hatred

0       Ненависть пузырится в пробирках, красная, рыжая, желтая — свет распадается на спектр маслянистым бензиновым пятном. Резкий запах бьет в нос, опаляет легкие и бронхи, глаза болезненно слезятся, как у припадочного аллергика в разгар весеннего цветения — не спасает даже, кажется, респираторная маска. Лаборатория медленно издыхает, утопает, растворяется в едких ароматах препаратов и реагентов; неровно, точно нервно, дергается замыленно-желтый свет лампы дневного накаливания. В контраст ей белые отблески полуденного солнца неживыми искрами застревают в стеклах и зеркалах, прячутся, горят. Тишина надломлено звенит в воздухе между редких седых пылинок, спасая, медленно не давая лишиться рассудка окончательно. В помещении словно ничего нет, все мертво, все исчезло, все… только ненависть, жидкая растворенная в физрастворе ненависть кипит на медленном огне горелки и методично распределенного по венам нетерпения.       Здесь царит форменное безумие, умело облаченное в акт святой науки, почти совершенного судьбоносного открытия, второго божественного творения.       Местный властитель отличается угрюмым безучастием к делам света и удивительно живыми глазами в дымке деланного равнодушия. Дмитрий Ларин распространяется о своей работе чуть более чем нисколько и навскидку сходу может придумать как минимум пять причин этому. К слову не приходятся, и далее по списку; своего рода скрытность только играет на руку и… в чем-то, возможно, даже становится вторым смыслом жизни — первый сейчас разлагается на составляющие под действием тепла и реагентов. 1       Феномен парных душ с точки зрения науки изучен весьма и весьма поверхностно, и Дима сомневается, что когда-нибудь дело дойдет до конца. Дикая грань субъективной психологии и объективной физиологии априори является недосягаемой человеческому разуму, едва ли не единственной подлинной религией, если, конечно, исключить тот небольшой пунктик, где центральное место во всем мироздании отводится ненависти. Парадокс завораживает своей отвратительностью: самое святое, что только может существовать в пределах персональной реальности, самое нужное, самое самое априори не может испытывать по отношению к тебе ничего, кроме ненависти — такой изначальной, и потому такой жгучей, такой восхитительной, такой крепкой.       Ученые объясняют парадокс сложно-схожими цепочкам ДНК и гормонами, выбрасывающимися в кровь при появлении того самого арендатора твоего куска души. Здесь важен скорее сам механизм, чем последствия — уж о них-то детям втолковывают с раннего детства, почему-то беря за риторический вопрос «почему». Это уже не простое детское любопытство: слишком взрослые и слишком неправильные темы звучат в трогательных тоненьких голосках.       Почему мы именно ненавидим?       Подобно тому, как альфы конкурируют в стае после гибели вожака, совладельцы эфемерного понятия души делят ее на части: в конце концов, просто выживают, пытаются выживать. Ничего большего. Формальные природные инстинкты так или иначе дремлют в каждом человеке, срабатывая на катализатор в лице того, кто предписан свыше (или сниже, тут как посмотреть). Ларин повторяет эти односложные утверждения каждый день вместо утренней молитвы, превращая их в смысл собственной жизни. Кем бы ни был этот его человек, он не более чем просто претендент на место чего-то особенного в жизни — настолько особенного, что каждый первый готов похвастать абсолютно идентичным аналогом.       Все шло просто замечательно ровно до того момента, когда случилось то, что случилось, но увы, жить от этого стало ни капли не проще и вот совсем не веселей.       На подкорке сознания Дима Ларин никогда не стремился найти половинку своей души, искренне надеясь, что ею окажется какой-нибудь латиноамериканский наркоторговец, отбывающий три пожизненных в тюрьме в Мексике — чтоб уж в самом деле наверняка. К чему весь этот классический фарс? Человека если и ненавидеть, то по какой-нибудь причине; ненависть априори — пустая, бесполезная и донельзя опошленная, да и не ненависть вовсе. Не может это неопределенное Ничто зваться так громко и гордо: ненависть — это всегда ураган невозможности, беспамятства и ослепительно-ярких эмоций, от которых все нутро ходит ходуном, цепенеет, меняется, портится.       Диме не понять пылких идиотов, повернутых на поиске своей половинки: какой смысл в том, чтобы так самозабвенно и скрупулезно искать катализатор своим ненужным биологическим процессам? Какая вообще польза от того, чтобы ненавидеть? Человек может прожить без селезенки, аппендикса или почки; гормональные сбои, бесплодие — тоже в порядке вещей, и ведь никто не считает нужным откидываться; инстинкты подавляемы. Рассуждая так, Дима приходит к выводу, что и ненависть, как обыкновенная защитная реакция на внешний раздражитель — всего лишь побочный продукт эволюции, остаточная деталь, как ногти или копчик. К чему возводить ее в абсолют? Никто ведь не устраивает сект поклонения ногтям и копчикам, а к секте поклонения эволюцие понятие «секты» неприменимо.       Людям нравится придумывать красивые названия тому, что далеко от их понимания и воздействия, но мало кто понимает, как глупо все выходит на самом деле. Большинство не может быть объективно только из-за того, что оно большинство, а значит, нет в ненависти никакой романтики, никакой целесообразности. Можно и нужно ненавидеть своего соседа за начало ремонта в семь утра в воскресенье, можно и нужно ненавидеть невменяемую мамашу за ее неподкрепленные ничем кроме стойкого яжматеринского убеждения амбиции, можно и нужно ненавидеть чиновника за пассивность и отсутствие профессионализма — это не та «конкурентная» ненависть, но она хотя бы оправданна, пусть и далеко не всегда справедлива. Люди любят ненавидеть просто потому, что им так хочется, но ненавидеть из-за псевдонехватки души?..       Дима не верит ни в ненависть, ни в душу, справедливо полагая все это сопливой иррациональной ерундой.       Все идет по известному месту, когда в жизни Димы Ларина появляется тот самый человек.       Если у человека и в самом деле есть душа, то он ее давно и непременно пропил. Если бы душу можно было заложить или продать, его долю давно уже пометили бы браком. Ларин смотрит, как чужой, незнакомый ему человек смеется и смотрит куда-то поверх объектива камеры, и с удивительным равнодушием понимает — это оно. Мерзкое, гадкое, липкое чувство растекается под кожей, сжимает все внутри до физической боли, перетягивает вены в тугой узел. Мужчина на мгновение прикрывает глаза и устало массирует сомкнутые веки — на внутренней стороне пляшут радужные блики, — медленно пытается осознать, когда и почему он умудрился вляпаться так сильно.       Дима много раз думал о том, как все произойдет в реальности. Какой будет он, первый выброс ненужных гормонов в кровь. При каких обстоятельствах все его мироздание потеряет цену и навсегда лишится своей рациональной составляющей. Как угодно, в принципе, но отчего-то идея увидеть своего партнера по душе еще и коллегой по блоггерскому цеху в голову так и не пришла. Здоровенный рыжий голубоглазый алкаш — вот вам и весь предел влажных, мать его, мечтаний на ночь перед сном.       И уж что оказывается самым необыкновенным, Диме словами не передать как все равно. Состояние граничит с шоковым, и мужчина пытается оправдывать себя этим. Чуть позже, возможно…       Ларин смотрит в чужие глаза сквозь призму экрана, ощущая, как внутри поднимается неуместная ярость, как внезапно и остро реагирует тело на совершенно чужого человека, а ведь их разделяет целый город и пропасть незнакомства. Вот и все, пути назад нет. Дима останавливает видео, откидывается на спинку кресла и массирует виски. Неприятный высокий голос с характерным дефектом речи повторяет в голове одни и те же слова, словно обещает поселиться в разуме Ларина навсегда.       Мужчина до крови закусывает губу и задерживает дыхание, тщетно пытаясь успокоить собственное бьющееся в диком ритме сердце. Руки заметно дрожат. Все это походит на помешательство, терминальную стадию шизофрении; Диме приходится ущипнуть себя пару раз, но мимолетная боль лишь усиливает ощущение реальности случившегося. Голова отказывается считать все за правду.       Это мог быть латиноамериканский наркоторговец, но вселенная решила, что лучше Юрия Хованского на роль арендатора души Дмитрия Ларина не подойдет никто.       Окончательно накрывает ближе к рассвету, и не спасает даже светлеющая бессонная ночь в плену собственных болезненных размышлений.       Первой приходит обида — на рыжего алкаша, на судьбу, на самого себя, на посапывающего где-то в районе кухни мопса и снова на рыжего алкаша. Обида по-детски наивна и проста — как спонтанная антипатия к человеку просто потому, что так решили звезды; хотя ведь звезды решили как раз-таки обратное. Дима находит это несправедливым и закипает от собственной иррациональности: к чему обижаться, если апеллировать не к чему и не к кому? А все же вот она, эта очевидная малодушная обида, растекается по венам и щекочет нервные окончания.       В какой-то момент концентрация гормонов достигает предельной кондиции, и с обидой мешается злость, ленивая, тягучая, как та цветастая мешанина из мыла и клея, которую обожают маленькие дети. Она затягивает с упорством зыбучих песков, методично душит, парадоксальным жгучим холодом заползает в глаза и уши. Возможно, даже зыбучие пески более милосердны к обессилевшему путнику, и, сравнивая свою злость с этой коварной неньютоновской жидкостью, Ларин приходит к закономерному выводу о том, что он уже давно мертв — под землей (или под толщами таких вот ярких безумных эмоций) долго не живут.       Бессонная ночь, конечно же, берет свое, так что буйствовать удается только мысленно, медленно и на диво бесполезно. Этого мало, не находящая выхода ярость щекочет белые костяшки пальцев и микрозарядами наэлектризованной злобы комкается на подушечках пальцев, намертво цементируясь с огрубевшей кожей. Дима слишком усталый для чего-то активного и разрушительного, ему в напряг даже задернуть занавески, чтобы излишне любопытный алеющий равнодушием солнечный диск не преломлялся сквозь оконное стекло ему в глаза раздражающим светом.       Наконец, усталость пересиливает, и прожигающая насквозь вены ненависть несколько утихает, обещая в скором времени вернуться вновь. Яркое, безудержное, сумасшедшее постепенно уходит, утекает, и вновь свободное сердце осторожно заполняет печаль. Мужчина едва не смеется от того, как быстро абсолютно незнакомый человек рушит в Ларине все, что тот так старательно, так скрупулезно выстраивал для общества и во что уже почти поверил сам.       Вот вам и полное равнодушие к вопросу о совместимости, вот вам и «похуй».       Наверное, посмеяться все же стоило, пусть и с риском перейти в истерично-сопливую стадию.       Хованский преследует даже в бредовой болезненной полудреме под аккомпанемент взрезающего рассветную тишь будильника. Ночь и ночь с завидным постоянством, как будто с барского (батиного) плеча давая Ларину такой желанный объясняющий все повод к ненависти, вот только это не приносит ни капли облегчения.       Сам не зная почему, Дима увязает в этом дерьме с головой.