Эскортница

      Кенуэю хочется задать себе один единственный вопрос: почему в пятом часу утра он едет в стриптиз клуб? Нет, даже не так. Почему по звонку малознакомой ему девушки, к тому же ещё и стриптизёрши, с которой он всего лишь несколько раз переспал за деньги, он подорвался из постели и куда-то поехал? Его поступок не поддается ни логике, ни здравому смыслу. Если бы они были с ней друзьями, он бы всё понял. За друзей, пусть у него появился всего лишь один друг за всю жизнь, Кенуэй готов стоять до кровавой слюны и потерянных зубов, до дробящего слух звука выстрела, до смерти. Но почему сейчас он на огромной скорости летит в клуб? Они же не друзья.       Ладони у Хэйтема неестественно потеют, скрипит кожа на руле от давления и той силы, с которой Кенуэй сжимает его. Всё произошедшее с Кормак, почему-то сработало, как пощёчина ему лично, пятно от вина на белой рубашке, оставленное незадачливым официантом. Кенуэй едет быстро, даже слишком быстро, вжимая педаль в пол, но на дороге нет ни одной машины, и никто ему не мешает. И штрафы, которые придут, будут потом. Сейчас же все его мысли — странная стриптизёрша-эскортница, к тому же ещё и ассасин, к которой он проникся некоторыми тёплыми чувствами, несвойственными ему.       Не проходит и получаса, как он останавливается возле клуба. Вывеска ещё горит, доносится зажигательная музыка, а несколько подвыпивших мужчин вываливаются на улицу, таща на себе мало примечательный полутруп в распахнутой рубашке, который был человеком в начале вечера. Кенуэй брезгливо морщится, замечая эту компанию. Он небрежно бросает машину на свободном месте и вылезает из неё. У дверей нет парковщика, чтобы Хэйтем мог по привычке бросить ключи, и машину нормально бы перепарковали. Приходится довольствоваться малым.       Хэйтем подходит к дверям клуба, впервые задумываясь о том, как он будет искать Кормак. Позвонить? А услышит ли она? Музыка слишком громко орёт на фоне. Можно просто поискать её среди всех, попытаться найти в толпе. Охранник уже странно косится на него. Слишком прилично одет для поздней ночи, слишком трезв для раннего утра. Кенуэй заходит внутрь, чтобы не нервировать ни себя, ни человека, выполняющего свою работу.       В клубе ещё больше людей, чем он предполагал. Дым, неон, лазерное шоу, громкая музыка и танцующие девушки в купальниках, прикрывающих исключительно соски и узкую полоску коротко стриженных волос на лобке. Где вообще стоит искать стриптизёршу, которая вроде как не на смене? Ответ находится сам собой. Несколько соблазнительно очаровательных девушек в противоположном конце зала выходят из-за ширмы, не освещенной ни светом неоновых ламп, ни подсветкой. Лишь одинокая надпись «помещение для персонала» светится, не привлекая особого внимания. Туда Кенуэю и надо. Куда ещё может деться в клубе девушка с подтеками туши и слезами? Разве только скрыться в женском туалете, куда Хэйтем ни под каким предлогом не сунется.       Лавируя между мужиками, от которых несёт потом, перегаром и старым, практически выдохшимся одеколоном, в какофонии запахов, смешавшихся в тошнотворный коктейль, Хэйтем направляется прямиком к этой ширме.       — Мужик, блять, аккуратно! — недовольно произносит какой-то левый тип, получивший в бок локтем. Плевать. Хэйтем сухо и скептически хмыкает, расталкивая других. Придётся костюм сдать в химчистку, кто знает, об какие слюни и пятна он обтёрся в этой темноте. Не все приходят поглазеть на голых женщин в костюмах, особенно если до утра субботы остаётся всего несколько часов.       Грубо оттолкнув ещё нескольких, путающихся под ногами, Хэйтем доходит до ширмы. Он колеблется всего несколько секунд, оглядывается через плечо, по сторонам, чтобы убедиться, что никто не смотрит на него — к стриптизёршам в гримёрки запрещено заходить, таковы правила клуба. Привычка, перешедшая с ним из детства в сознательную жизнь: оглянись по сторонам, действуй, пока никто не видит. Работай во тьме… Конец фразы вспоминается с трудом, хотя отец очень часто любил её повторять. Что-то из Кредо ассасинов.       Каждое его действие пропитано иронией продажной шлюхи-жизни. Он — тамплиер, направляется за девушкой-ассасином, подрабатывающей стриптизёршей, работающей барменов в его баре. Даже самый сумасшедший сценарист не придумает подобный ход для своего сериала на Netflix. Хэйтем скрывается за ширмой, оказывается в узком коридоре, в бархатной темноте. Каждый раз он чувствует себя слепым котёнком, оставаясь один на один с одним из страхов своего детства. В его кошмарах темнота всегда двигалась, пульсировала, как живое, мягкое и податливое сердце. От этого было только страшнее. Он стал старше, увереннее, больше не слеп даже в кромешной тьме, но ребенок где-то внутри него всё равно напоминает, что «когда-то давно».       Рядом из узкой щели, образованной приоткрытой дверью, падает длинный луч света. Но Хэйтем предпочитает перейти на зрение — невероятный дар природы. Это не требует даже секунды. Теперь он спокойно находит выключатель на стене и щёлкает им, в результате чего в коридоре загорается тусклая лампочка. Так лучше. Дверей оказывается больше, чем можно было подумать изначально.       Хэйтем шумно выдыхает.       — Отлично, Кенуэй. Можно было просто позвонить. У тебя же есть номер, — едва слышно произносит он себе под нос, лезет за телефоном во внутренний карман пиджака, чтобы вытянуть мобильник. Но позвонить не успевает. Дверь гримёрки рядом открывается и оттуда высовывается знакомая темноволосая голова. Шэй. Её волосы растрёпано распались неудачным пробором по двум сторонам её лица. То, что она плакала выдают только красные, припухшие глаза. Хэйтем готов поклясться, что её щёки и шея всё ещё солёные от слёз, но она никогда в этом не признается. Не в её стиле.       — Ты бы ещё громче щёлкал выключателем.       Не эту фразу Хэйтем ожидал услышать.       — Я смотрю, мне можно было не приезжать. Ты уже в полном порядке.       — К чёрту…

***

      На тумбочке рядом с кроватью стоит деревянный поднос с чашкой и небольшим стеклянным чайником с чаем. Шэй так и не притронулась к горячему напитку, хотя она чувствует, как тело постепенно начинает неметь от холода, сочащегося изнутри, из самого сердца. Мёрзнут кончики пальцев на руках, мёрзнут ноги. И рубашка, которую Кенуэй любезно предложил ей — дорогая, с жесткими широкими манжетами и воротником — никак не греет. И не должна. Кормак засовывает ноги под одеяло, чтобы хоть немного согреться и окончательно не задубеть. От простыней пахнет свежестью, чего не скажешь о ней самой. Шэй просидела практически полтора часа под горячим душем, скребла ногтями кожу, мечтая избавиться от призрачных прикосновений ублюдков. Вылила половину бутылки геля для душа, принадлежащего Кенуэю. Запах хвои не перебивает душок. Испорченное мясо. По другому себя назвать сложно. Другие бы её тоже иначе не обозвали.       Всё это зашло слишком далеко. От воспоминаний о вечере выворачивает. Желудок хочет вылезти наружу, скручивается в комочек, завязывается в узел и ползёт наверх, пытаясь покинуть тело. Ему в нём неуютно. Кормак тоже. В собственном теле неприятно находиться, как в какой-то камере с тяжёлым и затхлым воздухом. Но покинуть камеру из плоти и крови — не правильно. Шэй не видит в этом смысла. Сегодня хуже, чем это бывает с ней обычно. Спина покрывается мурашками, девушка сжимает зубы.       В темноте полупустой, необставленной спальни Шэй чувствует себя не на своём месте. Теперь звонок Хэйтему кажется совершенно бредовой идеей. На эмоциях человек способен совершать самые глупые и спонтанные вещи. Её спонтанная вещь — звонок. Мозг отчаянно пытается подыскать оправдание. И оно находится слишком легко и свободно. Хэйтем единственный человек, кроме «подружек» из клуба, кто знает самую грязную часть её жизни и кого это вообще никак не волнует. Кенуэя интересуют услуги, а не то, как Шэй живёт с грузом на своих плечах.       Кормак обнимает себя за плечи, закрывает глаза и глубоко вдыхает, чтобы лёгкие расширились, надавили на рёбра, боль отрезвила и напомнила, что она жива. Всю жизнь боль с ней. Из-за неё она всё ещё существует. Благодаря ей она существует.       — Может хоть чаю выпьешь?       Голос Хэйтема пугает Шэй своей неожиданностью. Он подошёл слишком беззвучно, как тень. Как ассасин. Учил ли Кенуэя отец? Или он сам научился так медленно и осторожно ступать, как хищник на охоте? Чему ещё мог научить его отец? Как убивать, пользоваться скрытым клинком? Шэй вспоминает свои первые уроки, когда Лиам тренировал её на манекенах, показывал механизм скрытого клинка и как им пользоваться. Тихое шипение, щелчок. Этот звук ни с чем не перепутаешь. Звук, который последним слышит жертва перед своей смертью, прежде чем захлебнётся кровью. Убивать осознанно страшно. Тебе нельзя колебаться, нужно просто вонзить клинок. Помешанным убийцам-шизофреникам с этим проще. Они не задумываются. Никогда. Кормак же задумывается всегда. Со смертью мириться сложно, особенно когда начинаешь на неё работать. Почти всегда Шэй старается оправдать себя.       — Ты двигаешься, как тень. Тебя практически не слышно.       — Я бывший военный.       — Ты сын ассасина, — Кормак поворачивается к Хэйтему лицом.       Он стоит в дверном проёме, подперев плечом косяк. На его лице — полуулыбка. Очень спокойный, ровный, сдержанный. Кенуэй скрещивает руки, но в его позе нет враждебности, хотя он и пытается закрыться от неё. От всего мира. Было ли ему с кем поделиться в детстве своими проблемами? Шэй ловит себя на мысли, что она не знает, когда умер отец Хэйтема, и осталась ли живой его мать, с которой бы можно было обсудить волнующие вещи.       — Да, мой отец был ассасином, как ты. Но он не учил меня практически ничему. Кроме некоторых «заповедей» вашего Кредо. И ещё какие-то… — Кенуэй явно подбирает слово. Шэй даже вскидывает брови. — Сомнительные вещи и правила. Напомни, мы работаем во тьме? Как там дальше?       — Мы действуем во тьме, чтобы служить свету. Ты об этом? — Кормак хмыкает, подтягивая одеяло, чтобы прикрыть голые колени и почувствовать хоть какое-то тепло.       — Да, об этом. Мне интересно, вы правда искренне в это верите? Ну, в то, что вы делаете всё во благо? — Кенуэй отлипает от косяка, делает несколько шагов по направлению к кровати, но, заметив, как Шэй отодвигается к противоположному краю, останавливается. В серых глазах удивление. Кормак хочет смущенно улыбнуться, чтобы как-то разбавить неловкость момента.       — Может поговорим об этом как-то в другой раз? По логике момента… гм, нет, сложившихся обстоятельств, я должна тебя убить, ну, или ты меня. А не сидеть, мило беседовать и попивать чаёк, — кивком головы Шэй указывает на поднос на тумбочке.       — Да, знаю, но мне интересно поговорить с человеком, не привязанным к стулу и к затылку которого не приставлено дуло пистолета. Тем более, я не думаю, что ты хочешь, чтобы я спросил тебя, почему ты позвонила именно мне, — Кенуэй усмехается. И эта усмешка вогнала бы Шэй в краску, если бы она была хотя бы на толику стеснительнее, чем есть на самом деле. Стриптизёрше грех испытывать стыд.       Кормак прослеживает весь путь тамплиера до кресла возле окна. Он бросает на столик пачку сигарет, опускается в кресло и закидывает ногу на ногу. Пальцы рук сложены один к другому, а локти упираются в подлокотники. Уверенность.       — Я позвонила тебе, потому что ты единственный из моих знакомых знаешь, что я эскортница.       Хэйтем, кажется, даже не удивлён. Улыбка на его лице становится чуть шире. И Кормак вспоминает, почему она хотела ему приложить по лицу или по затылку чем-нибудь тяжёлым. Самодовольный, уверенный и наглый. Совершенно не к месту, не по ситуации. Если бы она видела его довольную рожу каждый день, то её начало бы тошнить буквально сразу же.       — А ещё я знаю, что ты сидишь в моей рубашке в моей кровати совершенно безоружная и навряд ли способная сейчас сопротивляться. С чего ты решила, что тебе будет со мной лучше? Ты рискуешь жизнью, находясь в моей квартире. Тебе было бы проще позвонить кому-то из друзей и рассказать о том, откуда тебя нужно забрать. И по какой причине… Кстати, её я так и не услышал.       Он слишком открыто заигрывает с ней и пытается вывести на провокацию. Шэй стискивает край одеяла, сводит брови к переносице. Но вынуждает себя расслабиться. Опирается на одну руку и вымученно улыбается, прикрывая глаза. Снисхождение раздражает ровно также, как и чрезмерная уверенность в собственных силах и собственной правоте.       — Общественное порицание страшнее смерти?       Именно его Кормак и не хотела бы получать. Особенно от друзей, от Лиама. Каждый день в мыслях разыгрывать сцену признания невыносимо. Но ещё сложнее — сознаться в реальности. Принять неприятный факт и налепить на себя два дополнительных ярлыка «шлюха» и «лгунья». Больше не будет доверия со стороны ассасинов. И именно это пугает Шэй больше всего.       — Если б ты хотел меня прикончить, то сделал бы это раньше. С чего тебе меня убивать?       — С чего щадить?       — Я нравлюсь тебе.       Ва-банк. В этом маленьком споре она выкладывает козырь из рукава. И нет сомнений, что Хэйтему нравится своё поражение. Он жмурится, напоминает довольного кота, радующегося первым лучам тёплого весеннего солнца. Запускает пальцы в тёмные волосы, стягивая с затылка резинку. Кормак никогда не понимала мужчин, отращивающих волосы, но может среди одинаковых клерков в костюмчиках Хэйтем просто пытается так самовыражаться, стать личностью среди кучки штампованных на одном конвейере копий.       — Ты невыносим… — на выдохе произносит Шэй. Она откидывается на подушку и только сейчас замечает зеркальный потолок. С него смотрит её отражение — распластанная на измятой постели замученная этой ночью девушка. Потолки слишком высокие, чтобы Кормак могла детально рассмотреть своё лицо, но зато видны проступившие на руках и шее синяки. Следы чужих пальцев. Видимые следы. Не призрачные, не отпечатки в её сознании. И Кенуэй видит их тоже, но не пытается носиться с ней, словно дурак с писаной торбой. Нужно отдать ему должное. Либо он слишком тактичный, либо её козырь оказался не тузом, а обычной шестеркой.       Нужно думать, что делать дальше. Но уставший мозг отказывается воспринимать, как реальность факт насилия нескольких мужчин над ней. Все эти истории про изнасилования всегда казались ей чем-то чрезвычайно надуманным, способным произойти с кем угодно, но только не с ней. А когда это произошло, сознание отвергает мерзкий факт. Это было не с ней. Это был дурной сон. Просто страшилка. Нужно зацепиться за что-то реальное, чтобы иррациональный страх отошёл на второй план. Вот только цепляться не за что. Шэй поджимает губы. На глазах проступают слёзы. Опять. Огромные, размером с приличную бусину солёные капельки. Под собственным весом они срываются вниз. Кормак твёрдо верила, что чувство жалости к себе она давно убила и положила в могилу вместе со своим отцом. Но всё оказалось куда прозаичнее.       — Если ты запомнила хоть какие-то черты, можно написать заявление.       Взгляд быстро скользит по зеркалу на потолку и останавливается на сидящем в кресле Хэйтеме. Он не смотрит на неё. По крайней мере, его голова теперь не запрокинута. Открыты ли глаза? Вероятно. И он читает её мысли. По позе, по отметинам на теле, по влажным дорожкам от слёз, по хлопьям остатков чёрной туши, по блёсткам от теней на кончике носа. Она умылась и не раз, но полностью отскоблить от себя ночь очень сложно.       — Он был не один. Всех не пересажаешь. Скорее в долги влезу, чем смогу разобраться с ними. Не нужно никакого заявления писать. Бесполезно.       Кормак буквально подрывается с постели, чувствуя собственное бессилие. Быстрыми шагами пересекает комнату от кровати до угла к двери, ведущей, вероятно, в гардеробную, либо это просто встроенный в стену шкаф. Возвращается обратно. И снова уходит. Ещё раз, повторить. Большой палец правой ноги зацепляется за край лохматого ковра, Кормак спотыкается, но рука тамплиера ловит её за локоть. Бесшумная тень.       — Я могу разобраться со всеми, — голос наполнен решимостью, а в стальных глазах, в красивых холодных глазах вера в собственные силы.       Горькая усмешка, почти такая же, как крепко заваренный кофе вырывается из груди. Между ними повисает молчание. Кормак хочет понять, увидеть на чужом лице ответ на вопрос. На один единственный вопрос. Пальцы Хэйтема тёплые, как и вся ладонь. Он всё ещё держит её за локоть. Но стоит дёрнуться — выпустит. Шэй кусает губы, и без того ноющие от крупных ранок.       — Зачем тебе это? Это только мои проблемы.       — Ты сама сказала, что ты мне нравишься. Мне несложно решить практически любую твою проблему, если ты всё же хочешь, чтобы тебе помогли. Я помог.       — Ты тамплиер, Хэйтем.       — Подумай обо мне, как об обычном человеке, который хочет тебе помочь, — в его словах есть что-то такое незримое, заставляющее поверить в искренность и чистоту намерений. Кормак хочет ему верить. Но принадлежность к Ордену не тот предрассудок, от которого так легко избавиться. Если бы она была обычной девушкой, то всё было бы куда проще. Если бы не практически сведённая татуировка символ Братства.       — Бросай свою работу, Мария. Дай тебе помочь.