Memento Mori

И долго мы будем играть в кошки-мышки? Только пока ты захочешь продолжать эту игру, птичка. Она знает, что он знает. И он знает, что знает она. Это не укрылось при первой же встрече после выхода Валерии с больничного — только новенький молодой ЧД мог так его шугаться после падения, а не студентка с боевым характером и практически стальными нервами, сдававшая всегда историю не ниже отметки 4, даже если все билеты и настроение Вадима Александровича были против неё, вместе взятые. Лера слишком долго знала его, а он — её. Эти изменения в их общении и отношениях не могли остаться без внимания Вадима. Лера видит, что на парах он внимательно следит за ней взглядом, диким, темным, с отливом в зелень. Словно зверь, затаившийся и выжидающий свою добычу, которая пронырливо умудряется проскочить мимо его крупных клыков и острых когтей. Когда-нибудь везение Леры закончится. Когда-нибудь Вадиму всё это надоест (вся эта плохая затянувшаяся игра с хорошей миной), когда-нибудь… Лера обрывает себя на самой опасной мысли из всех, смыкая с силой пальцы на ручке. Нельзя было давать паранойе брать верх. Нельзя было загонять себя в угол ужасными мыслями о том, что случится с её семьёй и самым ближайшим окружением друзей. Паника —худший советчик из всех, и потому Лера усилием воли подавляет её, всякий раз заставляя опадать куда-то глубоко внутри груди, когда она покидает аудиторию Вадима Александровича и проходит мимо его стола. Он зацепляет её сначала только взглядом, не словами. Не трогает даже пальцем, но Лера шарахается и от скребущего ощущения в затылке, когда Вадим смотрит ей вслед, каждый раз почти заставляя и желая, чтобы она обернулась. Она стала только сейчас замечать, ухмылка у него острая, звериная, хищная, челюсть мощная, а клыки заострённые, словно улыбкой он являет свою настоящую драконью суть. Лера его боится, но её безумно к нему тянет. Она надеется сменить институт ещё до того, как эта непрочная больная тяга внутри неё закрепится. Вадим на новой паре, когда она думает об этом, словно считывает мысли по её бледному стремительно сереющему лицу и в улыбке-оскале демонстрирует сильнее зубы. Звериная пасть, ещё шаг, и ты можешь в ней пропасть. Лере кажется, он чувствует её страх за версту, и именно он его к ней привлекает, когда эта «вонь», этот внутренний «смрад» достигает его «ноздрей» — нюх охотника не пропадает даже в преподавательском образе, Вадим припечатывает Леру при первой же возможности к стулу на первой парте, когда она замедляет шаг возле двери, ведущей из аудитории, а он преувеличенно медленно собирает тетрадки и запоздало расписывается в журнале о присутствующих и отсутствующих студентах. Если она хотела, чтобы он её поймал, это случилось. Если она хотела, чтобы эта безумная гонка, кружащая их друг от друга и кружащая их вместе, словно в испорченном подобии классического вальса, закончилась, то она практически всё сделала верно. С одним исключением, что Вадим почему-то не пытается её придушить за это, не тянется к её горлу руками, а ждёт, пока дверь в аудиторию по велению дуновения сильного октябрьского ветра закроется. Его ладонь остаётся до поры до времени лишь на её бедре, с силой его сжимающая, и между ними для вспыхивания искры хватает всего пары слов. — Так вот чего ты хотела на самом деле, девочка. Не надоело ещё играть на публику? — А вам? — Лера не боится получить за вопрос, она знает, что Вадима её прямолинейность веселит и раззадоривает. Он смеётся, запрокинув голову, — низко, почти рычит, — снимает очки с горбинки носа и смотрит без препятствия в виде стекла прямо в её глаза. Лера напрягается, затаив дыхание, — монстр из её кошмаров в очередной раз предстал перед ней с ужасающим количеством излишних мелких подробностей, — но, вопреки крику здравого рассудка, выступающего бледной фигурой на фоне всей этой ситуации, она подаётся вперёд и, обхватив его сильную шею руками, целует эту грубую щель рта. Размашисто врезается в неё губами, проводит по сухим потрескавшимся прогалам-трещинкам языком, а потом смелеет и запихивает его ему в рот. Вроде бы как с остервенением и похожим рыком, какой издавал до недавнего времени он — потому что не она здесь жертва, потому что она не привыкла бежать и сдавать назад перед опасностями. Потому что Лера хочет победить свой вполне рациональный страх перед человеком, когда-то давно сбросившим её с лестницы, хотя казалось, что это произошло только вчера. Память, сколько не бей палками, оказывается живучее любой собаки. Он утоляет её голод, её жажду себя растерзать, ослабляя сначала галстук, потом ворот кипельно-белой рубашки, а затем запускает эти же узловатые шероховатые пальцы ей в волосы — тянет грубо на себя за затылок, без толики нежности давя сильнее на рот своим, и это то, что им обоим сейчас нужно. Леру уносит на благостных, но опасных волнах обоюдного удовольствия, когда Вадим спускает с неё прямо в аудитории штаны, практически без разработки проникает в неё пальцами, а потом, смилостивившись, плюёт на них и добавляет свою слюну к выделевшейся естественной смазке. Лера чувствует себя от этого грязной, — от того, что она завелась и хотела, чтобы он её поймал, почему-то тоже, — и когда от движений руки Вадика всё внутри хлюпает, отзывается и вокруг его пальцев сжимается, она восстаёт, вцепившись кончиками пальцев в спинку стула, на котором сидит. Это слишком. Леру потряхивает, она прогибается в пояснице практически до боли, перед глазами — вспышки от висящей над ними, покачивающейся, как в старых больницах, лампы, и смешным кажется то, что она думает о замене сего поистине исторического атрибута ещё советского времени, а не о том, что она трахается со своим практически удавшимся убийцей. Вадим не говорит ей о том, что не хотел её убивать и так получилось. Оба знают, что это было не так — тогда он хотел, тогда он именно собирался, но время поджимало и возможный нагоняй от начальства за продолжительное лежание на холодном полу — тоже, поэтому Вадим схалтурил, поэтому не справился и даже не спустился проверить, насколько удачно отправилась в полёт его новая птичка. Хотя он мог. Лера провела кучу бессонных ночей, задаваясь лишь одним вопросом — почему не добил? Сейчас же, когда ЧД вдруг обрел плоть и кровь без маски, оказавшись кем-то большим, чем просто фантомным воздушным образом, защищающим Разумовского, в Вадиме проснулись резко человеческие чувства. Ведомый то ли голодом до секса, то ли любопытством, он не мог теперь его так просто убить. Даже когда Лера кидала на него легко читающиеся взгляды с посылом «чтоб ты сдох», он не задумывался об этом ни на секунду, как и сейчас, когда она вцеплялась уже в заднюю сторону его шеи, царапала её и начинала заметно сильнее вокруг его пальцев сжиматься. Дожимая её до предвкушаемых с самого начала сокращений, Вадим забывает о себе, даже когда ноющий член упирается больно в ширинку, а Лера, размякшей куклой раскинувшаяся перед ним, явно не собирается ничего с этим делать. Она ему не обязана, он ей вроде бы как тоже. Однако, долго глядя в потолок и переводя шумно через рот дыхание, — взгляд её был мутный, точно Вадим её все-таки убил, — Лера возвращается обратно в «реальность» и направляет протрезвевший вмиг взгляд прямо на самого Вадима. — Я тебя ненавижу, чтоб ты знал, — выходит практически по-настоящему злобно. Портило весь образ только одно — понимание того, что его ладонь была сейчас испачкана в её соках, что она только что сокращалась на нём и молча умоляла о большем тоже от его действий. — Могу себе представить. — Вадим усмехается низким грудным басом, он приподнимает уголок губ и оголяет острые белые зубы, — зубы хищника, способного перегрызть тебе глотку, — но Леру больше это видение не пугает. Как и не пугает то, что она, разводя бёдра в разные стороны, подаётся вперёд, запуская уже свою ладонь в тесные преподавательские брюки Вадима.