Лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Фердинанд фон Шилль Мы должны прощать наших врагов, но не прежде, чем их повесят. Генрих Гейне
Настойчивый стук в дверь повторился. Женя сглотнула, схватила Есеню за руку, когда та повернулась, чтобы открыть двери. — Нет! Не открывай! Это… это он. Не сейчас, сейчас я не готова с ним встретиться! Я не смогу нас защитить! Женя выглядела растерянной, испуганной, Есене стало жаль её, и она даже на несколько мгновений забыла о собственном волнении, хотя у самой коленки подгибались от страха и ожидания одновременно. В висках больно пульсировало, адреналин зашкаливал, и во рту пересохло; когда Бергич сказал ей, она не поверила своим ушам, и сейчас не верила тоже, хотя надеялась, безумно надеялась и страстно желала удостовериться в том, что Бергич не солгал. Она знала, но не была уверена, что выдержит это… а вот Женя могла и вовсе не выдержать. К тому же сейчас она была под действием наркотика, хотя это могло и смягчить удар. Шоковая терапия, так это, кажется, назвал Бергич. Он считал, что только это вернёт Женю к жизни, а уж если это не поможет, то не поможет уже ничего. — Тише, Женя. Не думаю, что это он, — как можно мягче произнесла Есеня. В глазах Жени стоял неподдельный животный страх — такого Есеня ещё не видела, даже когда та стояла напротив маньяка. Но отступать было некуда: стук повторился. — У меня есть пистолет, — на всякий случай добавила Стеклова, похлопав по карману для пущей убедительности. Высвободила руку из хватки Жени и открыла замок. Чуть помедлила, прежде чем всё-таки распахнуть дверь: ей тоже нужно было собраться с силами, подготовиться. Дать слабину она не имела права, ради Жени. Но ждать дальше нельзя было — и заставлять ждать его. Она отворила дверь осторожно, потому что страх Жени передался и ей: вдруг, в самом деле, что-то пошло не так, и там вовсе не Меглин? Но на пороге всё же стоял он, почти даже не изменившийся, лишь чуть осунувшийся и куда более мрачный. Даже неизменные плащ и кепи были при нём. Есеня едва сдержалась, чтобы не броситься ему на шею. И похолодела, когда за её спиной раздался нечеловеческий, дикий крик. Меглин вздрогнул, Есеня резко развернулась и увидела, что одной рукой Женя зажимает себе рот, а во второй держит свой охотничий нож. Родион быстро шагнул в комнату, Есеня захлопнула дверь и закрыла на замок — нижний, самый надёжный. Нельзя было, чтобы кто-то потревожил их сейчас. — Нет! Нет! Это… это… невозможно! — выкрикнула Женя. На неё было страшно смотреть: она побледнела, её трясло, по щекам катились слёзы. Она замерла на месте, словно боясь даже пошевелиться. Родион сделал осторожный шаг к дочери — она отшатнулась от него, вскинула нож перед собой. Впервые Есеня подумала о том, что, быть может, впускать Меглина в дом, когда Женя под кайфом, было ошибкой. Для её не слишком стабильной психики это было слишком серьёзное потрясение и без наркотиков. Есеня несмело перевела взгляд на Меглина и увидела, что тот явно шокирован переменами, произошедшими с Женей. Мог ли он знать, уходя, что его смерть станет таким сильным ударом для неё? Наверняка он думал, что она справится как-нибудь. Он ошибся. — Есеня… Есеня! — забормотала Женя, протягивая к ней руку; из второй, впрочем, она так и не выпустила нож, и это пугало Стеклову. Но Женя выглядела сейчас так жалко, что Есеня протянула ей руку, которую Женя схватила с такой силой, что хрустнули пальцы. Есеня только зашипела от боли. — Есеня… Сделай что-то, чтобы он ушёл! Пожалуйста! — Дай мне нож. Он ведь не опасен. — Аккуратно, не выпуская руки Жени, она разжала пальцы и вынула из них нож, отбросила его от себя. От звона металла по бетонному полу, вздрогнули и Женя, и Родион. Только тогда она смогла вздохнуть свободнее. — Пожалуйста! Это ведь… это ведь не по-настоящему, да?! — Вновь заметалась Женя. Теперь она отшвырнула руку Есени, отошла от неё; сжала виски обеими руками, словно у неё сильно болела голова. Слёзы всё ещё струились по её лицу, губы тряслись. — Я… я, наверное, переборщила с дозой, да? Ты же… ты же ведь не принимала, ты не видишь его, да? Это всего лишь моё воображение. Наркотик! Это морфин, всё он, он… Я знаю. Я знаю, вы этого хотите. Я брошу, ладно. Я брошу, брошу, вы же этого хотите, да?! — закричала она, с уст её сорвались рыдания. — Я не хочу видеть его больше, не хочу! Мне больно! — снова выкрикнула Женя. От этого зрелища кровь стыла в жилах. Есеня растерянно перевела взгляд на Родиона, привычно ища у него подсказки, помощи, но и он был абсолютно беспомощен сейчас. На нём не было лица, словно его ударили куда-то глубоко и очень больно. Наконец, он не выдержал и произнёс: — Я самый что ни есть настоящий, Женя. — Голос Родиона был хриплым, непривычным, но при его звуках на душе у Есени стало удивительно спокойно. — Поверь. Мне, конечно, не слишком приятно, что моя дочь стала наркоманкой… Вот только нравоучений сейчас не хватало. — Родион… — шёпотом взмолилась Есеня. — Замолчи! — рявкнула Женя вдруг и дико затрясла головой. — Замолчи и убирайся из моего сознания! Ты не настоящий, она, — Роднина указала пальцем на Есеню, — тебя не видит! Ты всего лишь в моей голове, ты галлюцинация, порождение морфина! Уходи! — Никуда я не уйду. — Он решительно сунул руки в карманы плаща. — Не тогда, когда ты в таком состоянии. — Убирайся! — взмолилась Женя, снова заплакав. — Ты умер, ты бросил меня, зачем ты пришёл сейчас?! Ты мне не нужен! Ты мёртв, мёртв, я видела, как ты умер! Мы убили тебя, поэтому я знаю… — Отличное чистосердечное признание, — он говорил холодно, твёрдо, так же, как разговаривал с Женей всегда. Сперва Есеня изумилась и возмутилась, но потом поняла, каких трудов это ему стоило. А по-другому было нельзя: Женя плохо различала своё воспалённое воображение и реальность сейчас, лишь жесткость, как холодный душ, могла вернуть её в чувство. — Вот только ты больше никому его не повторяй, ладно? Всё дело в том, что у Есени, кажется, всё плохо с анатомией. Или дрогнула рука. У тебя, — он усмехнулся, — уверен, получилось бы лучше. И это было ошибкой. Позабыв о ноже, кажется, обо всём на свете, Женя бросилась на него. Залепила Меглину пощёчину — резкий звук, похоже, немного отрезвил её, потому что она изумлённо отпрянула от отца. Но тот не стал ждать, пока она придёт в себя или снова полезет с кулаками, попросту взял и надавил на точку на шее. Глаза Жени закатились, она стала обмякать, и Меглин, подхватив её, отнёс к кровати и уложил, заботливо укрыв одеялом. Потом стащил с головы кепи, устало потёр лоб. — Ну, здравствуй, Родион, — хрипло сказала Есеня, чувствуя, как слёзы бегут по щекам. Родион посмотрел на дочь несколько мгновений, потом так же, не поднимая глаз, обратился к Есене: — Вадим сказал, у тебя есть «Налоксон». Есеня оторопело кивнула, вкладывая в протянутую руку шприц. Родион быстро закатал рукав Жениной пайты и сделал укол с ловкостью опытного медбрата… или наркомана с большим стажем. Есеня содрогнулась. То, что он делал, то, что он вообще был здесь, всё ещё казалось ей нереальным, сном или каким-то дурманом. Она ждала радости встречи, радости узнавания, бурных приветствий… хотя можно ли представить что-то более бурное, чем страшная встреча Жени с отцом? Но Родион вел себя так, словно он не умирал, его не оплакивали, не хоронили, а он просто вышел в магазин и вот теперь вернулся! Ей хотелось броситься ему на шею, плакать и целовать это бесстрастное лицо, но одновременно ей было страшно и хотелось убраться подальше от него. Похоже, ей понадобится какое-то время, чтобы свыкнуться с мыслью, что Родион Меглин жив. И, кажется, куда больше, чем понадобилось, чтобы привыкнуть к тому, что он умер. Пока она раздумывала, он закурил, вынув сигарету из Жениной пачки, и принялся связывать дочь по рукам и ногам широкой плотной лентой. Теперь-то Есеня едва понимала, что он делает. Самые безумные мысли, теории, страхи разом родились в её мозгу. Что, если это Родион… — Что… Что ты делаешь? — несмело спросила она. Ей казалось, что сейчас к ней обернётся перекошенное, озлобленное лицо, что спадет эта маска, открывая безжалостного убийцу, маньяка. Когда Родион покончил со своим занятием и подошел к ней, Есеня инстинктивно отодвинулась от него. Родион, конечно, заметил это и ухмыльнулся. — Лекарство лекарством, а Жене понадобится какое-то время, чтобы привыкнуть к тому, что я… здесь. Когда она придет в себя. И лучше дополнительно позаботиться о нашей безопасности. Вадим, конечно, дал мне сильное успокоительное, но, честно сказать, не слишком бы хотелось к нему прибегать. Ты вон, — он кивнул в её сторону, — и то боишься, а ведь твой мозг не затуманен ни алкоголем, ни наркотиками. Надеюсь. — Он задержал на Есене взгляд, ставший, как ей показалось, более суровым. Есеня смутилась, устыдившись своих нелепых мыслей. Нет, похоже, Родион был чист, а разум его был куда более трезвым, чем в большинство из тех дней, что они прежде провели вместе. Он бросил взгляд на початую бутылку водки, откупоренную и забытую Женей. Рука его сама собой потянулась к ней, и Есеня затаила дыхание… Но вот пальцы Родиона сжались в кулак, опустились на крышку стола. — Это… нелегко, — напряжённо проговорил он. Она кивнула, словно что-то понимала в этом. Они ещё немного посидели молча. Тишину нарушало только тяжёлое дыхание бесчувственной Жени да тиканье дурацких настенных часов. Потом Родион пристальнее посмотрел на Есеню, наклонился ближе, пальцем провёл по зажившей царапине на щеке. — Она что ли? — безошибочно угадал он. Ей оставалось только кивнуть. Меглин резко, с посвистом выдохнул сквозь зубы. — Да уж… Всё ещё хуже, чем я думал. — Думал? — Есеня нахмурилась. — То есть… Ты хочешь сказать, что всё это время ты знал, что происходит? С нею, — недоверчиво уточнила Есеня. После секундных колебаний он кивнул. — В общих чертах. Ну и, понятное дело, с того момента, как начал нормально соображать. — Ты знал, что твоя дочь сходит с ума, бухает и колется, и все равно все это время сидел… да где ты вообще был?! — она выкрикнула это громко, с отчаянием, даже не опасаясь разбудить Женю. Но Женя даже не пошевелилась. — Да. — Взгляд его, оставаясь прямым и открытым, был устремлён на неё. — Таков был план. — План?! — Есеня вскочила со своего места. Ещё каких-то полчаса назад Меглин был для неё божеством, неожиданно заглянувшим в их конуру, а теперь она готова была прогнать его взашей. Когда он успел стать таким бесчувственным? Или он был таким всегда, а она, очарованная дура, не замечала? Женя не заслуживает такого отца, не заслуживает такого отношения, не после того, до чего она довела себя, оплакивая отца и коря себя за бездействие! — Сядь, — резко приказал он, и она подчинилась. — Мне и самому это не слишком нравилось, но у меня вряд ли было много вариантов после того, как Бергич выудил меня из воды и вернул к жизни. — Он едва ли укорял сейчас ее или Женю, но Есене стало — снова — ужасно стыдно и пришлось проглотить все обвинения в адрес Меглина. — Всё дело было в «ты меня не поймаешь». Ему был нужен я, и все стали думать, что же он станет делать, если я исчезну со сцены. Твой отец считал, что он нацелится на Женю, и оказался прав. Все сделали ставку на неё, все возлагали надежду на неё, её смекалку, хитрость, знания… метод, наконец. Но она, как мы видим, провалилась. Она так надеялась, что имя ее отца не прозвучит хотя бы в этом отвратительном плане. Не случилось. Так вот, что полковник юстиции Стеклов имел в виду, когда говорил о проекте «Меглин» и том, что его пора сворачивать? Вот, почему он так настаивал на том, чтобы она держалась от Жени подальше: у них был определенный план, и она в него не вписывалась. — Провалилась?! — ошеломленно повторила Есеня. — Она оплакивала тебя, Родион. А наркотиками и алкоголем она пыталась заглушить чувство вины из-за того, что не смогла остановить тебя, меня, позволила… все это. Вы просто играли с нею, как с марионеткой. И, кстати, — спохватилась она, оглядываясь в поисках бумаг, — она почти напала на след. Родион взял у неё пачку измятых, кое-где испачканных листов и долго просматривал их, изредка удовлетворённо кивая. Есеня наблюдала за ним, свыкаясь с мыслью, что он здесь, с нею, с ними, что он реален и осязаем, и с каждым мгновением в ее душе все больше укреплялась уверенность, что теперь-то с «ты меня не поймаешь» будет покончено. Давно перевалило за полночь, но спать не хотелось совершенно. — Почему? — спросила она, кивнув на бумаги. Родион вопросительно изогнул брови. — Почему ради поимки «ты меня не поймаешь» раскрутили что-то столь масштабное? Я думала, у него к тебе личный интерес, а тебя в Комитете… — Есеня не договорила и пожала плечами. — Не жаловали? — усмехнулся Родион. — Так-то оно так, вот только это нечто большее, чем просто мститель. Он был покровителем многих из тех, кого поймали мы с тобой, кого поймал я когда-то, кого поймала Женя… и кого ещё не поймали. К нему тянутся многие нити; он помогал, учил, прятал, напутствовал. Верховный бог маньяков, садистов и убийц. Он много лет держался в тени, хотя все и понимали, что за некоторыми преступлениями явно стоит одна и та же личность. И только азарт, желание потягаться и выиграть заставили его связаться со мной. А нам пришлось это использовать, если мы хотели добраться до него.***
Тело болело и жаловалось, голову словно стиснули свинцовые клещи, в глазах темнело и рябило, в ушах стоял странный гул. Привыкшая к отвратительным, заставляющим снова желать спасительной дозы наркотика, отходнякам, Женя всё же понимала, что дело здесь не только в наркотике, хоть она и переборщила, может быть, с дозой. Это же надо было докатиться до того, что ей начал мерещиться отец! Но нет, здесь было ещё что-то… Женя прислушалась к собственным ощущениям. Нервная система всё ещё реагировала медленно и, возможно, искажала чувства, но пошевелиться она отчего-то совсем не могла. Паника удушающей волной накатила на Женю: неужто её парализовало?! Понадобилось несколько минут и успокаивающих глубоких вдохов, чтобы она поняла, что дело вовсе не в наркотике — не так долго она употребляет, не в таких дозировках, да и вообще… Но, стоило ей убедить себя в этом и немного успокоиться, как она поняла, — да и ощущения вернулись, ощущения грубой ткани, стягивающей запястья и лодыжки, ощущения боли в левой локтевой впадине, в которую она однозначно не кололась вчера — что связана по рукам и ногам. Ох, лучше бы её парализовало из-за наркотика, в самом-то деле! В её жизни был лишь один человек — нет, не человек, всего лишь голос, — от которого она могла ожидать чего-то подобного. И это значило лишь одно: она попалась. — Очнулась! — раздалось откуда-то со стороны. Голос был знакомый и, кажется, принадлежал он Есене. У Жени немного отлегло от сердца: будь всё так плохо, как ей показалось сперва, Есеня не говорила бы так спокойно. Но… с кем она говорила? Сердце стучало гулко и медленно, пока к ней приближались чьи-то шаги. Два человека… Она безошибочно узнала походку Стекловой и вторую… так же безошибочно… но этого просто быть не могло. Неужели её наркотический сон ещё не закончился? Или она окончательно сошла с ума, застряла в том дурманном мире, в котором реальность переплеталась с кошмаром об оживших мертвецах? Матрац прогнулся, когда Есеня села на кровать рядом с нею. Женя не смогла сдержать вздоха облегчения: Стеклова улыбалась, значит, не случилось ничего дурного. Тогда почему же она связана? Дурнота подкатила к горлу, все внутренности сжались от леденящей душу догадки… Она-то считала Есеню своим ангелом-хранителем, особенно в последние дни… Но что, если она ошиблась, если её инстинкты подвели её? — Всё хорошо, — сказала Есеня и посмотрела куда-то поверх всё ещё лежащей на кровати Жени. — Тогда развяжи меня! — хрипло рявкнула она и выразительно дёрнула связанными руками. — Ладно. Сперва она занялась её лодыжками. И только тогда, когда широкая лента, крепко спеленавшая её, распустилась, Женя поняла, как чудовищно затекли её ноги; кровь прилила к ним, пробуждая боль в каждой мышце, и Женя зашипела сквозь зубы. Кто бы ни сделал это с нею, она была намерена отплатить ему за это парочкой синяков. Когда же Есеня освободила её руки, она ойкнула в голос. Потёрла запястья, поднимаясь и поворачиваясь туда, куда смотрела всё это время Есеня. И замерла. Потому что у кровати стоял её отец. Женя сглотнула, пожирая Меглина взглядом. Он был таким же, как и прежде… до всего того кошмара: замкнутое нечитаемое лицо, острый взгляд, улавливающий малейшее её движение. Она всё это знала — он умер и вернулся, наверняка побывав в аду, таким же, каким и был прежде. Она видела уже когда-то давно всё это — и этот взгляд, и это выражение лица — с одним только отличием: прежде он всегда смотрел так только на убийц и никогда — на неё. Сперва она смутилась и растерялась, прокручивая в голове всё то, что могла бы натворить, пока была в наркотическом забытьи… но она же ведь никого не убила, верно? И даже царапина на щеке Есени зажила, стала почти незаметной. Он, конечно же, заметил, он ведь всегда всё замечал. Когда же Женя убедила себя в том, что не сделала ничего плохого, в ней поднялась невероятная по силе волна ярости и ненависти. — Убирайся в ад, туда, откуда ты явился! — закричала она прямо ему в лицо, чувствуя, что её вновь начинает трясти. То, как исказилось его лицо, было Жене наградой, бальзамом на её раны. Он ничего не сказал. А она с каждой секундой всё отчётливее чувствовала, что не может больше ни мгновения находиться с ним рядом, дышать одним воздухом, видеть его лицо. Этот человек предал, бросил… а она поклонялась его памяти и бесконечно, бесконечно корила себя за то, что не смогла защитить! Сбросив с плеча Есенину руку, Женя схватила плащ и метнулась к дверям, мгновенно открыла замок и хлопнула дверью на прощание. Есеня рванулась было за ней, выкрикивая её имя. Родион рядом с нею был пугающе спокоен. Снаружи хлопнула дверь автомобиля, послышался звук заводимого мотора. — Женя! — воскликнула Есеня, бросаясь вперёд, но рука Родиона легла ей на плечо, пригвождая к месту. Он потянул её на себя, заставил сесть рядом. Машина во дворе, судя по звуку, сорвалась с места и умчалась. — Пусть идёт, — сказал он. — Пусть идёт?! — шокировано переспросила Есеня. — Ты видел, в каком она состоянии?! Она может разбиться или… что похуже! — Что похуже, похоже, с ней уже произошло. Его рука всё ещё лежала на её плече, но Есеня была во власти странно противоречивых чувств: ей одновременно хотелось удрать вслед за Женей от этого живого мертвеца, человека с такой знакомой холодной улыбкой и заново выпотрошенной душой, и прижаться к его груди ухом, услышать биение его сердца, чтобы наконец поверить в то, что она не грезит наяву. Но Родион оба эти чувства посчитал бы смешными и сентиментальными, поэтому Есеня не сделала ничего. Было кое-что, что противно свербело с того самого мгновения, когда Родион снова переступил порог своего дома, и она решила покончить с этим. — Я должна… извиниться перед тобой. Если, конечно, за такое вообще можно извиниться. Родион оторвал взгляд от двери, повернулся к ней. К изумлению Есени, на губах его играла привычная насмешливая улыбка. — Ты об этом? — Он ткнул себя пальцем в грудь. Она стушевалась: сама себе казалась ведь теперь такой мастерицей скрывать свои эмоции и помыслы, а Меглин, как и прежде, расколол её в доли секунды. Но он угадал, и Есене не осталось ничего иного, кроме как кивнуть. — Если тебе и нужно за что-то извиняться, так это за то, что ты промазала мимо сердца. Хотя теперь я даже не совсем уверен, что это плохо.***
Исколесив всю Москву, спалив бог знает сколько бензина, Женя всё же вернулась к лофту. Не то чтобы она слишком хотела видеть отца, но во всём городе — во всём мире — ей больше некуда было идти. Она устала, глаза болели от мельтешения людей, машин, асфальта под колёсами, от долгого напряжения; болела голова, болело всё тело, болело и настойчиво требовало допинга — выпивки или морфина, да хоть травки, чего-нибудь. Но у Жени ещё оставалось понимание того, что, сорвавшись, а после сев за руль, она рискует вот так бесславно окончить свой земной путь. Она не слишком цеплялась за жизнь, но всё же и самоубийцей не была. Не теперь, когда отец… Она всё ещё не знала, как относилась к нему, но ей не хотелось выглядеть слабой в его глазах. Не тогда, когда он, оказывается, одолел смерть и вернулся в мир живых. Однако, остановив машину у дверей в лофт, Женя растеряла всю свою уверенность. Машина, квартира, её профессия, даже уловки, которыми она пользовалась при расследованиях, тон, которым говорила, ход её мыслей — всё это было наследством её отца. Теперь оказалось, что он жив и вернулся, чтобы занять то место, которое занимал в этом мире. А что же делать ей, если всё, что у неё было, оказывается, принадлежит её отцу? Осталось ли в этом мире, в мире, который они прежде делили на двоих, место и для неё? Эти мысли вытесняли из её души глубокую обиду на отца, и Женя была этому, в общем-то, рада, вот только и от самих этих мыслей было не менее тоскливо. Не зная, что делать, она уселась на железные ступени, ещё влажные и холодные после недавнего дождя, и закурила сигарету. Дверь за её спиной открылась незамедлительно, тяжёлые шаги и дребезжание металла сказали ей о том, что Родион Меглин ждал свою дочь. Только вот она его не ждала. Он сел рядом с нею и буквально силой сунул в её свободную руку свою неизменную фляжку. А она-то всё гадала, куда она делась… Женя усмехнулась, принюхалась и сделала большой глоток из фляги. Она всё ещё не была уверена, что стоило доверять отцу, но… хотя бы и яд был в той фляге, ей было всё равно. Она нервничала рядом с ним, её начало потряхивать, а мысли о наркотике становились всё навязчивее. Вот только она полагала, что теперь, под пристальным взглядом отца ей будет уколоться гораздо сложнее. Он не будет, как Есеня, бояться её или дуться. И наверняка морфин сам не предложит, как сейчас вот коньяк. Так же молча она передала ему флягу обратно и несколько мгновений искоса наблюдала за борьбой, происходящей в нём. В конце концов он закрутил пробку и сунул флягу в карман плаща. — Завязал? — холодно поинтересовалась она. — Пришлось. — А его голос был прежним, хриплым и грубоватым, холодно-безразличным, но с едва различимыми тёплыми нотками где-то в глубине… как тлеющие под золой почти догоревшего костра угольки. И так он говорил только с нею. Когда-то, в другой жизни… могло ли быть так, что он на самом деле вернулся, и всё вернулось? — А ты, я смотрю, времени даром не теряла. — Был отличный пример перед глазами. Меглин хмыкнул, кивнул. Она обвиняла его, не таясь, а он и не пытался отпираться. Как и всегда. — Какого хрена ты явился? — Молчание и эти попытки поддержать подобие нормальной беседы давили на неё, и её хрупкая маска понимающей дочери взяла да и треснула. — Ты же был… где ты был? А, не важно… Ты был там почти год, вот там бы и оставался! А я и без тебя прекрасно справлялась! — Ага, я вижу, — спокойно ответил он. — Так прекрасно, что я нахожу тебя наколотой, бросающейся на людей с ножом и, вдобавок, узнаю, что тебя вышвырнули с работы! Женя поморщилась. — Хорошо, что хотя бы ты можешь называть вещи своими именами. Есеня всё твердит о каком-то отпуске, хотя всякому понятно… — Есеня попросила меня прийти, и я вернулся. Она втянула носом воздух и медленно кивнула. — Ну да. Конечно. Есеня. Они помолчали какое-то время. Он вытащил из пачки сигарету, закурил. А Женя, чтобы не сорваться окончательно, считала удары собственного сердца и очнулась, когда дотлевающий окурок обжёг пальцы. Поспешно выбросив его, она заметила, как усмехнулся отец. — Мне казалось, ты не ревновала меня, когда я был… жив? Так с чего ревновать мертвеца? Впервые со вчерашнего вечера, когда он появился перед нею, Женя нашла в себе силы повернуться к нему и прямо посмотреть ему в глаза. А он взгляда не отводил, позволил ей рассмотреть постаревшее, осунувшееся лицо, добавившиеся морщины на лбу, в углах глаз. Кажется, в его волосах стало больше седины. Она была не права, считая, что для него этот год выдался лёгким… Но и простить его вот так сразу не могла. — Ты ведь знал, что я делаю, правда?! Всё это время ты знал. Но объявился ты только тогда, когда Есеня перестала справляться с ролью няньки, играть которую её, кстати, никто не просил! — Иногда ты преступно спешишь с выводами, Женя, — покачал головой её отец с таким выражением лица, словно она просто неправильно разгадала загадку, — и в работе, небось, так же… Сколько я тебя ни учил… Я вернулся, как только смог. Как только мне позволили. Как только мне… — Он сделал глубокий вдох. -… не смогли запретить. Я не буду оправдываться — в конце концов, вы обе тоже не без греха. — Он говорил серьёзно, но в тёмных глазах его блеснули искорки смеха — насмешки, скорее. — Я пришёл, потому что не мог не прийти. У нас с тобой есть одно незаконченное дело, из которого, похоже, ты не сможешь выпутаться сама. А потом, когда всё закончится, я уйду… если ты захочешь. — Видимо, выбора у меня нет? — вздохнула она. Он пожал плечами. — Если, конечно, ты хочешь победить. Женя усмехнулась. Побывал ли он за границей жизни и смерти или нет, её отец себе не изменял: как всегда, он играл на её желании поймать преступника, перехитрить его. Со стороны казалось, что он давал ей выбор, что ему было безразлично, что она выберет, но на самом деле это было не так. И Женя знала это. Выбора у неё не было. Во всяком случае, если она хотела выжить.***
Они сидели в полутёмной комнате за столом, и молчаливый телефон лежал между ними. Есеня притихла позади Меглина, он сам не сводил взгляда с телефона, потягивая чай. Женя тоже во все глаза смотрела на собственный мобильник так, словно он мог вот-вот броситься на неё. И опасаться было чего: на город опустилась ночь, а это значило, что звонка от «ты меня не поймаешь» можно было ждать и с минуты на минуту. И, если верить чутью Меглина, — а только это ей и оставалось, ибо её инстинкты притупились и стали ненадёжным ориентиром — этот звонок должен был стать решающим. Казалось, никогда в жизни она так не нервничала. Кожа снова начала зудеть, Женя то и дело ёжилась, сдерживая острое желание поскрести кожу ногтями, понимая, что несмотря на всё своё сосредоточение на телефоне, отец пристально следит и за нею; сердце то пускалось в безудержный галоп, то замедляло своё биение так, что дыхание перехватывало. Мысли начинали путаться, то и дело возвращаясь к одному — к наркотику. Но Женя понимала, что морфин ей недоступен, пока Меглин здесь; и дело было даже не в том, что в его присутствии она всё ещё ощущала себя той, кем была для него многие годы — поддержкой и тем человеком, который всегда вытаскивал его из депрессии, похмелья или ломки; ей тяжело было принять, что теперь их роли кардинально поменялись. Нет, дело было совсем в другом: пока он здесь, он не позволит ей уколоться, даже если её скрючит от невыносимой боли. Есеню она ещё могла разжалобить, запугать или попросту проигнорировать — Меглина же никогда. Поэтому ей приходилось довольствоваться сигаретами и кофе с коньяком, а это было слабым утешением. Гора окурков в пепельнице возле неё и смятых опустошённых пачек из-под сигарет на столе росла, Женя всё чаще прикладывалась к большой чашке, в которой коньяка было, пожалуй, больше, чем кофе, но напряжение прогнать не удавалось. Ей казалось, что если они вот так ещё какое-то время просидят в тишине над этим тёмным экраном телефона, она просто сойдёт с ума. Нельзя было, чтобы «ты меня не поймаешь» перехитрил их, разгадал их план, но его молчание могло говорить только об одном… — Женя, может, хватит? — взмолилась Есеня, кивая на зажатую в пальцах Жени сигарету и тщетно пытаясь энергичными взмахами разогнать сизую пелену табачного дыма, что висела в воздухе. — Дышать уже нечем… Родион! Он тоже курил и сигарету не затушил, лишь улыбнулся чуть виноватой улыбкой. — Если я перестану курить, тебе придётся предложить мне некую альтернативу, — с вызовом сказала Женя, глядя на отца. Меглин вмиг посуровел. — Только попробуй! — и в словах этих, казалось, небрежно брошенных, звучала реальная, серьёзная угроза. Она насупилась и замолчала. Эта короткая перепалка на несколько мгновений отвлекла Женю от главного: ожидания и страха; но теперь, когда вокруг неё воцарилась тишина, они вернулись. Она до боли стиснула пальцы, чтобы унять дрожь в них; отец бросил выразительный взгляд на её руки, но ничего не сказал. Он всё понимал. Не мог не понимать, ведь, она знала, сам сотню раз бывал в таком же положении. Это разозлило Женю: он всё понимал, но не сделал ничего, чтобы помочь ей, облегчить её положение. Ей вдруг захотелось закричать ему об этом, осыпать его обвинениями, разрыдаться и, наконец, уколоться вопреки его желаниям, возмущениям и запретам. Посмотрела бы она, как Родион Меглин станет сражаться с нею… Но она не успела сделать ничего из этого, потому что в раскалившейся добела тишине, словно гром, раздался звонок мобильного. Рука Жени дёрнулась, рванулась к телефону, но отец оказался быстрее: он поднял трубку и нажал кнопку громкой связи. -Здравствуй, Женя, — произнёс знакомый до боли, до звенящего ужаса голос. Женя с трудом могла вспомнить те дни, когда бойко давала «ты меня не поймаешь» отпор, смеялась над ним, препиралась с ним и угрожала ему. Теперь, лишь заслышав его голос, она превращалась в послушную испуганную марионетку, готовую на всё ради милости хозяина. Нет, пока ещё не на всё, но… Этот голос заставлял её дрожать ещё сильнее, а сердце в груди заходиться в странном и неровном ритме. Губы Жени запрыгали, но отец покачал головой, жестом приказывая ей молчать. Это было то, чего она хотела — неподчинение «ты меня не поймаешь». Но за последние дни она так привыкла к тому, что он сильнее, что сделать это было всё сложнее. — Здравствуй. Голос Меглина прозвучал буднично, словно это он привык еженощно говорить с маньяком. В трубке повисла тишина. Женя подалась вперёд, вытянула шею, будто могла заглянуть в телефон, увидеть за преградой незнакомое, но уже ненавистное лицо. Вдруг она почувствовала рукопожатие — сильное, крепкое, уверенное… и такое знакомое. С удивлением Женя посмотрела на свою руку, словно впервые видела её, как-то отстранённо увидела, что она покоится в руке отца. Вспышка воспоминаний обожгла её: она вот так же держала его за руку во многие тяжёлые моменты в его жизни… С того дня, когда на кладбище над свежей могилой матери она осталась только с этим загадочным, нелюдимым и немного пугающим человеком, а он, в свою очередь, получил вечного союзника в её лице. Только однажды она отпустила, отступила… Она раскаивалась в этом каждый день весь этот кошмарный год, а он, надо же, простил. — Приятно слышать твой голос, Родион, — «ты меня не поймаешь» на том конце линии, похоже, справился с удивлением — а, может, внёс коррективы в свои страшные планы. — И у меня могут быть неверные сведения, — кажется, он усмехался. Женя снова открыла рот, но Меглин только качнул головой, запрещая. Она услышала, как шумно вздохнула и задержала дыхание Есеня. Напряжение достигло своего апогея, тишина вокруг них наэлектризовалась. Затем из трубки послышался хриплый, надтреснутый смех. — Поверить не могу, что черти в аду не приняли тебя в свою компанию, Родион! И, словно было в этом имени, в том, как он произнёс его, что-то знакомое Меглину, какой-то ключ — в тёмных глазах Меглина зажглось узнавание. Но только это, а в остальном он остался спокоен, почти равнодушен, ничем не выдав своей догадки. — У нас с тобой есть одно незаконченное дельце. Ты хотел заполучить меня, чтобы я мог помогать тебе и… нашим. Что ж, я твой. На той стороне линии лишь поцокали языком. Сердце Жени упало: прямота — а в ней и была вся хитрость — Меглина пропала втуне. «Ты меня не поймаешь» ещё не произнёс ни слова, а она уже знала, что он не купится на эту приманку, даже если когда-то её отец и впрямь был нужен ему. Она достаточно много говорила с ним, чтобы за эти бесчисленные телефонные разговоры узнать о нём всё. Не узнала лишь одного: как от него избавиться. И вот уже сейчас, пока её отец молчал и ждал ответа от своего худшего врага, Женя уже знала, что «ты меня не поймаешь» не согласится. Не такой это был человек, не для того он свёл в могилу Меглина, не для того он столько времени мучил её. — Что, мольбы дочери о помощи способны воскресить из мёртвых? — он смеялся. — Видишь ли, когда-то я действительно был бы рад, если бы ты вернулся к тем, кто сродни тебе и нуждается в твоей помощи. Теперь всё поменялось. Ты стар и безнадёжен, Родион, и больше не нужен мне. Мне нужна твоя дочь. Есеня вздрогнула от этих слов, как от прогремевшего над ухом выстрела. Сердце Жени замерло. Вот и всё. — Этого никогда… — начал было её отец. Но Женя понимала, что это их последний шанс, и она не имеет права упустить его. Если, конечно, не хочет медленно сходить с ума под аккомпанемент этого ненавистного голоса, да ещё и прихватить с собой отца. — Я приду, — коротко бросила она и тут же нажала на кнопку сброса, не дожидаясь возражений от отца.***
— Ты просто сумасшедшая, — пробормотала Есеня, — просто сумасшедшая. А ты, — обратилась она к Родиону, который явно старался не глядеть на неё, — как мог позволить ей это? Женя затянулась косяком, едкий дым заставил Есеню сморщить нос и кашлянуть. Женя всё-таки без допинга не смогла, хотя марихуана была максимумом, который Меглин ей позволил. Её отец, наблюдал за этой перепалкой, хмурясь, скрестив руки на груди. В подобном скептическом настроении она ещё никогда прежде не видела полковника Стеклова: он выглядел так, словно не мог дождаться мгновения, когда сможет разоблачить этот балаган. — Я уже большая девочка, мне не надо спрашивать разрешения у папы на каждый свой шаг. — Надо! — рыкнул Родион. Щёлкнул зажигалкой раз и другой, сжимая сигарету — к счастью, самую обычную — в зубах; зажигалка всё не срабатывала, тогда Женя протянула ему собственную. — Поверить не могу, что позволил тебе это. — Я тоже, — вставил её отец, встретившись с Меглиным взглядом. Конечно, для него не было неожиданностью то, что Родион оказался жив, раз уж это был, в том числе, и его план, но он явно удивился, что Родиона вытащили из небытия, в котором он пребывал все эти месяцы. Но виду он не подал и держался сдержанно и отстранённо, как и всегда, когда речь шла о Меглине, хотя сама Есеня всё ещё не могла до конца свыкнуться с его возвращением. — Но ты позволил! — Травка несколько подняла Жене настроение — а может всё дело было в призрачной надежде очень скоро избавиться от её худшего кошмара раз и навсегда. Меглин строго посмотрел на дочь, затем резким движением выхватил у неё косяк, бросил на землю и растоптал. — Хватит с тебя! Женя воззрилась на него недоумённо, но, к огромному облегчению Есени, промолчала. Вообще, если бы кто-то спросил её, она бы сказала, что тащить психически нестабильную Женю на встречу с маньяком, который много недель измывался над ней, ломая её волю, загнал её в наркотический плен и почти свёл с ума, — очень плохая идея. Но её взглядом на происходящее никто не интересовался; напротив, после той ночи, когда всё стало вдруг решено, Родион и Женя вообще не заговаривали с нею о «ты меня не поймаешь», не делились планами, не спрашивали совета. До вчерашнего вечера, когда Родион попросил ей сообщить об их намерениях её отцу и запросить у него некоторое количество спецназовцев «на всякий случай». Казалось, что Меглин с дочерью и между собой ни о чём не говорили, словно та ментальная связь между ними, которой Есеня удивлялась когда-то, вернулась. Есеня видела, как сжались в кулаки и расслабились, повиснув безвольно, как плети, пальцы Жени. Меглин медленно приблизился к дочери, взял её лицо в ладони, медленно закрыл и открыл глаза — а потом поцеловал её в лоб. За всё время знакомства Есени с ними это был первый эпизод нежности между Родионом и Женей; впервые что-то выдало, что они ближе, много ближе, чем просто напарники или союзники. — Я за тобой, — сказал он Жене. В этот миг, казалось, весь остальной мир перестал для них существовать. Потом Женя вынула из кобуры пистолет и протянула его Есене. Глаза её отца при виде оружия у Жени, когда он вообще-то его отобрал, расширились, а спустя мгновение он нахмурился. — Это что такое?.. — Личное оружие, полковник, — не глядя на него, безапелляционно бросила Женя. Потом обратилась к Есене: — побереги, пока я не вернусь. И ушла. Она скрылась за кустами в посадке, в которой, как они знали, стояла какая-то покосившаяся избушка — её «ты меня не поймаешь» избрал местом встречи. Её не было довольно долго, и Есеня вдруг вспомнила, как Женя так же бесстрашно отправилась на свидание с маньяком, чтобы быть опоенной и брошенной на старом разваливающемся заводе. Никто из них даже подозревать не мог, что происходило там, в этом маленьком домике из трухлявых досок, добралась ли вообще Женя до «ты меня не поймаешь», жива ли… Произойти могло всё, что угодно, и тишина сейчас не была чем-то успокаивающим. Звуки борьбы, например, гораздо лучше успокоили бы Есеню. От волнения она вернулась к давней и вроде как искоренённой привычке грызть ногти. Отец искоса посмотрел на неё, но ничего не сказал. Меглин словно превратился в статую: он не обращал внимания на своих спутников, впившись взглядом в сомкнувшиеся за Женей кусты; пытался закурить, сигареты ломались у него в руках, и он с раздражением бросал их под ноги. В конце концов Есеня подошла к нему, чтобы помочь: вынула из пачки сигарету, подожгла и молча сунула Родиону в губы. Он поблагодарил едва заметным кивком. Минуты, казалось, тянулись бесконечно. На поляне никто не проронил ни звука с тех пор, как Женя скрылась за ярко-зелёной преградой кустов. Чувствуя, как страх одолевает её, Есеня положила руку Родиону на плечо, не то пытаясь успокоить его, не то желая набраться от него этой молчаливой и напряжённой выдержки. Он не смотрел на неё, похоже, даже не замечал её присутствия. Наконец, словно что-то отсчитав про себя, он кивнул и, легко стряхнув с себя руку Есени, двинулся вперёд, на ходу вынимая из кармана плаща так хорошо знакомый ей перочинный ножик. При виде этого бесхитростного, но такого опасного в руках Меглина оружия сердце Есени забилось чаще, а чувство вины накатило удушающей волной: этот самый нож она собственноручно вонзила Родиону в грудь, а потом… Память милосердно изгладила то, что последовало за теми страшными минутами, она не помнила, бросила ли нож на месте преступления, или, может быть, его подобрала и спрятала Женя. Но до сей минуты Есеня не видела его — и предпочла бы не видеть никогда. Пока она раздумывала над этим, Родион скрылся. Она беспомощно посмотрела на отца: он писал кому-то сообщение, и она знала, что так он вызывает подкрепление — они условились, что никаких раций, телефонных звонков, ни единого звука не должно доноситься с этой полянки, пока «ты меня не поймаешь» не будет пойман… или ситуация не станет критической. А Есеня так привыкла быть в гуще событий, что ей хотелось броситься вслед за Женей и Меглиным, наплевав на все договорённости… К тому же, может быть, им нужна была помощь? Что, чёрт возьми, означало это гробовое молчание по ту сторону этих дурацких кустов? Бойцы спецназа просочились на поляну с другой стороны шоссе, жестами переговариваясь друг с другом. Они ждали команды полковника, и Есеня… тоже ждала. Рука сама нашла пистолет, сжала рукоять, взвела курок… Из-за зелёной завесы послышались чьи-то тяжёлые медленные шаги. Есеня держала пистолет на вытянутых руках, готовясь сначала выстрелить в этого ублюдка, а потом спросить… Она возблагодарила все всевышние силы за секундное промедление, когда отвлеклась на отца, ведь из арки раздвинувшихся ветвей показались Родион и Женя. Она тяжело опиралась на отца, была бледна, и глаза её горели странным пламенем, испуганно округлившиеся… Но на первый взгляд они оба были целы и невредимы. Сердце Есени стучало где-то в горле, ладони стали влажными, и пистолет едва не выскользнул из них; на языке крутилось столько вопросов, но она ничего не смогла произнести, только смотрела и смотрела. Неужели всё, так и хотелось спросить ей. Полковник Стеклов жестом о чём-то спросил Родиона — это выглядело как давно знакомый им обоим набор условных знаков. Меглин, в свою очередь, медленно покачал головой. Послышался негромкий шорох опускаемого ребятами оружия, чьё-то покашливание, приглушённый вопрос, сдержанный смешок. Полянка ожила. Только потом, присмотревшись, Есеня заметила в Жениной руке раскрытый перочинный ножик. Рука дрожала, нож прыгал в ней, пуская солнечных зайчиков по полянке. Женя и Родион остановились в каких-то полутора метрах от неё, но всё ещё казались бесконечно далёкими, словно стояли за гранью, куда не допускался никто, кроме них. Меглин что-то тихо спросил у Жени — так тихо, что было лишь видно, как шевельнулись его губы; она кивнула. Он отпустил её, и она сделала один неуверенный шаг вперёд, затем ещё один и так подобралась к Есениному отцу. Он смотрел на неё со смесью жалости и восторга. Губы Жени дёрнулись в странной улыбке. — Я обещала, полковник, но… не смогла. Без перочинного ножа всё-таки не обошлось. Пока она говорила, Есеня во все глаза смотрела на нож в её руках. На едва заметный алый след на лезвии… Она спрашивала себя, не солнце ли так странно играет на стали, придавая ей кровавый оттенок?.. Потом Женя просто и размашисто вытерла нож о собственные джинсы, оставляя яркую алую полосу на светло-голубой ткани. Это и был ответ на самый главный вопрос Есени. Всё было кончено.