Dunkelheit

Гилберт нехотя просыпается от тихого и короткого стука в дверь. Он бы и не встал, если бы мозг не распознал того, кто стучит. Обычно стучат громко и настойчиво, пытаясь, судя по всему, вызвать его со второго круга Ада, и только один знакомый ему человек стучит аккуратно, тихо и в какой-то мере даже боязненно, не желая сильно тревожить или отвлекать от дел. Оставлять Томаса за дверью как-то не хочется, да и желание спать уже пропало. Не потому что Лондон пришёл, нет. Потому что второй раз уснуть, когда солнце светит почти в лицо не получится. Да и, опять же, если Том пришёл, то впустить его нужно, иначе он и останется культурно стоять за дверью, как брошенный котёнок. В голове на это рисуется одиноко сидящий чёрный котёнок с белыми носочками и манишкой, печально моргающий чёрными глазками. Очаровательная картинка вызывает улыбку. Улыбка исчезает, едва Гилберт открывает дверь и сталкивается со стеклянным взглядом, который точно никогда не принадлежал Томасу Алану Лондону. Пруссия никогда не видел такого... немого испуга в таком количестве. Будто Том испытал или увидел что-то, что легко ломает психику как людей, так и Стран. — Гилберт..? — по голосу англичанина понятно почти всё. По крайней мере Гил понимает, что нужна его помощь. Томасу в затяжном молчании кажется обратное и он делает шаг назад, намереваясь уйти. — Hasi, — звучит спокойно и ободряюще, заставляя Лондона замедлится. — Hasi... — щёк касаются чужие ладони, и лицо Тома искажается в самой болезненно-печальной гримасе. Гилберту от этого становится горько где-то под сердцем. — Пойдём, — в ответ качают головой. — Пойдём, я налью тебе чаю. Ты ведь хочешь чай? Томас медленно кивает, позволяя увести себя в дом. Уже там, сидя на мягком диване и грея о горячую чашку руки, он более-менее приходят в себя, хотя взгляд у него всё такой же стеклянный. И Пруссии от этого взгляда становится совсем не по себе. — Что случилось? — Я... — чашка отставляется на кофейный столик, покидая начавшие дрожать руки, — меня... Мне... Гилберт осторожно касается трясущихся ладоней, замечая в чужих глазах нарастающую пелену слёз. Только идиоты и глупцы говорят, что мужчины не плачут. Слёзы — это естественная реакция, и даже Пруссия пару раз за всю свою жизнь плакал, мужественности при этом у него не убавилось, стало даже легче после выхода эмоций. И сейчас Лондон нуждается в том же самом действии, котором нуждаются все люди. Едва Гил раскрывает руки, предлагая объятия, Томас резким движением оказывается максимально близко, уткнувшись носом в рубашку на груди, сжав ладонями белую ткань. Мягкое поглаживание по спине провоцирует, и Лондон срывается в плач, одновременно с этим пытаясь что-то говорить. Пруссия не разбирает, что именно. Это и не так уж и важно по сравнению с тем, как сильно негодует сам Гилберт. Тома — его маленького мышонка — кто-то обидел. Он верит в то, что Лондон сам кого захочет обидит из-за того, что он Город, но всё же его характер, эта мягкая доброта, не позволит ему ничего. Он даже мух ловит и выпускает на волю, что уж говорить о насилии к людям! Только вот... Гилберт насилие к людям применяет достаточно часто, если, конечно же, оно имеет основание. За семью и друзей он готов и пробить кому-нибудь голову. — Я... — всё же пытается сказать Лондон. — Ты же помнишь... М-Мэри? — Да, та девушка из здания для саммитов, обслуга вроде бы. А что? Она причастна к твоему состоянию? — англичанин тихо угукает в ткань. — Что она сделала, Том? — на вопрос Том всхлипывает. — Томас, скажи. — Она... — остаток фразы Лондон едва слышно шепчет, но Гилберт слышит, медленно округляя глаза. Внутри сворачивается смесь страха, омерзения и гнева. Нет, не гнева. Ярости. Настоящей ярости, которую Гил старается сдерживать. Она ему ещё понадобится. Томас чувствует изменения в Пруссии, стискивая рубашку чуть сильнее. — Гил, пожалуйста... Пожалуйста, не трогай её. — Ты пытаешься её защитить? После того, что она сделала? После того, что она сделала с тобой? — голос не повышается, но в нём слышно то, чего Том хочет избежать. — ...Я ничего не могу тебе обещать, но я постараюсь. Гилберт уводит Лондона в спальню, готовит ему постель, доставая ещё пару дополнительных одеял и притаскивая внеочередную чашку чая, вместе с какой-то книгой, которая нравится Томасу. Здесь, в доме Гила, он в полной безопасности, и ни одна сволочь ничего не сможет ему сделать. Уж об этом точно позаботятся. Он решает оставить Тома одного ненадолго, предварительно убедившись, что чувствует он себя чуточку лучше, чем полчаса назад. Не идеально, это невозможно, но чуть-чуть лучше. Пруссия точно сделает так, чтобы Лондон вернулся в норму: легко улыбался, краснел на похабные шутки и был... Был привычным Гилберту Томасом. Целым и великолепным, а не раненным и напуганным. Чёрт, да даже общество сейчас его вряд ли примет, привычно ткнёт пальцем в то, что он не подходит под фантасмагоричные стандарты мужчин. Пошло и это общество, и эти стандарты, если от них страдают невинные! В особенности если этот невинный заставляет сердце принять его в маленькую семью одним лишь взглядом чёрных сапфиров. Убедившись в полной безопасности и стабильности Лондона, Гилберт покидает свой дом, направляясь на место работы той суки. Там точно должны знать её место проживания, а уж Гил разберётся с тем, что с тварью делать дальше. По крайней мере он может оправить её силой к жандармерии. Или же... Нет, Томас просил его не трогать её. Значит, он найдёт другой способ наказать эту Мэри. Для этого есть достаточно методов, не применяя физическое насилие. Адрес ему дают после пары минут обольстительных речей и использования обаяния с лёгкими намёками на обещание встречи. Ему плевать на это, главное информация, которую он использует, находя нужный дом. Короткий и безответный стук извещает его о том, что никого нет, и ему приходится ждать. Недолго, потому как спустя десять минут он видит знакомую фигуру в платье. Мэри узнаёт его сразу, но не успевает вовремя среагировать, и Гил силой затаскивает её в ближайший переулок, легко — если бы он толкнул хотя бы в половину силы, то она сломала бы себе позвоночник — толкая в стену, обрывая пути к побегу. — Как ты посмела? — Посмела что? — в девичьем голосе слышатся змеиные нотки. Гилберт задыхается от такой дерзости: — Не знаешь, да? Ты... Ты изнасиловала его! — гнев вырывается ударом кулака, но не по лицу твари, а по стене рядом с её головой. Кусок кладки покрывается крупными трещинами, осыпаясь мелкой пылью. — Неужели? И как ты это докажешь? Он сам меня захотел, а это не изнасилование. А вот я могу пожаловаться на него, что он меня тронул. Как ты думаешь, кому поверят? Ему, непонятному существу, или мне, красивой и хрупкой девице? — Трупы не говорят, так что поверят ему, — рычит Гил, окончательно придумывая наказание. — И знаешь что? Я тоже тебя хочу, — ложь, но девушка это не понимает. Зато она громко вскрикивает, когда Пруссия дёргает рукав платья, отрывая его, а следом и кусок юбки. Мэри пытается вырваться, но Гилберт ей не позволяет. — Что? Не нравится? А ты докажи это. Сейчас ты меня захочешь, а это не изнасилование, верно? Я могу даже пожаловаться на развращение с твоей стороны. Как ты думаешь, кому из нас поверят? Тебе, блудливой суке, охочей до чужих членов, или мне, олицетворению одной из великих стран? Попытку крика он прерывает ладонью, вновь дёргая юбку, оголяя то, что под ней. Девушку трясёт, и Гилберт довольствуется её страхом. Нет, он не собирается опускаться до её уровня, не-е-ет. Он лишь напугает её так, что она больше ни к какому мужчине не подойдёт без содрогания. Хруст ткани окончательно сообщает о том, что юбки больше нет, и он коленом расталкивает женские ноги. — Страшно? — шипит Гил, видя чистейший животный ужас в чужих глазах. — Ему было так же страшно, но тебя это не остановило. Тебе было плевать на него. Ты ведь упивалась его беспомощностью? Прямо как я сейчас, только между нами есть одна существенная разница... Пруссия хватает её за плечо, резко опрокидывая на землю. Он слышит лишь звук удара плоти о камень, не больше. Обещание было выполнено. — Я не насильник, в отличие от тебя. И я не убийца. Но в следующий раз, если я учую тебя рядом с Томом, то поверь, я выдерну тебе язык, зашью губы и отправлю в самый ужасный притон совершенно голой, а там люди точно будут рады моему подарку. Твоё изуродованное тело точно не найдут и не предадут земле. Тебе всё ясно? Девушка всхлипывает. — Я спросил, тебе ясно?! — Д-да... — Вот и хорошо. А теперь беги, пока я не сломал тебе ноги, — в этот раз дважды повторять не приходится и Мэри убегает, игнорируя и потерянную туфлю и то, что вместо верхней юбки у неё ничего нет. Внутри остаётся тёмный осадок неполноценной мести. К жандармам он обратится, но это точно произойдёт позже. Тем более дом он запомнил, а связи точно позволят упечь если не навсегда, то очень надолго эту тварь. А пока что он должен вернуться домой и помочь Томасу восстановиться. По дороге домой Гилберт находит маленького чёрного котёнка с белыми лапками и манишкой, жалобно пищащего и цепляющегося за брюки в попытке спастись или выпросить хоть немного еды. Так похожего на Лондона кота Гил забирает с собой, пряча его под плащом от лишних глаз. Чуть позже Томас на первой радости за день назовёт зверёнка Гильбертом.