Блеск твоих серёжек

— Паймон услышала о старой традиции! — она появилась так же внезапно, как и пропала несколько секунд назад, с полным восторгом на лице. — Одна старушка рассказала Паймон, что через серёжки можно связываться с другим человеком!       Итэр со скепсисом посмотрел на компаньона, а сидящий рядом Чайлд вовсе не проявил интереса. Когда-то давно он спросил свою мать, как она познакомилась с отцом, и женщина рассказала приторно-сладкую историю о том, как она потеряла серёжку и именно его отец нашёл её. Типичная история знакомства родителей. Они обменялись украшениями и могли понять, что происходило с другим носителем по цвету. Если она светилась своим обычным цветом, то это означало, что с человеком всё в порядке, если мерцала, значит, он испытывал целую гамму эмоций, от радости, счастья, любви до злости, ненависти и ярости.       Чайлд, будучи в детстве наивным, верил в россказни матери и надеялся тоже когда-нибудь обменяться с будущим лучшим другом серёжками, но он вырос, и в его сердце больше не было места для детской сказки. Он слегка наклонил голову вбок и посмотрел на лицо путешественника, и его взгляд упал на прикреплённую бусинку к его уху. Мимолётная мысль, пролетевшая в его голове, была настолько быстрой, что Чайлд выпалил, не подумав: — Давай проверим.       Итэр отвернулся от Паймон, подумал секунду и, без слов снял свою серьгу, протянул её предвестнику. Тот в свою очередь сделал тоже самое. — Я помогу надеть, — он привстал на коленях и опасно приблизился к лицу Тартальи. Предвестник боролся с распространяющимся по его лицу и шее жаром, а прикосновение холодных пальцев Итэра к его тёплым ушам вызвало табун мурашек, — не дёргайся. — Прости-прости, — в отличие от его серёжки, серёжка Итэра была более увесистой, — теперь моя очередь.       Ничего волшебного не произошло, они просто поменялись памятными вещами и забыли об этом. Возвращение в Снежную ещё никогда не было таким мучительным.       Он всеми силами игнорировал насмешливый взгляд и спрятанную за веером лукавую улыбку Синьоры, стоило ей вспомнить кому принадлежала «столь безвкусная вещь». Чайлд был ей отчасти благодарен за держание своего рта на замке, но избежать злых комментариев Скарамуша было невозможно, если не убрать злобного коротышку физически. Царица, храни её всевышний, ностальгически улыбнулась.       С этой серёжкой у него появились некоторые… внешние взаимодействия. Чайлд обычно достаточно спокоен и редко поддавался волнению, но в такие моменты теплота материала и круглая форма украшения, которую он вертел в своих пальцах, помогала ему отвлечься («Интересно, а Итэр её тоже теребит?»). И именно эта бусинка не позволяла ему нормально спать на левой стороне, но снять её на время сна просто не хватило духа (его мозг посчитал это своеобразным предательством). Иногда она светилась, что позволило ему сделать вывод — все истории оказались правдивыми. Сначала тусклым янтарным цветом, но порой был настолько яркий свет, что заставлял Чайлда щуриться. Ему оставалось только гадать, какие эмоции испытывал его дорогой друг. Светилась ли его серёжка?       Стоило камушку вновь мерцать, Чайлд на несколько секунд застывал и старался получше рассмотреть. Она мерцала-мерцала, затухала, а потом снова, но уже с более ярким светом. И так несколько раз. Ему оставалось только гадать, что происходило с Итэром, дожидаясь следующего мерцания, но ничего не происходило. Было ли его волнение оправдано? Может быть. Он сам не знал. Это же путешественник! Если он смог победить дракона, надрать зад предвестнику, то никакая другая опасность ему не грозила. Чайлд глухо посмеялся — слишком часто его мысли возвращались к компаньону (он настраивал себя, что это всё из-за глупой серёжки).       В который раз он потрогал бусину и почувствовал её холод. Она была неестественно холодной, учитывая, что до этого, она излучала какое-никакое тепло. Перешагнув принцип не снимать, Тарталья замер, увидев ужасный угрожающий чёрный цвет вместо домашнего янтаря. Фантомной болью в голове он вспомнил, как глаза матери наполнились грустью, когда она сказала: «Самым ужасным является чёрный цвет. Он означал смерть». Он смотрел на чёрный камень на серёжке и отказывался верить. Он протёр её — это была не грязь. Он вымыл её — это всё ещё не была грязь. Тарталья вставал и садился на место, вставал и садился, готовый броситься из дома, но некуда. Серёжка стала дрожать, и его это рассмешило до истерики, но стало не до смеха, когда понял, что не серёжка дрожала, а его самого трясло. Она сейчас загорится снова! Вот буквально сейчас!       Чайлд не был ребёнком и не верил в чудо, но как же отчаянно он хотел вернуться в иллюзию детской безмятежности и сказки.       Чайлда не заботила дрожь во всём теле, не заботила паника, удушливым комом засевшая в его горле. Он не мог помочь. В любом случае он не мог помочь, проклинал сложившуюся судьбу и возжелал уничтожить мир за смертельную несправедливость. И осознание своей беспомощности усиливали его ненависть («Светилась ли сейчас моя серёжка?»). Неспокойное море перед штормом уступило место светлому небу под чистотой слёз.       Он не слышал обеспокоенный голос своего брата.       Он слышал остановившееся сердце.