоришь! Твои так называемые «друзья», — и снова кавычки, — липнут к тебе только потому, что я из тебя сделал почти нормального человека. Увидел бы тебя кто-нибудь из них несколько лет назад, и, уверяю, результат был бы совсе-ем другой. Слышишь? — никто с тогдашней тобой и разговаривать бы не стал! Я все отдал, чтобы сделать тебя той, кто ты есть, понятно, все! И на себя мне не хватило!       Губы Лили дрогнули еще раз. Ремус пожалел, что дал себе обещание больше никогда не ввязываться в драки.       — Это неправда, не слушай его. Пойдем, Лили.       Глаза у Северуса опасно сощурились. Ремусу невольно захотелось отступить из-под этого тяжелого взгляда.       — Ты… — угрожающе тихо процедил Северус. — Это все ты. Я говорил тебе держаться подальше от нас — но ты не слушал. Ты влез и все испортил! Ты настроил ее против меня! — он распалялся все сильнее, забыв, что в коридоре они не одни. — Это все твоя вина, ты, сволочь!       — Северус!.. — вскинулась Лили.       — Нам было хорошо, пока не появился ты! Ты все разрушил! Ты отнял ее у меня! Ненавижу тебя, чертов ты оборотень, ненавижу, ненавижу!       — Северус…       Ремус не успел договорить: Северус что было сил толкнул его в грудь. Он зашатался, выпустил руку Лили. Еще один толчок — и он рухнул навзничь как подрубленное дерево. Тотчас же сверху что-то навалилось. Северус встряхнул его за ворот.       — Лучше б тебя здесь вообще не было!       А потом ударил. Не слишком умело, но все равно очень больно. Ремус запрокинул голову, кусая губы. Северус разжал пальцы — он тяжело упал обратно. В голове гудело, окружающие звуки доносились как из-под воды. На него обрушился еще один удар. Голова мотнулась в сторону, и только тогда челюсть запоздало прошило болью. Рука сама собой сжалась в кулак, ногти впились в кожу. Ремус, стискивая зубы, усилием воли разжал ее обратно.       Что ты творишь, идиот! — в ужасе взвыл Полоумный Люпин. — Врежь ему! Он избивает тебя — а ты будешь просто лежать и терпеть?! Хватит быть тряпкой, встань и дай ему сдачи!       Нет.       Что?! Ты не можешь! Ты должен встать!       Ты ничего не понял? Ты забыл, что случилось с Сириусом? А с Питером? Я не хочу снова давать ему волю. Я не встану.       Удар по другой скуле. Воротник снова дернули, Ремус приложился затылком о паркет и едва не оглох — так шумела кровь в ушах. Прямо над ним нависало искаженное яростью лицо Северуса: глаза выкатились, крючковатый нос заострился, губы кривились в злобном крике.       — Ненавижу тебя! Чудовище!       Лили повисла на нем, пыталась остановить, но Северус грубо сбросил ее, и она шлепнулась на пол.       И теперь тоже не встанешь?!       Нет, это терпеть он не собирался. Никто не смеет так обращаться с Лили. Ремус оттолкнулся рукой, почти успел сесть, но толчок в грудь свалил его обратно. Мир содрогнулся перед глазами. На секунду лицо Северуса оказалось совсем близко, огромное и страшное.       Удар в грудь. Снова в скулу. В живот. В другую скулу. Во рту стало солоно. Ремус, махнув рукой на заветы Джеймса, глотал кровь и надеялся, что Северус не станет бить его по носу. Северус как будто услышал его мысли. С жуткой гримасой он замахнулся — но не ударил. Кто-то перехватил его руку.       Сириус.       Он все видел. Поздравляю, теперь он точно решит, что ты настоящее ничтожество! Ты этого хотел?!       С каких пор тебя волнует, что подумает Блэк?       С тех самых, когда тебе хватило дурости протянуть ему руку! Ты только что упал в его глазах так низко, как только вообще можно. Ремус, даже для тебя это сраный рекорд. Можешь гордиться собой.       — Отойди от него, — потребовал Сириус тихо. Северус выдернул руку:       — Иди нахер, Блэк.       — Сам иди. И подальше от Люпина, тебе ясно?       — Ой, гляньте-ка, — по лицу Северуса скользнула ядовитая усмешка, — кто-то завел себе принцессу! Что же скажет твоя благородная семья, когда узнает, как низко ты пал, а?       Лица Сириуса Ремус не видел, но прекрасно мог себе представить, как оно на миг дергается, а потом снова застывает непроницаемой маской.       — Не помню, с каких пор моя семья тебя касается. Повторяю еще раз для тупых: закрой рот и убирайся. Что, правильный английский для тебя слишком сложен, да? Тогда скажу на твоем языке: свали к черту, придурок.       У Северуса заходили желваки; он вскочил, готовый, похоже, ударить самого Сириуса, но тут на лестнице застучали каблуки.       — Где он, что случилось?! — испуганный голос Чарити эхом отразился от стен. — О, святые угодники, Ремус, что с тобой? Сириус, что здесь творится?       Она подбежала к Ремусу и помогла ему приподняться; он с досадой увидел, что снова испачкал кровью рубашку. Сколько можно-то… В его жизни получалось как-то уж слишком много крови — да в нем самом столько не было, Боже!       — Насколько я понял, Ню… Снейп пытался избить Люпина, — холодно заметил Сириус.       — Что?! — Чарити от удивления уронила с носа очки. — Северус, это правда? Ремус?       — Я… я н-не уве… — Ремуса оборвал приступ кашля. Платок он вытащить не успел, и на кофту и брюки тут же осели новые кровавые брызги. Северус уничижительно хмыкнул:       — Очень убедительно. Невинная жертва, как же иначе — только что-то ты не был таким тихим, когда в сентябре Блэка поколотил. Или ты забыл уже?       Глазам бедной Чарити было уже некуда увеличиваться, но они распахнулись еще шире. С видом человека, не понимающего и уже не надеющегося понять, что происходит, она повернулась к Ремусу и молча подняла бровь. Ремус так и замер, даже не успев вытереть кровь с подбородка.       И тут вмешался Сириус. Спокойно и даже как-то лениво он бросил:       — Лично я не понимаю, о чем идет речь. У нас с Люпином были конфликты, не стану отрицать, но мы, — многозначительная ухмылка в сторону Северуса, — все же цивилизованные люди, поэтому проблемы решаем цивилизованно, разговорами. А фантазии Снейпа вызывают у меня лишь недоумение.       — Ремус?..       Ремус нервно сглотнул. Вытер все-таки кровь. И сипло пробормотал:       — М-мы не дрались…       Чарити очень внимательно посмотрела на него, потом вытерла свои очки полой халата и с тяжелым вздохом водрузила их обратно себе на нос.       — Ох, мальчики…       — Чарити, мне кажется, Люпина нужно показать мадам Помфри. — Мир положительно вышел из ума, если Сириус решил поработать его ангелом-хранителем. Интересно, что ему нужно взамен? — И побыстрей.       — А, о, да, да, конечно! — встрепенулись Чарити. — Ремус, дай мне руку. Сможешь встать?       Едва Ремус попытался встать, в глазах все потемнело, тело стало словно ватным, и он упал на руки. В уши снова будто сунули по клоку ваты, голоса Чарити и Сириуса долетали до него издалека. Сириус что-то ему сказал; Ремус попытался ответить, но вместо этого потерял сознание. Опять.       В себя он пришел в медпункте, на знакомой жесткой кушетке. Впрочем, в правильности своих суждений он сильно сомневался, потому что рядом кто-то нежным тонким голосом грустно пел. А медпункт Реддл-холла был для этого последним подходящим местом.       Ты собираешься на ярмарку в Скарборо?       Петрушка, шалфей, розмарин и тимьян…       Напомни обо мне тому, кто там живет —       Когда-то он был моей настоящей любовью.       Кажется, я умер. И мне явился ангел — что очень странно, потому что я не верю в ангелов…       Ремус открыл глаза и с облегчением выдохнул. Во-первых, это оказался никакой не ангел, а Лили, что было намного лучше. Во-вторых, из этого автоматически следовало, что он еще не умер, а это было еще прекраснее.       Скажи ему сделать мне батистовую рубашку,       Петрушка, шалфей, розмарин и тимьян…       Без иголки и нитки, без единого шва —       Тогда он станет моей настоящей любовью.       — Я думал, ты предпочитаешь шотландские баллады. А мадам Помфри не против, что ты так скрашиваешь ее рабочие будни?       Голова трещала по швам, ребра ныли, словно по ним проехался поезд, и все же Ремус улыбнулся, когда Лили взволнованно протянула к нему руку. Ледяные пальцы погладили его по щеке. Он сам потянулся ей навстречу.       — Ремус, я… я ничего не смогла сделать. Я пыталась его остановить, но он как озверел…       — Я видел. Не думай об этом, ты не виновата. — Он потер затылок и нащупал бинт. Неужели разбил голову? — У тебя нет зеркала? Хочу понять, сколько пудры мне придется у тебя украсть, чтобы выйти отсюда.       Отделался Ремус на удивление легко: разбитая губа, кровоподтек на скуле, еще один у виска да перебинтованная голова — могло быть намного хуже. Он быстро ощупал лицо, убедился, что бóльшим уродом, чем есть, к счастью, не стал, и криво усмехнулся:       — Ну, боевые раны украшают мужчину, верно? Пожалуй, обойдемся даже без пудры.       Смешно тебе, трус паршивый? Смейся, смейся, пока можешь! Нашел, чем хвалиться — ты позволил ему вытереть о тебя ноги! О тебя все вечно вытирают ноги, потому что ты тряпка! И никогда не изменишься! Блэку хватило смелости влезть, а ты ждал, пока девочка все не решит!       — Сможешь идти сам?       — Да, конечно, не переживай. Лили, — Ремус накрыл ее ладонь своей, — все в порядке. Мальчишки дерутся.       — Вы не дрались. Он тебя избивал.       — Я не хотел бить в ответ. Потому что… — Потому что ты трусливая крыса, вот почему! — Я просто не хотел, чтобы Северус пострадал. Он сейчас зол и обижен, но это пройдет, и он перестанет так кидаться на нас, я уверен.       — Надеюсь, ты прав…       — Если я в чем и уверен, то в этом. Это пройдет, обязательно. Но пудру все-таки далеко не убирай!       Лили наконец-то слегка улыбнулась:       — Лучше пообещай мне больше не подставлять вторую щеку.       Она ушла, когда из соседней комнаты появилась мадам Помфри и заявила, что наступило время осмотра. Ремус, робея как в первый раз, стянул рубашку и вздрагивал от прикосновений ее горячих пальцев. Мадам Помфри долго его щупала, ворчала сквозь зубы что-то о безответственности, потом неожиданно велела встать на весы — вспомнила, должно быть, свою сентябрьскую угрозу. Результаты ее устроили, поэтому вскоре Ремусу милостиво разрешили одеться и идти, что он незамедлительно и сделал, пользуясь случаем распрощаться с медпунктом поскорее.       Но в коридоре его ждал Сириус.       — Люпин, надо поговорить.       — Не сейчас, Блэк, — буркнул Ремус, проходя мимо и даже не глядя. Сириус дернул его за рукав и на ходу развернул обратно:       — Нет, сейчас! Какого черта? Почему, Люпин, почему? — допытывался он. Его равнодушные минуту назад глаза загорелись, он казался сумасшедшим.       — Что «почему»? Ты разучился говорить на правильном английском?       — Ты же мог… а ты просто лежал и смотрел на него! Почему ты не дал сдачи?       — Это не твое дело.       — Еще как мое! Меня ты за такое же чуть не убил! Чем Нюниус лучше?       Ремус почувствовал, как подгибаются колени. В груди нехорошо заныло, но выволочка от Северуса была тут не при чем.       — Я не хочу об этом говорить, ясно? Оставь меня в покое!       — Но я…       — Ты не услышал?! — рявкнул Ремус, в ужасе понимая, что теряет над собой контроль. — Оставь! Меня! В покое!       Он выдернул рукав и кинулся прочь, сам не зная куда. Комнаты мелькали перед глазами, смазанные, как в ускоренной съемке, звуки исчезали прежде, чем он успевал их разобрать. Только когда под ногами захрустела штукатурка бального зала, Ремус остановился. Здесь его никто уже не нашел бы. Он привалился к стене, тяжело дыша и вытирая о кофту мокрые трясущиеся руки.       Я говорил тебе, что все погибло! Я говорил, что все этим кончится! Какой же ты жалкий! Трус, чертов трус!       — Заткнись… — Ремус стиснул виски. Ему нужен был медальон. На секунду, всего на секунду, только чтобы прекратить эту панику. Ну зачем он отдал его Барти, зачем?       Как же мерзко все это вышло… Он потер кровоподтек на скуле — и еле сдержался, чтобы не впиться ногтями в кожу. Он заслужил эту боль. Заслужил тем, что не остановил Джеймса и Сириуса, когда это нужно было сделать, тем, что прятался от своего долга, свалив все на хрупкие плечи Лили. Ведь это из-за него все так вышло! Вмешайся он, и Северус с Лили расстались бы иначе, и она сейчас не страдала бы так. И опять выходит, что он всего лишь жертва, несчастный и невиновный, которого все жалеют и не знают, кто на самом деле во всем виноват. Ремусу стало невыносимо противно от самого себя. И тут же, воспользовавшись его слабостью, внутри оскалился Волк. Ему, в отличие от Ремуса, умирать со стыда вовсе не хотелось, и он в предвкушении завыл: наверняка намеревался в этот раз подрать его как следует. Огромным усилием воли Ремус встал прямо. Прямо перед ним стоял рояль и до него было каких-то пятнадцать шагов. Он мог их пройти. Он должен был пройти.       Шаг. Второй.       Сегодня ночью мы поднимемся в небо…       Волк протестующе заскулил. Его бесила эта песня. Ремус сквозь боль улыбнулся и набрал больше воздуха.       Потому что и мы летаем       Все вместе.       Шаг за шагом. Медленно. Постепенно. Рука легла на крышку рояля. Он откинул ее и тяжело упал на скамеечку. Аккорд прокатился по залу громом.       Полетим в небо,       Полетим к радуге…       Грею никогда не нравились Скорпионс. Первая половина их песен была для него слишком крикливой, а вторая — слишком унылой. А еще его до зубного скрежета раздражали психоделические обложки их альбомов. И все же у него была целая коллекция кассет с записями, которые он доставал, где только мог. Потому что Ремус Скорпионс просто обожал.       Летите, люди, летите…       Он мог часами лежать и ничего больше не делать — только слушать. Голос Майне обволакивал и успокаивал. Даже если он переплетался с безумными гитарными риффами. Особенно, если переплетался.       Летите, люди, летите…       Ремусу было немного неловко напевать — его хриплый голос только портил мелодию — но руки знали, что делать, а музыка сглаживала все ошибки. Волк, растерявший весь свой боевый пыл, обиженно свернулся в клубок и демонстративно накрылся хвостом. Дышать стало легче, и Ремус уверенней надавил на клавиши.       И я вижу улыбку на твоем лице,       Когда ты смотришь в космос.       Он такой яркий и такой огромный —       Летим, или будет слишком поздно.       Неожиданно гармонию нарушил какой-то посторонний звук. Сбившись на фальшивый, диссонирующий аккорд, Ремус быстро обернулся. В дверях с гитарным футляром на плече стояла удивленная Тонкс. Повисло молчание.       — Ты… — наконец выговорила она, — ты что, голову разбил?       Ремус коснулся повязки — а потом в каком-то странном порыве сдернул ее и смяв сунул в карман. Ему было стыдно предстать таким жалким и перед Лили, но Тонкс… такого позора он бы не снес.       — Так, ерунда.       — И откуда ты знаешь про мою комнату?       — Погоди, в каком это смысле «твою»? Это я ее нашел.       — Это когда это? — Тонкс скрестила руки на груди и прищурилась.       — Еще в октябре, — Ремус по-хозяйски положил руку на рояль, давая понять, что уступать зал он никому не собирается. Но Тонкс не стала спорить: она раздосадованно щелкнула языком и поправила футляр.       — Ладно, уел. Тогда не буду тебе мешать, Бетховен.       — Стой! — как он оказался в двух шагах от рояля, Ремус и сам не успел понять. Тонкс обернулась и вскинула бровь. — Это не значит, что я не хочу тебя здесь видеть! Я имею в виду… оставайся, если хочешь.       Слова были самые обычные, нормальные, но почему-то Ремус вдруг почувствовал себя полным идиотом. Он ждал, уверенный, что Тонкс как обычно покрутит пальцем у виска и уйдет.       Но она не ушла. С усмешкой, которая напоминала самоуверенную ухмылку Сириуса, она скинула футляр с плеча и кивнула в сторону рояля:       — Не испытываешь угрызений совести, что слушаешь врагов народа?       Ремус пожал плечами:       — Ты так говоришь, словно это они бомбили Лондон. Сорок лет прошло почти, Германия тоже меняется. Мне нравится их музыка, и я считаю, что они заслужили, чтобы их слушали. А ты, значит, принципиальная?       — Ну, Нью-Йорк они не тронули, так что личных счетов у меня к ним нет. А этих я просто не распробовала как-то. Я их не понимаю.       Гитара у Тонкс была старая, вся облепленная яркими наклейками и с торчащими струнами; она села на подоконник и пристроила ее между ног. Ремус глядел на ее руки, лежащие на грифе — тонкие, с криво выкрашенными в черный ногтями, — на звенящие от каждого движения цепочки, обвившие шею, и гадал: а какая музыка нравится ей? Наверное, что-то громкое, шумное и «крутое». Наверняка какой-нибудь панк, раз уж Скорпионс не для нее.       Тонкс в ответ таращилась на него с таким же любопытством и дергала кончик струны.       — По тебе не скажешь, конечно, что ты можешь любить нечто подобное, — заметила она с сомнением.       — А чего ты от меня ждала? — хмыкнул Ремус, отворачиваясь обратно к роялю. От такого непрерывного взгляда на Тонкс у него кружилась голова. — «Лунной сонаты»?       — Ну, точно не Скорпионс.       — Мы так и будем спорить о вкусах или все-таки займемся делом? Ты, кажется, собиралась играть? — я весь внимание!       — Нет уж, — рассмеялась она, — я тебя не дослушала, так что тебе и начинать.       — Но тебе же не нравится то, что я играл! — это был какой-то очень странный разговор. Они спорили, подкалывали друг друга — но это больше походило на то, как петухи пытаются получше распустить друг перед другом хвосты, дескать, а я-то лучше буду! И Тонкс эта пикировка, похоже, забавляла. Она невозмутимо махнула рукой:       — А ты сыграй что-нибудь другое! Я не сомневаюсь, у такого образованного мальчика наверняка широкий репертуар. Пожалуйста, маэстро, я внимательно вас слушаю.       Легко сказать: сыграй что-нибудь другое. Что конкретно-то? Ремус задумчиво уставился на клавиши перед собой. Он помнил довольно много песен, только вот сейчас их список казался ему ужасно маленьким. В самом деле, не Аббу же играть — за такую попсу она его, пожалуй, и стукнуть может. Что вообще эти американцы слушают? У них же какая-то своя музыка абсолютно… Интересно, насколько ей не нравится кантри?       — Ну так что, снизойдет до вас сегодня муза, или я могу не надеяться?       — Ладно. — Он потер ладони, согревая пальцы. — Но ты сама меня об этом попросила.       Эта песня тоже была записана у Грея на кассете. В пятнадцать он был от нее без ума — тогда у него появилась мечта уехать после школы в Штаты и жить где-нибудь в степи на маленькой ферме.       Жизнь здесь старая, старше чем деревья,       Моложе, чем горы, крепнет, как ветер.       Приведите меня домой, сельские дороги,       Приведите в место, которому я принадлежу…       Ремус, естественно, кивал и улыбался, когда Грей строил свои грандиозные планы. Они оба понимали, что никогда не выберутся за пределы Кардиффа, но иногда очень хотелось помечтать. К тому же, как оказалось, иногда мечты все же сбываются.       Я слышу ее голос, зовущий меня в утренний час,       Радио напоминает мне о доме, оставшемся так далеко,       И возвращаясь домой, я испытываю чувство,       Что должен был вернуться еще вчера…       Он играл закрыв глаза. Ему незачем было смотреть — он мог ее начать с любого места. А еще ему было страшно, что если он случайно увидит лицо Тонкс, то собьется. Почему? Ремус не знал. Но чувствовал, что так и будет.       Когда он последний раз повторил припев и обернулся к ней, у нее в глазах стояли слезы.       — Как ты… — она помотала головой, вытерла слезы, размазав подводку, и подняла на него взгляд. — Как ты узнал?       — Что узнал? — Ремус ожидал чего угодно, но только не этого. На всякий случай он приготовился прятаться — если Тонкс снова от слез перейдет к гневу.       — Это, считай, гимн моего штата. Хочешь сказать, ты не знал?       — Даже не догадывался.       — Ты так сыграл это… и спел… — Тонкс тяжело и грустно вздохнула. — А еще раз можешь?       Он неуверенно кивнул. Она резко вскинула гитару на колено и хрустнула пальцами.       — Я подхвачу.       Ремус никогда не думал, что Тонкс умеет говорить мягко. А представить ее поющей что-то легкое вообще было выше его сил. Ему пришлось снова отвернуться и закрыть глаза, потому что от ее улыбки он мгновенно забывал ноты. Тонкс вся словно бы светилась какой-то тихой радостью. И Ремусу вдруг, как когда-то Грею, тоже захотелось бросить все и уехать — подальше от мрачной дождливой Англии, к бесконечным степям и настоящим горам, где небо синее-синее и такое высокое, что голова кружится, когда смотришь в него. И остаться там, на маленькой ферме, слушать по вечерам гитару.       И голос Тонкс. Его он мог бы слушать бесконечно.       Приведите меня домой, сельские дороги,       Приведите в место, которому я принадлежу —       В Западную Вирджинию…       — Не думала, что скажу это, — усмехнулась она, — но ты меня впечатлил. Рискнешь повторить свой успех?       — Нет, пожалуй, с меня хватит, я и так нарушаю свои же правила.       — Какие это?       — Я не пою на публике.       Тонкс пожала плечами:       — Ну и дурак. Я это к тому, что, — она на секунду смутилась и… все-таки покраснела? — если голос хороший, глупо не петь.       — Ты мне льстишь, — но внутри у него все обмерло от удивления и восторга. Она не считает его голос ужасным? Это Тонкс-то, которая в принципе отрицает у него наличие любых достоинств? Там за окном мир перевернулся или Апокалипсис настал? — Но не будем спорить. Может быть, Ваше Сопраншество снизойдет до меня и исполнит что-нибудь еще?       — А чего ты хочешь?       — На Ваш вкус, — коварно улыбнулся Ремус. Он облокотился о рояль и закрыл глаза, чтобы не отвлекать Тонкс.       После всего ею сказанного он ожидал чего-то поэнергичнее, чего-то шумного и громкого — каково же было его удивление, когда он узнал в торопливых сбивчивых аккордах мелодию. Он был готов к чему угодно кроме этого.       Ладно, пора признать — удивлять она умеет.       Тонкс хорошо играла: на гитару она смотрела с видом наездника, встретившего свою знакомую лошадь. И петь она умела очень здорово. Но почему-то никак не поднимала глаз от грифа — наоборот, только опускала голову ниже, пока волосы окончательно не спрятали от Ремуса ее лицо.       Я вижу, как ты работаешь, старательно тренируешься,       Играешь день и ночь…       И это звучит гораздо лучше, да —       Ты совершенствуешься с каждым разом…       Всего на миг она подняла голову, они встретились взглядами. Ремус увидел в ее глазах что-то странное. Это было какое-то послание, символ, знак — но он не успел его разобрать. Она снова нагнулась к грифу.       Ты улыбаешься только тогда,       Когда играешь на своей скрипке.       Дам-дам-диддл, я буду твоей скрипкой…       После второго припева лицо у нее стало красное и заблестело от пота. Она заглушила струны и как-то сердито заметила:       — Надеюсь, мистер Строгий Музыкальный Критик, это вас удовлетворит, потому что я подобный трюк повторять не буду.       — Спасибо, мне хватило одного раза. Должен признаться, я удивлен. Я думал, Ваше Вашество больше по панку.       — Тебе не понравилось? — она с вызовом подалась вперед.       — Очень понравилось, и я счастлив, что имел возможность послушать вас.       Тонкс слегка расслабилась и откинулась к стене:       — Так бы сразу и говорил, а то мутишь воду… И вообще, не вижу проблемы — Аббу любят все.       — И даже панки? — насмешливо уточнил Ремус, не удержавшись от шпильки.       — Панк пройдет, а вечное останется. Или ты не уважаешь Аббу?       — Я не понял, сегодня день, когда меня обвиняют во всем подряд? Разве я хоть слово сказал против них?       — Ну ладно, живи… пока. Но учти, я за тобой слежу!       — Буду ходить по дому, оглядываясь. А теперь, с вашего позволения, я откланяюсь и покину вас — у меня недописано эссе для Биннса.       Закрывая рояль, он хлопнул крышкой — чуть громче, чем следовало. А в коридоре долго глубоко дышал, пытаясь прийти в себя. Эссе он закончил еще накануне, но ему нужен был вежливый предлог, чтобы сбежать из зала. С ним происходило что-то непонятное, и впервые это было не из-за Волка. В животе что-то сладко заныло, дыхание на миг перехватило. Этих симптомов он раньше у себя не замечал. Хотя они что-то ему напоминали — что-то очень, очень знакомое. Ремус помотал головой и поспешил прочь от зала. Откуда-то возникло тянущее чувство тоски: словно между ним и чем-то очень хорошим вырастало непреодолимое препятствие.       Скажи ему найти мне клочок земли.       Петрушка, шалфей, розмарин и тимьян…       Между соленой водой и морским песком —       Тогда он станет моей настоящей любовью.       Странные симптомы не получалось классифицировать около недели. А во вторник на Ремуса приходилось дежурство на кухне. Он ползал по истертому полу и старательно собирал тряпкой молоко, пролитое торопыгой Беатрис.       — Раз уж так вышло, проще сразу весь пол помыть, — заметила Сьюзен, куря в форточку.       — Ага, а то вон там брызги аж в другом углу, — согласился Ксено и стряхнул пепел со своей самокрутки.       Ксено Ремусу поставили в пару всего две недели назад. С Питером они не сработались; Ремус подозревал, что бедняга просто его боится, но никак не мог помочь — и поэтому с радостью согласился взять в напарники Ксено, до этого работавшего с Джеймсом. Джеймс для Питера был лучшим вариантом. А вот Ксено — не слишком, хотя бы потому, что к работе он относился с ленцой и предпочитал курить свои чудные, пахнущие лавром и вишней самокрутки и болтать со Сьюзен. Что не могло не раздражать.       — Эй, там, в облаках, Гаутама Будда, — проворчал Ремус, прополаскивая тряпку, — я понимаю, что просветление просто так не снизойдет и ты еще не все благовония скурил — но труд, между прочим, облагораживает душу! Спускайся с небес на землю и помогай.       Ксено расслабленно выдул дым кольцом.       — Джа не работал и нам не велел.       — Не велеть не велел, но и запрещать не запрещал. Твой Джа не обидится, если ты немного потрудишься на общее благо.       — Кругом одни угнетатели…       — Тираны, деспоты и далее по списку. — Ремус поднялся и сунул ему руки выжатую тряпку. — Давай, вперед и с песней!       Ксено театрально возвел глаза к потолку и затушил самокрутку. Пока он вздыхал и охал, Ремус успел выбросить осколки молочной бутылки, найти еще одну тряпку и оттереть все пятна возле плиты. Ему, в отличие от других мальчишек, дежурства, полные «женских» обязанностей, были не в тягость; он рано приучился помогать по дому. Мама никогда не жаловалась, но иногда, когда уборка отнимала у нее и без того короткие выходные, она выглядела страшно усталой и грустной — и Ремус, конечно, не мог остаться в стороне. В первый раз, вознамерившись вымыть полы, он опрокинул ведро с лестницы и свалился сам: не рассчитал и налил воды до самых краев. Когда несколько лет спустя дорос до утюга и тайком попытался помочь маме — прожег дырку в рубашке (хорошо хоть своей, а не отцовской). Зато теперь родители могли бы спокойно уехать куда-то хоть на месяц, точно зная, что к их возвращению дом не только не развалится, но наоборот, будет сиять, как стеклышко. А еще уборка успокаивала: любой полезный труд Волк, как здоровое ленивое животное, презирал, его устраивало жить в грязи. Ничего удивительного, что каждый раз, стоило Ремусу взять в руки тряпку, метлу или еще что-то из страшного списка хозяйственных принадлежностей, он прятал морду под хвост и прижимал его лапами. Повезло так повезло — мало того, что внутри живет монстр, так он еще и ужасный грязнуля!       Рассеянно рассуждая, стал бы Волк хоть немного симпатичнее, если бы его получилось вымыть с мылом, Ремус скреб пол вокруг кухонного стола. Где-то сбоку вздыхал в тяжелых мучениях Ксено. Царила идиллия — которую грубо нарушила хлопнувшая дверь. В кухню с черного входа ссыпался Сириус, за ним вошла Тонкс.       — Привет, Сью! — махнула она рукой. — У вас не завалялась пара яблочек? А то мы, кажется, не доживем до ужина.       — Перебивать аппетит будете?       — Честное слово, умрем с голоду!       — Да ладно, ладно, я шучу, — усмехнулась она. — Посмотрите на буфете.       — О, я их вижу! — оживился Сириус и ринулся к своей цели прямо как был, в грязных ботинках. Ремус мгновенно вырос у него на пути.       — А ну стоять, куда собрался? Мы полы моем.       — Да ладно тебе, Люпин, я быстренько. Потом протрете еще разок, делов-то? Все равно ж моете!       Сириус протиснулся между ним и столом и потер руки. Но это было уже чересчур. Ремус вспомнил, как ворчала уборщица в их школе, когда кто-то бегал по свежевымытому, и его охватило благородное презрение к всем богатым белоручкам. Мокрая тряпка, которую он сжимал в кулаке, с шумом взвилась в воздух — и на брюках Сириуса, на самом интересном месте, расцвело мокрое мыльное пятно. Сириус заверещал как ошпаренный.       — Ты что?! Ты обалдел? За что-о-о?       — Я сказал не топать по помытому в грязных ботинках — ты не послушался. — Ремус удовлетворенно усмехался. Теперь он знал, что Сириус, хоть и крикливый, но на самом деле безобидный — и мог себе позволить немного посмеяться над ним в его же манере.       — Дора-а-а! — взвыл Сириус как ребенок, у которого отобрали конфету. — Дора, меня обижают!       Тонкс только фыркнула в кулак:       — Так тебе и надо, дурачок, сам виноват. Тебя предупреждали. — Сириус обиженно заскулил, совсем как побитый щенок, и она улыбнулась: — Да ладно, не ной, пойдем переоденем тебя. Возьми мою рубашку, прикройся.       Она сама завязала рубашку у него на талии и подтолкнула к выходу:       — Ну ты принцесса, конечно… — потом обернулась в кухню, к Ремусу. — Эй, Люпин! Классный удар.       И подмигнула. У Ремуса на секунду остановилось сердце. А потом заколотилось с утроенной скоростью.       — А… а-ага…       Она исчезла, а он все так же стоял столбом и смотрел на дверь. В голове медленно принимала очертания страшная мысль. И еще не успела она оформиться до конца, как Ксено весело заметил:       — Кажется, мальчик втюрился по уши!       Если я соберу урожай кожаным серпом,       Петрушка, шалфей, розмарин и тимьян…       И свяжу это все в пучок вереска —       Тогда я стану твоей настоящей любовью?