Кажется,мне Больше не больно, Не больно. Как Алая нить Песенка льется И льется. Мне Некого хоронить – Значит, меня Никому не придется. Необратимый процесс. Кто будет с тобой в самом конце? Брось эти письма в огонь – Смотри, кто запрыгнет с тобой в последний вагон. Немного нервно – Необратимый процесс
- Евгения Родионовна, ваше удостоверение и пистолет. Лицо Стеклова было непроницаемым, но то, как он барабанил пальцами по столу, выдавало его нервозность. У Жени сердце сделало сальто в груди и замерло – она отлично знала, что это значит. Бумага на столе перед полковником, исписанная знакомым уже ей почерком Максимова, лишь подтверждала её догадки. В кабинете Стеклова повисла напряжённая тишина. Даже Есеня, прежде минут десять весело болтавшая обо всякой чепухе, – а то, как она ломала и выкручивала собственные пальцы, говорило о том, что на самом деле она невероятно нервничала, – замолчала. Женя не знала, что делать; впервые в жизни она, никогда не лезущая за словом в карман, – и словом острым, больно ранящим, отшибающим всякое желание вредить ей – растерялась. Она не знала, что ей сказать: умолять его? пригрозить? рассмеяться Стеклову в лицо и выйти прочь из кабинета, проигнорировав его приказ? - И это благодарность за отлично раскрытое дело? – холодно поинтересовалась она. Двухдневное воздержание от наркотиков и алкоголя, страшные головные боли и несколько сотен выкуренных сигарет стали ценой этого спокойствия, но сейчас она была рада тому, что смогла. Будь она сейчас пьяна, с похмелья или после морфина, Стеклов мигом бы раскусил её, и у неё не осталось бы шансов. Впрочем, если она хоть когда-нибудь могла читать по человеческим лицам, у неё и трезвой и собранной – сейчас – их было мало. - Именно – благодарность! – безапелляционно рявкнул Стеклов. Потом он бросил взгляд на Есеню, его брови вопросительно изогнулись, и он добавил: - это отпуск, всего-то. Вам необходимо отдохнуть, собраться с мыслями… - Его вполне откровенный взгляд скользнул по Жене, и он был красноречивее любых слов. Женя начала злиться. Она никогда не считала себя ангелом, прекрасно знала свои пороки, даже боролась с ними… как могла, но терпеть не могла, когда кто-то вёл себя так, словно прямо сейчас впервые открывал ей глаза. - Вы мне ещё предложите на реабилитацию лечь. - И предложу. Будем откровенны, Евгения Родионовна, раз уж вы меня вынуждаете: вы очень ценный сотрудник и помогли нам в очень многих делах; как и с выходками и… ммм… особенностями вашего отца, мы мирились и с вашими. Но последняя выходка перешла все границы. Угрожать пистолетом своим братьям по мундиру! Да плевать на мундир – своим коллегам, просто невинным людям! Я знаю, что у вас проблемы с алкоголем и наркотиками, но это не оправдание для офицера Следственного Комитета! Напротив… Заметьте, - теперь он заговорил подчёркнуто вкрадчиво, - я предлагаю вам… нет, я настаиваю, но всё же всего лишь на отпуске. Будет, безусловно, проведено служебное расследование, но с учётом ваших заслуг перед Комитетом и комментариев Вадима Михайловича, я думаю, вердикт будет максимально мягким… Она кивнула. Каждое слово тревожным набатом отдавалось в её голове. Во рту пересохло, руки невыносимо чесались, словно она надела отвратительно колючий свитер. Она знала, что слова Стеклова всего лишь сладкая, но лживая песня, призванная усыпить её, размягчить… Потом они придут за ней, как пришли и за Меглиным, упрячут в застенки, где она сделается овощем и умрёт, как отец. А даже если этого не случится, и её просто вышвырнут из Комитета… хуже не придумаешь. - Ясно, - кивнула она, поднимаясь, глядя куда-то в пространство между Стекловым и Есеней. Она боялась, что если прямо посмотрит ему в лицо, то не сможет удержаться от безумного желания выцарапать ему глаза. – Идите вы к чёрту! Она почти бегом выскочила из кабинета. Есеня ошеломлённо смотрела ей вслед, потом повернулась к отцу. - Ты что наделал?! Но его было не так-то просто вывести из равновесия: единственный человек, который, казалось, мог это сделать, только что ушёл. - То, что должен был сделать ещё давно. – Он устало потёр глаза. – Проект «Меглин» провалился, и нам следовало бы признать это ещё много лет назад, но мы упорно не хотели делать этого, расставаться с таким спецом – и с такими цифрами раскрываемости, - он хмыкнул. – Настолько, что даже когда Родион ушёл, мы сохранили этот проект за Женей. А её, - палец Стеклова указал на закрывшуюся за ней дверь, - стоило бы лечить, а не брать в штат. Она слушала рассуждения отца рассеянно: мысль её упорно цеплялась за одну-единственную фразу. - Проект… «Меглин»? – изумлённо выдохнула Есеня. Он кивнул. - Вместо того, чтобы в своё время отправить Меглина лечиться, Следственный Комитет дал ему определённую… свободу в методах и способах расследования, - пояснил её отец. – На многое мы закрывали глаза – да ты и сама видела. Цель оправдывала средства, так нам казалось. И мне – прежде всего. Когда он стал привлекать к расследованиям дочку, это никому не показалось неправильным. Готовит смену! – воскликнул он и покачал головой. – Но Меглин продержался пару десятков лет, а Женя… Сама видишь. - Подожди. Этот… отпуск… - Она не договорила и вопросительно посмотрела на отца. - Ты умная девочка, Есеня. Как ты думаешь, могу ли я допустить алкоголичку, наркоманку и психически нездоровую девушку до расследования? До оружия? Она «прекрасно» проявила себя, наставив пистолет на Максимова и остальных – и на тебя, между прочим, тоже! Если тебе плевать на это, то мне нет. И даже если бы мне было плевать, рапорт Максимова дошёл до самого верха, - он многозначительно посмотрел на потолок. – Я бы, может, кое-что и мог бы замолчать, но теперь уже мне не дадут. Для Жени Родниной всё кончено. - Но это её убьёт! – вырвалось у Есени. Она могла думать только о том, что все последние недели рассудок Жени, будучи в крайне плачевном состоянии, активизировался и прояснялся только во время напряжённой работы. Что будет теперь, когда она лишится всего? Во взгляде отца, когда он посмотрел на неё, мелькнули понимание и сочувствие. - Если ты хочешь хоть как-то ей помочь, убеди её лечь на лечение. Может быть, ещё не поздно. А Бергич, я думаю, с радостью возьмётся за это дело. Но сказать это было куда проще, чем сделать. Она нагнала Женю аж в лофте, и та явно не собиралась с ней разговаривать. Женя на Есеню даже не смотрела, сразу потянувшись к бутылке водки. Несколько раз Есеня пыталась заговорить с напарницей и как-то утешить её, но всё было бесполезно: она только смотрела тяжёлым и холодным взглядом, молчала и пила, пила… Есеня тоже опрокинула стопку или две, пытаясь снять сковавшее её напряжение, но это не помогало. Не помогло и Жене, и Есене пришлось умывать напарницу, расчесывать почти бесчувственной девушке тёмные спутанные волосы и укладывать в кровать. А дома её ждал отец, и слишком тесное соприкосновение Есени с Женей Родниной сейчас могло лишь навредить последней. Так Есеня успокаивала себя, уходя. А вернувшись на следующий день, горько пожалела, что вообще оставила Роднину одну: в лофте царил абсолютный хаос. Бумаги из разных дел из так любовно собранной Меглиным картотеки были перепутаны и свалены все вместе, схема, которую они обе вычерчивали на голых кирпичах стен – схема поимки «ты меня не поймаешь» - была стёрта, разорена. И Евгения Родионовна Роднина, лучший, быть может, следователь Следственного Комитета, которая могла, должно быть, и собственного отца заткнуть за пояс, царила в этом хаосе. Пьяная и, кажется, накуренная, она криво улыбнулась Есене. Пепельница, стоящая рядом с сидящей прямо на полу Женей, была полна окурков, среди которых Стеклова увидела и останки самокруток. - А что, папа-полковник разрешил тебе общаться с такой непутёвой особой? - Нет, - отрезала Есеня, - не разрешил. – И это было действительно так. – Но кто-то же должен за тобой приглядеть, чтобы ты не обдолбалась до смерти. - Зачем это? – Склонив голову на бок, Женя рассматривала Есеню. – Кому от этого будет хуже? Комитету? Не думаю, - она икнула и коротко рассмеялась. – Они ведь меня и так вышвырнули… без-воз-врат-но, - по слогам, словно для лучшего понимания, произнесла Женя. Есеня знала, что это было действительно так. Вернее, будет так, если Женя не изменится. Однако, похоже, она вовсе не собиралась менять свой образ жизни – или же была не в силах. Но Есеня была, наоборот, твёрдо намерена вернуть Женю к жизни. К нормальной жизни. Но при взгляде на Женю сегодня она усомнилась, что надежда на это вообще была. - Не валяй дурака, - смущённая тем, что Женя всё поняла исключительно правильно, бросила она. – Должен же кто-то проследить, чтобы ты хотя бы поела. - Зачем это? – снова поинтересовалась она. Это начинало уже порядком раздражать Есеню. – Благородно, но совершенно бессмысленно, - пожала плечами она. – Жить и здравствовать на радость «ты меня не поймаешь»? – задумчиво сказала Женя, подняла стоящую рядом с собой чашку и отсалютовала ею Есене. Стеклова была на все сто уверена, что в чашке этой не чай и не кофе. Ну или не просто чай или просто кофе. – Всё-таки я ещё не окончательно сбрендила, что бы там ни думал твой отец. - Хватит о моём отце! – воскликнула Есеня, сбрасывая в мойку грязные тарелки и чашки. Одна чашка раскололась пополам, от тарелки отбился кусочек. Недолго думая, выбросила их в мусорник: всё равно ведь Женя не заметит. - Тогда, может, поговорим о моём? В голосе Жени явственно слышалось ехидство, такое же ехидство блестело в глазах, когда Есеня, обернувшись, встретилась с нею взглядом. Даже в таком отвратительном состоянии Женя знала её слабое место и била без промаха. На какое-то мгновение Есене захотелось бросить всё здесь сию же секунду, убраться прочь и не нянчить Женю, которой и на себя саму было наплевать; хочет подыхать, так пусть подыхает! Но через несколько глубоких вдохов она сказала себе, что Женя пьяна и больна, стоит ли ждать от неё адекватной благодарности? Сейчас – едва ли. А если она бросит Роднину в этой ситуации, Женя и впрямь может погибнуть. Не бросила ведь Есеня Родиона, так и Женю… - Что молчишь? - А что сказать? Я уже говорила тебе, что делаю это не только для тебя, а и для Родиона, для его памяти. Уж он-то точно не хотел, чтобы с его дочерью случилось то же, что и с ним. - Хотел, не хотел, - протянула Женя нараспев, - а знал, что случится. Он не смог бы мне помочь, даже если бы он остался. Но он даже попытаться не захотел. Есене было больно слышать это осуждение в её голосе. Ведь Женя знала, как Родиону было плохо, видела, как он страдал, видела, во что, в конечном итоге, он превратился. Почему она до сих пор была так требовательна к человеку, который несколько последних месяцев своей жизни был всё равно что мёртв? А ещё в голосе Жени звучала такая неприкрытая обречённость и такое откровенное смирение с этим, что Есене стало страшно. Когда её отец пророчил Жене скорую гибель или кто-то другой, у Есени ещё находились силы спорить и бороться с ними, что-то доказывать. Когда о том же говорила Женя, её руки сами собой опускались. Как можно убедить человека, что он выкарабкается, если он твёрдо настроен умереть?***
Она готовилась к худшему, но их совместное существование оказалось не таким уж плохим. Сносным так уж точно. Постепенно Есеня привыкла к алкогольным парам, терпкому запаху табака и марихуаны; Женя с каждым днём становилась всё более колкой, язвительной, всё больше замыкалась в себе, больше не возвращалась к расследованию и не пыталась сопротивляться «ты меня не поймаешь», когда он звонил и уже откровенно издевался над нею. Есеня видела, что она ещё держится, не поддаётся ему, но силы Жени иссякают. Она уже не рыдала, а просто молча выслушивала маньяка и клала трубку, но каким-то шестым чувством Есеня ощущала, что с каждым таким звонком она всё ближе к тому, чтобы сломаться. И Есеня поняла, что привыкает: к такой Жене, к такой жизни. Все её мысли были заняты только тем, как бы убедить отца отменить своё решение на счёт Родниной – решение, которое грозило свести её в могилу быстрее алкоголя и морфина. Но всё то, что она видела, было прямо противоположно пониманию её отца о хорошем работнике – или хотя бы о работнике, заслуживающем второго шанса. Несколько раз, правда, Есеня заводила с Женей осторожные разговоры о возможном лечении в клинике Бергича или любой другой, но Роднина реагировала на них столь агрессивно, что она решила отложить эти предложения до лучших времён. Правда, с Вадимом Михайловичем она всё-таки созванивалась, – выходя в магазин и тщательно следя потом за тем, чтобы сведения об этих звонках были стёрты из телефона, потому что Женя преисполнилась подозрений и однажды влезла к ней в мобильник, – умоляя его найти способ вытащить Женю из той беспросветной тьмы, в которую она упорно погружалась. Бергич, кажется, был расстроен сложившейся ситуацией, однако же не видел способа помочь Жене, кроме одного ему известного «шокового метода», к которому всё ещё не хотел прибегать. Единственное, что радовало Есеню в эти чёрные дни, так это то, что Женя как-то сдерживалась и не кололась. Отчего-то она понимала, что если Роднина прикоснётся к морфину теперь, пути назад не будет, и это приведёт её к неминуемой гибели. За несколько минувших дней, улучая минутку, когда Женя спала, напившись и наплакавшись, она обыскала в лофте всё, до чего могла дотянуться: все ящики, шкафчики. И ничего не нашла, к собственному своему удовлетворению. И хотя, как следователь, она понимала, что наркотики не держат на самых видных местах, что в этой квартире, полной тайн, может быть не один тайник, ей наивно хотелось верить, что у Жени и в самом деле нет наркотика. Однако очень скоро ей пришлось убедиться в обратном: вернувшись после короткой поездки к отцу, которая ещё больше вывела её из равновесия, она обнаружила, что Женя где-то достала наркотик и укололась. Она лежала на кровати полубесчувственная и неподвижная, и на какое-то страшное мгновение Есене показалось, что Женя мертва. Но стоило Есене подлететь и затрясти её, как Женя что-то невнятно промычала, застонала, а потом тихо выругалась. Рядом с нею валялся шприц, и в нём всё ещё оставалось немного наркотика – как показалось неопытному взгляду Есени, как раз на дозу. Злая из-за собственного бессилия, из-за упрямства, несговорчивости и этой ужасной зависимости Жени, она сбросила с кровати шприц и, высоко подняв ногу, с размаху опустила её на него; осколки пластика, капли наркотика брызнули в разные стороны. И тотчас Женя, словно разбуженная, взвилась с кровати. - Что ты наделала?! – заорала она. – Какого чёрта ты вообще припёрлась?! Убирайся, проваливай!.. Но Есеня знала, что в Жене это говорит морфин – и отчаяние из-за того, что она разбила шприц. Иначе она бы давно хлопнула дверью, после таких слов. - Если я уйду, что станет с тобой? Ты просто погибнешь… - Ах, ты мнишь себя моей спасительницей?! – задохнулась она и тут же расхохоталась. Взгляд страшных, с маленькими, словно булавочные головки, зрачками глаз метался по лицу Есени. – Так же собираешься меня спасти, как спасла моего отца?! Я тебя за это, кстати, ещё не отблагодарила! И вдруг Женя бросилась на Есеню. Та отпрянула, но запоздало, шокированная яростью Жени. А Роднина вцепилась в её куртку мёртвой хваткой, не оторвать; худые пальцы одной руки теперь целили в лицо, в глаза… Есеня попыталась оттолкнуть Женю, у неё это уже получилось, когда Женя отпустила куртку, и она, не устояв, повалилась на пол. Голова Есени качнулась из стороны в сторону, в глазах потемнело… и она запоздало почувствовала, что волосы, прежде сколотые карандашом, рассыпались по плечам. Когда её зрение восстановилось до конца, она увидела перед собой искажённое злобой лицо Жени. А остро отточенный грифель карандаша был нацелен как раз туда, где на шее проходил пучок жизненно важных сосудов. - Отец говорил, что ты однажды использовала карандаш как оружие, - лениво ворочая языком, нечётко проговорила Роднина. – Тебя же… твоим же… оружием… Забавно, да? Один карандаш спас… другой… - вдруг она хихикнула, - убьёт… Даже глядя в глаза маньяку, она никогда прежде так не боялась. Да, Женя была не в себе, а под действием наркотика… но она всё-таки очень по-настоящему собиралась её убить. В Есене боролись инстинкт самосохранения, вопящий о том, что с Женей можно сделать всё, что угодно, лишь бы спастись, и сострадание к этому измученному человеку, тени Меглина, к которой она так неожиданно сильно привязалась. Женя теперь сидела напротив неё на полу, рядом с кроватью и, кажется, раздумывала над своими дальнейшими действиями. И Есеня воспользовалась этим промедлением: размахнувшись, она залепила Жене такую затрещину, что она упала назад, ударилась головой о кровать и затихла. Почувствовав на щеке жжение и что-то липкое, она недоумённо осмотрела бесчувственную Женю, но на ней нигде не было крови. Тогда, дотронувшись до щеки, Есеня поняла, что, падая или пытаясь защититься от удара, Женя подняла карандаш, и острый грифель прочертил по её левой щеке саднящую глубокую борозду. - Ох, Женя-Женя, - пробормотала она, отбирая у Родниной карандаш, трясущимися руками закалывая растрепавшиеся волосы и затаскивая Женю на кровать. Она с трудом разлепила глаза. В голове словно гудел набатный колокол, и кто-то немилосердно бил по нему всякий раз, когда этот гул хотя бы едва стихал; во рту пересохло; всё тело болело и было как будто бы чужим. Женя очень смутно помнила, что случилось накануне: перед глазами лишь мелькали яркие сюрреалистические вспышки, которые сложно было принять за реальные события. А когда она попыталась встать, её повело куда-то в сторону, а голову и шею пронзила такая боль, как будто её кто-то ударил. Она даже оглянулась, но в лофте никого не было. Совершенно никого. И это показалось Жене столь же нереальным, как и дурацкие вспышки воспоминаний у неё в голове. Ведь все эти дни рядом с нею была Стеклова – раздражающая своей неуместной заботой, уговорами и нравоучениями, а всё же… Всё же ей пришлось признаться самой себе, что в глубине души ей было очень приятно, что после всего нашёлся человек, которому было на неё не наплевать, который хотел заботиться о ней… Даже если всё это Есеня и делала ради одной только памяти Меглина. И вот теперь Есеня ушла, а Женя осталась совсем одна. Осторожно, передвигаясь очень медленно и борясь с подступающей дурнотой, Женя сползла с кровати. Ей неимоверно хотелось пить – как и всегда после окончания действия морфина. Кое-как добравшись до полупустой бутылки с минералкой, она увидела лежащий рядом карандаш. Потом, медленно поведя глазами в сторону, опасаясь новой вспышки головной боли, она увидела возле кровати растрощенный шприц… Картинки минувшего вечера понемногу собирались в одну, словно пазл, и на миг в Жене ярко вспыхнула злость: Есеня разбила шприц с остатками морфина! У Жени была теперь только одна ампула наркотика, её придётся растягивать… а это становилось почти невозможным. Как ей справиться с ломкой, как ей справиться с ежедневными звонками «ты меня не поймаешь» без морфина?! Следующая поставка будет только в середине следующей недели – через целую вечность! Она попыталась взять себя в руки: села на кровать, стиснула кулаки так сильно, что ногти болезненно вонзились в ладони. Права Есеня: она не должна скатываться ниже, если ещё надеется вернуть свою работу и свою прежнюю жизнь. Но был ли у неё шанс на то, даже если она откажется от наркотиков и алкоголя?! Стеклов ясно дал понять, что не желает видеть её в Следственном Комитете, он не ставил ей условий, не предлагал завязать и вернуться… нет, он считай что распрощался с нею! Глупо думать, что после такого фиаско в СК её возьмут даже в самый захудалый отдел. А значит, нет у неё никакой надежды. Но оставался ещё «ты меня не поймаешь» - человек, который свёл в могилу её отца, человек, который почти угробил её саму. Когда-то она думала, что может потягаться с ним, а может и победить… когда-то, но не теперь. Он не оставил ей ни сил для борьбы, ни даже воли к жизни, вот и рассудок её понемногу её покидал… Когда за дверью послышались чьи-то шаги и возня, Женя напряглась. Рука её сама собой сжала карандаш – она всё ещё плохо соображала, да и он оказался единственным оружием поблизости. Женя усмехнулась: когда-то Меглин очень хвалил Есеню за то, что она использовала подручные предметы для спасения своей жизни… Похвалил бы он её? Едва ли, ведь она сама подпустила врага так близко к себе и осталась безоружной и слабой перед его лицом… Дверь распахнулась, на пороге оказалась Есеня с пакетами, и у Жени вырвался вздох облегчения. Стеклова подняла голову и почему-то нахмурилась, увидев её у стола и с карандашом в руках. Но, как показалось Жене, после секундных колебаний, вошла и заперла за собой дверь. - Я думала, ты ушла… - неуверенно сказала Женя. Кроме того, что Есеня уничтожила наркотик вчера, она мало что помнила, а эту тему ей поднимать не хотелось. - Если это извинения, то они принимаются, - буркнула Есеня, - но всё же тебе стоило бы поработать над формой и выражением. Несмотря на всю ситуацию и головную боль, Женя прыснула. Однако, когда Стеклова подошла ближе, ей стало не до смеха: на щеке Есени красовалась длинная и довольно глубокая царапина. Увидев её, Женя посмотрела на карандаш в руке и недоумённо округлила глаза. - Это… я тебя? – сглотнув, уточнила она. - Да. - Ничего не помню… Тогда почему ты здесь? Есеня невозмутимо разбирала пакеты. На свет появились хлеб, колбаса, яблоки… - Ну, как минимум, тебя должен кто-то кормить. Водка, конечно, штука калорийная, но не уверена, что ею можно заменить всё остальное. У меня были мысли, что сегодня и, может, завтра, ты не будешь слишком голодна, но если бы я заявилась домой вот с этим, - она указала пальцем на щёку, - то отец больше никогда бы меня к тебе на пушечный выстрел не подпустил бы. А тебе бы и мечтать не стоило о возвращении к работе в органах когда-нибудь в этой жизни, он бы наверняка упрятал бы тебя в такую клинику, откуда бы ты никогда не вышла. Так что, если ты всё-таки не хочешь закончить свою жизнь в психушке, я пока что безвылазно поживу у тебя. Женя не знала, чего после этой тирады Есени – и в ней не было ни одного неправильного слова – хотелось больше: рассмеяться, извиниться или попросить её оставить её раз и навсегда. Поэтому она закурила и сказала: - Ладно. Тем более, что ты и так безвылазно живёшь у меня. Если я правильно помню…***
Чем дольше Есеня копалась в бумагах, которые ещё до кризиса отобрала Женя как содержащие возможную информацию о «ты меня не поймаешь», тем более безнадёжной казалась ей вся эта идея в целом. Всегда чего-то не хватало: мотивов, вещественных улик, имён, лиц, адресов… Как только ей начинало казаться, что она напала на след, нить ускользала от неё или обрывалась. Она словно бежала наперегонки с призраком, но он всегда оказывался впереди и смеялся ей в лицо. Ей нужна была помощь. Как бы ей ни хотелось верить, что она в полной мере постигла метод, это было не так. Она могла сколько угодно искать связь между всеми теми маньяками, за которых «вступался» «ты меня не поймаешь», но всё равно фигура-кукловод, дергающая за ниточки, была недосягаема. Его нужно было не просто поймать, переиграть… его нужно было чувствовать, его нужно было понять, а вот тут Есеня была бессильна. Она покосилась на спящую Женю и вздохнула. На какое-то мгновение ей показалось, что светлая полоса наступила, и Женя возьмётся за ум, сможет справиться с зависимостью, но её тут же затянула тьма: Женя не справилась. Быть может, она даже не пыталась. Так или иначе, промучившись от головной боли, тошноты и приступов агрессии и тоски день, Женя вколола себе половинную дозу наркотика. И уменьшила дозу она не потому, что пыталась отказаться от морфина – нет, она была вынуждена экономить, она обвинила в этом Есеню, но лучше не стало. В конце концов, измученная, она влила в себя несколько рюмок водки и уснула. А Есеня осталась одна. Всё чаще и чаще её посещали предательские мысли бросить всё это, вернуться к работе, к обычной жизни, которую она ещё могла построить, а заботы о Жене оставить Бергичу или кому-то, кто готов был взвалить на себя эту нелёгкую ношу. Но с другой стороны она понимала, что никому, кроме неё, Роднина не была нужна. И потом, что бы сказал Родион, если бы она оставила его дочь погибать? Раздавшаяся телефонная трель заставила её вздрогнуть. Телефон Жени вибрировал и светился, не оставалось сомнений в том, кто ей звонит, и Есеня быстрее схватила телефон, нажала на кнопку приёма вызова, заставляя слишком громкую мелодию замолчать, пока Женя не проснулась. Она не собиралась с ним говорить. Но что-то заставило её прижать трубку к уху вместо того, чтобы попросту сбросить вызов. - Алло, Женя, - хриплый, неживой, нечитаемый голос звучал на той стороне линии, и от него мурашки побежали по телу. - Это не Женя. И она больше никогда не ответит тебе. - Она что, умерла? – Казалось, говоривший удивился. Есеня поняла, что это её шанс. И великолепный шанс для Жени, которая считала, что «ты меня не поймаешь» следит за нею и знает о каждом её шаге. - Ты же должен это знать. Или нет? Или ты не знаешь? Нет, ты ничего не знаешь! – почти закричала она, ошеломлённая догадкой. - Я знаю, что она наша, и рано или поздно она поймёт, где её настоящие друзья. Уже скоро. - Ты её не получишь! – теперь уже Есеня кричала, не опасаясь разбудить Роднину. – Ты… Но в трубке уже протяжно и коротко гудело. Бергич молча курил. Он казался мрачным после всего, что она рассказала, но, похоже, по-прежнему не собирался ничего предпринимать. Есеня поёрзала на своём месте. - Вадим Михайлович, - снова подала она голос, привлекая к себе внимание, - вы должны мне помочь. Я не справляюсь с Женей, совершенно, всё становится только хуже и хуже. Из Комитета её попросили – отец отправил отпуск, только о возвращении Жени из этого отпуска вряд ли когда-нибудь будет идти речь. Она пьёт, колется, уже даже не пытаясь сдерживаться… - Ты говорила с ней о лечении? – Бергич поднял взгляд от каких-то бумаг. Она фыркнула. - Говорила ли я?! Говорила, говорю и буду говорить! Но это всё бесполезно. Она меня не слушает, злится, напивается и всё по кругу. А когда звонит «ты меня не поймаешь»… - Есеня покачала головой, не в силах словами описать то, что творится с её напарницей в эти мгновения. – Вчера я перехватила его звонок. Он считает её «нашей» и говорит, что рано или поздно она станет одной из этих чокнутых маньяков. Того же он хотел и от Родиона. И где теперь он?! - А что Женя? – Кажется, упоминание «ты меня не поймаешь» привлекло внимание Бергича. - Женя? – удивилась Есеня. И тут же разозлилась. – Вы что же, совсем меня не слушали?! Но если нет, то я скажу ещё раз: Женя слаба, напугана, она не может вести расследование, не может найти его, не может сопротивляться ему. Она не может ничего. Только пить и колоться; она почти перестала есть, если бы я не заставляла её, наверное, перестала бы. Она была самым гениальным следователем после Родиона, а сейчас с трудом соображает, где находится. Если так пойдёт и дальше, мы потеряем её – и очень скоро! Или же «ты меня не поймаешь» всё-таки завладеет ею. Вы говорили, что у вас есть какой-то… способ. Каким бы он ни был, сейчас самое время его применить. Он задумчиво покрутил ручку в пальцах. Затем воззрился на Есеню поверх очков. - Зачем ты делаешь это? Зачем помогаешь ей? Мне нужно это знать. Есеня опешила. Неужели и Бергич, которому вроде как судьба дочери его друга была небезразлична, будет отговаривать её помогать Жене? - Потому что у неё больше никого нет. Потому что Родион бы хотел этого. И вы должны мне помочь, хотя бы… хотя бы в память о Родионе, - она смутилась, говоря с ним о Меглине, как всегда и бывало. Но Бергич не покачал понимающе головой, не улыбнулся, как делал всегда, когда с её уст слетало имя Родиона. Он был чем-то сильно озадачен – и мысли эти, судя по выражению его лица, были не из приятных. - Видишь ли… способ есть, только я не могу гарантировать, что это заставит Женю взять себя в руки. Это… назовём это шоковой терапией. Терапией отчаяния. Точно так же он может столкнуть её в пропасть, на сей раз уже безвозвратно. В любом случае, даже если всё получится, он всё равно слишком циничен, слишком жесток. Не уверен, что имею право так с ней поступать. - А бросить её в таком состоянии вы имеете право?! Но он никак не отреагировал на этот выпад. Долго молчал, глядя в окно, за которым потерянно бродили люди в одинаковых казённых пижамах. Думал ли он о том, что вскоре и Женя Роднина может присоединиться к ним, если он останется в стороне? Как ни пыталась, Есеня ничего не смогла прочесть на его лице. - Ладно. Он достал из ящика стола и положил перед нею старенький мобильный телефон, где уже шёл вызов абоненту под таинственной подписью «номер скрыт». Кивком указал, что ей нужно взять телефон в руки, и Есеня с опаской – после ночных звонков «ты меня не поймаешь» она с подозрением относилась к любым скрытым номерам – подчинилась. Какое-то время в трубке царила тишина даже после того, как гудки прекратились. А потом ей ответили. И, услышав этот голос, Есеня порадовалась, что сидела на стуле – иначе она едва смогла бы удержаться на ногах, ошеломлённая и испуганная.