Иногда они возвращаются

Карл ждал Аншеля, заранее опасаясь того, что тот может ему сказать. Все их прежние разговоры заканчивались либо угрозами, либо пальбой, иногда и тем, и другим в разной последовательности. В последний раз, когда они виделись, Аншель не говорил, а шипел, словно боялся, что солдаты Карла поджидают за дверью, прислушиваясь к их ссоре и готовясь казнить Аншеля по первому сигналу их лидера. Это происходило в той самой гостиной, где раньше они сотни раз обсуждали стратегию управления общиной и разработку вакцины, где Аншель сидел в своем любимом кресле и смеялся над неуклюжими саркастичными шутками Карла, призванными убедить их обоих в том, что в их жизнях все не так плохо, как могло показаться на первый взгляд. Когда Аншель обвинил Карла в убийстве Камиллы, никто из них не шутил, а Аншель не мог усидеть на месте, расхаживая из угла в угол и постоянно оглядываясь на зашторенное окно. Карл мало что мог ему возразить, оправдываясь, в то время как фраза «эта сука пыталась избавиться от моего сына» хотела сорваться с его языка, обжигая его горло, как яд, повторяясь у него в голове все громче и громче, пока не превратилась в крещендо. Но вместо того, чтобы признаться Аншелю, Карл сказал, что любил Камиллу, потому что это было правдой, по крайней мере на какое-то время. «Ты что, издеваешься надо мной? – взвился Аншель, повысив голос впервые за время их разговора. – Это какой-то особый вид людей, которые любят так, как ты?» Карл мог понять его возмущение. Камилла надеялась стать для Карла чем-то большим, чем просто надежной помощницей, и ему приходилось делать вид, что он не замечает ее попыток сблизиться с ним. Но это не означало, что он ее не любил. Камилла и ее младшая сестра Бобби Рэй были и его сестрами тоже. Ему нравилось, что Камилла одинаково хотела и сражаться, и помогать нуждающимся. Ему нравилось ее дружелюбие, с которым она общалась с людьми в «речной зоне», и железный блеск в ее глазах, который появлялся на поле боя. Алекс говорил, что она, вероятно, убивала людей с улыбкой. Карл чуть не убедился в правоте Алекса на собственной шкуре, но не сказал ему об этом, хотя, вероятно, следовало. Последние несколько лет он только и делал, что боялся потерять Алекса так же, как он потерял Аншеля – из-за своей гордости и желания создать иллюзию того, что у него все под контролем, даже ценой лжи и умалчивания. «Проглоти свое чувство вины, или чувство вины проглотит тебя», – сказал ему Алекс после исчезновения Камиллы. Больше всего Карл сожалел о том, что не рассказал ему правду несмотря на то, что Алекс много раз видел его разбитым и всегда был готов его поддержать. Больше всего Карл ненавидел себя за то, что назойливый голос шептал ему, что Алекс рано или поздно тоже его предаст, и даже если он сделает это не ради того, чтобы стать лидером, как хотела Камилла, то причин может быть великое множество. Карл стыдился того, что какая-то параноидальная часть его, унаследованная им от Аншеля, твердила ему не доверять Алексу. «Может, как лидер я поступил правильно, но как человек я облажался», – сказал Алексу Карл, скорбя не по Камилле, а по тому человеку, которого он оставил в Александрии, в Святилище и в тюрьме Исаака, по той личности, которую вытравили из него Рик, Ниган и Аншель, все люди, которых он любил и которых потерял. Он надеялся, что если чуть меньше будет любить Алекса и Бадди, чуть меньше доверять им свои секреты и чуть больше сил приложит к тому, чтобы казаться лучше, чем он есть на самом деле, то, может быть, он не потеряет их. Он надеялся, что если он будет готов к предательству, к разочарованию, к самому худшему исходу, то ничего из этого не случится. Какое-то время это работало. А затем взрывчатка была украдена, и внутренний голос, подзуживающий не доверять Алексу, зазвучал с новой силой. Карл почти вздрогнул от неожиданности, когда Аншель, более изможденный и еще менее дружелюбный, чем пять лет назад, вошел в гостиную, плотно закрыв за собой стеклянную дверь. Он встал напротив Карла, и на несколько секунд в доме воцарилась пугающая тишина, как будто каждый из них готовился к дуэли, а затем Аншель произнес: – Готов поговорить или и дальше будешь от меня бегать? Его тон был значительно мягче, чем Карл ожидал, но сам вопрос все равно возмутил бы его, если бы Аншель не задал его на испанском. Карл испытал скорее жалость к паранойе Аншеля, чем гнев. – Если ты не хочешь, чтобы нас подслушали, то говорить по-испански в общине, где большинство жителей – мексиканцы, это не самое умное решение, – ответил Карл на том же языке, решив, что если он подыграет Аншелю, то тот быстрее оставит его в покое. – Я не боюсь, что нас подслушает кто-то из местных, – Аншель презрительно фыркнул. – Я не хочу, чтобы нас подслушал один-единственный человек. Карл нахмурился. – Какой человек? – Тот, который обчистил твой оружейный склад. На секунду Карл пораженно замер, но тут же пришел в себя. Он уже и забыл о способности Аншеля добывать информацию в рекордно короткие сроки, дергая за ниточки, как паук, сидящий в центре большой паутины, охватывающей всю Тихуану. Может, Сандерс и был грозной фигурой, когда дело касалось борьбы за ресурсы и новые территории, но Аншель лучше всех умел пускать слухи и собирать сплетни, безошибочно отделяя правду от вымысла. – Кто тебе об этом рассказал? – спросил Карл, чувствуя, что гнев, так или иначе, теплится где-то внутри, даже если он пока не дает ему выхода. – Сам Господь Бог послал мне своего ангела, – отозвался Аншель, сделав удивительно честные глаза. – Аншель… – Произнес Карл предупреждающим тоном, и тот поднял руки в знак капитуляции. – Честно? – Аншель ухмыльнулся. – Это была Святая Мадонна. «Мне следовало догадаться», – подумал Карл, подавив усталый вздох. Черная Мария. Еще один член Клуба Бывших Друзей Билла, количество участников которого росло в геометрической прогрессии. Аншель до сих пор называл ее Мадонной, потому что когда-то в ее кабинете висел портрет этой святой, принадлежащий кисти какого-то мексиканского художника. И хотя потом Черная Мария велела переместить картину в Музей Современных Искусств и повесила на ее место две огромные скрещенные секиры, прозвище осталось, точно так же, как Аншеля порой все еще называли «Доктор Смерть», несмотря на то, что он давно не работал в лаборатории, а доктором и вовсе никогда не был. – Ладно, Черная Мария насплетничала тебе о взрывчатке и о казино, – Карл скрестил руки на груди, – но это не объясняет, какое тебе до этого дело. – А такое, что ты, похоже, серьезно не вкуриваешь, что друг наш Чарли, – Аншель указал на тот стул, где полчаса назад сидел Ниган, – потенциальный террорист и социопат. Карл изо всех сил старался не рассмеяться, но у него это плохо получалось. – Ты серьезно? Тебе надоело сходить с ума в своей общине, и ты приехал делать это в моей? – Просто подумай, что ты в действительности знаешь о нем, – Аншель скрестил руки на груди, пока еще не подавая признаков раздражения. Карл знал, что это временно. – Он переехал сюда навсегда, он пока еще не совершил никакого дерьма, это ли не повод подозревать его? – Мне кажется, скорее наоборот, – не слишком миролюбиво ответил Карл, мысленно удивившись яростному желанию защищать Нигана. – Чем быстрее человек проколется, тем больше доверия он заслуживает, – пожал плечами Аншель. – Конечно, не в профессиональном смысле, но в общечеловеческом. Тот, кто всегда угождает, скорее всего, стремится замести следы. Карл подумал об Алексе, и его сердце будто сдавило железным обручем. – Я вижу, что ты колеблешься, – тут же отреагировал Аншель, неправильно истолковав выражение его лица. – Нет, – Карл покачал головой. – Я знаю, на что он способен, и кража взрывчатки – это совершенно не его стиль. Карл не собирался говорить Аншелю, что у него была и более серьезная причина верить в невиновность Нигана. Просто в глубине души он знал, что даже если Ниган совершал ужасные вещи, он на самом деле был хорошим человеком. Более того, он считал, что Ниган во многом лучше него. Ниган убивал людей, когда на то были причины, даже если они не всем казались справедливыми. Карл впервые убил человека в четырнадцать лет, когда на то не было очевидной причины и парень, в которого он целился, был готов сдаться. Все, на что Карл мог надеяться, это то, что Нигана не отпугнет его гнев, его неспособность примириться с самим собой, его жажда отмщения, его почти нездоровое хладнокровие в те секунды, когда очередное безжизненное тело падает на землю после его выстрела или удара мачете. – Тогда кого ты подозреваешь? – вдруг спросил Аншель, застав Карла врасплох. Карл медлил с ответом, разрываясь между «я солгал ему раньше, и вот, к чему это привело» и «я не говорил ему правду раньше и не собираюсь начинать сейчас». К счастью, Аншель не дал ему принять окончательное решение. – Ты же понимаешь, что если это не Чарли, то это кто-то из людей, которых ты хорошо знаешь? Например, Алекс, – Аншель будто читал мысли Карла, но не успел Карл обдумать ответ, как Аншель произнес следующую фразу, и тело Карла среагировало быстрее, чем он вообще осознал, что оно двигается: – А если не Чарли и не Алекс, тогда… Карл одной рукой схватил Аншеля за отворот пиджака, другой вытащил из ножен клинок, который дал ему Ниган, и одним чистым движением приставил лезвие к горлу Аншеля. – Не смей, – почти прорычал Карл. Он знал, на кого намекает Аншель. Знал, и скорее согласился бы стерпеть предательство от Алекса или Нигана. – Билл… – Прохрипел Аншель, когда лезвие неглубоко взрезало его кожу, и струйка крови потекла вниз по его шее. Их лица были так близко друг к другу, что Карл чувствовал в дыхании Аншеля запах пижонских сигар, которые тот курил, но он не видел в глазах Аншеля страх, только удивление и легкое недовольство. – Осторожней, блядь, ты мне пиджак порвешь. Карл резко оттолкнул его от себя, не рассчитав силу, так как Аншель, похудевший от злоупотребления наркотой и от предполагаемой болезни, стал весить значительно меньше. Аншель врезался спиной в книжный стеллаж, и тот угрожающе покачнулся. – Как в старые недобрые времена, – резюмировал Аншель так спокойно, будто ничего не случилось. – Драки, увечья и споры. Я боялся, что ты станешь нормальным, и тогда все веселье исчезнет. Карл почувствовал, как в висках нарастает приливная волна гнева, грозившая расколоть его голову надвое. «Сообщи, когда станешь нормальным», вот что сказал ему Аншель, прежде чем уйти в прошлый раз. – Вали отсюда на хрен! – закричал Карл, махнув в сторону двери рукой, в которой все еще был зажат клинок, не озаботившись тем, чтобы проверить, не заденет ли он что-нибудь этим движением. Карл почувствовал, как его ладонь сталкивается с чем-то, что стояло справа от него, вне его поля зрения. Аншель поморщился от последовавшего за этим звона разбитого стекла, но Карл сделал вид, что ничего не слышал. – Ты бы сходил к доктору на перевязку, – посоветовал Аншель, с сожалением посмотрев на руку Карла. – Не прощаюсь, – добавил он прежде, чем уйти, подразумевая, что он еще не раз вернется к волнующей его теме, хочет Карл этого или нет. Карл не отпускал клинок, пока Аншель не вышел и его силуэт не отдалился настолько, что перестал быть виден через стеклянную дверь. После этого Карл перевел взгляд сначала на пол, усыпанный осколками стеклянной лампы, а затем на свою кровоточащую, зудящую от боли руку. Повреждение не было серьезным, но маленькие осколки, впившиеся в его ладонь, были хуже больших, которые он ожидал увидеть, потому что это означало, что ему нужен пинцет, чтобы их вытащить. Карл пошел в ванную, здоровой рукой достал перекись и пинцет из шкафчика над раковиной. Он встретился взглядом со своим изможденным отражением в зеркале, и ему не понравилась затравленная неуверенность, которую он там увидел. Он прекрасно знал, на что намекал ему Аншель, и должен был признать, что его подозрения, в сущности, не лишены смысла. Карл знал, что если бы заговор против него существовал – что само по себе тоже выглядело как идея, внедренная Аншелем – и что если бы его устроил Алекс, то там не обошлось бы без Бадди, потому что эти двое всегда шли в комплекте, даже когда они не разговаривали друг с другом, даже когда Бадди был слишком юн, чтобы ездить на вылазки, даже когда Карла еще не было в общине, а Исаак приказал Алексу сломать Бадди руку крокетным молотком в качестве «воспитательной меры». Они всегда были вместе, ругаясь больше, чем ладя, общаясь больше жестами, чем словами, нуждаясь друг в друге больше, чем ненавидя. Алекс знал Бадди с самого детства, и по этой же причине он знал все о чувстве вины. Карл понимал, что он стал лидером только по одной причине: потому что он был случайно выпавшим золотым билетом, на который Алекс поставил все, что у него было, чтобы загладить вину перед Бадди. Алекс был цепным псом Исаака, и хотя Карл очень старался убедить жителей общины, что Алекс изменился и теперь его не стоит бояться, иногда Карл невольно напоминал Бадди, каким был Алекс раньше, потому что Карла расстраивало и уязвляло то, как Бадди в первую очередь приходил не к нему, а к Алексу со своими проблемами, шрамами и страхами, хотя добрая половина из них появилась именно из-за Алекса. «Почему ты все время ходишь к нему? – спросил Карл однажды, когда Бадди было четырнадцать. У них с Бадди были хорошие отношения, но Карл устал пытаться стать Бадди хорошим отцом, и его приводило в отчаяние то, что Бадди, казалось, всегда тянулся к Алексу больше, чем к нему. Бадди проводил много времени с Алексом. Иногда они вместе занимались серфингом или просто сидели на крыльце дома Алекса и точили ножи. При этом Карл никогда не слышал, чтобы они обменивались хотя бы парой слов. – Почему после того, сколько боли он тебе причинил, ты продолжаешь ходить к нему?» Он ожидал, что Бадди напомнит ему, что Алекс изменился, что его прошлая личность умерла вместе с Исааком, исчезла вместе с его старым именем. Но, оказывается, Бадди еще не раз мог его удивить: «Потому что ты смиряешься с людьми так же, как с обстоятельствами, – Бадди нахмурился, пытаясь подобрать правильные слова. В конце концов он нервно облизал нижнюю губу и уставился на свои ладони, затачивающее копье. Карл застал его за этим занятием на ступенях коттеджа Алекса, хотя самого Алекса даже не было дома. – Некоторые люди как раковая опухоль. Ты не можешь ее вырезать, потому что она врастает в тебя так глубоко, что ты никогда не дотянешься туда ножом», – Бадди перевел на него умоляющий взгляд, и Карл понял, что он больше никогда не будет спрашивать Бадди об Алексе. Конечно, Бадди не был таким наивным, чтобы полагать, что старый Алекс исчез, и на смену ему пришел какой-то новый лишь оттого, что он сменил имя. Это люди вроде Аншеля и Роуз верили в целительную силу имен, а не такие реалисты, как Бадди и Карл. Впрочем, Карл никогда не забывал, что означает новое имя Алекса, потому что оно подходило ему как ни одно другое. Его дал ему Аншель, когда Алекс – в то время Эвер – сказал, что ему все равно, как его будут звать. «Я назвал его Алексом, – почти самодовольно сообщил Аншель Карлу. Карл недоуменно поднял бровь, что немного сбило с Аншеля спесь. – В честь главного героя «Заводного апельсина». – Почти обиженно пояснил Аншель, как будто Карл был виноват, что у него не так много времени, чтобы читать книги. – Потому что он как заводная игрушка, которая будет делать все, что ты ему прикажешь». Вот, чего Карл теперь боялся. Того, что если Алекс пойдет против него, будет и тот, кто дергает за ниточки, потому что самому Алексу на все наплевать. Карл знал, что, какие бы имена они себе ни придумали, внутри них все равно будут жить те, кем они были когда-то. Он не мог смотреть на Бадди и не видеть испуганного мальчика, которого бил отец, смотреть на Аншеля и не замечать в нем черты одинокого двадцатилетнего наркомана, который однажды очнулся на полу своего трейлера, чтобы с ужасом обнаружить, что старого мира больше нет и реальность стала похожа кошмарную галлюцинацию, от которой нельзя протрезветь. И, конечно же, Карл знал, что Алекс отчасти все еще оставался Эвером, гордостью и радостью жестокого лидера, мальчиком, запретившим себе плакать, а Билл в какой-то степени до сих пор оставался Карлом Граймсом, даже если он сам уже давно забыл, что означает быть Карлом Граймсом. Это находилось где-то внутри него, прячась далеко за его жестокой натурой, и Карл чисто интуитивно чувствовал, что точно так же Ниган порой находил в себе отголоски того человека, которым он был до апокалипсиса: школьного учителя, звезды бейсбола, местного хулигана. Как будто несколько личностей скрывались одна под другой, каждая меньше предыдущей, подобно кольцам в сердцевине деревьев. Внешняя личность Карла была буйной и неукротимой, ожесточенной и хмурой, другая – времен жизни в Лос-Анджелесе с Троем – решительной и серьезной, и где-то внутри него, под всеми событиями, людьми и годами, каждое из которых разрывало его на части, где-то там все еще находился Карл Граймс, которого уже нельзя было воскресить, но призрак которого Карл иногда обнаруживал в том, как его сердце сжималось во время поцелуя с Ниганом, или в том, как его губы сами собой растягивались в улыбке, когда Ниган откалывал глупую шутку. Теперь, вытаскивая осколки из порезов на ладони, Карл думал о том, почему они наделяют имена такой мощью, прячась за ними, как за фасадами, и почему они с Аншелем в свою последнюю встречу не называли Камиллу тем именем, которое она сама для себя выбрала, будто ее имя застряло у них обоих поперек горла, как черствый ломоть. Ее имя вдруг негласно подверглось цензуре, потому что Карл отказался ее спасать и отказался признать, что он сделал это по личным причинам. А потом он побоялся сказать об этом Алексу, потому что кто, как не Алекс, знает, что порой убивает не только действие, но и бездействие. Он помнил, когда Камилла впервые выразила недовольство его лидерством: Таниша и Мэл привели ему двенадцать пленных после нападения на караван в Аризоне, а командовала их отрядом Камилла. Он тогда долго орал, велел отпустить людей – половина все равно осталась и примкнула к общине по собственному желанию – и смог добиться только того, что напугал солдат до полусмерти, после чего у него состоялся долгий разговор с Камиллой. «Я же сказал не брать пленных, – жестко начал он, войдя в зал, где Камилла тренировала выпады с копьем. – Сказал или нет?» «Сказал, но кто-то же должен пополнять ряды испытуемых для вакцины, – невозмутимо отозвалась Камилла, даже не взглянув в его сторону. – Ты хочешь, чтобы наши люди продолжали умирать ради экспериментов Лири?» «Наши люди идут на это добровольно, – процедил Карл сквозь зубы. Он не понимал мотивов всех людей, которые шли на испытания вакцины, но заметил, что большинство из них делятся на тех, кто хочет стать героем дня, и тех, кто хочет умереть. – Нельзя брать людей в плен и отправлять их на верную смерть». «Но ты все равно убиваешь их, разве не так?» – Она быстро взглянула на него, и он заметил недобрый огонь в ее черных глазах, прежде чем она отвернулась и пронзила копьем тренировочное чучело, набитое соломой. «Да, во время сражения. Это не то же самое, что посадить их в клетку и наблюдать, как они умирают», – Карл вздохнул, осознав, что этот разговор ни к чему не приведет. После того, как они преследовали приспешников Исаака, они больше не гнались за противниками, которые убегали с поля боя. Карлу нравилось обращать людей в бегство, потому что так слухи о нем расползались по всему Западному побережью. «Значит, наши могут жертвовать собой, пока какие-то отбросы спокойно живут? – Неожиданно Камилла обернулась, и сделала Карлу подсечку копьем, ударив его под коленями. Он мог бы быстро вскочить на ноги, но она прижала наконечник копья к его горлу под кадыком, и он чуть не напоролся на острие, пытаясь встать. – Осторожней, – предупредила она, сильнее надавив на копье, – а то поранишься». «Мы и есть отбросы, – прошипел он несмотря на давление копья рядом с его горлом. – Мы все. Никогда не забывай об этом». Он схватился за копье обеими руками и, отведя его от горла, воткнул его в землю, используя его как рычаг, чтобы встать. Камилла, казалось, не ожидала этого. Но еще больше она не ожидала, что он не продолжит драку, а просто уйдет. Он ушел, потому что ему нужно было подумать, что с ней делать. То, что она сказала ему, прочно засело у него в голове: «Осторожней, а то поранишься». Он мог поклясться, что она имела в виду не копье. «Дни твоего лидерства сочтены», – вот что она хотела ему сказать. «Да и хрен бы с ним», – мрачно подумал Карл. Он с трудом мог представить, как будет жить под началом другого лидера, но все же мог. В Александрии он устал от того, что его вечно недооценивают и постоянно командуют им, но не настолько, чтобы вцепиться в свой титул. Иногда он скучал по тем временам, когда они с Троем колесили по Калифорнии, нигде не задерживаясь надолго. Иногда он чувствовал, что он никто и что он пришел из ниоткуда, а потому может прижиться буквально везде, и это было не самое ужасное чувство в мире. Ничего не чувствовать вовсе, как Алекс, наверняка было намного хуже. Он решил, что если община захочет нового лидера, он уедет вместе с Бадди и, может быть, вместе с Алексом. Может, даже возьмет с собой Аншеля, а тот никуда не поедет без Лири, и тогда поиск вакцины изживет сам себя, что, несомненно, обрадует Камиллу так, что она от счастья запрыгнет на гребаную луну. Теперь ему было интересно, встретил бы он Нигана, если бы уехал тогда из Мексики? Неужели их дороги, их внутренние компасы, ведущие их сквозь жизнь, настолько идентичны, что Карл вышел бы из их с Алексом фургона в каком-нибудь Окленде, только чтобы спросить у водителя другого фургона, есть ли у него зажигалка, и узнать в этом водителе Нигана? Или он вернулся бы в Лос-Анджелес к Трою и однажды в баре, во время очередной бильярдной партии, которая как всегда постепенно перерастала в драку, увидел бы Нигана, пьющего пиво за барной стойкой? Странно, но Карл думал, что да. Он думал, что именно так все и случилось бы, потому что эта страна не была настолько большой, как то чувство, которое подталкивало его к Нигану. И все же он не уехал в тот раз, потому что большинству жителей нравилось то, каким лидером он был, хоть он и боялся, что подведет их. Камилла вела себя так, будто их стычки никогда не было, но вскоре случилось то, что заставило Карла хотеть избавиться от нее. Камилла и Бадди часто ходили вдвоем на охоту, хотя если это и можно было назвать охотой, то только охотой за сокровищами. Конечно, они брали с собой оружие, но их целью было не убийство животных, а поиск забытых в лесу вещей, ставших реликвиями доапокалиптического мира. Иногда они находили разноцветные осколки стеклянных бутылок от Кока-Колы, потерянные кольца, оторванные пуговицы или монеты, десятилетия назад выпавшие из кармана какого-нибудь туриста, который сворачивал джинсы, прежде чем искупаться в ручье. Бадди нравились подобные вещи, дающие ему связь с недавним прошлым, но из-за отсутствия воспоминаний он не испытывал ностальгии по былому так, как Карл, и тот был только рад за сына. Однажды Камилла вернулась с одной из таких прогулок, неся Бадди на руках, и немедленно отправилась в лазарет. Карл был уже там, обсуждал с Лири поиск вакцины в их кабинете на втором этаже, когда внизу в холле послышались крики. Слетев по лестнице, Лири оттолкнул Карла с дороги, но прежде чем вокруг Бадди столпились врачи, Карл успел заметить, что левая ступня его сына распухла и приобрела нездоровый оттенок. Первая мысль, пришедшая Карлу в голову: «Он наступил на битое стекло». Карл сто раз говорил ему не ходить босиком, но Бадди никогда его не слушал. Впрочем, Лири, полностью соответствуя своей роли вестника смерти, поспешил его обнадежить: «Змея укусила, – сообщил он Карлу, когда Рорри и Мэг унесли Бадди на носилках в одну из палат. – Думаю, ногу придется ампутировать, пока яд не распространился по телу. Посмотрим, что скажет Хайди». Карл ошарашенно уставился на Лири, потом подавил нервный смешок. Несмотря на все старания, он все же не смог уберечь Бадди ни от смерти, ни от увечья. Ему была невыносима мысль о том, что теперь Бадди станет таким, как он – сначала испуганным, вздрагивающим каждый раз, когда кто-то упоминает о его травме, а затем жестоким и озлобленным, выставляющим рану напоказ как вызов, чтобы наказать каждого, кто попробует унизить его. Карл пытался что-то ответить Лири, но тут к ним подошла Камилла. Она выглядела виновато и подавленно, когда рассказывала, что произошло, и Карл не усомнился в ее честности. Во всяком случае, не сразу. Камилла сказала, что они с Бадди стояли босиком на середине ручья, подбирая со дна красивые камешки, а когда Бадди вернулся к берегу, чтобы надеть обувь, Камилла услышала, как он кричит. Оказалось, что в его кроссовок заползла змея, которая его и ужалила. «Мне так жаль, Билл, – Камилла выглядела так, будто вот-вот заплачет, – это я виновата, я недоглядела». Мысленно он с ней согласился, но поспешил уверить ее в обратном. Он никогда не выпускал из виду то, как она наседала на него на вылазках, меняя его приказы на ходу, если ее просили передать его слова солдатам, но ему бы и в голову не пришло, что она может причинить вред Бадди. Прошло полчаса, прежде чем Хайди, хирург, осмотрел укус Бадди, задержавшись в палате и совещаясь с Лири значительно дольше, чем нужно было. Когда они в конце концов вышли к Карлу, он понял все по их лицам еще до того, как Хайди раскрыл рот. «Нет смысла проводить ампутацию, – произнес Хайди, подтверждая страхи Карла. – У него есть время максимум до рассвета». Карл сгорбился на больничном стуле, боясь вдохнуть, чтобы боль не перелилась через край криком или слезами. Камилла положила руку ему на плечо, ее лицо выражало беспредельную печаль, но эмоции проступили на нем с секундной заминкой. Моргни – и ты не заметишь, но Карл был не из тех, кто не замечает подобные вещи. «Иди к нему, – посоветовал Лири. Его голос хрипел, как старый мотор на последнем издыхании. Карл посмотрел на него с удивлением, и Лири поджал губы, изо всех сил стараясь нацепить маску безразличия. – Он пока еще в сознании». Карл поднялся со стула, ощущая себя призраком в собственной коже, и вдруг понял, что Камилла встала вместе с ним. «Я должна попросить прощения», – пояснила она, и, кто знает почему, Карлу это показалось подозрительным. Возможно, у него не было настоящего родительского инстинкта, но у него всегда было чутье на лжецов. «Сначала я с ним поговорю», – отрезал Карл, и ее жалобный взгляд не смог остановить его. Когда он вошел в палату, Бадди лежал, откинувшись на подушки. Его зеленые глаза неестественно ярко выделялись на фоне бледного лица. «Привет», – глупо сказал Карл и тут же мысленно отвесил себе пощечину. «Я умру, да?» – сразу спросил Бадди. С места в карьер, подумал Карл. Бадди никогда не умел делать что-то вполсилы, и он сразу хотел знать все. «Да», – ответил Карл, потому что не мог солгать. «Ну и дерьмо», – вздохнул Бадди, будто речь шла о ком-то другом. Он с трудом дышал, взмокнув от пота и лихорадки, и Карл вдруг понял, что Бадди напоминает ему его самого после первого укуса ходячего. «Расскажи мне, что произошло», – попросил Карл, сев на край кровати. «Я играл в ручье, – просипел Бадди. – Потом сунул ногу в кроссовку и змея…» «Камилла была с тобой?» – вдруг спросил Карл, повинуясь внезапному толчку. Вопрос будто вырвался сам по себе еще до того, как он понял его смысл. «Конечно, – Бадди, казалось, был удивлен. – Она стояла на берегу». Карл почувствовал, что его легкие будто сковало льдом. «Мы вдвоем стояли в ручье», вот что сказала ему Камилла. Не нужно долго ждать, чтобы что-то привлекло внимание двенадцатилетки, заставив его отвернуться. Все знают, что лес кишит змеями вблизи воды, и поддеть одну из них достаточно длинной веткой, чтобы подбросить ее кому-то в кроссовок, не стоит большого труда. Карл немного поговорил с Бадди, сам не понимая о чем, только чтобы потянуть время и не впускать Камиллу. Затем на пороге возник Алекс, почти такой же бледный, как и Бадди. Карл оставил их вдвоем, пообещав позже прийти еще раз. Часть него хотела немедленно придушить Камиллу. Другая часть заставляла искать более существенные доказательства. Карл даже не подумал бы, что Камилла пыталась убить Бадди, если бы не тот случай, когда его самого чуть не прикончили на вылазке с Черной Марией. Он валялся в лазарете Теночтитлана после того, как его ранили в бок, а Мария сидела рядом и с несвойственной ей мягкостью что-то напевала ему на испанском и на английском. Вероятно, во время лихорадки у него начался бред и он стал бормотать что-то о своем отце, который тоже был лидером, потому что однажды, когда он пришел в себя, Мария негромко пела: «Сын короля, выигравший бой, Победу унес в могилу с собой. Для короля тоже готовится гроб, Быстрая смерть исцелит его скорбь». Эта песня пристала к нему, как зараза. Каждый раз, когда Бадди заходил немного дальше в своем овладении оружием, Карл думал о том, сколько опасностей ему предстоит встретить лицом к лицу, и у него в голове снова звучал голос Черной Марии: «Сын короля, выигравший бой…» Карл допустил одну очень серьезную ошибку касательно Бадди. Он не смог скрыть свою привязанность. Все в общине знали, что если лидера и возможно сломить, то только через его сына. Потеряв Алекса, Карл еще мог выстоять. Потеряв Бадди – едва ли. Карл провел ночь в больничной палате, постоянно возвращаясь мыслями к тому, что Камилле, вероятно, мало было добиться его ухода с поста лидера. Ей нужно было уничтожить его. Хайди сказал, что у Бадди есть время лишь до рассвета, но солнце уже встало, а Бадди все еще дышал. Может быть, это был обман зрения, вызванный рассветными лучами, окрасившими всю комнату в золотой, но Карлу показалось, что кожа Бадди приобретает нормальный оттенок. Алекс пошел за Лири и Хайди. «Упрямый сукин сын», – восхищенно пробормотал Хайди, когда Бадди приоткрыл глаза и взглянул на него исподлобья, как бы заявляя, что он и не думает умирать. «Весь в папашу», – буркнул Лири, закусив щеку изнутри, чтобы сдержать ухмылку. Осмотр длился меньше минуты. «Жить будет, – провозгласил Хайди, кажется, не заметив того, с каким шоком и облегчением уставились на него Алекс и Карл. – А теперь, если не возражаете, я смотаюсь отсюда и просплю минимум тридцать часов. Разбудите, только если кто-то опять решит сыграть в ящик». Хайди унесся с такой скоростью, что Карл не успел схватить его за рукав и остановить, зато Лири, забывший о том, что такое режим сна, лет пятнадцать назад, спокойно сидел на краю кровати и гладил Бадди по волосам, пользуясь тем, что Бадди уснул и не может откусить ему руку. «У него, видимо, есть иммунитет, – вдруг сказал Лири. Карл и Алекс переглянулись. – Вирус, который у всех нас в крови, это, по сути, яд. Вероятно, люди с иммунитетом приобретают устойчивость и к другим ядам, вплоть до змеиного. Я в этом не уверен, но могу объяснить выздоровление Бадди только так. Думаю, нужно взять его кровь на анализ». Карл с трудом кивнул. За несколько часов он успел перейти от отчаяния к жажде мести и от жажды мести к облегчению. Все эмоции разом отгорели в нем, как фейерверк, а взрывов так и не последовало, поэтому он чувствовал полное изнеможение. Карл так и не сказал Бадди, что у него есть иммунитет к ядам и укусам, потому что знал, что иначе Бадди может выпить мышьяк чисто ради эксперимента или при столкновении с ходячими станет рисковать собой чаще, чем требуется. Карл все время думал о Камилле и о том, достаточно ли объективно он смотрит на ситуацию. Камилла солгала о том, что стояла в ручье вместе с Бадди, но она могла просто прикрывать себя, зная, как со стороны выглядит тот факт, что она находилась на берегу. Карл спрашивал себя, почему он просто не поговорит с ней об этом, и каждый раз приходил к унизительному выводу, что если Камилла действительно собиралась убить Бадди, то это было только ради того, чтобы подобраться к Карлу. Значит, Бадди никогда не будет в безопасности, пока с ним рядом находится Карл. И, хотя это было глупо, Карл не хотел этого признавать. А потом ему подвернулся случай избавиться от Камиллы с такой легкостью, будто сам бог, о котором Камилла столько трепалась, дал ему шанс. Они попали в засаду на вылазке в Чиуауа, и у них было всего два пути отступления – через пустырь или через лес. «Пойдем через лес, – не предложила, а скомандовала Камилла прежде, чем Карл успел что-нибудь сказать. – Через пустырь идти слишком опасно. На открытом пространстве мы будем как на ладони». «Именно этого от нас и ждут мародеры, – перебил ее Карл. – Поэтому они будут караулить нас в лесу, прячась за деревьями». Он практически слышал, как лидер мародеров говорит: «Они однозначно пойдут через лес, потому что через пустырь не полезет даже этот сумасшедший, Алый Билл». Карл мысленно усмехнулся. Он завоевывал себе славу, а люди продолжали его недооценивать, но теперь это было ему на руку. «Иди через пустырь, если хочешь, чтобы тебя подстрелили, – прошипела Камилла. – Мой отряд пойдет через лес. Я не буду сокрушаться, если мы окажемся единственными, кто выживет». Карл смотрел, как они уходят через лес, со злорадством отметив, что с Камиллой согласилось идти совсем мало людей. Он не сомневался в своей правоте, но торжество сменилось тревогой, когда они пересекли пустырь и оказались в безопасности, а группа Камиллы все еще не показывалась. Он надеялся, что кто-нибудь из них выживет. И вдруг он со всей ясностью понял, что желает, чтобы выжили все, кроме Камиллы. «Подождем еще немного, – в конце концов объявил он остальным солдатам. – Но возвращаться за ними не будем». Помни об Энсенаде, сказал он себе. Помни, сколько людей погибло, когда Трой заставил твоих людей вернуться за тобой. Мы не возвращаемся за пропавшими, это правильно. Иначе потерь будет еще больше. Он делал это совсем не из-за Энсенады. Он оставил Камиллу в Долине смертной тени вместе со своими невысказанными вопросами и подсознательными страхами. Больше никто не сможет обратить его сына против него. И, странное дело, как только она умерла, он простил ее. Он простил ее озлобленность за то, что он не принимал ее решения, ее любовь и ее бога. Он простил то, как она использовала его сына, сначала чтобы подобраться к нему ближе и влезть в его жизнь, а позже – чтобы сломить его. Но он знал, что именно ее смерть заставила его простить ее. Если бы не та вылазка, она все еще была бы его врагом. Теперь он мог говорить с ней в предутренние часы. Теперь он мог смотреть на ее фотоснимок, не отворачиваясь как от слепящего света, и произносить ее новое имя – Ферн, в честь ее дедушки Фернандо, воевавшем в одной из сотен безумных войн, которые велись до апокалипсиса и которых было так много, что Карл не успевал запоминать их, читая книги по истории. Карл иногда думал о том, мог ли Алекс узнать истинную причину его решения в Чиуауа и хотеть отомстить за Ферн. Он задавался вопросом, мог ли Алекс любить Ферн, и приходил к выводу, что нет. Он любил ее не больше, чем Карла, а с Карлом он по крайней мере спал. Иногда Карл думал, что Алекс вообще никого не любит. Карл закончил бинтовать ладонь, когда в коридоре раздался хлопок двери. – Билл! – послышался голос Алекса. Карл закатил глаз. Ну конечно, в отличие от Нигана, Алекс никогда не прокрадывался в его дом молча, как преступник. Интересно, что сказал бы на это Аншель. – Здесь я, – буркнул Карл, безуспешно пытаясь завязать концы бинта. – Собрание, – напомнил Алекс, появляясь в дверном проеме. Карл мысленно застонал. Общинное собрание было запланировано еще вчера, но из-за Аншеля он успел обо всем забыть. – Что с рукой? – Вывихнул запястье, пока дрочил. – Карл протянул ему ладонь. – Завяжи. – Позвал бы Нигана, он бы тебе помог, – фыркнул Алекс, затягивая узел. – Кстати, о Нигане, – вспомнил Карл. – Сходи в лазарет и скажи Лири, что Ниган нужен нам на штурме, так что пусть вычеркнет его из списка испытуемых. – Не понадобится. Ниган теперь Лири до фонаря, – Алекс ухмыльнулся. – Лири прямо с катушек слетел, когда узнал, что Аншель приехал. Полон решимости утопить его в сортире. Карл понимающе хмыкнул. – Все равно сходи. Может, сводишь этого кретина Питера на полигон, пока я буду рвать задницу на собрании. Блядь, я даже не написал речь. – Тебе нахуй не нужна никакая речь, – заверил его Алекс с горячей, но не подобострастной убежденностью. – Ты чертов Алый Билл, просто иди и скажи им, что проведешь их сквозь ад, и они пойдут за тобой. «И вот этого человека ты подозреваешь в предательстве», – мысленно упрекнул себя Карл. Но несмотря на чувство вины, Карл знал, что он скорее будет подозревать Алекса, чем Нигана. Аншель ошибался: Карл доверял Нигану не потому, что тот не совершил ничего плохого, а именно потому, что тот раньше только и делал, что причинял людям боль. Карл узнал самые худшие стороны Нигана, едва они успели встретиться. Он узнал, что гнев Нигана похож на металлический привкус крови во рту и запах паленой плоти, он увидел, что жестокость является его маской, а не натурой, и он почувствовал, что Ниган выделяет его среди всех прочих людей. Если он и был в чем-то уверен, то в том, что Ниган не пойдет против него. – Ладно, – сказал он Алексу, напоминая себе впредь следить за ним более пристально, – давай сделаем это.