На двоих одна душа

Сокджин поежился, когда карета медленно оказалась на снежной равнине. Они пересекли горы ещё ночью и, не остановившись на привал, добрались до лагеря хайцев уже к полудню. Неуверенно выглянув наружу, омега окинул взглядом белоснежные поля и тяжело вздохнул, потирая руки. Было холодно. Щеки стянуло от высохшей паутины слез, которые Сокджин тихо глотал, сжимая плечи холодными руками. Сердце болело от разлуки, но омега пытался держать себя в узде, вспоминая, как ужасно выглядела намджунова окровавленная грудь. Он не мог поддаваться чувствам и рисковать жизнью своей пары, миллионами жизней своих подданных. Поэтому он здесь. Когда они добрались до места лагеря, Сокджин вышел из кареты с высокой поднятой головой. Воины, встретившие его у ворот, смотрели похабно, кричали что-то на своём грубом языке — судя по довольным крикам это было что-то непристойное. Сокджин старался не обращать внимания, вздернул подбородок и терпеливо ждал, пока к нему не вышел высокий крепкий мужчина, облачённый в белые меха. Сам Сокджин был тоже крепко сложен за счёт тренировок, но неизвестный мужчина был в разы крупнее, сильнее. Альфа. Сокджин смотрел на него, не выдавая испуга, хотя у самого сердце было где-то в животе от страха. Мужчина тем временем окинул его с ног до головы сальным взглядом, задерживаясь на мгновение на крепких плечах и мощной шее, виднеющейся из-за ворота верхней одежды, и громко хмыкнул. Он что-то сказал. На своём языке. Толпа воинов, собравшаяся вокруг, громко засмеялась. — Я представлял тебя таким, — грубо произнёс мужчина. — Моё имя Кан Сухо, и теперь ты мой. Сокджин сжал челюсть, играя желваками. Сухо уверенным грубым движением обхватил большой ладонью его лицо, сжал за щеки, покрутил в стороны, рассматривая, как товар на рынке. Дернувшись, омега получил в ответ смешок. — Губы у тебя красивые, — произнёс мужчина, наклоняясь ближе. — И личико прелестно. Чужие сухие губы опустились на его, и Сокджин среагировал моментально: замахнулся быстро, пытаясь ударить, но его запястье перехватили моментально. Оторвавшись от чужого рта, Сухо довольно рассмеялся. — Правитель хороший, воин — не очень. Место омег — ложе, а не трон, — прошептал варвар в чужое лицо, продолжая сжимать чужое лицо. — Отчего у тебя нет детишек? Может, — проворная рука опустилась на живот, — не можешь зачать? Сокджин от злости отпихнул альфу от себя, и тот отпустил его лицо. — Мои дети не появятся на свет, пока я не окончу войну. Сухо в ответ звонко рассмеялся. — Что ж, самое время зачать, — ответил альфа обернулся к солдатам. — Отправить войско в столицу. Собрать провизию и дань — деньгами и омегами. Распахнув глаза, Сокджин подскочил к альфе и схватил его за меховой ворот. — Ты клялся, что оставишь мой народ! — Клясться в чём-то омеге? Не ставь себя выше других! Теперь я буду править и распоряжаться, — он снова склонился к лицу Джина, — но если будешь себя хорошо вести, то я позволю тебе поиграть в хорошего правителя и императорский дворец станет твои снова. Когда-нибудь. Чувствуя, как тело охватывает ненависть, Сокджин бьёт по наглой роже кулаком. В толпе кто-то охает от неожиданности, а Сухо стоит, распахнув глаза от удивления и по-прежнему ухмыляется. — Норовистый какой, — хмыкает он, потирая щеку. — Привязать к столбу. Два дня не кормить и не поить. Сокджин пытался вырваться, пока толстые ледяные верёвки стягивали его запястья, но не получалось. Воины, привязавшие его, не упустили возможности облапать, говоря что-то на своём грубом языке и мерзко смеясь. Мимо то и дело проходили люди, рассматривали его, как диковинку, тыкали пальцами. Сокджин гордо держался, подняв лицо к небу, и просто смотрел на плывущие облака и белеющие вдалеке горные вершины. Он позорно разрыдался, когда стемнело. В лагере стихло, и омега позволил себе заплакать. Он не знал, что делать. Можете, такова судьба? Его народ истребят, сотрут из истории, словно его никогда не существовало, и все забудут. Плохой правитель. Может, правда стоило отдать власть какому-нибудь генералу, который верно служил его супругу, и не лезть в это? Альфа у власти справился бы лучше. Сокджин хлопнул носом и прикрыл глаза, чувствуя, как немеют пальцы на ногах... ***** С самого утра жизнь в лагере кипела. Женщины готовили на костре в большом котле, а из шатров вываливались сонные жители. Сокджин бездумно смотрел на всех этих людей, сжимая руки в кулаки. Его охватывала ненависть. Народ, что захватил их земли, сейчас был простым людом. Они готовили, воспитывали детей, пасли скот, словно простые люди. Сокджин сжал кулаки ещё сильнее, пытаясь не смотреть на детей, сидящих у костра. Теперь, не скрывая интереса, подходили ближе, дергали за одежду и убегали. Один мальчишка привлёк внимание Джина сильнее всех. Он был совсем мало, года три от роду, черняв, смугл, с яркими глазами-бусинами, одетый в большую меховую шубку. Он долгое время смотрел издалека, не решаясь подойти, но спустя некоторое время игры в гляделки он всё же неловко подошёл ближе и встал прямо перед омегой. Сокджин тяжело вздохнул и улыбнулся ему уголками губ. Мальчишка засмеялся, доставая из рукава кусок какой-то лепёшки, отломил кусочек и потянул руку кверху. Не понимая, что от него требуется, Сокджин сначала нахмурился, но ребёнок продолжил держать руку с кусочком лепёшки перед ним. Он хочет накормить? Сокджин неуверенно склонился вниз, чувствуя, как верёвка врезается в запястья, и осторожно прихватил губами протянутое угощение. Громко засмеявшись, мальчонка отломил ещё кусочек и опять протянул. Омега устало улыбнулся и снова наклонился, но неожиданно раздавшийся крик заставил его дёрнуться. К ним подскочила невысокая, темноволосая женщина, одетая в длинное чёрное платье, расшитое камнями и золотыми нитями. Она что-то кричала на непонятном языке, подхватив малыша на руки. К ним подскочили другие женщины и мужчины, что-то говоря. Сокджин не понимал их и злился. Женщина в чёрном роскошном платье передала ребёнка и оказалась рядом с Джином. Рядом с шеей блеснуло лезвие кинжала, но омега даже не дёрнулся. Карие женские омуты смотрели с невероятной ненавистью, и Сокджин не отводил глаза, надеясь, что женщина отступит. — С-смерти не боиш-шься? — сказала она едва понятно, шипя, как гадюка. Сокджин промолчал, выше задирая подбородок, и теперь лезвие врезалось в кожу, где пульсировала сонная артерия. Женщина сильнее сжала руку на рукояти. — Не приближайся к моему с-сыну, ес-сли не хочешь с-сдохнуть раньше, чем мой супруг убьёт тебя. Она неохотно отступила, пряча кинжал в рукаве платья, и скрылась в ближайшем шатре. Сокджин проводил её взглядом и медленно выдохнул сквозь зубы. Его не трогали следующие два дня. Голод давал о себе знать, и омега изредка позволял себе взглянуть в сторону костра, где всегда хлопотали женщины, но поспешно отворачивался. Наравне с голодом было тяжело от холода. Пальцев на ногах он не чувствовал после первой ночи. Становилось страшно: вдруг он обморозит ноги? Но вопреки опасениям пальцы шевелились, пусть и через адскую боль. Вечером второго дня пришёл Сухо. Он с интересом обошёл его, как лисица во время охоты, и громко хмыкнул, становясь напротив. — Ну как? Твой норов ещё не утих? Сокджин посмотрел из-под полуопущенных век. — Ждёшь от меня мольбы о пощаде? — Возможно, — с нескрываемым восхищением ответил альфа и сложил руки на груди. — Отчего такой характер? Неужели не учили послушанию во дворце? Промолчав, омега отвернул голову в сторону, и тут же большая ладонь сжала его за подбородок и дёрнула. Он снова полез с поцелуем: наглым, мокрым, слишком пошлым, прямо на виду у детей и женщин. Сокджин задергался, пытаясь вырваться, на что получил несильный укус. Было отвратительно. Омега пытался сцепить губы, зубы, но ладонь на щеках сжималась сильнее. Когда Сухо отстранился, то довольно облизал губы и обратился к одному из воинов: — Отвести его вымыться, накормить, одеть в нормальную одежду, — проговорил мужчина, покосившись на омегу, — а после привести ко мне в шатёр.