Gloria Victoribus

«В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель» Фридрих Ницше, «Так говорил Заратустра» Июль, 1997 год Эдинбург, Шотландия

      — Можешь открывать.        Она отняла от его глаз свои бледные ладони, позволяя вдохнуть моментально наполнившие легкие запахи лесных ягод и хвойных деревьев, едва оправившихся от утренней росы. Вдали от железнодорожной станции стихал шум цивилизации, уступив место шмелиному жужжанию и трескотни кузнечиков. Юноша с прищуром улыбнулся, серо-голубыми глазами проследив за убегающими за горизонт распаханного поля облаками. Девушка пытливо вглядывалась в его лицо, ожидая реакцию на собственный сюрприз. Она была права. Место было действительно сказочным.       — Дух захватывает.       — Я знала, что тебе понравится.        Шарлотта просияла, мазнув по крепким плечам Бенедикта выкрашенными в красный цвет ногтями и награждая целомудренным поцелуем в щеку, по-прежнему стоя сзади. Он шагнул вперед, вниз, к самому полю, взяв ее за руку и перехватывая как можно удобнее. В этом чудом найденном ею уцелевшем уголке первозданной природы в районе Ньюкрейхолла на юге-востоке родного Эдинбурга можно было расслабиться, глотнув свежего воздуха, и забыть о бившей ключом городской жизни, оставшейся в июне и по ту сторону железнодорожной станции. Не удержавшись, Бенедикт засмеялся, наблюдая за тщетными попытками девушки привести в порядок прилипшие ко лбу темные локоны. Он и не задумывался за прошедший месяц, что так сильно по ней соскучился: по неловким движениям, по беспокойным пальцам, которые и сейчас метались в поисках своего места, теребя старый деревянный браслет. Усидчивая и терпеливая по натуре, она вместе с этим напоминала ему непоседливую пташку, неизменно метавшуюся в беспокойстве. В стремлении к постоянному саморазвитию, в желании достичь ведомого лишь ей одной идеала маленькой и болезненно худой Шарлотте можно было только позавидовать.        Угольно-черные глаза предупредительно сверкнули, стоило ей услышать его смех. В них было сокрыто, удивительно, само очарование полной луны, колдовского заговора и тайна, которая, если верить народу, у каждой женщины своя, особая. Они пугали и манили.       — Ужасно по тебе соскучилась, — улыбаясь, прошептала девушка.        Слова в природной тишине звучали неестественно громко. Оставив на его губах секундное прикосновение своих, в очередной раз искусанных в кровь, Шарлотта медленно наклонила голову.       — С одной стороны, этот месяц пролетел как один день, а с другой — продолжался бесконечно, препятствуя нашей встрече.       — Ох, Чарли.        Услышав собственное сокращенное имя, выдохнутое со свойственным ему благоговением, девушка с усмешкой выгнула правую бровь и ускорила шаг, вынуждая Бенедикта поторопиться. Полы юбки молочно-белого платья при ходьбе поднимались вверх подобно крыльям. Мать не раз говорила Шарлотте, что назвала ее так не случайно: ей хотелось, чтобы дочь выросла смелой, сильной, свободной от предрассудков и свободной духом. На девочку были возложены ожидания, что она станет мужественным человеком, способным с благородством вынести все выпавшие на его долю невзгоды, как и подобало истинной шотландке, чье имя отражало судьбу всего народа.       — Можно подумать, Бен, ты за прошедшее время не вспомнил меня даже мельком, — она игриво ему подмигнула, обрывая ставшую неприличной паузу. — Признайся, что скучал.       — Может быть, — уклончиво ответил Бенедикт, беря ее за руку. — Но ты совершенно не дала мне шанса признаться самостоятельно, чаровница.       — Инициативы мне не занимать, сам знаешь.        Недостаточно хорошо знающему ее человеку могло показаться, что девушка кокетничает, но Бенедикт О’Коннелл как никто другой знал, что ирония была синонимом к ее имени. Интровертивная, скромная и прекрасно воспитанная, она позволяла себе подобное поведение лишь с самыми близкими людьми, в чей круг юноша вошел еще в детстве, когда они только познакомились. Пройдя рука об руку через подготовительный класс и трудности социализации, они не успели оглянуться, как два года назад, так же летом, в теплый смородиновый июньский вечер подаренный Бенедиктом букет васильков обернулся для Шарлотты настоящим взрослым первым поцелуем, оставившим в сознании кисло-сладкий привкус вишни. Ей нравилось думать, что такое поэтичное начало как нельзя лучше подходит их совместному романтичному будущему.        Жадно ловя ртом чистый воздух родных просторов, девушка сама не заметила, как на волнах ветра начала кружиться в стремлении танцевать вместе со стихией. Здесь, на кельтской земле, в долине горцев, рождались баллады и претворялись в жизнь самые сокровенные сны. Шарлотта не поворачивалась к своему единственному зрителю лицом, ведя известную ей одной игру. Бенедикт, подобрав ее небрежно брошенную вышитую сумку, с нескрываемым удовольствием смотрел на мягко движущиеся лопатки обнаженной спины, на небрежную линию поднятых плеч. Подол юбки поднимался все выше при каждом ее движении, демонстрируя юноше острые колени.        Блаженно зажмурившись от светившего прямо в глаза солнца, Шарлотта откинула голову назад, высвобождая из крупных темных кудрей кольцеобразные серьги. В крови плескалось не дававшее ей покоя горячее желание свободы и независимости, адреналином заставлявшее сердце биться чаще. Ей хотелось непредсказуемости, безудержной, необузданной страсти, но жизнь, к сожалению, не всегда преподносила приятные сюрпризы.        Одним из таких стало внезапное замужество ее молодой матери год назад после продолжительного знакомства и многолетних отношений с преуспевающим педиатром Донованом Маклейном, бывшим в свое время лечащим врачом Шарлотты. Мисс Бэйлан Малхолланд на момент юридического закрепления их союза исполнилось только тридцать четыре года, что плохо вязалось с дочерью-подростком, проходящей через тернии пубертатного возраста и требующей материнского сострадания и ежевечерних разговоров по душам. Вечно чувствуя себя виноватой перед Бэйлан, виня себя в том, что своим рождением повернула судьбу матери в не самую легкую и желаемую сторону, Шарлотта со свойственным ей упорством в достижении цели искала у нее одобрения и стремилась быть во всем на голову выше остальных. Она была лучшей на курсе в школе бальных танцев, лучшей ученицей в классе, но в силу врожденного недоверия к окружающим могла пересчитать близкий круг знакомств по пальцам и хотела бы обсуждать с матерью насущные проблемы. Бэйлан этого не заметила или не хотела замечать, прячась от нее за каталогами со свадебными платьями и в мечтах о свадебном путешествии.        Чуть меньше месяца назад, в первых числах июля, на годовщину свадьбы Донован предложил им втроем съездить на Сардинию: его сердце было не на месте, пока глаза не могли не видеть образовавшийся между близкими прежде матерью и дочерью легкий холодок. Мужчина считал, что совместный отдых разрядит создавшуюся обстановку в их новом доме, но не злорадная по натуре Шарлотта простила Бэйлан за не оказанную своевременную поддержку лишь внешне, не позволяя себе терять лицо и в глубине души перебирая немногочисленный список доверенных лиц. С типичным юношеским максимализмом матери она отныне доверять отказывалась.       — Иди ко мне, родная, дай себя обнять.        Застигнутая врасплох его словами, девушка резко обернулась, уводя плечо назад и мягкой рукой спуская с него лямку платья. Бенедикт ждал ее согласия, широко распахнув объятия и показывая тем самым, настолько он ей доверял и насколько она могла ему довериться. Шарлотта, подбадриваемая его голосом, не позволявшим сдаться в минуту большого отчаяния, опустив глаза, скользнула в его руки. От нее сейчас пахло морским побережьем, и запах привычных фиалковых духов был вытеснен на второй план. Чародейка. Ей гораздо больше подходило бегать по немецким лесам, с луком или арбалетом наперевес за обидчиками, чем взваливать на плечи тяжелый груз обязательств.        Осторожно, будто боясь, что она может сломаться, Бенедикт обхватил Шарлотту за талию и бережно поцеловал. Ее неровные губы в тот момент были невысохшей кровью, чужими просторами, манящими дальними странами и сладкой морской солью. Оставив себе немного от этой смеси вкусов и запахов напоследок, он начал целовать ее шею, неожиданно обнаружив на языке препятствие в виде тонкой золотой цепочки. Пресвитерианский крестик напомнил Шарлотте о ее убеждениях, а Бенедикту — о своем наличии как всегда некстати.       — Прости, Бен.       — Не обращай внимания, все в порядке.        В попытке загладить свою ощущавшуюся непомерной вину Шарлотта сцепила их мизинцы, не встретив ответа с его стороны. Бенедикту по-прежнему тяжело давалось осознание ее поистине христианских убеждений, он не понимал, чего стоило поступиться парочкой из них, ведь за один небольшой проступок не отправят в Ад?        Исправно посещавшая воскресные и праздничные службы, находящая особое спокойствие в минуты отчаяния в церкви, она была в корне не согласна с таким отношением и такой трактовкой собственной веры. Все свои прегрешения она преданно старалась искупить, а те, которые могли произойти, — предотвратить.       — Как думаешь, теперь нам станет сложнее учиться? — пытаясь добиться его взаимности, она поспешила уйти от нависшей грозовой тучей в воздухе темы разговора. — Новые предметы, факультативы грозят дополнительными часами в расписании. Будет существенно меньше времени на домашнюю работу.       — Твоя внутренняя отличница никогда не спит?       — О, я всего лишь делаю сами собой напрашивающиеся выводы.        Улыбнувшись, обрадовавшись, что конфликт удалось так молниеносно ликвидировать, она ушла от него вперед, вдоль цветов зверобоя, едва касаясь цветущих растений самыми кончиками пальцев. Парило: по радио с утра, за завтраком, передавали дождь, но удушающим воздух оставался уже последние пару дней. Мимо пролетела стрекоза, едва не запутавшись в ткани платья. Бенедикт, шедший следом и тихо наступавший на землю, протянул ей заранее взятую с собой бутылку воды.       — Но мы не можем знать наверняка, Чарли, — обогнав ее, он легко щелкнул Шарлотту пальцем по носу. — Я записался в группу по французскому и надеюсь, что ты составишь мне компанию среди остальных лягушатников.       — Вынуждена тебя огорчить, наши с французами параллельные прямые не пересеклись, — нахмурившись, она резко остановилась и скрестила руки на груди. — У меня еще живо предубеждение по поводу этой страны и ее мировой столицы. И я не разделяю мнение, что можно спокойно умереть, увидев Париж и полагая, что ты в мире видел все.       — Ты слишком шотландка.        Шарлотта меланхолично пожала плечами.       — А ты напрасно предпочел французские артикли немецким глаголам.        Бенедикту лингвистические науки давались с трудом, и на родном английском он при написании упорно продолжал делать ошибки: куда ближе ему стало простое и понятное естествознание, в чьих науках не требовалось выдумывать сложные конструкции, запоминать языковые исключения и особенности строения предложений. Физика и астрономия опирались на выведенные опытным путем факты, а география и биология позволяли с более профессиональной точки зрения погрузиться в окружающий мир. Шарлотте, несмотря на отличные успехи в естественных науках, как обладательнице гуманитарного склада ума они не казались столь привлекательными, но она была готова разделить его симпатию к физике, полюбив решать задачи.        Она сама не представляла, как будет проходить изучение немецкого и насколько сложно ей будет заниматься им параллельно с итальянским, первым иностранным и более мягким языком. Ее заставлял переживать страх сделать ошибку при написании, при изучении алфавита или вовсе перейти на другой язык во время разговора. Одновременно с этим страхом у нее возникала мысль, напоминание самой себе о требованиях университета при поступлении, где Шарлотта мечтала учиться последние лет десять. Долг перед самой собой на данном этапе у нее был размером со всего-навсего второй иностранный язык и при полном его осознании казался не таким пугающим.        По мнению Бенедикта, к литературе и истории девушка была чересчур чувствительной: ему было трудно понять, как она могла проливать слезы, в обычной ситуации выступавшие на глазах редко, над страницами Ремарка и переживать о событиях Второй мировой войны. Не понимал он и ее восторга при прослушивании Вагнера, удивительно сочетающегося в коллекции кассет дома Малхолландов с прогрессивным роком семидесятых. Однако однажды, когда Шарлотта делала домашнее задание, разучивая стихотворение Роберта Бернса и то и дело повторяя строчки вслух своим проникновенным низким голосом, он поймал себя на мысли, что смысл написанного меняется при придании ему должного оттенка, выражения, и ощутил, что ее чтение задело что-то очень глубоко, чуть не вынудив Бенедикта заплакать. На его памяти никто кроме нее не умел столь глубоко чувствовать книги, ныряя в них с головой, погружая себя в дивный новый мир.       — И все же почему?        Шарлотта не могла сдаться так просто, с первой попытки, не добравшись до желаемой сути. Она и теперь не уступала своим принципам и старалась в любом вопросе идти до победного конца. Приобнявший ее за плечи по ходу движения вдоль поля Бенедикт удивленно моргнул и направил на нее рассредоточенный вопрошающий взгляд. Он уже забыл о сути прерванного разговора, но хорошо знал, что в каждом разговоре, где он поставил точку, она может начать новое предложение.       — Почему ты решил выбрать французский, Бен? — она вопросительно подняла правую бровь, не отводя пытливых глаз. — Не думаю, что он дастся тебе легче, чем любой другой.       — Мадмуазель сомневается в моих языковых способностях?       — Пожалуй, она знает о них слишком много и элементарно пытается направить тебя на путь истинный.        Растянув губы в искренней незлой улыбке, Шарлотта пожала плечами и, подобрав подол и резко вырвавшись из его объятий, убежала вперед без оглядки. Ей не надо было оборачиваться, чтобы убедиться, что Бенедикт ее догонит. Легкие сандалии на маленьких ступнях едва касались земли, обходясь с ней крайне бережно. Стоило признать, Шарлотта действительно успела соскучиться по любимой Шотландии, по дарующей ей силы жить родной земле. По приезде она хотела поделиться впечатлениями от увиденного впервые в жизни моря, рассказать о трепете, разливающемся внутри необыкновенным теплом по мере набегающих на незащищенный берег волн, высказать соображения, чем могла бы пахнуть чистая морская вода. Но в Эдинбурге как негде при одном лишь вздохе горного воздуха, при одном лишь взгляде на вересковые поля наиболее отчетливо ощущалось единение с природой, когда человек становится с ней одним целым.        Бенедикт смотрел на сверкающее в ее каштановых кудрях солнце и чувствовал головокружение от пьянящей природной чистоты. Шарлотте не нужно было демонстрировать голые плечи или щиколотки, чтобы привлечь чужое внимание: ее совершенно особенная душа явственно отражалась в больших черных глазах под темными густыми бровями и открытом смехе. Видя ее, обнажившую перед шотландскими лесами куда больше, чем участок тела, он точно понимал такую простую мысль: она была необыкновенной, прекрасной. Она была безусловно особенной.        Он помнил, как впервые ее увидел, Шарлотта тогда училась кататься на велосипеде, который безусловно выручал шотландцев на выложенных столетней брусчаткой сказочных улицах столицы, недалеко от его дома. Ей только исполнилось пять лет, но из-за роста и болезненной худощавости девочка выглядела еще младше. Заднее колесо все время ее подводило, а руль не слушался рук, упорно поворачивающих его в другую сторону. Она поразила Бенедикта тем, что после очередного неизбежного падения поднималась, поджав надувшиеся от досады губы, отряхивала стертые колени от дорожной пыли и предпринимала новую попытку, не умея останавливаться и достигая желаемого долгим и упорным трудом. Он втайне завидовал ее силе духа, которой ему временами не хватало.       — Бен, дай мне руку, пожалуйста. Дальше обрыв.        Уйдя далеко в своих размышлениях, он споткнулся о темный взгляд Шарлотты, остановившейся в его ожидании и нетерпеливо обернувшейся. Протянутая тыльной стороной ладони вверх рука пару раз требовательно сжалась в кулак и тут же разжалась.       — Конечно, — Бенедикт кивнул, сжимая ее пальцы. — Пока я рядом, ты не упадешь.        Она доверчиво склонила голову набок в знак согласия. Он слишком хорошо ее знал и понимал, что несмотря на сильный характер, ей были не чужды человеческие слабости и страхи.        От большинства их одноклассниц, выбирающих кассеты с бестселлерами в видеопрокате и отдающих предпочтение джинсам и лосинам, ее отличали более старомодные взгляды и более утонченный классический вкус, не подвластный веяниям моды. Правда сказать, несмотря на очевидный выбор между фильмом и книгой, у Шарлотты было два безусловных исключения, которые приходились на любое правило: она могла бесконечно пересматривать «Унесенные ветром» и «Грозовой перевал» с Жюльет Бинош. Она выросла на мужском эталоне в лице Кларка Гейбла и ожидала вовсе не сказочного принца, в собственном гардеробе имея преимущественно брюки, а не свойственные изысканным избалованным принцессам платья. Школьные перемены Шарлотта чаще всего проводила за повтором пройденного ранее материала или прочтением внеклассной и более интересной литературы, крепко сжимая протянутую в знак поддержки ладонь Бенедикта. Единственная отличница в классе, исправно соблюдающая правило школьной формы, она могла забыть застегнуть пару верхних пуговиц рубашки, случайно оголив остро торчащие ключицы, и не завязать лишний раз резинку, из-под которой топоршились непослушные кудри.        Пожалуй, меньше всего Шарлотта боялась высоты, ее страхи были более глобальными. Она опасалась выйти замуж не по любви, сделать неправильный выбор в профессиональном плане и ошибиться в спутнике жизни. Она не хотела быть марионеткой в чужих руках, предметом для достижения целей, желая добиваться всего своим собственным путем. Самым большим страхом Шарлотты была жизнь по чужим правилам.        После, много лет спустя, ей часто приходил на ум этот невольно отпечатавшийся в памяти фрагмент, когда она подняла глаза от земли и наткнулась на профиль Бенедикта на фоне железнодорожной станции, куда они держали уже обратный путь. Он продолжал крепко держать ее за руку. Послышался шум приближающегося поезда. В тот момент Шарлотта могла без раздумий назвать его красивым, наблюдая сквозь призму юношеской влюбленности и поддавшись очарованию мягко освещавшего его солнца. Но осознание, что он не станет человеком, с которым она проживет долгую счастливую жизнь ударило, как всегда и бывает, внезапно и крайне болезненно. Она с досадой пыталась от него отмахнуться, однако эта мысль уже успела найти себе место в ее голове и начать методично его обустраивать.       — Чарли, ты в порядке?       Без колебаний Шарлотта улыбнулась в ответ на его вопрос и лишь повела плечом.       — Да, все хорошо.        После, много лет спустя, когда она, рефлексируя, вспоминала об этом мгновении, неизменно напрашивался один и тот же вывод: Бенедикт О’Коннелл никогда не стал бы Кларком Гейблом.